|
|
От
|
Георгий
|
|
|
К
|
И.Т.
|
|
|
Дата
|
14.05.2008 23:32:48
|
|
|
Рубрики
|
Тексты;
|
|
Цикл статей Юлия Менцина. Читали? (*+)
http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/409/
Телеграф / Летопись / Тонкие пальчики японских нанодевочек
Тонкие пальчики японских нанодевочек
В России будут развивать высокие технологии, ориентируясь, видимо, больше на
зарубежный положительный опыт, чем на отечественный отрицательный
-----------------
Слово <атом>, написанное кандзи (это самая старая японская система письма,
пришедшая из Китая; в России ее называют иероглифами) с помощью атомов
железа на медной поверхности. Фото: C.P. Lutz and D.M. Eigler/IBM Research
-----------------
В России начнут развивать нанотехнологии. Сначала на уровне фундаментальных
исследований, потом - на уровне прикладных. Наконец, результаты последних
воплотятся в собственно промышленные технологии, и Россия перестанет быть
сырьевой супердержавой, или сырьевым придатком: Одним словом,
нанотехнологии - это тот самый новый локомотив, который поведет Россию по
пути прогресса и процветания. Такая вот открывается перспектива. Оценить ее
реалистичность позволяет отечественная история.
В самом деле, ведь в истории нашей страны не раз уже появлялись такие
локомотивы: индустриализация, построение коммунизма, перестройка,
монетаризм, ЕГЭ: К сожалению, подчас они оказывались неэффективными или
теряли управление и приносили стране вместо процветания беды и лишения. А
поэтому предостережения скептиков о вреде поспешности и их напоминания о
том, что наши заводы не нацелены на инновации; что создание промышленности,
ориентированной на высокие технологии, потребовало на Западе многих
десятилетий; что в полной мере такую промышленность удалось создать только в
США; что попытка превратить Академию наук в ведомство по внедрению
нанотехнологий подорвет отечественную науку и тем самым, базу для создания
промышленности XXI века и тому подобное, как представляется, имеют под собой
прочные основания.
Возражая скептикам, сторонники форсированного прогресса, как правило,
ссылаются на опыт азиатских экономических <чудес>, в ходе которых
современные высокотехнологические производства создавались в странах,
зачастую находившихся чуть ли не на средневековой ступени развития. А мы
как-никак открыли человечеству дорогу в Космос! Петр I осуществлял
модернизацию в виде точного копирования западных институтов и западных
индустриальных технологий. Не настала ли пора копировать опыт восточный?
------------------
На этой гравюре середины XVIII века изображены две девушки, которые
производят шелковую нить. Приспособленность сельских девушек к тонкой
усидчивой работе в XX веке очень пригодилась японской промышленности. Фото:
из архива Библиотеки Конгресса США
------------------
О том, что нам уже приходилось копировать восточный опыт, вспоминают реже,
чем о копировании опыта западного. На то есть основания. Важную роль в
становлении радиоэлектронной промышленности Японии в первые послевоенные
годы сыграло использование дешевого труда сельских девушек, которые,
переехав в города и заняв места в цехах и лабораториях, своими длинными и
гибкими пальцами обеспечили ставшее легендарным качество японской
электроники. В конце 1960-х годов этот опыт решили внедрить в СССР, в
частности, на Западной Украине, располагавшей избыточным сельским
населением. Деревенских девушек везли в города и ставили к конвейеру.
Увы, японский опыт не сработал: даже на заводах, выпускавших электронику для
военных целей, брак иногда доходил до 100%. Когда стали выяснять причины, по
которым наши <заводские девчата> оказались настолько менее эффективными, чем
японские, обнаружилось одно недоучтенное поначалу обстоятельство. Хотя
японок действительно везли в города из сел, происхождение у них было отнюдь
не крестьянское - они росли в семьях потомственных ремесленников, то есть
там, где на протяжении многих столетий оттачивались навыки кропотливого
труда и работы с весьма деликатными инструментами. Отсюда и гибкие пальцы, и
усидчивость, и дисциплина, и готовность к самопожертвованию.
Вспомним, например, классические легенды о знаменитом мастере, которому
никак не удавалось создать какой-то особый колокол (меч, алтарь и т.п.), и
его дочери, которая принесла себя в жертву, чтобы умилостивить богов и дать
возможность отцу завершить свою работу. Однако кроме таких легенд в японской
литературе то и дело возникают сюжеты, связанные с продажей детей -
особенно, девочек, - заезжим торговцам детьми. Послевоенная социальная
политика помогла Японии одновременно решить две задачи: помочь семьям быстро
разорявшихся ремесленников и обеспечить промышленность дешевой, но очень
ценной рабочей силой.
Не то чтобы в СССР не было девушек, обладавших нужными качествами, но вряд
ли их можно было найти на колхозных полях. У нас выходцы из сел устраивались
на заводы в основном для того, чтобы обзавестись пропиской и жильем в
городе, а, получив их, вскоре увольнялись. В результате непродуманное
копирование зарубежного опыта привело к подрыву сельского хозяйства из-за
массового оттока населения в города и мало что дало для развития
отечественной электроники.
Им бы оставаться в деревне и заниматься сельским хозяйством. Но с одной
стороны их завлекали в город, а с другой - отталкивали от деревни.
