Илья Будрайтскис
А. Н. Дмитриев. Марксизм без пролетариата
Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа. 1920≈1930-е гг. СПб.; М.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Летний сад, 2004. 528 с. Тираж 700 экз. (Труды факультета политических наук и социологии. Вып. 10)
Книга Александра Дмитриева вышла менее чем через год после долгожданного первого издания на русском языке наиболее известной и значимой работы самого Георга Лукача ≈ ⌠Истории и классового сознания■, что не может не выглядеть симптоматичным. Все большая интеграция как политического протестного движения, так и академических интеллектуалов в международную ситуацию означает и начало пути к обретению практически утерянной в 1920-е годы в России марксистской традиции. Однако какова связь критической теории и коммунистической политики, где линия разрыва? Именно эта проблема взаимосвязи ≈ теория/практика ≈ является центральной для осмысления наследия ⌠западного марксизма■, пережившего в своем развитии великую и трагическую смену эпох революции и ее поражения.
Книга Дмитриева включает в себя четыре главы: первая посвящена молодому Лукачу, его идейной эволюции от философских занятий в Гейдельбергском университете, увлечения театром и авангардным искусством, до вступления в венгерскую коммунистическую партию и становления в качестве видного теоретика Коминтерна и политического активиста, вторая ≈ о взглядах Карла Корша и Лукача времени создания ⌠Истории и классового сознания■ и становлении неомарксизма, третья и четвертая ≈ об организации и развитии Франкфуртской школы социальных исследований в контексте политической истории Веймарской Германии и международного коммунистического движения. Эту работу нельзя отнести исключительно к категории ⌠истории науки■, ⌠истории идей■, как определяет ее жанр сам автор. Вернее было бы определить ее как историю коммунистических идей в их взаимосвязи с политическим контекстом. Но обо всем по порядку.
Вся марксистская мысль после начала Первой мировой войны была связана с преодолением политического и методологического наследия II Интернационала, ≈ собственно того, что лежало в основе европейской социал-демократии и до большевистского опыта и понималось под словом ⌠марксизм■. Это позитивистское, ⌠научное■ понимание базировалось на представлении о неизбежном и обоснованном конце капитализма, точнее, его тогдашней модели. Партия должна быть, таким образом, выразителем интересов всего экономического класса пролетариата. Массовые рабочие организации Западной Европы мыслились не как субъекты революционного переустройства, но как своего рода школы для воспитания государственных кадров нового общества, способных прийти на смену, когда существующая система рухнет под тяжестью собственных противоречий. Реформа в этом контексте являлась не некой альтернативой революционному изменению, но неотъемлемой частью развития класса в целом для последующего приобретения будущего. Провоенная или пацифистская позиция абсолютного большинства социал-демократов в 1914 году, кажущаяся с большой исторической дистанции более чем двусмысленной и нелепой, на самом деле была лишь итогом этого ⌠примирения с действительностью■, как неизбежностью развития капитализма. Политическая практика большевизма явилась переосмыслением марксистского подхода вообще ≈ в понимании класса, его партии и значения революционного действия. Именно во время революционного подъема в России, Германии, Венгрии, в эпоху тотального пересмотра предыдущего опыта социалистической теории идеологами и массами, рождается принципиально новое прочтение марксизма, важнейшими фигурами которого стали Лукач и франкфуртские теоретики.
В отличие от Ленина, Троцкого, Бухарина и других большевистских идеологов, путь Лукача к марксизму лежал не через школу немецкой социал-демократии и ее преодоление, но через ⌠познавательный опыт немецких наук о духе, философии жизни и поисков выхода за пределы неокантианского теоретического горизонта■ (с. 91), и прежде всего ≈ через гегельянскую диалектику. По Лукачу, социализм не есть закономерный итог кризиса капитализма и осуществления пролетариатом собственных интересов, но обретение историей подлинного смысла через революцию. Пролетариат как субъект такого изменения важен как политический класс, осознающий свое предназначение. ⌠...Нужно было отождествить интересы пролетариата с тотальностью общественного развития, и именно это допущение └экстранаучного порядка⌠ и лежало в основе философско-теоретического обращения Лукача к марксизму ≈ ибо он нашел в нем не только чистую методологию, но и идеологическое выражение характера современной ему эпохи■ (с. 93).
