От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 13.01.2005 17:02:41 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Версия для печати

текст - 2 (*+)

>>Привет
>
>>Девяностые годы: Взгляд и вопросы с рубежа веков
>>Академик Российской академии наук Н. МОИСЕЕВ
>
>> http://nauka.relis.ru/01/9809/Moiseev.htm
>
>Девяностые годы: Взгляд и вопросы с рубежа веков
>Академик Российской академии наук Н. МОИСЕЕВ.

...
Итак, одна из причин наступления системного кризиса в нашей стране - новый на Западе взлет научно-технического прогресса. Ситуация с вычислительной техникой и наше отставание в этой сфере были лишь одним из его индикаторов. Прорыв к новым технологиям совершался всюду. И не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве. Однако этот вызов социалистическая система принять не смогла (почему это произошло, мы увидим чуть ниже).

Но была и вторая причина, не менее важная, во многом объясняющая наше технологическое отставание. К концу 50-х годов страна Советов достигла паритета в ракетно-ядерных и прочих вооружениях со своим основным противником - Соединенными Штатами Америки. Иначе говоря, система А достигла главной своей цели. Но одновременно начал исчезать пресс ответственности системы В. Механизмы компромисса обеих систем стали размываться.

Для продолжения развития страны были нужны новые цели и политическая воля к их достижению. Между тем цели продолжали формулироваться на том языке коммунистической идеологии, которая все меньше и меньше служила стимулом организационных и прочих необходимых усилий. А система В все в большей степени начинала отслеживать свои узкоэгоистические интересы.



Нарастание системного кризиса. Некоторые новые идеи

Итак, уже в начале 60-х годов многие из представителей научно-технической и инженерной интеллигенции начинали видеть и осознавать симптомы грядущего неблагополучия и серьезно задумываться о дальнейшей судьбе нашей страны.

Мы никогда не были диссидентами. Я скорее назвал бы тот круг людей, с которым общался, конструктивистами. Нас мало волновали проблемы гласности, еще в меньшей степени - проблемы, связанные с поездками за границу. Мы искали прежде всего пути совершенствования нашей системы и главным образом - системы управления страной, ее производственной деятельностью. Пути, которые позволили бы нам избежать деградации и не проиграть холодную войну. Последнее нам казалось особенно опасным. Оно вставало перед взором страшным миражом, ибо мы понимали, что это будет означать для страны. Правда, никто из нас не думал, что крушение может быть столь скорым и столь трагичным.

Но от этого наша критика не становилась менее острой. Только свои критические монологи мы произносили не на кухнях, а на научных семинарах, на заседаниях и т. д. Однажды, возвращаясь с какого-то обсуждения, связанного с закрытием линии БЭСМ, переходом на производство компьютеров единой серии - ЕС (при этом предполагалось прямое копирование компьютеров фирмы IBM) и сокращением собственных конструкторских разработок, Виктор Михаилович Глушков сказал примерно следующее: не понимаю, за что сажают диссидентов, нас надо сажать! И действительно, ничего и близкого к тому уровню критики, которая прозвучала на заседании в Кремле, никогда не было в том кухонном критицизме, за который многие поплатились изгнанием и другими видами остракизма.

Мы очень по-разному относились к вопросам, связанным с совершенствованием нашей системы - прежде всего системы В, и к выбору долговременных целей системы А. Весьма яркие работы были опубликованы академиком Гермогеном Сергеевичем Поспеловым. Он занимался развитием программного метода управления, стремясь распространить его идеи, столь хорошо себя зарекомендовавшие при проектировании сложных систем, и на управление промышленными предприятиями, на государственное управление. (Замечу, что в идейном плане они были очень близки к идеям Арона и Маркузе.) В ЦЭМИ АН СССР под руководством академика Николая Прокопьевича Федоренко разрабатывалась система СОФЕ, посвященная конструированию экономических рычагов управления и т. д.

Но, вероятно, наиболее глубоко сумел понять суть дела заслуживающий добрую память покойный профессор Юрий Павлович Иванилов. Позднее он стал депутатом Верховного Совета и его активная деятельность окончилась вместе с Верховным Советом в октябре 1993 года. Он был единственным из моих знакомых, который сумел назвать все своими именами. Он мне сказал однажды: все дело в том, что система А постепенно лишилась собственных целей развития, поэтому у нее в принципе нет и не может быть стратегии будущего развития. Управление без цели - это уже не управление, а способ обеспечения собственного благополучия управленческим аппаратом, что никак не может быть связано с долговременными целями системы А, которые всегда объективны. Я думал о происходящем в том же ключе.