Стремление молодежи вырваться из деревни возникло намного раньше, еще во
время коллективизации. Кстати, массовая организация колхозов была начата,
чтобы создать гигантские, оснащенные новейшими достижения агротехники
хозяйства. Эти хозяйства, с одной стороны, могли бы давать большие
количества товарного зерна, а, с другой, были бы в мирное время
потребителями продукции тракторных (то есть танковых) заводов.
--------------------
Советские женщины были способны на великие трудовые подвиги. Они сумели
заменить мужчин, не вернувшихся с войны. Но женщинам, жившим на селе, не
приходилось заниматься тонкими ремеслами. Фото: Совфото Нью-Йорк из архива
Библиотеки Конгресса США
--------------------
Отметим, что и эта попытка внедрения высоких технологий в повседневную жизнь
общества потерпела фиаско. И даже не пригодились впоследствии созданные
такой ценой танковые армады, бесславно погибшие в первые недели войны из-за
того, что у нашей армии не было ни современной тактики танковых сражений, ни
должного количества ремонтных служб, ни надежной связи с другими воинскими
соединениями, ни многого другого. Техника, даже очень хорошая, не может
нормально работать без людей, а считаться с человеческим фактором в России
никогда не умели.
Более ста лет назад, анализируя опыт отечественных реформ, Василий Осипович
Ключевский (1841-1911) писал, что главной причиной, по которой
многочисленные попытки <завести в России европейские порядки> кончались
неудачами, были поспешность и непродуманность действий реформаторов,
руководствовавшихся лишь собственными интересами и представлениями о том,
как должно реагировать на их действия население. Обычно новые порядки
вводились путем простого копирования западных институтов. Внедрять их
приходилось силой, а это вызывало сопротивление народа, истощение его сил и
устойчивое отвращение к любым попыткам казенного просвещения. Иным, по
мнению Ключевского, было развитие Европы, где <культурная работа ведется
незримыми и неуловимыми, но дружными усилиями отдельных лиц и частных союзов
независимо от государства и обыкновенно предупреждая его нужды>. Как
следствие, западные государства развивались последовательно, а когда перед
ними возникали новые и трудные задачи они находили <в своих народах>
ресурсы, необходимые для решения этих задач.
В 1981 году Акио Морита (1921-1999), один из основателей Sony,
продемонстрировал первую видеокамеру MAVICA и магнитный диск, на который
можно записать до 50 цветных изображений. MAVICA означает Magnetic Video
Camera - магнитная видеокамера, однако результатом съемки был не видеопоток,
а отдельные статические картинки. Фото: Sony Electronics Inc
Сказанное Ключевским очень точно выражает суть принципиальных различий в
путях развития России и Запада (а теперь и Востока). Вместе с тем, историк,
на мой взгляд, преувеличивает готовность Запада к реформам и обилие там
готовых, только ждущих своего применения ресурсов. Откуда все-таки берутся
эти ресурсы, нет ли аналогичных резервов у нас и, если они есть, то, что
мешает ими воспользоваться? Не связаны ли успехи Запада (а теперь и Востока)
с тем, что там лучше умеют искать, и до тех пор, пока мы не овладеем
искусством таких поисков, наши реформы будут обречены на провал? Но в чем
конкретно состоит это искусство и можно ли им овладеть?
Когда американцы занялись изучением японского менеджмента, то были поражены
его простотой и даже примитивностью. Оказалось, что в стране, удивившей весь
мир эффективностью своей экономики, применялись совершенно архаичные,
патриархальные методы управления. Такие методы были совершенно неприменимы
на Западе. В Японии же они работали и работали хорошо. Но это значит, что,
будучи долгое время подражателями в области собственно технологий, японцы
стали подлинными новаторами в области так сказать <высоких антропологий>.
Они продемонстрировали виртуозное умение находить в культуре своей страны, в
ее традициях, религии, философии, искусстве, национальной психологии те (как
правило, неявные) ресурсы, которые могут стать источниками энергии для
радикального обновления экономики. Японцы (во всяком случае, во второй
половине ХХ века) не пытались переломить самих себя ради скорейшего
приобщения к техническим достижениям западной цивилизации. Они не считали,
что заводы важнее цветущей вишни, но и не рассматривали их как некое
преходящее зло. Японцы <просто> сделали свои заводы столь же прекрасными,
как и знаменитую сакуру.
В ряду азиатских экономических <чудес> Японии удалось, пожалуй, в наибольшей
степени достичь гармонии между традициями национальной культуры и задачами
построения современного высокотехнологического общества. Безусловно,
японский опыт модернизации экономики содержал не только плюсы. Можно
сказать, что модернизированная экономика оказалась слишком <японской>, и в
последнее время это привело ее к определенному застою, обусловленному, в
частности, отсутствием достаточно развитой фундаментальной науки. Как Япония
будет решать задачу дальнейшего самообновления, покажет будущее.
(Продолжение читайте здесь)
Юлий Менцин, 28.08.2007
Если у вас есть собственный Интернет-сайт, мы не будем возражать против
перепечатки нашей статьи при условии сохранения ее целостности, указания
автора и гипертекстовой ссылки в виде:
Телеграф <Вокруг
Света>: Тонкие пальчики японских нанодевочек
---------------
http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/417/
Телеграф / Летопись / Янки на льду средневекового невежества
Янки на льду средневекового невежества
Успехи герою романа Марка Твена сопутствовали лишь до тех пор, пока он
проводил инновационную перестройку, не ломая социальные стереотипы, а
используя их
Продолжение. Начало читайте здесь.