В политическом измерении такое прочтение Маркса было выражено ⌠Апрельскими тезисами■ Ленина, развернувшими большевистскую партию от следования за текущим сознанием класса к действию по воплощению его подлинного значения ≈ революционного переустройства общества. Несмотря на то что еще в предшествующий период, с издания ленинской брошюры ⌠Что делать?■, уже можно было говорить о формировании принципиально новой тенденции, скорее в силу традиции связанной с международной социал-демократией, именно русская революция совершила подлинный переворот в марксистской мысли. Тем не менее большевизм как политическая школа не был порождением революции, но пришел к ней, через почти двадцатилетней опыт, с подготовленной в специфическом российском контексте программой. Напротив, строительство коммунистических партий в Европе проходило стремительно, едва поспевая за событиями. Образованные в период 1918≈1920 годов секции Коминтерна фактически вобрали самые радикальные группы, позиционировавшие себя слева от социал-демократии. Это были противоречивые объединения самых разных направлений ≈ от принявших большевизм в новой России людей типа Куна или Собуля, левых социалистов вроде Серрати или Кашена, до синдикалистов ≈ течения, наиболее последовательно в предшествующий период отвергавшего социал-демократию в пользу самоорганизации масс и принципиальной неразделимости борьбы за экономические интересы пролетариата и низвержения власти капитала через всеобщую забастовку. Вызванные к жизни исторической необходимостью, эти партии переживали внутри себя творческий поиск политической программы, метода, тактики, применимых к новой эпохе. Внутренняя борьба тенденций в них создавала основу для синтеза революционного опыта Советской России и всего богатства радикальной европейской антикапиталистической традиции, которым и явился, по сути, ⌠западный марксизм■.
Лукач вступил в венгерскую компартию почти сразу после ее создания в конце 1918 года. Вскоре партия оказалась во главе Советского правительства, провозглашенного в Будапеште в марте 1919 года, а сам Лукач ≈ министром просвещения в его составе. Всего за несколько месяцев из академического интеллектуала Лукач превращается в политического деятеля, партийного пропагандиста, жестокого комиссара на фронте. В качестве последнего он, подобно Троцкому под Свияжском, отдает у местечка Поросло под расстрел каждого десятого из дезертировавшего батальона. Подобное превращение было вызвано не столько причинами психологического характера, сколько глубоким внутренним самоотождествлением с великими революционными изменениями переживаемой эпохи. Сознательный социалистический выбор разделили с Лукачем множество интеллигентов и художников того времени. ⌠Социалистом меня сделали российская революция и последовавшие за ней события в Венгрии. С тех пор я всю жизнь остаюсь социалистом■, ≈ приводит Дмитриев свидетельство венгерского марксиста (c. 82).
Этот период был связан с ожиданием неизбежного скорого крушения капитализма, с близкой перспективой мировой революции. Нарастающий кризис послевоенной Версальской системы, окончательная победа большевиков в Гражданской войне и утверждение рабочего государства в России, попытки организации вооруженных восстаний в Германии и других странах Европы в начале 1920-х в сфере идеологии выразились в близкой ⌠левым коммунистам■ и синдикалистской традиции в духе Сореля позиции Лукача и Карла Корша. В политическом отношении это означало поддержку ⌠теории наступления■ Коминтерна, т. е. самого радикального ⌠левого зигзага■ за всю его историю. В это время, в 1923 году, при прямом содействии руководства Компартии Германии появляется Франкфуртский институт социальных исследований, как своего рода лаборатория марксистского метода. Каждая статья, каждая идея были предметом широкой дискуссии, подчас жесткой, но необходимой Интернационалу, как воздух живому организму. Глубокий философский анализ ⌠левого марксизма■, его романтизм, стремление к тотальному преобразованию мира были адекватны поднимающемуся движению рабочих ≈ не экономических придатков производства, но сознательных архитекторов будущего.
