Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	11.10.2004 21:41:06
	Рубрики	Тексты;

История Карабаса-Барабаса - героя "Буратино" Алексея Толстого (*+)

http://fershal.narod.ru/Articles/Carabas/0_Carabas.htm

Карабас

Поверяя свои мысли бумаге, обыкновенно ищут средство высказать идею, которая
по сложности и объему своему уже не способна удержаться в уме и, что
называется, просится в запись. Бумага терпит; она позволяет выразиться если
не совершенно точно, то хотя бы, при некотором старании, складно. Настоящий
очерк как раз и заключает в себе такие старания, порожденные интересом к
одной, без преувеличения, философской проблеме. Будь оно высказано в
подобающем обществе, краеугольное желание, уложенное в основании сего труда,
прозвучало бы так: <Ах, господа, как хотелось бы найти соотношение между
словом и предметом, между идеей и вещным миром>! Этим кратким, хотя и
достойным Платона с Аристотелем[i], восклицанием, исчерпывается смысл
предпринятой работы, но, хотелось бы верить, отнюдь не исчерпывается его
содержание.

Поставленный вопрос вовсе не является отвлеченным, как может показаться на
первый взгляд, он вполне практического свойства, поскольку употребление слов
есть занятие весьма распространенное и существенно важное в повседневной
жизни. Некоторые из слов чрезвычайно употребимы и значимы, некоторые - редки
и маловажны; однако изучать явление возможно как на масштабных, так и на
мелких примерах; на мелких даже удобнее. Конечно, можно было бы заняться
каким-нибудь грандиозным словом, к примеру, словом <любовь> и попытаться
выяснить, что же оно означает в своей первооснове, в своем изначальном и
оттого самом верном смысле? Одновременно <любя> отечество, свиную отбивную и
прекрасную женщину, не имеем ли мы тем самым в виду нечто четвертое,
остающееся за скобками; способное в какой-то степени скандализировать и в то
же время - разъяснить природу этого странного чувства? Конечно, разыскание
смыслового корня любви составило бы кому угодно всемирную славу; однако,
сообразовав свои желания с возможностями, автор ограничился задачей гораздо
меньшего масштаба и рассмотрел, ради отработки метода, словцо помельче, да и
вовсе не важное, пустяковое; однако и того оказалось более чем довольно.

Слово это было <Карабас>: невесть откуда взявшееся, оно привлекло внимание
лишь тем, что встречалось в именах двух сказочных персонажей, на первый
взгляд никоим образом друг с другом не связанных. Имея в голове
представление о единстве мира, о литературе как одной большой сказке, в
отсутствии этой связи можно и должно было усомниться, что и было сделано, и
не без некоторого успеха. Однако прежде чем хвастать успехом, следует
поделиться фактами, хотя и почитающимися известными, однако обыкновенно
разрозненными и приводимыми от случая к случаю; здесь же они заботливо
собраны и соединены в некоторую композицию, которая позже станет необходимой
декорацией куда более волнующего и драматического действия.

Итак:

В 1936 году советский писатель Алексей Николаевич Толстой (1883 - 1945гг.)
опубликовал <Золотой ключик> - вольный перевод сказки <Пиноккио> итальянца
Карло Коллоди. Толстой, как и многие переводчики, вернее, пересказчики
детской литературы, не стеснялся <улучшать> оригинал, делая его понятней для
советских малышей. Впрочем, кавычки к слову <улучшать> несправедливы:
<Золотой ключик> и в самом деле получился намного забавней <Пиноккио>. В
этом нет ничего удивительного или обидного для Карло Коллоди - переводы
зачастую бывают лучше оригинала: сказывается кумулятивный [ii] эффект
совместного творчества. Талантливый переводчик - тот же соавтор, к тому же
обычно не стесненный протестами и возражениями со стороны своего
вынужденного партнера. Немалое значение имеет и сам факт смены языковой
среды, поскольку стремление точно передать сложные ассоциации, заложенные в
исходном тексте, заставляет переводчика находить изощренные решения, намного
превосходящие своим изяществом первоначальный замысел.

