Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	27.05.2005 21:13:31
	Рубрики	Тексты;

<А нас с Макаром не трогай...> (*+)

http://www.sovross.ru/2005/70/70_3_6.htm

<А нас с Макаром не трогай...>

РАЗНООБРАЗНЫЕ нападки на великого советского писателя Михаила Шолохова и
самые вольные трактовки его произведений - вещь привычная. Неудивительно,
что особенно сильно задевает противников Шолохова его роман <Поднятая
целина>. Уж больно в неприглядном виде там представлен кулак - как теперь
говорят, <крепкий хозяин>, основа села.
<Поднятой целине> посвящена статья Николая Коняева <Когда пробуждаются души>
(<Советская Россия>, ?47 (12669) от 7.04 2005 г. <Отечественные записки>,
выпуск ?62). В статье вроде бы предпринята попытка защитить роман от
обвинений либеральных критиков, которые, как справедливо замечает автор,
<любви писателя к своим героям-коммунистам и не могут простить Шолохову>.
Однако эта <защита> Шолохова и <Поднятой целины> оборачивается нападением на
идеи романа с другой стороны. Как в народе говорят: <Не всяк судит по праву,
иной и по криву>.
В статье утверждается, что главный смысл <Поднятой целины> - в постепенном
пробуждении <омертвевших душ> главных героев романа - секретаря местной
партячейки Макара Нагульнова и председателя колхоза Семена Давыдова.
В качестве примера бессердечия представителей Советской власти в Гремячем
Логе Коняев приводит реакцию Давыдова и Нагульнова на крик Разметнова после
того, как раскулачивали Гаева: <Я... Я... с детишками не обучен воевать!..>
Необходимо пояснить, что Разметнов срывается при виде многочисленного
семейства Гаева, понимая, что выселять надо одиннадцать его детей. И перед
глазами Андрея встает его собственная семья, разрушенная по гнусной воле
хуторских белых во главе с Аникеем Девяткиным.
Как же можно не услышать этот крик Разметнова, спрашивает автор статьи. Но
как же можно было не заметить ответа Давыдова, выдернуть лишь ярость
Нагульнова и <трупную синеву> на давыдовской щеке! Перед нами - одна из
самых сильных страниц <Поднятой целины>, один из тех споров, когда ответа
коммунистов на вроде бы разумные доводы их оппонентов ждешь не дыша,
наверное, так же, как ждали его жители Гремячего Лога.
Так от чего же кроется <трупной синевой> его щека, выглядывающая из-под
белого лоскута, которым перевязана рана на голове Давыдова от железной
занозы Титка? От равнодушия или, наоборот, от боли за множество вот так
растоптанных судеб, заставляющей дрожать его пальцы, а самого его -
задыхаться? И жесткие, но необходимые решения Давыдов принимает не потому,
что он - <не человек, а некая функция, для которой не существует людей>, а
потому, что не однажды видел он людские страдания от несправедливо
устроенной жизни и все свои силы решил отдать на то, чтобы никогда больше
никому из детей не пришлось испытать то, что выпало на его долю. <Легче вам,
птахи, жить будет, да и сейчас легче живется, а иначе за что же я воевал? Уж
не за то ли, чтобы и вы хлебали горе лаптем, как мне в детстве пришлось?> -
думает заглянувший однажды в школу Давыдов, глядя на склоненные к тетрадям
детские головы.
Как можно не заметить слов Давыдова о том, что выселяют кулацкие семьи для
того, <чтобы не мешали нам строить жизнь... чтобы в будущем не
повторялось...> <Ну, выселим кулаков к черту, на Соловки выселим, -
продолжает Давыдов. - Ведь не подохнут же они? Работать будут - кормить
будем. А когда построим, эти дети уже не будут кулацкими детьми. Рабочий
класс их перевоспитает>.
Правда, наивной уверенности Давыдова в том, что кулацких детей удастся
перевоспитать, не суждено было воплотиться в жизнь. Словно следуя заветам
Половцева, носители кулацкой философии внедрялись в поры советского
общества, долго сидели притаившись, все время продолжая потихоньку
подтачивать основы советского строя, а сейчас встали в полный рост. Глядя на
то, что сделали они со страной, зная, в том числе по Шолохову, о том, что
они творили тогда, удивляет не неоправданная жестокость по отношению к ним
большевиков, а их поразительная гуманность.
Большой символический смысл Н.Коняев видит в том, что <на редкость
пустяковая бабенка> (шолоховское определение) Лукерья Нагульнова из всей
весьма многочисленной гвардии покоренных ею мужчин выбирает не Нагульнова и
не Давыдова, а кулацкого сынка Тимофея Рваного, потому как в отличие от них
