Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Monk
	Дата	13.11.2007 15:35:33
	Рубрики	Прочее; Тексты;

В. Соловей: "Сейчас это – уже другой народ, другая страна" (*+)

http://lgz.ru/article/id=2042&top=26&ui=1194952632436&r=283

Другой народ?

Книга учёного и политического аналитика Валерия СОЛОВЬЯ «Русская история: новое прочтение» сразу стала философским и историческим бестселлером. Автором была предложена совершенно оригинальная трактовка этноса и этничности, сквозь призму которой он и попытался взглянуть не только на историю нашего государства и её наиболее значительные вехи, но и на современность… Cпоры вокруг этой концепции не утихают. «ЛГ» решила прояснить некоторые моменты дискуссии и попросила самого автора расставить точки над «i».

– Прошло уже два года с момента появления «Нового прочтения», горячо поддержанного одними учёными и жёстко раскритикованного другими. Как сейчас вы оцениваете эту дискуссию и основные аргументы ваших оппонентов?

– Конечно, книга вызвала очень острую реакцию, во всяком случае, никто из тех, кто её прочитал, не остался равнодушным. Особенностью же дискуссии оказалось то, что все критические стрелы были адресованы первой части «Нового прочтения», где излагается биологическое понимание этничности. Да, это – наиболее эпатирующая, но не самая важная часть, каковой я считаю саму диалектику русской истории, которая, к сожалению, так и оказалась вне сферы научных споров. При этом меня упрекали то в биологизме, то в расизме. Но могу сказать, что когда я пришёл к тем выводам, которые изложил в данном труде (например, по генетике или биологии человека), то сам пережил определённый культурный шок.
Для меня всё это оказалось совершенно неожиданным. Но потом понял, что ничего в этом страшного нет. Ну и что такого в том, что народы отличаются биологически? Здесь ничего обидного ни для кого совершенно нет, и никаких дискриминационных выводов из этого не следует. Это – факт: расы, как и этнические группы, отличаются биологически. Скажем, те же американцы, помешанные на политкорректности, создали банк этнических болезней, передающихся на генетическом уровне. Значит – этнические группы различаются именно на генетическом уровне.
Впрочем, была не только критика, но и настоящие пасквили. Однако особенность современной ситуации такова, что без скандала не бывает паблисити. Так что все эти обвинения пошли книге только на пользу и привлекли к ней внимание значительно большее, чем если бы такого скандала не было. За что я, безо всякой иронии, весьма благодарен тем оппонентам.

– В чём же основная суть нового прочтения русской истории в авторском изложении?

– Авторский взгляд здесь может быть выражен довольно просто. История России представляет собой довольно странный, причудливый симбиоз отношений империи и русского народа, суть которого в следующем. Империя питалась русской силой, но от этого взамен русские ничего не получали, кроме моральной компенсации, при этом всё время были «тягловой лошадью» и «пушечным мясом» империи. Которую они, как говорится, строили, строили и, наконец, построили. Но в итоге надорвались. В этом и есть смысл отечественной истории начиная где-то с середины XVI века. Дальнейший процесс я рассматриваю с различных наблюдательных позиций, доказывая, что строительство империи зависело от биологической силы русского народа, от демографического подъёма. Не может быть простым совпадением, когда демографический подъём именно у русских (великороссов) начался как раз с середины XVI века, в момент создания империи, и продолжился практически до 20–30-х годов ХХ века.
Это была колоссальная сила. Причём не только биологическая, но и морально-психологическая. Русские сделали невозможное: построили могущественное, самое большое государство в самых тяжёлых в мире природно-климатических условиях. И создали в ХХ веке общество всеобщего благоденствия, конечно, по нашим скромным меркам. По комфорту оно уступало Западу, но зато опережало весь не Запад.
Вообще русские были успешным народом. Но их сила привела в конце концов их же к историческому поражению. И после империи мы оказались на руинах Третьего Рима. Сейчас это – уже другой народ, другая страна и, видимо, другая история.