Ответ на вопрос, почему Толстой придумал Буратино вместо Пиноккио, станет
ясен, как только мы исследуем значения обоих слов. Пиноккио - это <нечто
сосновое>, не более того, зато <Буратино> несет в себе значительно больше
смысла. В буквальном переводе это всего лишь кукла; но какая кукла! Слово
, от которого образовано уменьшительное , очень древнее,
пришедшее из латинского языка и означает некий инструмент вроде сита для
отделения зерен от шелухи. В разговорной практике итальянского языка сей
предмет является символом болтовни, пустословия: кукла-буратино, таким
образом, должна непрестанно молоть чепуху (или, что ближе к оригиналу,
<трясти шелуху>). Сосну Толстой тоже не забыл: по ходу действия шесть раз
упоминается <итальянская сосна>, послужившая укрытием главному герою.
Некоторые критики видят в этом намек на любимое место отдыха известного
деятеля советской культуры, но скорее всего таким образом Толстой зашифровал
первоначальное имя главного героя, целиком соснового и полностью
итальянского Пиноккио. Итальянская сосна - мама Буратино; где же еще
спасаться, как не у мамы под юбками - ветвями. Впрочем, нельзя исключить и
оба намека сразу - с Алексея Николаевича станется.

Конечно, одним Буратино находки Толстого не ограничились. Взять, к примеру,
прелестное словосочетание <лиса Алиса>, построенное на чисто русском
созвучии и в оригинале попросту невозможное. Или кота Базилио, в котором
легко угадывается соседский рыжий кот-бандит Васька, удачно <переведенный>
на итальянский. Вместе с новым именем выдумщик-Толстой снабдил кота целым
букетом литературных штампов, сложившихся в России в связи с итальянцами
свободных профессий: от лаццарони до графа Калиостро. Базилио -не просто
кот, а кот-бродяга, жулик, шулер, а с учетом Алисы еще и (ассоциация под
грифом <только для взрослых>) старый, спившийся сутенер. Стоит ли после
этого говорить про злобного аптекаря Дуремара и мудрую черепаху Тортиллу,
которых рассеянный итальянский сказочник просто забыл придумать?

А вот Толстой все прекрасно помнил, включая правила хорошего тона. Настоящий
джентльмен не станет кромсать авторский текст по своему усмотрению без
всякой компенсации. Будучи человеком воспитанным и деликатным, Алексей
Николаевич сделал щедрый жест и уступил итальянцу отцовские права на
Буратино. Папа Карло, конечно и есть Карло Коллоди; в своей собственной
книге он из скромности назвался дядюшкой <Джеппетто>. Таким образом, Толстой
не забыл упомянуть обоих родителей Буратино: итальянскую сосну и папу Карло;
жаль что не все следуют столь изящно преподанному уроку вежливости. Другой
знаменитый детский писатель, Николай Носов, тоже вовсю использовал идеи
Коллоди[iii], но при этом напрочь забывал о защите его авторских прав. А
ведь, казалось бы, чего проще - назови какого-нибудь сугубо положительного
коротышку Колодой и спи спокойно, совесть твоя чиста.

И надо же такому случиться, что при всей добропорядочности автора, при всем
обаянии положительных героев, едва ли не самым популярным созданием Толстого
оказался герой сугубо отрицательный. Эпизодическая фигура кукольного магната
с труднопроизносимым именем Манджафоко в русском переводе выросла до символа
мирового зла. Еще бы, Карабас-Барабас по сравнению с Манджафоко звучит куда
как страшнее и: смешнее. Это ведь очень правильно - смеяться над великими и
ужасными, они от этого мельчают, теряют товарный вид. Им, злодеям, главное
народ напугать, а для этого нужно выглядеть серьезно, авторитетно. Бороду
для того и отращивают и в <добуратиновые> времена это худо-бедно работало.
Но после выходя в свет <Золотого ключика> бороды в глазах
российско-советского гражданина были скомпрометированы раз и навсегда.

Теперь стоит в телевизионных новостях появиться очередному бородатому
злодею, как, вместо того, чтобы бояться, детвора начинает тыкать пальчиком и
смеяться: <Карабас-Барабас!>. Осталось только поймать и отправить вслед за
Бармалеем в Ленинград, к пионерам. Кто еще помнит пионеров, поймет: мало не
покажется. Что уж говорить про некоторых, пытавшихся <косить> не только под
Карабаса-Барабаса, но еще и под старика Хоттабыча с Че Геварой? Это ж
сколько им, бедолагам, злодейств надо совершить, чтобы к ним всерьез
отнеслось общественное мнение? Страшно подумать!