Особенно остро я почувствовал обострение кризиса после провала косыгинских реформ, с которыми многие из нас связывали надежды на принципиальное обновление всей структуры управления. Но они с треском провалились. Да они и не могли не провалиться, и причина этому та же, что и в неспособности Советского Союза принять вызов новой технической революции. Нарастающий системный кризис стал виден невооруженным глазом. Даже не специалистам.

Потеря целей развития и его перспектив привела к тому, что в нашей "системе одного завода", определяющими стали интересы самого заводоуправления, то есть системы В. Но они же всегда бывают только сиюминутными.

К этому времени уже окончательно сформировались отраслевые монополии. Они действительно были эффективной формой организации, но до тех пор, пока таковой была сама "система одного завода" с четко поставленными целями - в условиях жесткого планирования всякая конкуренция наносила бы только вред. Все отрасли народного хозяйства, по идее, должны были работать в режиме цехов одного завода, четко и согласованно. В такой системе имела смысл соревновательность лишь одного типа: кто лучше выполнит задание, спущенное сверху. И такая система до поры до времени работала без больших сбоев. Но как только цели стали размываться, отраслевые монополии превратились в эффективнейший тормоз любого развития. У них не было интереса к поиску нового в области технологического, и тем более организационного совершенствования.

В самом деле, что может быть самым страшным для любого аппарата управления, любой системы В? Это нетрудно понять, если доминирующим интересом стало сохранение стабильности этой субсистемы. Ее устойчивость оказывается под сомнением всякий раз, когда предстоят те или иные перестройки, будь то изменения структуры технологий или переход на новую продукцию производства, требующие изменения системы управления и появления людей, обладающих новыми знаниями. Вот почему "система одного завода" без активного давления тех, кто связывает свою судьбу с интересами системы А, плохо приспособлена к следованию за поворотами научно-технической революции. Но, чтобы организовать такое давление, в руководстве страной должны были найтись люди, обладающие прежде всего ясным пониманием целей системы А и волей - политической волей для их реализации. Но таких-то людей и не оказалось.

Именно по той же причине провалились и косыгинские реформы: они требовали предоставления предприятиям большей самостоятельности и перестройки всей системы управления народным хозяйством. Однако без особого давления система В решиться на это уже не могла. Но и "давить" к этому времени стало уже некому.

Брежневский период многие вспоминают добрым словом: полная занятость населения, более или менее приемлемый уровень жизни, обеспеченность завтрашнего дня... Но ведь стабильность была чисто внешней. На самом деле страна шла к катастрофе. В брежневскую эпоху был не просто застой, а весьма быстрое развитие процессов деградации. Деградации не только промышленного производства, но и морали, и человеческих отношений. Я уже не говорю о технологической перестройке - в этой сфере началось безнадежное отставание. Страна управлялась по принципу: "Приказано не беспокоить!" По способности следовать этому принципу подбиралась и номенклатура.

И тому были причины. В самом деле, военный паритет достигнут, внешняя угроза, кажется, миновала и надо ли теперь беспокоиться о будущем. Да и макропоказатели в экономике были более или менее удовлетворительными. Ну, несколько снизился процент роста ВВП, но все равно он оставался положительным! Однако людям, связанным тогда с наукой, техникой, технологиями, вся эта псевдоблагополучная картина виделась совсем в ином свете - мы явно проигрывали холодную войну, причем по всем статьям. А это значило, что нас ждет весьма печальное будущее. И в этой обстановке начались поиски качественно новой модели развития нашего государства. И одной из таких новых идей, которая получила достаточно широкое распространение, была идея конвергенции.

Разговоры о конвергенции начались в средине 70-х годов, причем не только у нас, но и на Западе. Но тогда конвергенция понималась очень примитивно - как некоторая структура организации государства, в которой объединяется все лучшее, что есть в социализме и капитализме. Одним словом, некий искусственный симбиоз. Надо сказать, что такое представление о конвергенции подробно обсуждалось в Европе теоретиками постиндустриализма (Маркузе и другими). У нас в подобном ключе рассуждали Андрей Дмитриевич Сахаров и люди, разделявшие его взгляды.