– Сейчас в этом смысле (хотя, без сомнения, нам интересна вся отечественная история) наиболее злободневны три момента (особенно в период некоторых исторических дат): Октябрьская революция, распад СССР и настоящее/будущее новой России. Какие можно провести аналогии в причинах и следствиях этих событий (или как вы их определяете – Смут) и в чём основные различия?

– Давайте, как говорится, в порядке поступления вопросов. Во-первых, революция. Она-то как раз и была ярким проявлением буйной русской силы, в революции была явная биологическая ремальтузианская основа. С одной стороны, тогда существовал огромный демографический «перегрев» и дефицит земли, а с другой – значительная часть тогдашнего русского населения были люди в возрасте до 20 лет (а молодость – это всегда время эксцессов). Война в данном случае сыграла роль катализатора, но, думаю, что революция, скорее всего, произошла бы и без этого.
Ещё очень важно, что существовал острейший конфликт, не столько даже социальный или политический, сколько социокультурный – между массой русского народа и элитой (если хотите, между Первым Римом и Третьим). Фактически это были разные народы, жившие в разном пространстве и даже в разном времени. Линейное время элиты и цикличное время крестьянства, составлявшего бо’льшую часть (более 80%) населения России, вошло в противоречие. Так что эти миры были запрограммированы на очень серьёзный конфликт. Если перебросить мостик от Октября 1917 года в сегодняшний день, когда грядёт 90-летняя годовщина революции, то можно констатировать, что тогдашнее размежевание сейчас воспроизведено с абсолютной точностью, причём даже усугубляется. Это не просто отчуждение общества от элит, это уже пропасть.

– Пропасть или война?

– Пока пропасть. Однако со стороны элиты не видно никаких попыток её преодолеть. Наоборот, она стремительно отдаляется от народа.
Теперь по поводу того события, которое Владимир Путин назвал крупнейшей геополитической катастрофой. Распад СССР – это уже следствие русской слабости – на самом деле произошёл фактически до декабря 1991 года. Русские уже не хотели жить в этом государстве, которое, повторюсь, питалось их силой и от которого они ничего не получали. Вообще жизнеспособность государства определяется желанием и готовностью его граждан проливать кровь (не только чужую, но и свою) за это государство. Так, в 1917 году во время Гражданской войны все были готовы проливать кровь, причём не за интересы. На самом деле костяк Белой гвардии составляли не капиталисты и помещики, а разночинцы, у которых в общем-то ничего не было. Они воевали за идеалы. Как и красные, кстати, тоже.
А распался Советский Союз – некому было выступить за него. Многомиллионная армия в прямом и переносном смысле (и Вооружённые силы, и правоохранительные органы, и КГБ, и чиновники, и т.д.) просто наблюдала за всем, как парализованные. Произошёл надлом. Империи умирают в ментальном, психологическом плане до того, как распадаются их оболочки. Так умер и Советский Союз. Да, люди говорили, что СССР – их Родина-мать, но на самом деле оказался их мачехой. Иначе они бы сражались за своё государство. Как, например, сербы сражались на территории бывшей Югославии (в Хорватии, Боснии и Герцеговине) – они чувствовали себя действительно хозяевами земли. Русские нет. Потому и ушли на свою землю – в Россию, а от всего остального отказались без особого сожаления.
А дело в том, что вся история нашего государства – это в некотором смысле история колонизации, когда русские шли с материковой России на окраины. С конца же 60-х годов прошлого века начался обратный крен – возвращение с окраин на родину, который к 80-м всё более усиливается, а уже к 90-м вообще принимает обвальный характер. Ощущение того, что имперская, цивилизаторская миссия закончена, пришло значительно раньше развала Советского Союза.

– Отсюда в книге и ваша дефиниция «империя наоборот»?