--------------------------
Янки победил странствующих рыцарей и на другой же день <показал изумленному
миру свои засекреченные школы, свои рудники, свою обширную систему потаенных
фабрик и мастерских. Иными словами, я выставил девятнадцатый век напоказ
шестому>. New York : Charles L. Webster & Co., 1889, p. 119 Рисунок: Daniel
Carter Beard
----------------------------
Прямое заимствование японского послевоенного опыта по внедрению высоких
технологий в российскую действительность оказалось неудачным. Может быть,
более удачными окажутся менее прямые пути? Скажем, из тех, что описаны в
литературе? Ну, например, философия ненасильственной модернизации архаичной
культуры путем ее постепенного вовлечения в принципиально новые
социально-экономические отношения, разработанная задолго до начала японского
экономического <чуда> классиком американкой литературы Марком Твеном.
Конечно, попытка использовать знаменитого писателя в качестве теоретика
социальной инженерии может показаться совершенно несерьезной. Но, как любил
повторять один из основоположников квантовой физики Нильс Бор, <есть вещи
настолько сложные, что говорить о них можно лишь шутя>, и, может, именно
талант великого юмориста позволит нам уяснить некоторые, в серьезных книгах
даже не упоминаемые, принципы успешного реформирования.
Давайте посмотрим под этим углом зрения хотя бы на памятный всем с детства
эпизод, повествующий о том, как Том Сойер красил забор. На мой взгляд, это и
есть образец такой организации дела, при которой в полной мере учитывается
человеческий фактор, благодаря чему люди сами стремятся как можно лучше
выполнить трудную и не всегда приятную работу.
Разве не именно такой том-сойеровский метод применил Джордж Сорос для сбора
стратегической информации о состоянии научно-технических исследований в
СССР? Вместо того чтобы создавать какие-то центры, бюро или институты, Сорос
пообещал выплатить стипендию каждому ученому, у которого есть не менее трех
публикаций в престижных научных журналах. В результате американский
миллиардер был просто завален письмами, в которых наши ученые подробно
рассказали о ведущихся ими исследованиях. Необходимая информация была
собрана всего за несколько месяцев, голодавшие ученые получили материальную
поддержку, а всемирно известный филантроп с немалой выгодой продал эту
информацию всем заинтересованным ведомствам. В некоторых СМИ у нас называли
Сороса шпионом, но шпионы как раз так не работают. Для этого у них не
хватает ни ума, ни денег.
------------------------------
Люди из шестого века не умели понимать шутки из века девятнадцатого. <Он
подошел ко мне, улыбнулся и, осмотрев меня с нескрываемым любопытством,
сказал, что послан за мною и что он глава пажей. - Какая ты глава, ты одна
строчка! - сказал я ему. Это было несколько жестоко с моей стороны, но я не
мог сдержать раздражения. Впрочем, он, кажется, даже не заметил, что ему
следовало обидеться>. New York : Charles L. Webster & Co., 1889, p. 38
Рисунок: Daniel Carter Beard
----------------------------------
Подлинной энциклопедией таких <высоких антропологий> можно считать роман
<Янки из Коннектикута при дворе короля Артура>. Анонимный герой романа
удивительным образом попал из Америки конца XIX века в Англию времен короля
Артура и, став чем-то вроде премьер-министра, начал перестраивать жизнь в
королевстве на привычный для него лад.
Несмотря на пристрастие к технике, Янки очень хорошо умеет обходиться с
людьми и, в частности, считаться с их недостатками, привычками и
отсталостью. Именно это становится главной причиной его успеха. Он постоянно
подчеркивает, что внезапность - это не его политика, так как народ не
выносит внезапности, и что политик должен уметь делать уступки.
Он все время пытается не навязывать народу новые порядки, а наоборот,
старается приспособиться к старым. Так, считая рыцарские турниры дикой и
варварской забавой, Янки не пытается их запретить, а думает о том, как
усовершенствовать эти состязания и применить для процветания страны. В
качестве первого шага Янки начинает использовать странствующих рыцарей как
рекламных агентов и коммивояжеров. Поскольку у новоиспеченных агентов не все
идет гладко, Янки объясняет им, что, если действовать с умом, то с выгодой
можно использовать даже неудачи. Когда у одного из агентов умер отшельник,
вымытый для рекламы патентованного мыла, Янки советует не унывать и просто
написать на рекламных щитах, которые таскали на себе рыцари, что данный
бизнес находится под покровительством святого мученика.
Одной из вершин подобной изобретательности Янки несомненно является эпизод с
посещением монастыря, где его поразило обилие праздных мужчин, не желающих и
не умеющих заработать себе на жизнь. Особенное удивление вызвал
монах-столпник, с завидной синхронностью отбивавший поклоны. Янки
<подсоединил> при помощи гибкой передачи монаха к швейной машине и затем
продавал сшитые на ней фирменные рубахи <Св. Столпник> паломникам. Тем
самым, не поступившись ни уставом, ни принципами, монастырь, а заодно и
казна короля Артура, получили немалый доход.