Я считал и считаю подобные идеи чистой эклектикой. Нельзя объединить необъединяемое. Я всегда выступал против конвергенции в таком примитивном понимании. Дважды эту тему я обсуждал с Сахаровым, но мне казалось, что он был очень далек от понимания реальной ситуации. Мы не нашли общего языка.

Я тоже размышял о конвергенции, но совсем в другом ключе. Главное, что было зримо: Советский Союз явно выпадал из общепланетарного процесса развития, он медленно, но верно откатывался на периферию сообщества. А это и есть суть грядущей катастрофы. Значит, основная задача - вписаться в этот процесс, который некоторые специалисты называют мировым разделением труда и разделением мирового дохода. Включение мира социализма в эту общепланетарную систему я и называл и называю конвергенцией. По существу, мы сейчас, в конце 90-х годов, и переживаем процесс конвергенции, но в гораздо более тяжелой форме, чем это могло бы произойти в те времена, когда мы имели еще могучее государство и работающую промышленность.

Но при существовавшей в то время форме государственности (то есть при той системе В) подобная конвергенция была невозможна. Значит, хотим мы этого или нет, но для успешного включения в систему мирового разделения труда нам неизбежно придется изменить форму собственности и перестроить всю систему управления народным хозяйством. Сохранив по возможности все те организационные находки и те достижения в социальной сфере, которыми мы тогда обладали.

Но как это сделать, как преодолеть естественное сопротивление системы В, как перестроить ее и провести демонтаж без крови и разрушения существующего государства. Это были тяжелые, я бы сказал - мучительные раздумия.

Но была еще одна мысль, которая не давала мне покоя. Как в принципе может быть преодолен системный кризис на уровне государства? Ведь над государством не существует системы более высокого уровня, которая может взять на себя задачу перестройки системы В. Здесь я вижу лишь один "регулярный" путь решения этой проблемы: создать действительно демократическую форму государственности, которая бы гарантировала безболезненный переход власти от одной правящей элиты к другой, от одной системы целей к другой. Этого может быть и недостаточно, но в том, что это необходимо, я убежден!



Приход к власти М. С. Горбачева воодушевил довольно многих и меня в том числе, и я стал довольно интенсивно размышлять о возможных путях реализации перестроечного процесса. Такие размышления мне теперь уже не казались лишенными смысла. Можно было надеяться, что они кому-нибудь пригодятся и что окончание системного кризиса не за горами. К сожалению, я ошибался.

В основе моих рассуждений лежал принцип безболезненного перехода к новым организационным структурам. Революций быть больше не должно! Не должно быть больше и лозунгов типа "...до основанья, а затем" и вообще какого-либо экстремизма. Весь процесс перестройки - действия, крайне осторожные и продуманные вплоть до мелочей. И четко должны просматриваться две линии действия.

Первая. Ее следовало бы назвать идеологической. Люди, затеявшие перестройку, обязаны ясно сказать народу о том, что они видят на финише перестройки, в какой стране предстоит им жить - с каким политическим устройством, с каким типом экономики, с какой структурой отношений с мировым сообществом... Другими словами - прежде чем создавать или перестраивать систему, то есть тот аппарат, который станет реализовывать цели перестройки, и прежде чем давать задания этому аппарату, необходимо четко сформулировать цели системы А. Без такой определенности нельзя преодолеть системный кризис: люди, принадлежащие системе В, будут продолжать и в новых условиях отслеживать свои собственные интересы (или интересы правящей элиты, что, впрочем, одно и то же).

Вторая линия действия. Ее бы я назвал конструктивной линией поведения. Нельзя ждать, пока сформируется необходимое идеологическое обоснование, если есть вполне очевидные первые шаги, и их надо начинать делать, причем немедленно. Тем более, что у нас есть опыт их реализации. И первый шаг, который абсолютно необходим, - это ликвидация отраслевых монополий и формирование государственных корпораций по типу синдикатов времен НЭПа. И эти синдикаты должны работать в условиях конкуренции. Только тогда у них начнут появляться стимулы для совершенствования технологий и обеспечения необходимого качества потребительских товаров. Это был бы шаг, проверенный нашим советским опытом. Можно было предложить еще и другие организационные акции, заимствованные из практики НЭПа, замечательного изобретения 20-х годов. Я думаю, отказавшись от принципов НЭПа на грани 30-х годов, наша страна упустила уникальную возможность реализации некоего "третьего пути", как сейчас принято говорить не только у нас в стране.

