Комментариев мало, но они полезные. Они побуждают продолжить рассмотрение этого эпизода.
1. Сказано, что моя трактовка марксизма неверна. Это слишком общо. Точнее было бы сказать, что я неверно понял то объяснение трудовой теории стоимости, которое преподавалось в предметах марксизма-ленинизма. Допустим. Но главное в этом эпизоде то, что суждения Шаталина и Бунича прямо противоречат тому, что писал сам Маркс.
Во-первых, он предупреждал в «Капитале», что его модель политэкономии исходит из реальности Англии и не соответствует другим системам. Если взять его переписку, то прилагать его модель к России конца ХIХ в. было никак нельзя, а к советской системе тем более. Опираться на эту модель Шаталин и Бунич не имел права. Это главное для темы книги.
2. Даже если я не понимаю Маркса вообще, его объяснения, почему раб, крепостной крестьянин и, далее, работник на советском предприятии не производят стоимости, очень ясны и понятны. Эти объяснения много раз повторяются с небольшими вариациями в «Капитале». Почему не принять эти настойчивые объяснения? Какой смысл в их отрицании?
3. Я косвенно утверждал, что советское обществоведение исказили используемое Марксом понятие эксплуатации работника. И наши преподаватели, и Шаталин с Буничем считали, что эксплуатация – это изъятие прибавочной стоимости. Какая несправедливость! Товарищи, грабь награбленное!
Я, читая «Капитал», понял так, что Маркс говорит об эксплуатации работника, как и эксплуатации здания, паровой машины и прочих инструментов, а вовсе не в социологическом смысле. Он же специально подчеркнул, что в норме работнику дается цена его рабочей силы, и нет никакой несправедливости в том, что этот товар производит прибавочную стоимость. Нет никакой несправедливости! Значит, нет и эксплуатации в том смысле, который нам навязало советское [и антисоветское] обществоведение.
Читаем «Капитал»: «Стоимость рабочей силы и стоимость, создаваемая в процессе ее потребления, суть две различные величины. Капиталист, покупая рабочую силу, имел в виду это различие стоимости. Ее полезное свойство, ее способность производить пряжу или сапоги, было только conditio sine qua nоn [необходимым условием], потому что для создания стоимости необходимо затратить труд в полезной форме. Но решающее значение имела специфическая потребительная стоимость этого товара, его свойство быть источником стоимости, притом большей стоимости, чем имеет он сам. Это — та специфическая услуга, которой ожидает от него капиталист…
То обстоятельство, что дневное содержание рабочей силы стоит только половину рабочего дня, между тем как рабочая сила может действовать, работать целый день, что поэтому стоимость, создаваемая потреблением рабочей силы в течение одного дня, вдвое больше, чем ее собственная дневная стоимость, есть лишь особое счастье для покупателя, но не составляет никакой несправедливости по отношению к продавцу… Все условия проблемы соблюдены, и законы товарного обмена нисколько не нарушены. Эквивалент обменивался на эквивалент. Капиталист как покупатель оплачивал каждый товар — хлопок, веретена, рабочую силу — по его стоимости. Потом он сделал то, что делает всякий другой покупатель товаров. Он потребил их потребительную стоимость» [«Капитал», соч., с. 204, 206].
4. Наши обществоведы, запуская идеи Маркса в массовое сознание (в «инородную среду»), брали на себя большую ответственность. Вот уж, действительно, «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». А уж тем более не наше слово, а Маркса – он был не ученый, а пророк. А наши пропагандисты еще исказили слова пророка и спрятали его предупреждения.
Вот что писал Г.С. Батыгин, очень умный социолог с научным типом мышления (жаль, что антисоветчик): «Бытование идеи в различных текстовых средах обнаруживает в ней содержания, не явленные в чистом виде. В этом отношении справедливо суждение об искажении идеи при ее рецепции в инородной текстовой среде. Проблема, однако, заключается не в осуждении искажения, а как раз наоборот: в понимании искажения идеи как мутации — единственно возможной формы ее существования в данной идейной среде.
Метафора эволюционной эпистемологии позволяет интерпре¬тировать жизнь текста как жизнь организма. Некоторые тек¬стовые “организмы” задыхаются и гибнут при рецепции в инородную среду, другие мутируют, третьи получают все воз¬можности для своего развития. Если так, то аутентичный марксизм создан не столько его великим автором и интеллек¬туалами-интерпретаторами, сколько неискушенной аудитори¬ей…
Парадоксальность си¬туации заключается в том, что изощренный, гегелевской пробы, марксистский интеллектуализм предрасположен к профанному бытованию и превращению в бездумную революционную “силу”, то есть “олитературенное” насилие. Для этого текст аутентичного марксизма уже должен содержать в себе элементы релевантной концептосферы — заготовки революцион¬ной эмфатической речи.
Левогегельянское определение идео¬логии как превращенной формы знания вполне применимо и к пониманию превращений советского марксизма в различных текстовых средах… В таких условиях и народная речь, и политическая демагогия, и официальный язык становятся проводником элитарных идей»
[Г.С. Батыгин. «Социальные ученые» в условиях кризиса: структурные изменения в дисциплинарной организации и тематическом репертуаре социальных наук. – В кн. «Социальные науки в постсоветской России». М.: Академический проект, 2005. С. 40].
Я продолжаю считать, что этот небольшой эпизод во всем представлении состояния нашего обществоведения дает много полезных разветвлений и тропинок в пространстве этой проблемы.