Наряду с каскадами аналогичных шуток, Марк Твен устами своего героя
выдвигает целую программу последовательных преобразований, которые
необходимо провести в отсталой стране. В первую очередь, она включает в себя
организацию бюро патентов, создание сети школ и открытие газеты, ибо только
она <способна поднять из гроба мертвую нацию>. Параллельно необходимо
заняться наведением порядка в горно-рудной промышленности, в которой добыча
ископаемых велась по-дикарски, и в налоговой сфере, где более равномерное и
справедливое распределение податей не только вызвало в стране вздох
облегчения, но и в четыре раза увеличило поступления в казну. Помимо всех
этих очевидных шагов, Янки считал необходимым, не привлекая внимания,
создавать питомники, где можно было спокойно готовить из талантливой
молодежи специалистов высшей квалификации и, избежав ненужных потрясений, за
каких-нибудь несколько лет преобразовать страну и подготовить ее для
следующих, более решительных шагов.
--------------------------
Янки нанял странствующих рыцарей, <зажав их, как бутерброды, между двумя
досками, на которых написано какое-нибудь объявление>. В данном случае это
реклама мыла. <На досках было написано: МЫЛО ПЕРСИММОНСА! Все примадонны
моются этим мылом!>. New York : Charles L. Webster & Co., 1889, p. 192
Рисунок: Daniel Carter Beard
----------------------------
Фантастический роман Марка Твена вполне можно рассматривать как модель
становления реального капитализма, которому, подобно Янки, пришлось долгое
время существовать внутри феодального общества, постепенно вовлекая его в
новые связи и отношения. В своем <Манифесте> Маркс и Энгельс писали, что
рождавшийся капитализм потопил в холодной воде эгоистического расчета и
рыцарский энтузиазм, и религиозный экстаз, и мещанскую добродетель. Холодная
вода, однако, не только топила, но и отрезвляла, выводила людей из
оцепенения, позволяя им соединять несоединимое или изменять незыблемое.
Именно поэтому экономика капитализма оказалась способной извлекать прибыль
из таланта и из глупости, из величайших научно-технических достижений и из
рабского труда, из монархий и республик, в церквях и в балаганах.
Буржуазия, зародившаяся в недрах средневековой культуры, в течение долгого
времени была вынуждена приспосабливаться к феодальному обществу, прежде
всего путем создания социальных институтов, в равной степени полезных и
феодалам, и буржуа. Таким образом, пока первые затевали войны и крестовые
походы, вторые придумывали новые формы кредитования (банки) и организации
труда (мануфактуры), совершенствовали торговое законодательство, создавали
сеть светских начальных и высших школ, обеспечивавших
высококвалифицированными специалистами королевские дворы, церковь и
городские магистраты. Параллельно представители буржуазии заседали в
парламентах, созданных во многом как политический механизм для
урегулирования взаимоотношений между королевской властью и стремительно
развивавшимися городами - питомниками, в которых шло формирование культуры,
сделавшей инновационный путь развития смыслом своего существования.
Безусловно, другие культуры тоже не были равнодушны к изобретательству.
Более того, в области многих технологий Европа еще долго отставала от
Востока. Однако только в Европе систематическое изобретательство
распространилось на социальную, точнее, институциональную сферу. Европейцы
еще в Средние века хорошо поняли, что решение любых долговременных задач
требует не только мудрых повелений, но и создания надежных социальных
структур (вместо подбора лично преданных людей), которые окажутся способными
день за днем выполнять эти повеления. Впрочем, и в сугубо технической сфере
европейцы рассматривали инновации как один из инструментов преобразования
общества.
В гротескной форме эту особенность европейского подхода к технике
великолепно изобразил Марк Твен. Так, в эпизоде с монахом-столпником гибкая
передача и швейная машина - это, прежде всего, механизмы, посредством
которых осуществляется ненасильственное вовлечение обитателей монастыря в
принципиально новые для них формы деятельности. Впрочем, можно привести и
более серьезные примеры выполнения техническими новинками социальных и даже
политических функций.
Сказать в 1660-е годы, что регулярные заседания недавно организованного
Лондонского Королевского общества привлекли внимание англичан, - это значит
не сказать ничего. Заседания общества посещали даже коронованные особы.
Восторженные энтузиасты сравнивали общество с новой церковью, которая должна
спасти мир от раздоров и войн, видели во взаимоотношениях ученых модель
социально-политического компромисса и т.д.
Но чем же ученые смогли так поразить своих современников? Во-первых, очень
интересными экспериментами, в частности, по доказательству существования
атмосферного давления. Во-вторых, - и это было намного важнее - способностью
без конфликтов приходить к соглашениям по сложным мировоззренческим
вопросам, а такая способность в эпоху, когда Европа погрузилась в пучину не
прекращающихся гражданских и религиозных войн, рассматривалась как подлинное
чудо. Люди не могли договориться ни по одному из мало-мальски важных
вопросов, а каждое разногласие влекло за собой потоки крови. И вот, в этих
условиях создатели Королевского общества предложили при проведении
экспериментов отказаться от каких-либо споров о физической сущности
изучаемых явлений и сосредоточить внимание <лишь> на анализе работы приборов
и получаемых с их помощью данных.
