Раскол, притом адский, многие признают, однако когда дело доходит до того, чтобы провести линию, поделив на тех и других, ничего не получается. Думаю причина в уровне развития современных психотехнологий, и здесь первая скрипка принадлежит американцам. Американские этнографы, соцпсихологи и прочая провели огромный труд, чтобы изготовить грозное оружие. Они прошли по всему миру, собирая во всех культурах полезные методы и способы влияния, собирая их в одну ударную машину. Этим оружием они еще много чего разрушат, и в первую очередь - религии, которые будут заменены психотехнологией (привет Артуру).
Об этой занятной научно-исследовательской работе американцев в сфере этнографии есть свидетельства. Так в частности это видно и из этого забавного видео: http://www.youtube.com/watch?v=9boMdP32_mU
Но самое главное, что нынешний раскол имеет качественно другую сторону, он существует в ноосфере, но является, как бы "аппаратно-независимым". Сложная ситуация, что раскол на две несовместимые части в ноосфере не имеет представителей какой-либо из частей. Каждый (или почти каждый) человек содержит в себе несовместимые кусочки от двух этих частей - бывшей, советской идентичности и нынешней капиталистической. То есть комбинацию из частей А и Б, или кусочков частей А1, А2, А3 ... и Б1, Б2... разные кусочки А или Б совместимы, но ни один кусочек из А не совместим с кусочком из Б. Поэтому раскол в обществе характерен тем, что он наличествует внутри каждого человека, но плохо осознается или осознается как личная проблема. Когда же конфликт имеет место между разными людьми, то получается всякий раз новый конфликт.
история проблемы такова: сначала были советские люди которые имели советские идентичности. Потом пришел Кашпировский, и заронил людям в души зерна новой идентичности - не то чтобы капиталистической, а просто необычной для них. И на этом маленьком костяке стала вырастать новая идентичность, которая была востребована как базовая после перестройки. Старая, советская идентичность конфликтовала с новой, перестроечной но перестроечная важнее, потому что позволяет адаптироваться в новом, капиталистическом мире (это хорошо показано в фильме "Город Зеро", где новая идентичность главного героя "повара Николаева" в конфликте с "совковой" идентичностью "инженера Варакина" но служет для адаптации в реалиях Города Зеро).
Таким образом, постсоветский человек состоит из двух взаимоисключающих личностей, одна из которых остающаяся в памяти советская, другая - адаптационная постперестроечная. Умные люди осознают этот конфликт внутри себя, недалекие - напрополую лепят своё обновленное Я как непротиворечивое развитие себя, и не замечают противоречий в своих взглядах.
Казалось бы, всё достаточно просто - старая личность это советская, а новая - та что выросла на пышном телевизионном удобрении перестройки. Значит кто за СССР тот "наш", кто против СССР, тот "чужой". Однако это не вполне соответствует подходу идентичностей. Человек мог быть советским, хоть и быть настроенным против СССР, человек может иметь совершенно современную, обновленную, капиталистическую идентичность, но быть просоветским. Вопрос не в том, ччтобы сохранить любовь к СССР, а в том, чтобы сохранить свое естество советского человека не замаравшись о перестройку. Что непросто, поскольку перестройка приложила усилия к ликвидации советского человека методом вытеснения современным биопсихоразнообразием.
Учитывая всю сложность проблемы, начинаешь понимать, что размежевание может быть в форме договора, во многом формального, для поддержания которого многим придется поступиться тем что им нравится в своих адаптационных постперестроечных идентичностях. Простые решения не прокатят, да и при сложных решениях не получится справится с проблемой, когда новый догор сделает явным конфликт между адаптационной и советской личностями.
Вот, в качестве примера тут сразу поступила заявка, что ключевым водорозделом идентичности становится слово "русский". В действительности это конфликт между капиталистической, адаптационной "русской" идентичностью и капиталистической, адаптационной "либеральной" идентичностью. Возможно фанатам "русской" идентичности кажется что их идентичность самая что ни на есть советская, но на самом деле бросается в глаза совсем иное. Носители "русской" идентичности - националисты. Большинство - антикоммунисты. Признание СССР с их стороны - это либо обман, либо недоразумение. Мы видим невозможность отнесения по такому признаку. На украине националисты - но всеми своими усилиями именно "ультра-украинцы" гонят страну под ноги США. Делают то, что не рискнул ни один либерал, ни один Гайдар и Чубайс. Судя по подготовке выполняемой явно по одной методичке наши националисты ничем не отличаются от "правого сектора", а он знаменателен тем что довел дело Гайдара-Чубайса до логического завершения. Ну и кто тут "наш"?
Правй сектор и беложелточернофлажники созданы по одним методичкам. А идеологом у этих "русских" - скептик, который за америку, или эмигрант американский.