На фоне этих, как мне казалось, очевидных действий должна была бы быть тщательно продумана совокупность мероприятий, необходимых для демократизации страны, для появления той "верхней инстанции" - демократической правовой системы, которая будет способна гасить системные кризисы еще в их эмбриональном состоянии.

Я несколько раз выступал с докладами, посвященными проблемам системного кризиса, на семинарах экономистов, но не встретил сочувствия и даже понимания. А системный кризис нарастал. Мне казалось, что М. С. Горбачев не отдает себе отчета в сложности и запутанности ситуации, в ее истинных причинах. Отсюда и те бессистемные и случайные действия, вроде антиалкогольной кампании, которые только усугубляли кризис. А, может быть, я по ошибке отождествлял цели первого и единственного Президента Советского Союза с целями системы А?



Системный кризис 90-х годов

И вот в конце 1991 года Советский Союз рухнул. Можно было бы ожидать, что со сменой правящих элит, с приходом во власть новых энергичных людей будет преодолен и системный кризис. Но оказалось, что, несмотря на все трагические обстоятельства крушения тысячелетнего государства, несмотря на смену политических элит и экономической природы государства, системный кризис существует, продолжает углубляться и принимает все более угрожающие формы. Увы, и содержание этого кризиса остается старым: преобладание интересов и целей системы В над объективными целями системы А, которую теперь олицетворяют народы только одной России.

Тому причин много. Но главная из них та, что правящая элита и теперь не способна сформулировать совокупность целей системы А. И вряд ли отдает себе отчет в том, что это необходимо.

У меня уже давно закрадывается подозрение, что новая система В и не отождествляет себя с системой А, и даже не стремится найти устойчивый компромисс. И все же многие из состава правящей элиты постепенно начинают осознавать, что несоответствие действий управляющей системы объективным целям системы А может окончиться для элиты ее собственным крахом. Постепенно прорастает понимание того, что обеспечить даже собственный гомеостаз (то есть благополучную жизнедеятельность самой системы В) на более или менее обозримом отрезке времени одним "штопанием дыр" невозможно в принципе.

Обеспечить будущее, не вглядываясь в него, без представления об этом желаемом будущем и без стратегии его достижения - невозможно!

И эта мысль находит все большее понимание. Начинают говорить о необходимости разработки системы национальных целей. Но национальные цели объективно существуют, они рождаются народом, их нельзя "придумать", а тем более, разработать группой чиновников. Они могут быть четко сформированы лишь в результате дискуссий или гениальной находки, подобно той, которую провозгласил купец Минин в тяжелейшие для России времена двух Лжедмитриев и всеобщей смуты. Минина поддержал народ, и "третья рать" смогла сделать то, чего не смогли сделать рати Годунова и Шуйского.

А разве лозунг "Земля крестьянам, заводы рабочим!" не сыграл такой же роли в гражданскую войну? Да мало ли мы знаем в истории подобных примеров! Те же идеи Рузвельта, поддержанные американским народом и позволившие преодолеть великий кризис 1929-1933 годов. Да и в наши дни новый премьер-министр Великобритании Тони Блэйер дает нам пример, собирая "лучшие умы Великобритании для дискуссии о третьем пути".

У нас же разговора о будущем не заходит вообще. Не произносятся слова и о системном кризисе. Хотя давно уже настало время внятно сказать: куда и зачем мы идем, на что направлены реформы и что мы можем ожидать в будущем. И уже давно пора предлагать для обсуждения варианты СТРАТЕГИИ к достижению этого будущего.

Лишь только после этого можно рассуждать о путях дальнейшего развития различных институтов общества - о реформировании науки, о перестройке системы образования, о выборе лучшей системы здравоохранения…

Менталитет русского человека таков, что ему больше, чем кому бы то ни было, необходимо СЛОВО! Ему необходим порыв! Только поверив СЛОВУ, народ может пойти на жертвы, которые его еще ожидают.