-------------------------
Генри Форд, создатель первого в мире заводского конвейера, и Томас Эдисон,
изобретатель фонографа и основатель первой в мире коммерческой
электростанции. Фото: State Historical Society of Colorado из архива
Библиотеки Конгресса США
-------------------------
Сейчас такой подход кажется совершенно естественным, но в середине XVII века
он казался диким. Ведь, если не обсуждать сущность исследуемых явлений, то в
чем тогда смысл подобного исследования? Но спорить о сущностях представители
различных научных школ могли до бесконечности, а прийти к соглашению по
вопросу о том, что именно показали приборы в данных экспериментах, можно
было за пару заседаний. Конечно, это радикально меняло представления о том,
как надо постигать мир, зато переход от философского языка, оперирующего
сущностями, к физическому языку показаний приборов открывал принципиально
новые возможности для сотрудничества ученых с любыми взглядами.
Собственно, именно с этого момента наука становится кумулятивной, способной
непрерывно накапливать и корректировать получаемую информацию (об
объективных законах природы), быть открытой для любых новых идей и, в
результате, превратиться в главный локомотив инновационного пути развития
Европы.
К сожалению, читая непрерывно публикуемые программные выступления,
посвященные проблеме перехода России на инновационный путь развития, я не
вижу ничего похожего ни на реальную историю Европы, ни хотя бы на
фантастическую историю твеновского Янки. Все очень серьезно и важно, почти
как у прусского генерала в <Войне и мире>: первая колонна марширует, вторая
колонна марширует :
Но что, если маршировать некому или некуда? Разве у нас есть надежная база
для превращения научных разработок в технологии, современный маркетинг,
позволяющий выводить ВТ на мировые рынки, наконец, выход на эти рынки, где
вряд ли обрадуются новым конкурентам? Я понимаю, конечно, что строить планы
о том, как в России появятся свои <силиконовые долины>, интереснее и
престижнее, чем ломать голову над тем, как все-таки рационально использовать
имеющиеся и весьма далекие от совершенства трудовые, материальные и
институциональные ресурсы. По-видимому, у нашей Академии наук действительно
немало недостатков. Возможно, в чем-то она устарела и со стороны похожа на
твеновского монаха. Но разве разумно планировать переход на инновационный
путь развития, а тем временем вовлекать ведущих ученых в споры об Уставе РАН
или о взаимоотношениях с религией? Где гарантия, что создаваемый сейчас как
альтернатива РАН Роснанотех не воплотит в себе худшие черты Академии, будучи
при этом лишенным ее лучших черт?
И еще. Уже несколько лет говорят о том, что Россия должна выработать
национальную идею, опирающуюся на фундаментальные традиции развития страны
и, в то же время, способную вести ее в будущее. Так почему бы важнейшим
элементом такой идеи не сделать российскую науку? Ведь как ни крути, но
наивысшие достижения России, вошедшие в золотой фонд мировой культуры, лежат
именно в области научно-технических исследований (а также, естественно, в
искусстве). При этом тот факт, что импортированная некогда наука смогла
пережить и 1917-й год, и 1991-й, является несомненным свидетельством того,
что она стала неотъемлемой частью российской культуры.
Если о роли науки в формировании национальной идеи еще можно поспорить, то с
тем, что без собственной высокоразвитой науки (в том числе фундаментальной)
переход на инновационный путь развития невозможен, согласны, в общем-то,
все. Вопрос только, достаточно ли развита наша наука, чтобы помочь
осуществить этот переход, как преодолеть ее отставание от мирового уровня,
начавшееся еще в 1970-е годы, и возможно ли это преодоление?
-----------------------
Атомный ледокол <Ямал> в приполярных льдах ведет за собой караван судов. Его
коммерческую роль можно считать ничтожной: он не перевозит на себе никаких
полезных грузов, но коммерческая функция следующих за ним торговых судов без
него не могла бы осуществляться. Социальную роль фундаментальной науки
академик Капица сравнивал с делом ледокола во льдах. Фото: LCDR Steve
Wheeler/USCG
--------------------------
В докладе <О лидерстве в науке> академик Петр Леонидович Капица еще полвека
назад сравнивал социальное положение науки с положением ведущего корабля в
караване судов, идущих в открытом море. Первому кораблю идти выбранным
курсом не намного сложнее, чем следующим за ним. И любой из кораблей
каравана может занять его место. Научное же лидерство скорее напоминает
движение каравана судов во льдах, когда передовому кораблю приходится
выполнять принципиально иную работу - создавать пространство для
мореплавания.
Понятно, что обогнать ледокол нелегко, и именно в этом, на мой взгляд,
состоит главная причина, по которой предпринятые во второй половине ХХ века
попытки ряда стран (Япония, Индия, Южная Корея, Китай и другие) создать у
себя полноценную (прежде всего, фундаментальную) науку не увенчались
успехом. Для того, чтобы стать лидером при движении во льдах, надо либо
иметь другой ледокол (между тем, советская наука в годы застоя явно
трансформировалась в огромное транспортное судно), либо использовать
принципиально иной вид транспорта, например, самолет.