>ПОЧЕМУ НЕ ХОТЯТ ПРИЗНАТЬ РАСКОЛ В НАШЕМ ОБЩЕСТВЕ?
>Недавно в нашем Центре состоялся очередной и, наверное, уже последний в текущем научном сезоне семинар, посвященный ценностному расколу в российском обществе. Весь наш научный сезон так или иначе был посвящен осмыслению этого раскола и возможностей нивелировать его. И в этот раз главный вопрос для участников семинара, который сформулировал ( http://problemanalysis.ru/mission/result/result_1071.html ) докладчик Сергей Георгиевич Кара-Мурза, — это возможность и риски размежевания «конфликтующих сторон» (весьма обстоятельно такое предложение дискутировалось в рамках недавних видеобесед моих коллег: смотрите, например, эту запись - http://problemanalysis.ru/mission/video/video_1059.html - или эту беседу - http://problemanalysis.ru/mission/video/video_1053.html ).
>Однако, как оказалось, обсуждать вопрос размежевания было преждевременным решением. Вновь и вновь участники семинара возвращались к первоначальной постановке вопроса о ценностном расколе как таковом, и это лишний раз подтверждает опасения о том, что данное фундаментальное по своему значению социальное явление до сих пор не осмыслено в научной среде в качестве опасности, вызова. Как же можно ждать рецептов для лечения болезни, если даже сама болезнь представляется нам легким недомоганием («сон — лучшее лекарство»), не говоря уже (в случае подтверждения) о ее идентификации (диагнозе)?
>В ходе семинара прозвучало весьма распространенное мнение о том, что в российском обществе не наблюдается ничего особенного, ничего такого, что было бы несвойственно другим обществам, в том числе западным. Иногда кажется, что повторение тезиса о том, что, дескать, на Западе происходит все то же самое, и нам всем выпала доля жить в столь турбулентных и стремительно меняющихся обществах, является своего рода заклинанием, мантрой. Оно позволяет отвлечься от сложнейшей ситуации «дома», получить дозу «успокоительного»: дела, мол, обстоят не так уж плохо. А самое важное в таком заклинании — можно искать в западном опыте идеи и решения, которые остается лишь перенести на нашу грешную землю. Ничего не нужно выдумывать.
>К сожалению, в западных обществах вряд ли можно наблюдать схожую с российской картину. Может быть, сама фраза «ценностный раскол» вводит исследователя и обывателя в заблуждение. А специфичность ситуации заключается в основании этого раскола, которое, кажется, начинает забываться, однако остается в сознании людей в других обликах, ассоциируемых с социальной несправедливостью. Основная проблема заключается в том, что в социальной памяти остается незабытым захват проворливым меньшинством в начале 1990-х годов основных общественных ресурсов — захват, произведенный вопреки ключевым господствовавшим ценностям в обществе, поправший их и представший в сознании элементарным «обворовыванием» народа. Период «первоначального накопления капитала», период «романтических предпринимателей» — можно подобрать для него разные названия, однако он прежде всего был связан с зарождавшимся предпринимательским сословием (хотя предпринимателями в классическом понимании их назвать очень сложно, цель их состояла лишь в захвате любой собственности и любыми средствами).
>Мне вспоминается совсем недавний интересный спор в комментариях к записи одного известного блогера. Он вспоминал своего друга, молодого предпринимателя-миллионера начала и середины 1990-х, ставшего одним из самых богатых людей России своего времени. Это был совершенно новый культурный тип — парень, бросивший учебу, открывший свое дело, заработавший в лихие годы разрушения и унижения страны свои миллионы, ставший объектом внимания правоохранительных органов и убитый своими конкурентами, когда ему не было и тридцати лет. В комментариях буквально сражу же возник спор о том, кем же является друг блогера, человек из прошлого? Предприниматель-романтик? Жертва коррумпированного государства, лишь воспользовавшийся пробелами в законодательстве? Или прохиндей и мошенник, обворовавший людей и наживавшийся благодаря «неотягощенностью моральными принципами» на беде всех? Как оказалось, ответ на данный вопрос до сих пор неоднозначен.
>Разумеется, предприниматели не были в одиночестве, получая активную поддержку со стороны части интеллигенции, мечтавшей о возвращении России в «лоно цивилизации», из которого она будто бы была насильно извлечена большевиками. Именно она вышла на первый план в 1990-х годах, часть ее и в 2000-х находится на передовых позициях.
>Через научную и творческую интеллигенцию вдруг очутившееся на вершине мира меньшинство стало легитимировать столь стремительно изменившуюся и казавшуюся большинству несправедливой структуру общества, образовывать новые центры воспроизводства ценностей, принесших им успех.