– Да, причём это – не взгляд русских кондовых националистов, об этом пишут респектабельные западные авторы, которых трудно заподозрить в симпатиях к русским. Они также говорят, что СССР был «империей наоборот». Номинальная метрополия – Россия – ущемлялась в пользу национальной периферии, куда перекачивались финансовые и материальные ресурсы, в том числе и демографические. При этом русские на национальной периферии были отнюдь не «правящим классом», а лишь «костяком индустриализации». Впрочем, не только русские, но вместе с ними и белорусы, и украинцы – эти три славянских народа были демографической основой и главным резервуаром существования и Российской империи, и Советского Союза. Когда же этот резервуар истощился – империи пошли под откос. Что характерно: сейчас подавляющее большинство наших граждан не хочет воссоздания СССР. Они жалеют – да. Впрочем, как все мы жалеем о времени, когда были молоды.

– Выходит, мир так кардинально изменился из-за нашей слабости?

– К сожалению, русская слабость – ключевой фактор, определяющий современную ситуацию. И дело не в социально-экономических реформах, а в том, что русские вдруг почувствовали себя на обочине истории. Притом что 500 лет они были могучим народом, уверенным в себе, знали, что время работает на них, что перемелют всё – как перемололи всех завоевателей и победили во всех больших войнах. У народа было то, что коммунисты называли уверенностью в завтрашнем дне. Это историческое чувство даже не осознавалось народом, а жило в нём, выражаясь прежде всего в высокой рождаемости. Конечно, если у вас есть социальный горизонт, то вы уверены в будущем, чувствуете за собой силу, а значит – будете иметь большую семью.
Но вдруг русские почувствовали себя ослабевшим народом, исторически проигравшим. И период с первой половины до середины 90-х стал временем национального мазохизма, национального самоуничижения. Подавляющее большинство русских (о чём говорит и социология) считало, что мы – хуже всех. Правда, к концу века это положение стало изменяться… Есть такой психологический закон, что группа не может долго находиться в состоянии подобного кризиса. Она либо начинает дезинтегрироваться и распадаться, либо у неё восстанавливается позитивная самооценка. И эта позитивная самооценка стала восстанавливаться. Такая потребность в позитиве и послужила морально-психологической основой пришествия к власти Путина и того, что можно назвать новым государственническим курсом.

– Значит, этот кризис позади?

– Нет, на самом деле кризис не преодолён. Он сохраняется.

– Просто заморожен, загнан вглубь?

– Пока у русских сохраняется сильная демографическая инерция. Как любит повторять один мой коллега, из числа близких к Кремлю политологов: «Мы – последний резервуар белой расы». Действительно, даже через 20–30 лет – при всём ужасающем демографическом положении (когда нынешняя тенденция вряд ли будет переломлена, хотя теоретически это возможно, но практически сделанных шагов пока недостаточно) – всё равно мы останемся самым большим европеоидным народом Евразии.
Однако демографический кризис – это лишь форма. Существует ещё экзистенциальный надлом, который так и не преодолён, что опять же фиксируется социологией. Коллеги из ВЦИОМа рассказывали, что у русских сейчас «полезли вверх» смысло-жизненные проблемы, когда люди не понимают, для чего и зачем им жить. Причём не понимают все: сверху донизу. В 90-е им было не до души, потому что давило со всех сторон. Сейчас появилось чуть-чуть свободного времени, чуть-чуть больше денег, но… А для чего всё это?! А зачем мы живём?!. Это очень серьёзный кризис, который не вполне сознаётся элитой, властью. Но без придания какой-то осмысленности нашей жизни будущее России выглядит далеко не в розовом свете.

– Всё это из той же серии вечных вопросов, постоянно волновавших русскую интеллигенцию?

– Интеллигенцию – да, но не общество. И здесь надо чётко отделить одно от другого: общество и интеллигенцию, класса, честно говоря, паразитического, который не то чтобы нарост, но нашлёпка на теле русского народа… Всегда были простые смысло-жизненные ценности. Помните, как в известном фильме: «Хороший дом, хорошая жена – что ещё надо человеку, чтобы спокойно встретить старость…» Люди не то чтобы знали, но ощущали – для чего они живут. И этого сейчас нет. Нет устойчивости. То, что сегодня называется стабилизацией, и есть стабилизация, но – не нормализация жизни. Сейчас Россия – мировой рекордсмен по числу убийств, и в первой тройке по суицидам. Всё это – проявления очень глубокого психического неблагополучия, экзистенциального срыва. А как мы ведём себя друг с другом: где тут братолюбие, коллективизм, хотя бы минимальное уважение к личности? Мы же все друг друга ненавидим. Это, конечно, более заметно в больших городах, но ситуация, по существу, ничуть не лучше и в провинции. Иногда я использую такое выражение, которое не считаю гиперболой: сейчас мы живём в социальном аду, но поскольку мы с этим свыклись, то не замечаем этого. При Советах в этом смысле (где-то до конца 80-х) жизнь была нормальной. Сегодня жизнь стабильна, но не нормальна. Глубоко не нормальна.