Читайте также в журнале <Вокруг Света>:
Нанотехнологии, или Атомы вместо гвоздей
Смотр тенденций
Красный плод Дунгуана
Юлий Менцин, 05.09.2007
Если у вас есть собственный Интернет-сайт, мы не будем возражать против
перепечатки нашей статьи при условии сохранения ее целостности, указания
автора и гипертекстовой ссылки в виде:
Телеграф <Вокруг
Света>: Янки на льду средневекового невежества
http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/500/
Телеграф / Летопись / Лаборатория достижения согласия
Лаборатория достижения согласия
В середине XVII столетия научное исследование стало сближаться с идеальным
судебным расследованием, результаты которого придется признать самым
непримиримым противникам
---------------------------
Джозеф Райт, <Опыт с воздушным насосом> (1768). На своей самой известной
картине Джозеф Райт воспроизвел вполне узнаваемую обстановку общества
естествоиспытателей, котрые тогда появлялись во многих странах. Фигура же
экспериментатора - как и сама идея опыта с птичкой, задыхающейся под
колпаком, из-под которого воздушным насосом откачан воздух, - заставляет
подумать о Роберте Бойле
----------------------------
Лондонское Королевское общество для развития знаний о природе (Royal Society
of London for Improving Natural Knowledge) было учреждено в конце ноября -
начале декабря 1660 года, то есть прямо на заре Реставрации - восстановления
в Англии королевской власти дома Стюартов после длительной гражданской войны
и диктатуры Кромвеля. ЛКО - так для краткости мы будем дальше называть это
общество - возникло из частного кружка, заседания которого начиная с 1645
года регулярно проводились в доме одного из его членов, а с 1659-го - в
Грешэм-колледже (Gresham College). Первыми членами этого кружка стали Роберт
Бойль (Robert Boyle, 1627-1691), Кристофер Рен (Sir Christopher Wren,
1632-1723), Джон Валлис (John Wallis, 1616-1703), Вильям Броункер (William
Brouncker; ca.1620-1684) и другие крупнейшие ученые того времени. Перво
учредительное собрание ЛКО состоялось 28 ноября 1660 года в Грешэм-колледже,
где Кристофер Рен прочитал лекцию по астрономии. Второе собрание ЛКО
состоялось там же, 5 декабря 1660 года. На нем было объявлено о том, что
учреждение общества поддержано королем Карлом II (Charles II of England,
1630-1685) и что число его членов не должно быть больше 55 человек. (На
последнее ограничение впоследствии обращали мало внимания, и число членов
ЛКО очень скоро превысило сто человек). Официальное учреждение ЛКО
королевской хартией состоялось только 15 июля 1662 года и, строго говоря,
только с этого времени общество могло называться <королевским>. Поэтому в
историко-научной литературе часто встречаются два года создания ЛКО: 1660-й
и 1662-й. Этой же хартией президентом ЛКО был назначен Броункер.
------------------------
Первые заседания Лондонского Королевского общества проходили в
Грэшем-колледже
--------------------------
Причины, по которым Карл II, только что вернувшийся в Англию из изгнания,
решил поддержать ЛКО, были скорее политическими, чем гуманитарными. С одной
стороны, молодой король следовал заветам знаменитого английского философа и
канцлера Фрэнсиса Бэкона (Francis Bacon, 1561-1626), который считал
поддержку наук и ремесел одним из важнейших средств упрочения и развития
государства. С другой стороны, патронаж короля подразумевал довольно строгий
контроль над новым обществом, членам которого запрещалось на своих
заседаниях обсуждать политические, религиозные и даже метафизические
вопросы. Впрочем, члены ЛКО и сами избегали подобных дискуссий, признавая в
качестве доказательств лишь эксперимент. Не зря девизом ЛКО стала фраза
, намекающая на стих Горация
(<Клятвы слова повторять за учителем не присужденный>). Тем
не менее, несмотря на политическую и религиозную нейтральность, ЛКО вскоре
привлекло к себе внимание не только ученых, но и людей, далеких от науки.
Публичные демонстрации экспериментов посещали государственные деятели и даже
члены королевской семьи, а некоторые восторженные почитатели писали, что
видят в этом собрании ученых мужей прообраз новой церкви, которая должна
спасти мир от хаоса и войн. Чем же члены ЛКО так поразили современников и
почему в их научно-исследовательской деятельности увидели возможность
решения актуальных политических проблем?
-----------------------------
В 1644 году во Флоренции Торричелли провел свои знаменитые опыты со
стеклянными трубками, наполненными ртутью. Торричелли считал, что в этих
опытах было доказано, во-первых, что природа <не боится пустоты>, а
во-вторых, что воздух имеет вес. Иллюстрация из книги Гаспара Шотта 1664
года
------------------------------
Безусловно, главным магнитом, притягивавшим интерес общественности в начале
1660-х годов, была возможность посмотреть очень интересные опыты - в
частности, известные ныне каждому школьнику эксперименты Бойля по
доказательству существования атмосферного давления, продолжавшие
эксперименты Эваджелиста Торричелли (Evangelista Torricelli, 1608-1647) и
Блеза Паскаля (1623-1662). В этих экспериментах заполненная ртутью трубка
Торричелли (прообраз барометра) помещалась под стеклянный колпак, из-под
которого откачивали воздух. Уровень ртути в трубке понижался, из чего Бойль
делал вывод, что столб ртути уравновешивается атмосферным давлением. При
этом, чтобы показать присутствующим, что воздух из-под колпака действительно
удаляется, туда помещали быстро гаснущую свечу, задыхающуюся птичку, или
быстро замолкающий колокольчик. И все же главным чудом для общественности
были не эксперименты, а то, что члены ЛКО - люди с различными религиозными,
политическими и философскими убеждениями - могли наслаждаться, пожалуй,
самым драгоценным и недоступным в эту кровавую эпоху благом - возможностью
свободно приходить к соглашению по весьма сложным и спорным вопросам.