>Правда, вначале, пребывая еще в состоянии эйфории, они хотели использовать более простую систему подчинения — об этом замечательно свидетельствуют приводимые в докладе Сергея Георгиевича цитаты видных представителей интеллигенции начала 1990-х. Никто из них не стеснялся в выражениях в отношении ненавистного ими большинства («совки», «не люди» и др.), воспринимавшегося как главная помеха для счастливого и цивилизованного будущего.
>В дальнейшем столь откровенные заявления, свидетельствовавшие о фактически объявленной войне, сменились более благосклонным тоном. Стратегия моментального уничтожения сменилась стратегией постепенного порабощения. Началось строительство мощнейшего механизма, призванного обеспечивать сохранение и воспроизводство возникшей системы. Именно так возникали новые учебные заведения, переформатировались старые, захватывались и образовывались средства массовой информации, транслировавшие «новую веру», финансировались художественные проекты в рамках современного искусства, создавались многочисленные фонды и некоммерческие организации. Выражаясь языком французского социолога Пьера Бурдье, им надлежало создавать и укреплять когнитивные структуры, призванные оправдывать и примирять людей с объективными структурами — с теми несправедливостями, которые разорвали российское общество, — и превращать в сознании людей в нормальный и оправданный тот новый ход вещей , который пришел на смену тому старому,«неправильному».
>На сегодня, правда, ценностный раскол стал менее однозначным и далеко не одномерным. За прошедшие два десятилетия он стал пронизывать все общество сверху вниз, проявляясь во всех социальных слоях, и начал раскалывать даже молодежь, от которой ожидали слепого повиновения новым ценностям. Как оказалось, деятели 1990-х сильно ошиблись, полагая, что «старые ценности» исчезнут со сменой нескольких поколений. В «генетической памяти» передаваемых ценностей надежно сохранилось пережитое унижение и объявленная когда-то война их носителям. Приверженцы прежних ценностей стали ассоциировать «лагерь противников» — то есть то самое меньшинство — не только с предпринимателями, хотя отношение к ним в обществе остается максимально напряженным и даже откровенно враждебным. Но сегодня оказывается очень сложным связать внутренний ценностный раскол с каким-то определенным набором внешних атрибутов — будь то экономический капитал, близость к власти, профессиональная принадлежность и др. Отсюда и неудачные попытки нарисовать какие-то социологические образы людей, выходивших на митинги на Болотной площади или на шествия в поддержку присоединения Крыма. Заранее предугадать отношение человека к тем или иным политическим событиям оказывается невозможным, даже в предпринимательском сословии давно нет однозначного отношения к ним. Украинские события отлично продемонстрировали нам, что разлом в нашем обществе невероятно сложен.
>Разве можно в подобной ситуации сравнивать наш ценностный раскол с другими, в том числе, западными обществами?
>Задача в той ситуации, в которую попало российское общество, в лучшем случае сопоставима со столь масштабными национальными проектами, как, к примеру, объединение Германии в 1990-х годах — воссоединение двух фактически уже совсем разных обществ.
>Хотя осуществлялось оно вовсе не на конфронтационной основе. Были затрачены миллиарды евро и марок, прошли десятилетия, однако разница в западно- и восточногерманском обществах видна по-прежнему. Так, Вера Дубина из Института этнологии и антропологии РАН пишет, что осенью 1989 года большая часть восточных немцев с энтузиазмом выступила за демократию и общенемецкое единство, сделав неминуемым падение социалистического режима. Однако сегодня восточные земли продолжают жить особой жизнью внутри Германии, а их жители все еще не ощущают политического единения с западом страны. Американский социолог Марк Алан Говард называет бывших граждан ГДР «самостоятельной этнической единицей», считая, что они составляют в рамках объединенной Германии особую, постоянно самовоспроизводящуюся и территориально фиксированную группу, которая эмоционально связна общим прошлым, общими ценностями, общей борьбой и общим противостоянием «чужакам».
>Наша задача сегодня еще сложнее, ведь разделение нашего общества невозможно связать с какими-то географическими образованиями, для сборки его не существует и, судя по всему, не может сегодня существовать никакой объединяющей идеи, да и внешнее противодействие нельзя списывать со счетов. Тем удивительнее какая-то «слепота» нашей интеллигенции и научного сообщества. Единственное разумное для меня объяснение заключается в панической боязни того, что откроется. Как об обществе, в котором мы живем, так и об отечественной гуманитарной науке.
>Изучать зарубежные общества очень важно, однако это не может заменять изучение нашего собственного общества. И с последней задачей мы сегодня не справляемся. Впрочем, как и с первой.
>Антон Каменский, LL.M. (Münster), старший юрист Центра проблемного анализа, A.V.Kamensky@gmail.com
*** Национализм - зло, капитализм - зло. Не веришь - смотри на Украину
