Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	20.12.2004 23:08:31
	Рубрики	Тексты;

Юрий Герчук. Почему Хрущев пришел в Манеж (*+)

http://www.politjournal.ru/index.php?POLITSID=ebf9ad233a30a7436c5085d788e0cf
58&action=Articles&dirid=50&tek=2693&issue=82

Юрий ГЕРЧУК

Почему Хрущев пришел в Манеж

<Кровоизлияние в МОСХ> - так втихомолку называли тогдашние остряки события,
связанные с посещением Никитой Хрущевым выставки <30 лет МОСХ> в Манеже 1
декабря 1962 г. Скандал, который там устроил первый секретарь ЦК КПСС,
тяжело отразился на всей культурной жизни страны, привел к нелепому
расчленению всего современного искусства на официально разрешенное и
подпольное (<другое>, как его деликатно назовут будущие историки).
Не удивительно, что отголоски этого погрома дошли до нынешнего времени,
вызывают общественный интерес, продолжают порождать публикации в специальной
и массовой печати. Но мало кто помнит сейчас саму выставку, не ясна
нынешнему читателю и та атмосфера времени, которая порождала тогдашние
реакции разных людей, и прежде всего - участников, активных и пассивных, на
эти события. Вот почему есть смысл еще раз об этом рассказать, привлекая по
возможности достоверные и в большей части еще не использованные документы.
К тому, что произошло в тот день на юбилейной выставке Московского союза
художников, вели некоторые события московской культурной жизни, на первый
взгляд независимые одно от другого и прямо к этой выставке не относящиеся.
Назревал очередной перелом в развитии искусства и в его отношениях с
властью, лишь одним из симптомов которого оказалась и эта, не совсем обычная
выставка. Конфликт общественных сил, радостно торопивших события, и тех
кругов, которые переменам сопротивлялись, обострялся. Борьба между ними, в
одних случаях гласная и открытая, лицом к лицу, а в других - закулисная,
тихая, усиливалась.
Одним из публичных, шумных сражений в этой словесной войне оказалась
трехдневная конференция, организованная 26-28 ноября Институтом истории
искусств и посвященная остро тогда стоявшей проблеме <традиции и
новаторства>. Состав приглашенных на нее был очень широк, участвовали видные
деятели всех видов искусств - от живописи до кино, и накал дискуссионных
страстей тоже был чрезвычайным.
Л. Копелев вспоминает о своей стычке на этой конференции с В. Серовым:
<Председатель Союза художников Серов, самодовольный, раболепный царедворец,
ругнув культ, сразу же с привычной яростью набросился на
формалистов-абстракционистов, которых, мол, <содержат империалисты>. Я с
места возразил ему, напомнил о гитлеровских расправах с модернистами. Он в
ответ заявил, что не ожидал в этой аудитории услышать врагов советского
искусства, и тогда многие заорали, затопали так, что ему пришлось уйти с
трибуны>.
На следующий день Копелев выступал сам, защищая свободу творческих поисков,
в том числе и абстракционистских. <Планировать новаторство и давать
установки, каким оно должно быть, - это также дурная традиция, - говорил
он. - И не надо под предлогом борьбы против <ложного> новаторства и
формализма никого запрещать, загонять в подполье. Нужно раз и навсегда
запретить запреты>. Общий дух дискуссии определился именно выступлениями
подобной направленности. Противники, которых, разумеется, было немало,
скорее лишь оборонялись. И наиболее упорным из них был живописец Е.А.
Капман, обрушившийся на организаторов выставки в Манеже за показ работ П.
Кузнецова и Д. Штеренберга. Он был против <штеренберговщины> в Манеже, где,
по его мнению, истинные произведения - в закоулках - <лишь бы отчитаться
перед МК партии>.
Манежная выставка то и дело оказывается на пересечении взглядов и позиций,
дает аргументы в теоретических спорах. Различные точки зрения на нее, а
через нее и на пути развития изобразительных искусств и в прошлом, и в
будущем выявились достаточно определенно. Противоборствующие силы четко
размежевались. Страсти были накалены, и для стороны, заметно проигрывавшей
свободную дискуссию, появление на выставке deus ex machina - соответствующим
образом заранее настроенного Хрущева - оказалось остро необходимым. И
кому-то его удалось и пригласить, и настроить.