Получается, что Карабас-Барабас - имя для злодея подходящее, можно сказать
идеальное. Поневоле задумаешься: а может неспроста? И вообще, откуда оно
появилось? Сидел-сидел Алексей Николаевич Толстой, думал-думал, и наконец
придумал? Ну нет уж: На свете ничего <просто так> не бывает, а если и
бывает, то быстро забывается. Если слово живет дольше писателя, значит оно,
слово это, гуляет само по себе - и до писателя было, и после него будет.
Потом, через века, кто-нибудь его снова вспомнит, произнесет и все опять
удивятся - ну надо же, как удачно, не отдавая себе отчета в том, что, быть
может, половина современной культуры коренится в этом слове, якобы
придуманном!

Да-да, Карабас и Барабас - персонажи известные хорошо и давно: и не случайно
их имена так точно накладываются на наши наработанные веками представления о
том, <что такое плохо>. Имена эти известны с незапамятных времен; однажды
они были названы вместе, едва ли ни через черточку; последствием этой игры в
слова стали, без преувеличения, реки крови и страдания сначала тысяч, а
затем и миллионов людей. Естественно, злые демоны истории постаралась
спрятать концы в воду, но они обязательно будут разоблачены, а попутно
читатель ознакомится с некоторыми достопримечательностями, которых в ходе
расследования встретится немало.

Карабас появился в литературе Нового времени: Нет, не так. Вернее будет
сказать - литература Нового времени появилась в тот самый момент, когда в
1697 году было опубликовано сочинение под названием <Сказки матушки Гусыни.
Истории и сказки былых времен с поучениями>. Одна из историй этого сборника
оригинальных сюжетов называлась <Кот в сапогах>, и в ней был хорошо
известный набор героев: волшебный кот, людоед, король, принцесса и
собственно маркиз де Карабас, сын мельника. Автором сего труда был метр
Шарль Перро, почтенный королевский чиновник, смотритель дворцов, мостов и
дорог (сейчас его назвали бы главным инженером дворцового хозяйства).
Подзаголовок должен был подчеркнуть роль Перро как пересказчика и
комментатора: седовласый старец [iv], член французской академии опасался,
как бы его не заподозрили в сочинении всяких глупостей. Во многом вследствие
этих опасений был предпринят невинный розыгрыш: первое издание было
представлено как произведение 11-летнего сына Перро, посвященное столь же
юной дочери короля Людовика XIV. Высочайшее одобрение неожиданно совпало с
небывалым успехом у широкой публики, и только получив столь весомые гарантии
безопасности своей репутации, осторожный академик счел возможным признаться
в грехе сочинительства.

Впрочем, у Перро был еще одна, более уважительная причина скрывать свое
авторство. Книжка-то была не простая, а программная. С ее помощью ученый
академик надеялся доказать, что материал для занимательных рассказов можно
отыскать не только в античности, но и в сермяжной западноевропейской
глубинке. Перро был одним из застрельщиков спора между <древними> и
<новыми>: так назывались две группы французских литераторов, расходившихся
по вопросу об использовании античного наследия. Перро примыкал к <новым>,
видевшим в подражании античности уже пройденный этап. Провал <Сказок> нанес
бы репутации <новых> значительный урон. Но успех превзошел все ожидания,
<древние> были посрамлены. Французская литература, вооруженная новейшими
научными достижениями, торжественно двинулась в просвещенный XVIII век.