он - <живой>. Настолько живой, что сразу же после участия в убийстве семьи
Хопровых, хладнокровно заметая следы, отправляется на игрище, изображает из
себя пьяного и решает сидеть там до утра - <тогда никто на случай следствия
не подкопается>. Конечно, <лучший в хуторе гармонист, девичий любимец>,
Тимофей куда привлекательней для Лушки, чем <заостренный на мировую
революцию> Макар Нагульнов или Семен Давыдов, чья голова занята проблемами
устройства колхоза в Гремячем Логу. Хотя какое-то время и льстила
<дешевенькому самолюбию Лушки> давыдовская любовь. Как-никак, председатель
колхоза. Но ведь им с Нагульновым не до игрищ, вот ей и скучно.
Только стоит ли так дорожить Лушкиным выбором? Может, и новую жизнь в
деревне устраивать надо было, строго сверяясь с Лушкиным мнением? <Я
работать люблю легко, чтобы просторней жилося... Работа, она дураков
любит>, - философствовала Лукерья.
Особенно нелогичным выглядит столь большое внимание к мнению Лушки о
коммунистах Гремячего Лога после замечания в начале статьи о том, что ни
один человек <не властен в своей любви>. Это сказано к тому, что любимыми
героями Шолохова в <Поднятой целине> являются коммунисты - то есть, по
логике автора, люди, преданные <делу мировой нелюди>. Все-таки любовь
писателя к своим героям куда более рациональна, чем любовь мужчины и
женщины, так что в <Поднятой целине> стоит дорожить выбором Шолохова, а не
Лушки. Словно будь Шолохов в другом настроении, дорогими его сердцу стали бы
не Давыдов с Нагульновым, а раскулаченные Фрол Дамасков и Семен Лапшинов.
А чего же, собственно, хотела <мировая нелюдь>, в чем состоят <чужеродные
для России коммунистические идеи>, за которые на протяжении всего XX века
боролись и погибали лучшие люди, давыдовы и нагульновы разных стран? Это
идеи социальной справедливости, которой возможно добиться, только уничтожив
общественный строй, при котором кучка паразитов живет за счет присвоения
результатов чужого труда, а большая часть народа, как раз та, что создает
материальные блага, погружена в нищету и бесправие. Чем же они для нашей
страны чужеродны?
Путь Нагульнова к большевикам лежит через окопы Первой мировой войны, где
принимали смерть за спокойствие тех, кто <измазанной в котлете губой
похотливо напевал Северянина>, где газами травили солдат, защищавших чужую
сытость. А до этого он уходит из отцовского дома, вдоволь насмотревшись на
нравы зажиточных казаков, когда лютая вражда начинается с нескольких
попорченных кустов картошки в огороде и обваренного бока соседской свиньи. С
кем же, если не с красными, мог он оказаться в Гражданскую войну? В борьбе
за Советскую власть получил Нагульнов контузию, напоминающую теперь о себе
припадками. Здоровье отдал Макар за счастье своей страны. Так же, как
назначенный секретарем райкома Нестеренко, сумевший побить басмачей в
Средней Азии, но оказавшийся бессильным против засевших в нем малярии и
туберкулеза. Сошли в могилу те коммунисты, как писал Маяковский, <от трудов,
от каторг и от пуль, и никто почти - от долгих лет>.
Не стоит делать из Нагульнова примитивного фанатика, который <убивал много
лет подряд кого ни попадя>. Не абы с кем, а с врагами Советской власти он
безжалостно расправлялся. На упреки в излишней жестокости, бросаемые
Нагульнову, замечательно отвечает в романе Андрей Разметнов. Охраняя покой
поселившихся на окне его дома голубей, Разметнов однажды подстрелил любимую
кошку своей матери, чуть было не разорившую голубиное гнездо. Мать Андрея в
своей гневной отповеди сыну предвосхищает обвинения Н.Коняева: <Душегуб
проклятый! Ничего-то живого тебе не жалко! Вам с Макаркой что человека
убить, что кошку - все едино! Наломали руки, проклятые вояки, без убивства
вам, как без табаку, и жизня тошная!> И вот что слышит она в ответ: <...Нас
с Макаром не трогай... Мы вот именно из жалости без промаху бьем разную
пакость - хоть об двух, хоть об четырех ногах, - какая другим жизни не
дает>. Они расправляются с теми, кто мешает жить другим... Сколько же здесь
подлинной человечности - когда невозможно жить, спокойно созерцая чужое
горе!
Поэтому и приближает Макар всеми силами мировую революцию. Ведь там, за
границами Советского Союза, <буржуи рабочий народ истязают, красных китайцев
в дым уничтожают, всяких черных побивают>. Он признается Давыдову: <В сердце