Для того чтобы лучше понять причины повышенного интереса общественности к
деятельности ученых, важно вспомнить, что XVII век - это эпоха
непрекращающихся религиозных и гражданских войн, охвативших почти всю
Европу. Причиной кровавых конфликтов мог стать любой вопрос, что заставило
мыслителей той эпохи прийти к неутешительному выводу: люди не умеют
правильно думать и до тех пор, пока они не научатся это делать, всемирный
хаос не прекратится. Но где и как люди могут научиться правильно думать,
если повсеместно каждый только себя считает носителем истины?
Джон Валлис, как и многие другие члены Лондонского Королевского общества,
решал сложные инженерные задачи. Одна из них заключалась в том, чтобы
сделать перекрытие для квадрадного проема из деревянных брусков, длина
которых значительно меньше стороны квадрата
В этих условиях внимание всё большее внимание общественности привлекала
деятельность ученых, чьи экспериментальные и математические доказательства
выглядели несоизмеримо убедительнее доказательств политических и религиозных
деятелей. Именно в деятельности ученых Европа увидела доказательство того,
что совершенствование мышления возможно. Но, если человек может научиться
постигать законы природы, то есть надежда, что люди научатся вырабатывать
такие законы государственного и церковного устройства, которые будут столь
же убедительными, как математические теоремы, и которые позволят, наконец,
спасти мир от тотального хаоса.
И все же у нового общества были свои противники. Так, с очень резкой и в то
же время глубокой критикой методологических принципов деятельности
экспериментаторов выступил философ Томас Гоббс (Thomas Hobbes, 1588-1679),
считавший, в частности, некорректной саму постановку опытов по
доказательству существования атмосферного давления. Ведь если установка
Бойля действительно герметична и пространство под колпаком надежно
изолировано от атмосферного воздуха, то на каком основании мы утверждаем,
что столб ртути в трубке, после того, как её поместили под колпак,
поддерживается давлением атмосферы.
----------------------
Кристофер Рен (1632-1723)
---------------------
Отвечая Гоббсу, Бойль был вынужден ввести гипотезу об упругости воздуха,
сжатого до начала эксперимента собственным весом. Но, если, возражал Гоббс,
уровень ртути под колпаком поддерживается не атмосферным давлением, а силой
упругости, то что тогда доказывают опыты Бойля? Ведь гипотеза об упругости
воздуха вводится неявно и никак в опытах не обосновывается. Для
доказательства упругости воздуха нужны какие-то новые эксперименты, которые
тоже будут содержать неявные гипотезы! Тем самым, Гоббс подвергал сомнению
исходную установку членов ЛКО - их веру в возможность постижения
фундаментальных законов природы посредством систематического проведения
экспериментов. Каждый эксперимент подразумевал неявные гипотезы (которые, с
одной стороны, направляют его ход, а, с другой, никак в нем не проверяются)
и потому терял силу надежного - а тем более, окончательного -
доказательства.
В принципе, Гоббс не отвергал полезность и даже истинность отдельных
экспериментов, однако, считая себя сторонником Декарта, полагал, что
познание фундаментальных законов природы должно основываться на
фундаментальных же законах математики и логики, восходя затем от них к
конкретным явлениям. В лаборатории, как считал Гоббс, мы видим всего лишь
демонстрацию каких-то опытов, и интерпретируем их на основе соглашения
группы людей, претендующих на выявление истины. Но ведь именно так и
поступают всевозможные сектанты, которые потом становятся источником
религиозных смут и гражданских войн!
Возражая Гоббсу, Бойль объяснял, что согласие членов ЛКО не имеет ничего
общего со сговором сектантов или единодушием толпы фанатиков. Соглашения
между ними достигаются не на основе априорных гипотез о физической природе
изучаемых явлений, а в ходе свободных публичных обсуждений, и в истинности
этих соглашений может убедиться каждый желающий. Людей, присутствующих при
проведении экспериментов, просят высказаться не о сущности пустоты или
природе воздуха, так как об этом можно спорить до бесконечности, но лишь о
том, что именно они лично наблюдали в данных опытах. Собственно, отказ от
споров о метафизических сущностях и переключение внимания на
инструментальную конкретику экспериментов стали важнейшей предпосылкой столь
поразившей современников способности членов ЛКО быстро приходить к согласию
по сложнейшим вопросам, а также убеждать в своей правоте других людей.
Отстаивая свою правоту, ученые опираются, в частности, на хорошо известные
принципы судопроизводства: один свидетель - не свидетель; выслушиваться
должны все свидетели; в случае сомнений расследования необходимо продолжить;
члены ЛКО, как и судьи, должны быть людьми с незапятнанной репутацией; не
допускается умолчание о неудачных опытах и т.п. Кроме того, ЛКО начало
регулярно публиковать отчеты, содержащие подробные описания проведенных
опытов и использованных при этом инструментов, а также мнения всех
участников обсуждения полученных результатов. Эти отчеты содержали только
факты, изложенные так, чтобы любой желающий мог повторить описанные опыты.