– Но насколько силён «запас прочности» в нынешней ситуации стабильности ненормальности? И когда возможна следующая Смута, которую вы предсказываете в книге, исходя из вашего определения Смут как циклов русской истории? В 2017 году?

– В 2017 году? Это всё – магия чисел… Однако этот вопрос – ключевой для оценки ситуации. Всё-таки «запас прочности» у нас оказался значительно выше, чем можно было бы логически предположить или рационально предвидеть… В последнее время мне чаще, чем прежде, приходится давать интервью зарубежным журналистам о перспективах национализма, фашизма в России и рассказывать, что на самом деле у нас нет не то чтобы фашизма, но и ксенофобии, уровень которой в России ниже, чем в европейских странах, просто русские более открыто выражают свои чувства, на них не давит эта идиотская политкорректность. И когда иностранные корреспонденты зачехляют камеры и выключают диктофоны, то говорят: если бы мы пережили то, что и вы, тогда у нас бы давно произошла революция. А в России ничего подобного не произошло – у народа оказался колоссальный «запас прочности».
И ключ здесь – массовая психология. В обществе, с одной стороны, растёт прострация, а с другой – агрессивность, но последняя пока что рассеивается в социальном пространстве. В большей степени – это аутоагрессия, когда мы пожираем сами себя. (Как говорил один русский сановник XVIII века: мы, русские, сами себя поедом едим, тем и живы.) Однако не исключена ситуация некоей констелляции (сочетания факторов), когда такая агрессия будет канализирована против какого-то субъекта. Последним может оказаться или власть, или крупный бизнес, или элита вообще. Это возможно.

– Но этим процессом канализирования, наверное, должен кто-то управлять, организовывать его?

– Не обязательно. Если появится какая-то точка кристаллизации, скажем (в терминологии Ленина) – «партия новейшего типа», то она просто направит в определённое русло этот процесс, который сам по себе может носить стихийный, спонтанный характер.
Социальные науки на Западе говорят следующее. При достаточной информации можно предсказать государственный кризис, и точность таких предсказаний будет весьма велика – 85 процентов, причём практически в любой стране. Но невозможно предсказать революцию. Этого не позволяет сделать ни одна теоретическая модель. Сейчас в России существует ряд аналитических сценариев, прогнозирующих высокую вероятность крупного общенационального кризиса. Скорее всего, спусковым механизмом здесь могут выступить какие-то финансовые, экономические проблемы, а дальше пойдёт-покатится. Будет ли это революция – трудно сказать, этого никто не знает. По крайней мере, те переменные, которые характерны для революции, в России эмпирически обнаружены и имеют довольно высокое значение. Однако революционная ситуация необязательно перерастает в революцию. Это тоже аксиома. В любом случае, если что-то будет происходить, то станет событием низкой интенсивности. Повторение чего-то похожего на Октябрь 1917 года, а тем более на Гражданскую войну невозможно именно из-за русской слабости. И здесь эта слабость выступает сдерживающим фактором. Но одновременно она может перейти в надлом, когда люди просто опустят руки – пусть всё гибнет. Что тоже весьма опасно. Когда люди бунтуют – это проявление силы и желания жить. А самое страшное – пассивное умирание, принятие смерти, которое уже инстинктивно выбрало часть нашего населения. Отсюда – и суициды, и уход в разные социальные анемии (пьянство, бродяжничество и т.д.). Это – реакция на тот колоссальный социальный, культурный стресс, который мы пережили в 90-е годы.
Люди хотят спокойствия. Но им дали стабильность, но не дали нормальность. И потому снова начинает расти раздражение. Растут ожидания, которые предъявляются новой власти. Например, приоритетные национальные проекты – это ответ на рост массовых ожиданий. Но последние по-прежнему не удовлетворены, тем более что эти нацпроекты пока не эффективны, одна из самых важных программ – «Доступное жильё» – фактически провалена… И во что выльется это раздражение – непонятно.