кровя сохнут, как вздумаешь о наших родных братьях, над какими за границами
буржуи измываются. Я газеты через это самое не могу читать!.. У меня от
газетов все внутре переворачивается!> <Подозрительно> начинает дергаться
Макарова щека, когда он слушает рассказ агитатора Ивана Найденова о том, как
был замучен румынский комсомолец, под пытками не выдавший своих товарищей и
не отрекшийся от комсомола. Неужели все это признаки <омертвелости>
Нагульнова? Как раз наоборот - Шолохов приводит многочисленные свидетельства
того, что за непроницаемо-суровой внешней оболочкой скрывается большое
сердце, чутко реагирующее на несправедливость.
Революционный пыл Нагульнова вовсе не ограничивается стремлением
окончательно расправиться с врагами. Не только шашкой махать он умеет.
Несмотря на то, что от тяжелой физической работы лицо его покрывается
нездоровым <кровяно-красным, плитами, румянцем>, Нагульнов вместе с
остальными работает в колхозе. Андрею Разметнову, недовольному требованием
Нагульнова наравне с колхозниками <сурепку и тому подобные сорняки дергать>,
мол, <не мужчинское это дело>, Макар отвечает: <То и мужчинское дело, куда
пошлет партия. Скажут мне, допустим: иди, Нагульнов, рубить контре головы -
с радостью пойду! Скажут: иди подбивать картошку - без радости, но пойду.
Скажут: иди в доярки, коров доить, - зубами скрипну, а все равно пойду!>
Много в <Поднятой целине> свидетельств того, насколько трудно жилось
крестьянам до коллективизации. Для середняка Кондрата Майданникова колхозная
жизнь наверняка оказалась куда счастливее прежней единоличной. А таких, как
он, в деревне было большинство. Вот и променяли крестьяне на колхоз
сомнительное счастье бедняка наниматься к кулаку в батраки.
После пронзительных шолоховских описаний крестьянских бедствий, нищеты,
тяжелейшего труда сила слов о <жестоком принуждении к колхозной жизни>
теряется. Да и что, интересно, в тех конкретных исторических условиях нужно
было делать Советскому правительству? Ждать, пока яковы лукичи соизволят
понять, что иного выхода для того, чтобы провести индустриализацию, чтобы
страна выжила, кроме объединения в колхозы, не было? Вечно ждать бы
пришлось - а на дворе стоял 1930 год. Очень скоро к власти в Германии придут
фашисты, чуть больше, чем через десять лет начнется Великая Отечественная
война. Много сейчас любителей рассуждать о том, что СССР не был готов к
войне, спекулировать на поражениях в первые ее месяцы. А вопрос <успеем
ли?>, когда времени почти нет, решался в том числе в каждом из хуторов,
вроде Гремячего Лога, каких разбросано по стране великое множество.
Ну а кто же стоял с другой стороны? В чем же состоит их <белогвардейская>
правда? Цинично и очень честно говорит о ней подпоручик Лятьевский. Он
борется против Советской власти потому, что его отец, дворянин, владел пятью
тысячами десятин пахотной земли и восемьюстами - леса. <Мне и другим, как я,
кровно обидно было ехать из своей страны и где-то на чужбине в поте лица...
добывать хлеб насущный>. Таким, как Лятьевский и Половцев, нечего терять. А
вот Якову Лукичу есть что. Но ненависть к коммунистам настолько застит ему
глаза, что осторожный Островнов пускается в безнадежную авантюру восстания
против Советской власти, заведомо <обреченного историей на провал>. О чем
Якову Лукичу Лятьевский и говорил.
А в итоге странная вещь получается - <мертвые>, якобы бездушные и фанатично
преданные идее Нагульнов, Давыдов, Разметнов день за днем обустраивают
жизнь, привлекая на свою сторону лучших людей хутора, а самые что ни есть
<живые> Половцев с Лятьевским, Яков Лукич, Тимофей Рваный и их кулацкие
приспешники способны лишь сеять смерть. Сколько чудовищных убийств было на
их счету - Хопровы и мать Островнова, сотрудники краевого управления ОГПУ
Бойко-Глухов и Хижняк, Нагульнов и Давыдов. И насколько бы возросло число
жертв озверевших половцевых в невероятном случае успеха их
контрреволюционного мятежа! Например, все бедняки Гремячего Лога, получившие
вместо своего рванья одежду из закромов раскулаченных односельчан, по
обещанию Половцева, обязательно оказались бы среди убитых.
Книга Шолохова - о том, что, как ни труден был путь к колхозам, он был
единственно верным. Величие замыслов Советской власти и героизм беззаветно
преданных идее революции людей - вот что воспел в <Поднятой целине>
писатель-коммунист.

Ольга ГАРБУЗ