Таким образом, благодаря деятельности ЛКО, социальная практика
судопроизводства (отметим также, что Бойль при Кромвеле в течение ряда лет
работал в комиссии по урегулированию споров между представителями различных
религиозных конфессий) трансформировалась в фундаментальный принцип
естествознания - универсальную воспроизводимость любого эксперимента.
--------------------------
Джон Валлис (1616-1703)
---------------------------
В конце концов точка зрения Бойля, как известно, возобладала. Сближение
научного исследования с идеальным судебным расследованием столетием спустя
было зафиксировано в <Критике чистого разума> Иммануила Канта (Immanuel
Kant, 1724-1804). Но не менее важным оказалось и обратное воздействие
практики лабораторных исследований на общество. Так, опыт организации
дискуссий в ЛКО помог его члену, врачу и философу Джону Локку (John Locke,
1632-1704) увидеть в парламенте не источник смут и разногласий, а один из
важнейших политических инструментов формирования гражданского общества. При
этом, правда, в отличие от ЛКО, разрешение публиковать полные отчеты о
парламентских дебатах было получено лишь в 1771 году. Примерно в это же
время в судебных расследованиях всё больше внимания начали уделять не
свидетельским показаниям, а вещественным уликам, что, наряду с ростом
требований к строгости предъявляемых доказательств, содействовало
становлению научной криминалистики. Ну, а о том, какое воздействие
лаборатория оказала на технику, производство, банковское дело и даже
искусство, можно и не говорить.
В сущности, современное общество все больше походит на гигантскую
научно-исследовательскую лабораторию. Проблема, однако, в том, что это
лаборатория Нового времени. Между тем, в первой половине ХХ века наука
совершила резкий скачок (вспомним революции в физике, биологии, математике,
философии, лингвистике и других науках), из-за чего возник колоссальный
разрыв между социальными формами организации этой <лаборатории> и характером
современной науки. Последняя резко опередила в своем развитии современное
общество, что и является главной причиной роста разногласий между ними.
Нечто подобное на исходе Средневековья произошло со схоластикой: то, как в
эпоху Ренессанса шельмовали эту великую науку - по-настоящему многие её
достижения в области логики, семиотики и философии были оценены лишь в
последние десятилетия, - поразительно напоминает некоторые современные
публикации, обвиняющие академические учреждения в догматизме. Удастся ли
сейчас науке избежать печальной судьбы схоластики, вынужденной на столетия
погрузиться в анабиоз, покажет будущее. При этом не исключено, что в
преодолении разногласий между наукой и обществом важную роль может сыграть
опыт социальной адаптации ЛКО.
------------------------------------
Среди недавних примеров неудачных попыток наладить нарушенное
взаимопонимание между наукой и обществом пропаганда нанотехнологий. В то
время как общественное мнение в целом сбито с толку внезапно вспыхнувшем
ажиотажем, одна часть научного сообщества пытается использовать новую моду
для получения дополнительного финансирования, другая - всячески от нее
откреститься. Иллюстрация: NewTimes.Ru
--------------------------------------
Жалобы современных ученых на неудовлетворительное отношение к науке со
стороны общества (недостаточное финансирование, стремление контролировать
исследования, засилье шарлатанов в СМИ и т.п.) вызывают у меня двойственное
отношение. С одной стороны, мне, как члену научного сообщества, близки и
понятны эти жалобы. С другой стороны, как историк науки, я хорошо знаю, что
ученым зачастую приходилось работать в гораздо менее благоприятных условиях,
чем нынешние. Поэтому, если современные ученые не удовлетворены характером
своих взаимоотношений с обществом, то это во многом является следствием
того, что они разучились разговаривать с другими людьми на понятном и
интересном для них языке. В XVII веке, например, когда наука Нового времени
делала свои первые шаги и её практические результаты были ещё весьма
скромны, ученые сумели завоевать такой авторитет, что многие богатые и
высокопоставленные люди сами стремились оказывать им помощь. В наши же дни
ученые решили, что успехи науки столь очевидны, что, в отличие от прежних
эпох, уже никому не надо разъяснять или тем более науки, её способность быть
инструментом познания фундаментальных законов природы. Достаточно лишь
своевременно информировать общественность о полученных или ещё только
ожидаемых результатах.
Публикации, рассказывающие обществу о последних достижениях ученых, все
более напоминают рекламные ролики: людям настойчиво внушают мысль о том, что
они не могут существовать без непрерывных, все более сложных (и
дорогостоящих) научно-технических исследований. При этом авторы публикаций,
по-видимому, не понимают, что реакция на такая пропаганду будет, вероятнее
всего, противоположной ожидаемой. Люди станут бояться слишком сильной
зависимости от непонятного им научно-технического прогресса. Отсюда
непрерывная критика <официальной> науки то за опасные и безответственные
исследования, а то за консерватизм, и стремление найти какие-то
альтернативные, более дешевые и понятные общественности способы познания
действительности, массовые увлечения оккультизмом, магией и различными
шарлатанскими теориями. Для того чтобы избежать снять растущее напряжение и
сократить все время расширяющуюся бездну непонимания, ученым рано или поздно
придется существенно активизировать свой диалог с обществом, научиться
находить глубинные связи между сугубо научными и социальными проблемами. В
том, что обнаружение таких связей не только возможно, но и весьма
плодотворно как для ученых, так и для общества, убеждает пример истории
становления Лондонского королевского общества.
Юлий Менцин, 08.12.2007