– Когда я спросил о возможном организаторе канализирования агрессии, то имел в виду некий внешний фактор, о котором вы в «Новом прочтении» практически не упоминаете. Почему? Считаете его несущественным?

– Нет, внешние факторы играли и играют весьма важную роль (другое дело, что в книге я сконцентрировался исключительно на внутренних сюжетах, что вполне естественно), но не в том смысле, как у нас часто трактуют, не в конспирологическом… Скажем, хрестоматийный эпизод с немецкими деньгами, которые якобы получил Ленин на революцию (хотя всё это так и не доказано). Но даже если бы так и было, то надо было обладать умом и талантом, чтобы этими деньгами умело воспользоваться.
Внешний контекст всегда влияет и всегда является очень серьёзным фактором во всех революционных, кризисных процессах. И не только в России. Но вопрос: как влияет? Примером. Возьмите холодную войну. СССР был непобедим на поле военной конкуренции, что было совершенно очевидно. Но когда мы стали себя сравнивать по потребительским стандартам, то тут мы проигрывали безусловно. Такое влияние Запада (можно его назвать культурным, потребительским) сыграло колоссальную роль в социально-политической динамике рубежа 80–90-х годов. Но оно было не прямым, а всегда опосредованным. Зёрна могут прорасти только там, где унавожена почва. И если этого нет, то никакие гранты не помогут.

– Но а то же перманентное идеологическое давление на умы в холодную войну?

– Всё это очень серьёзные преувеличения. Запад не рассчитывал, что у нас произойдут такие перемены. Никогда. Как доказательство – провал всей западной и не западной аналитики… Изменилось само советское общество, ставшее частью глобального общества с ориентацией на комфорт и потребительские ценности. Сейчас русские не отличаются в этом отношении от европейцев, более того, мы в гораздо большей степени индивидуалисты. Сравнительная социология показывает, что наше общество сейчас самое индивидуалистическое, по крайней мере, в христианском мире.
Как сказал неожиданно для себя очень коротко Горбачёв, что всё дело было в культуре. Это серьёзное упрощение, но в этом я с ним согласен. И не верю в конспирологию. Тогда всё было готово для перемен, и люди сами хотели этих перемен.

– «Мы ждём перемен!..»

– Да, этого хотели все, это стало всеобщим настроением. Конечно, может, не тех перемен, что произошли. Но дело уже зашло слишком далеко. Однако обвинять, что все были куплены?.. Хотя, возможно, не до конца понимали…

– Возвращаясь к названию заключительной главы вашей книги, что всё-таки «Не надо отчаиваться…». Какие вы как учёный-историк видите пути, чтобы хотя бы минимизировать возможную крупную Смуту, сгладить её?

– Власть в этом отношении работает достаточно эффективно, изучая уроки и царской России, и советского времени. Например, удаляет потенциальные «точки кристаллизации», те же «партии новейшего типа», гасит очаги политической субъектности, реагирует (пусть неуклюже) на социальные потребности… Но есть опасения – слишком мало и слишком поздно. Впрочем, всё может рассосаться само собой, если процесс сильно затянуть во времени. Это не лишено резона. Тогда вся энергия социального раздражения и агрессии уйдёт внутрь, поглотится самим обществом.

– Но если говорить о каком-то общественном диалоге между элитами и народом, то как быть с той пропастью, что разделяет потенциальных собеседников?

– Здесь я всегда надеюсь, что не только милосердие постучится в сердце, но и разум – в голову.

Беседовал Сергей ТРУСЕВИЧ