Вторая половина 1920-х, связанная с поражением революции, бюрократическим перерождением Советского Союза и относительной стабилизацией капитализма, и была временем рождения ⌠марксизма без пролетариата■, критической теории, лишенной субъекта. Уничтожение партийной демократии в ВКП(б) и постепенное превращение Коминтерна в придаток внешней политики Кремля оставляют все меньше места свободе выражения внутри европейских коммунистических партий. Завершившаяся к 1929 году борьба с легальными оппозициями ≈ объединенной и ⌠правыми■ в СССР, Фишер≈Маслова
и Брандлера в Германии ≈ обозначила максимально узкие границы любой дискуссии, а сталинская культурная реформа начала 1930-х расставила все точки над i в вопросах эстетики. Приход к власти Гитлера окончательно поставил безжалостную альтернативу ≈ капитуляция перед сталинизмом, ⌠примирение с действительностью■ или путь ⌠против течения■, по которому отважились пойти лишь единицы. Уже ⌠Тезисы Блюма■ (1928) и позднейшая поддержка Лукачем тактики Народного фронта означала фактический отказ от самостоятельной пролетарской позиции, от адекватного классового сознания в пользу ⌠антифашистского единства■ и защиты ⌠реального социализма■.
Впрочем, подобный путь стал уделом большинства европейских левых интеллектуалов, пределом падения которых стали позорные оправдания ⌠московских процессов■. Это время поражения стало точкой отсчета для ухода марксистской мысли Франкфуртского института в периферийные области академических исследований. ⌠Общим у Лукача и круга Хоркхаймера в 1930-е гг. является определенная └деполитизация⌠ их теорий: они утрачивают характер непосредственного идеологического выражения пролетарского движения■ (с. 482). Лишенное внутренней свободы, собственного революционного руководства, зажатое, будто в тисках, между наступающим фашизмом и сталинистским репрессивным аппаратом, классовое движение потеряло возможность самовыражения через марксистскую теорию. Хоркхаймер, анализируя этот трагический разрыв между пролетариатом и освободительной теорией, писал, что в таком случае ее функцией ⌠становится рассмотрение теоретика в таком динамическом единстве с порабощенным классом, что его представление противоречий выступает как выражение не только самой конкретно-исторической ситуации, но также и заключенных в ней стимулирующих, ведущих к перемене факторов■ (с. 487).
Таким образом, различие теории и ее предмета представляется исторически обусловленным этапом развития рабочего движения. Но насколько такая ⌠законсервированная■ эпохой мысль может быть востребована позднее? Влияние ⌠западного марксизма■ на поколение 1960-х и современное антикапиталистическое движение остаются за рамками книги, хотя именно в этом, возможно, и раскрывается подлинное значение его наследия. Внутренняя консервация марксистской теории в европейских университетах обозначила не только временное отступление на почти три десятилетия, но и своего рода накопление ресурсов для нового рождения в бунтующих студенческих массах 1960-х. В ситуации послевоенного экономического бума, огромного количественного роста как нового рабочего класса, так и отверженной студенческой массы, наследие ⌠западного марксизма■ стало фактически теоретической основой ⌠исторического блока■ образца мая 1968 года, серьезно поставившего под сомнение само существование системы.
Отказ правящих классов от компромисса ⌠социального государства■ и поворот к тотальному превосходству логики рынка в неолиберальные 1990-е породил движение, которое вновь приходит к вопросам, поставленным Франкфуртской школой, ≈ соотношения теории и практики, организации и стихийности, партии и класса. В этом контексте невозможно согласиться с обозначенным в послесловии взгляде автора книги на предмет своего исследования как на ⌠уже историю■, не предполагающую динамики в новых ситуациях. Позиция ⌠чистого■ эксперта, беспристрастно разбирающего архивы, выглядит странно по отношению к марксистской теории, невообразимой и невозможной без продолжения через внутреннюю критику и саморазвитие во всем многообразии отношений с живым классовым движением. Так или иначе, как масштабное историческое явление, Лукач и первое поколение Франкфуртской школы принадлежат как революционным 1920-м, так и последующему времени реакции. Появление такой мощной тенденции было возможно только в моменты революционного ⌠штурма неба■. В этом историко-политическом соединении двух качественно разных эпох и состоит ее интеллектуальная оригинальность, которая остается значимой и в наше время. Иначе говоря, глубокое осмысление революции невозможно представить себе вне самой революции ≈ ведь после каждой из них нельзя ставить точку.