***

26 ноября в Доме учителя на Большой Коммунистической улице (бывшей Б.
Алексеевской) близ Таганки открылась очередная отчетная выставка студии Элия
Белютина. Энергичный и сравнительно молодой педагог (ему тогда не было
сорока) вел увлекательные занятия живописью сразу в нескольких подобных
кружках под сенью различных организаций, так или иначе связанных с
производственными видами искусства - текстилем, рекламной и книжной графикой
и т.п. Профессиональные и большей частью дипломированные прикладники
совершенствовались под его руководством в <большом> искусстве. Таким
образом, студия была, в общем, легальной, однако то, чему в ней учил
Белютин, совершенно не отвечало нормам советской художественной школы. Это
был своего рода экспрессионизм - выплескивание на бумагу или на холст своего
эмоционального состояния и отношения к передаваемому мотиву, воплощаемых в
произвольно скомпонованном цветовом аккорде, свободном движении руки и
непринужденной деформации.
Выставка на Коммунистической улице отличалась тем, что кроме студийцев в ней
принял участие скульптор Э. Неизвестный, член Союза художников, участник
выставки в Манеже, и еще трое живописцев - В. Янкилевский, Ю. Соостер и Ю.
Соболев.
Помещение было переполнено, перед входом стояла толпа. Как представляется В.
Янкилевскому, <пришла вся интеллигенция, научная и художественная, все
журналисты Москвы>. По его мнению, студийные или домашние работы белютинцев
были довольно однообразны, а четыре не причастных к студии художника были
приглашены, чтобы <привлечь внимание к выставке, сделать ее выставкой
современного искусства>.
На следующее утро на выставке появились корреспонденты зарубежных газет и
телевидения. Они беседовали с Белютиным и снимали экспозицию. О том, кто их
пригласил, мнения расходятся. Быть может, это был сам Белютин. <Он делал
событие, и он его сделал, - считает Янкилевский. - А потом, отказываясь
признавать это, лишь оправдывался перед органами коммунистической власти>.
(<Зачем вы созвали пресс-конференцию?> - спросил у Белютина в Манеже
секретарь ЦК комсомола С. Павлов. <Я не собирал пресс-конференцию>, -
ответил тот.) Другой же участник выставки, художник Л. Рабичев, вспоминает
приход на выставку иностранцев как неожиданный, совершенно внезапный налет.
Между тем сам Белютин позднее (однако не во время самих событий!) ссылался
на официальную инициативу Министерства культуры.
Сразу же после телевизионной съемки и беседы Э. Белютина с иностранными
корреспондентами скромная студийная выставка оказалась мировой сенсацией:
<Абстрактное искусство на Коммунистической улице!> Вопрос о выставке задали
А. Микояну, дававшему пресс-конференцию на Кубе. Он был не готов к нему.
Микоян был на Кубе в связи с урегулированием опаснейшего Карибского кризиса,
и миссия его привлекала внимание мировой печати. А броская шапка,
объявлявшая выставку на Коммунистической <абстрактной> (какой она вовсе не
была), придавала заурядному, в сущности, событию особую идеологическую
остроту.
По всей видимости, разговаривавшие с Белютиным корреспонденты отнюдь не были
знатоками искусства и вольно пользовались расхожей терминологией. Не очень
понимали точный смысл одиозного слова и разбиравшие дело партийные
чиновники. Ведь даже председатель МОСХа Д. Мочальский, профессиональный
живописец, рассказывая неделю спустя о событиях в Манеже, утверждал, что
<пижоны с бородками, в модных брючках с натуры писали абстрактные вещи>. Но
абстракции, разумеется, <с натуры> не пишутся, а живопись студийцев была -
во всяком случае, в основной своей части - изобразительной.
Выражения <абстракционизм>, <абстрактное искусство> перестают в этих
обстоятельствах обозначать определенное творческое направление,
оборачиваются политическими ярлыками. В <абстракционисты> будут с этих пор
записывать всех художников, которыми недовольны власти (хотя бы из-за их
участия в каких-либо неофициальных выставках и вне зависимости от реального
характера их произведений).
30 ноября, накануне прихода Хрущева с его свитой в Манеж, Белютину позвонил
заведующий отделом культуры ЦК партии Д.А. Поликарпов и распорядился
перенести туда же уже разобранную к этому времени выставку. Белютин
отнекивался, говорил, что картины розданы авторам, собрать их за несколько
часов нельзя, нужны также рамы, лак, иначе не будет смотреться: Все это
отметалось. Машину, рабочих, необходимую техническую помощь обеспечит ЦК.
Белютин колебался: было неясно, что ему принесет такая неожиданная выставка.
Он пересказывает телефонный разговор с Э. Неизвестным, также приглашенным
привезти свои работы и несколько этим напуганным: <Да поймите же, у меня
ребенок!>
<Это либо провокация, либо признание, - отвечает Белютин. - В последнее
верить трудно, но отказаться невозможно. Поэтому, на мой взгляд, следует
взять работы более спокойные>. Слегка <отретушированную> по ее составу
выставку собрали к вечеру.
Экспозицию на антресолях Манежа, в трех комнатах, освобожденных для нее (там
были служебные помещения и буфет), начали делать лишь вечером, часов в 9, и
проработали до двух или трех ночи.

***

20 ноября 1962 г. группа московских художников направила письмо в президиум
проходившего тогда пленума ЦК партии. Мне не удалось найти полный текст
этого документа, и я не знаю, кем именно он был составлен и кем подписан. Но
речь о нем шла на первом же после прихода в Манеж Хрущева заседании
правления МОСХа, а главный, по-видимому, абзац был вскоре процитирован Л.Ф.
Ильичевым на встрече с деятелями литературы и искусства и в тексте этой речи
опубликован:
<В настоящее время формалистами ставятся под сомнение как устаревшие
высказывания В.И. Ленина и решения партии о реалистическом искусстве. Свои
выступления и практическую деятельность формалисты направляют к возрождению
формалистических тенденций, осужденных решениями партии.
Мы обращаемся в Центральный Комитет партии и просим сказать, что же устарело
в этих решениях. Если они не устарели, то выступления против этих решений в
печати, по радио и телевидению необходимо рассматривать как ревизионистские,
способствующие проникновению чуждой нам идеологии>.
Еще один тезис письма Ильичев приводит без кавычек. Очевидно, в достаточно
близком пересказе: <Группа проповедников формализма>, указывают далее авторы
письма, воспользовалась неправильным в прошлом отношением к творчеству таких
художников, как Д. Штеренберг, А. Шевченко, Р. Фальк, А. Древин и другие,
подхватила сейчас их формалистические произведения как знамя. Под этим
знаменем некоторые художники пытаются протащить в наше изобразительное
искусство чуждую советским людям идеологию>.
Письмо сочинялось, без сомнения, опытными партийными демагогами, отлично
понимавшими все тонкости подковерной борьбы сталинских времен. Оформленное
как вопрос, обращенный к суду высшего партийного руководства, оно, однако
же, не предполагает возможности иного, чем у самих авторов, ответа.
Противники без оговорок и сомнений именуются в нем <формалистами>, а
главное, противостоят взглядам Ленина и партийным решениям. Вопросительная
интонация оказывается лишь прозрачной маскировкой, не скрывающей подлинный
жанр почти прямого доноса.
Неизвестно, назывались ли по именам в письме живые <ревизионисты>. Что же
касается покойных живописцев (все они - экспоненты мосховской выставки), то
лицемерная оговорка о прошлом отношении к их творчеству (мы, стало быть,
тоже осуждаем проявления <культа личности>) не мешает тут же называть их
работы <формалистическими>.
Уверенно взятый тон праведного гнева и безошибочный набор <ключевых>
терминов сделали свое дело. Четко ориентированное послание попало в цель.
Уже 29 ноября оно обсуждается на заседании президиума ЦК при участии
председателя идеологической комиссии Л.Ф. Ильичева и редакторов <Правды> П.
Сатюкова и <Известий> А. Аджубея. Черновая протокольная запись этого
заседания недавно была опубликована. При всей ее краткости и отрывочности
она дает отчетливое представление о резкой реакции Хрущева:

<т. Хрущев Н.С. Остро высказывается по поводу недопустимости проникновения
формализма в живопись и крупных ошибок в освещении вопросов живописи в
<Неделе> и газете <Известия>.
Резко говорит по адресу т. Аджубея.
<Похвала> т. Суслову.
Проверить приложение, <Неделю>, разобраться с выставками.
Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо.
Ромича вызвать в ЦК и спросить с него.
М.б. кое-кого выслать.
Перерегистрацию провести>.

Через день, 1 декабря 1962 г., Хрущев во главе большой группы партийных и
государственных деятелей пришел в Манеж.

По утверждению Ф. Бурлацкого, работавшего в ту пору в ЦК, <посещение им
художественной выставки в Манеже было спровоцировано специально
подготовленной справкой. В ней мало говорилось о проблемах искусства, зато
цитировались подлинные или придуманные выражения литераторов, художников о
Хрущеве, где его называли <Иваном-дураком на троне>, <кукурузником>,
<болтуном>. Заведенный до предела, Хрущев и отправился в Манеж, чтобы
устроить разнос художникам>.

Как видим, дело все-таки обстояло несколько сложнее.

СПРАВКА

Юрий ГЕРЧУК искусствовед и историк искусства. Родился в 1926 г. в Москве.
Автор книг <Художественные памятники верхней Волги> (1968, в соавторстве с
Мариной Домшлак), <Живые вещи> (1977), <Эпоха политипажей> (1982),
<Художественная структура книги> (1984), <Советская книжная графика> (1986),
<Художественные миры книги> (1989), <Язык и смысл изобразительного
искусства> (1994), <Что такое орнамент?> (1998), <История графики и
искусства книги> (2000), <Василий Иванович Баженов> (2001) и многочисленных
статей в российских и зарубежных изданиях. Публикуемая статья - глава из
будущей книги <Кровоизлияние в МОСХ, или Хрущев в Манеже>.