Интерес публики к <Сказкам> объяснялся, в первую очередь, незаурядным
писательским талантом автора; но не только этим. Хитроумный сказочник
обладал, кроме академического титула, еще и соответствующей эрудицией,
предвосхищавшей эпоху просветителей и энциклопедистов. Перро сумел ловко
<зашифровать> в тексте многие знакомые своим образованным современникам
(конечно, не детям) детали, невинные намеки, дающие читателю простор для
изящной игры ума. Сказки Перро, как это и положено произведениям в стиле
барокко, подобны версальским (или петродворцовским) паркам с сюрпризами: то
фонтан забьет из кустов, то при входе в беседку зазвенят невидимые
колокольчики. Вроде бы описывается двор сказочного государства,
расположенного между империей Конталабутти и королевством Матакинов (на
карте нет, не ищите), а дворцовые должности перечисляются с подробностями,
выдающими знатока французской придворной жизни. Ищущий намек - да найдет
его. Нынче каждый француз знает, что людоед жил в замке Монпупон на берегах
Луары, а спящая красавица - неподалеку, в замке Юссе, хотя сам Перро об этом
молчал, как рыба. Пытался скрыть, да не вышло, потомки тоже не лыком шиты.
Что же касается маркиза де Карабаса, то тут ребус оказался посложнее, надо
думать, даже французы en masse[v] до сих пор не ведают, откуда он взялся; а
вот мы чуть попозже узнаем.

Итак, Перро, выполняя свою глубоко продуманную и выстраданную в спорах с
классицистами творческую программу, намеренно привлек интерес общественности
к европейским народным сказкам. Как водится, даром это не прошло. Культура
Франции пошла по стезе, проторенной академиком и его единомышленниками, и в
XVIII веке испытала такой подъем, что к концу столетия французам стало
стыдно; у них возникло нестерпимое желание поделиться с другими народами.
Первое время народы сопротивлялись довольно неумело и даже казалось, что
[vi] вот-вот установится на всей территории Европы. Помешало
досадное соседство варварской России. Объединенные силы казаков, тунгусов и
медведей при рассмотрении в полевую подзорную трубу оказались вполне
современной армией, за три боевые кампании похоронившей преждевременные
надежды на создание Объединенной Европы. В оправдание тунгусов и медведей
следует отметить, что и в самой Европе идея объединения на условиях
Бонапарта поддерживалась далеко не всеми; например немцы были категорически
<против>. Если же возможно усилить выражение <категорически против> методом
возведения в квадрат, тогда мы, получим позицию англичан, которые и по сей
день оценивают идею европейского единства весьма скептически.

В краткий период единой Европы немцы, как австрийцы, так и пруссаки, вели
себя вызывающе. Они давали русским советы (иногда даже полезные), как
воевать с французами, потихоньку формировали ландвер вместо разгромленных
под Иеной и Ваграмом армий и дерзко печатали в газетах пасквили на самого
Наполеона. Но в 1812 году, когда <корсиканское чудовище> надежно увязло в
русских снегах, коварные германцы нанесли Франции удар в самое сердце: они
прибрали к рукам сказки Перро. Святотатцев звали Вильгельм и Якоб Гримм, и
они мало того, что были братьями, еще и преподавали филологию в
университете, а также сочиняли ученейшие труды на предмет истории и
грамматики родного языка. Вот уж про кого можно смело сказать <а еще они
писали сказки>, поскольку научные работы Якоба Гримма до сих пор считаются
классикой языкознания и нисколько не утеряли своего значения. Так вот, в
1812 году братья сочли сюжеты <матушки Гусыни> своим национальным
достоянием, и опубликовали их в составе тут же ставшего знаменитым сборника
<Детских и семейных сказок>. Такого удара Франция не выдержала и
капитулировала буквально через два года. В 1815 году братья добили
воспрянувшего было Бонапарта вторым томом и с этого момента вплоть до Первой
Мировой войны влияние Германии в Европе неуклонно возрастало.

Интересно вот что: в варианте братьев Гримм нет никакого Карабаса: ни
маркиза, ни графа, ни даже барона. Сказка называется <Ганс и полосатый кот>
[vii], причем никаких сапог кот не носит, великанов не истребляет и королей
не обманывает, зато Гансом помыкает так, что Перро и не снилось. Поскольку в
задачу братьев, помимо гибели Наполеона, входило еще и максимальное
сохранение особенностей народного сюжета, мы можем смело сделать вывод, что
Карабас введен в повествование самим метром Перро; во всяком случае, в
исходной легенде никого с таким именем не было, уж кому-кому, а дотошным
Гриммам можно поверить на слово.

Итак немцы отвергли Карабаса из любви к точности и порядку, зато во Франции
он продолжал процветать. Более того, в один прекрасный день ему удалось
вырваться из-под опеки кота и стать, наконец, совершенно самостоятельным
персонажем. Произошло это в 1816 году, с легкой руки французского
поэта-весельчака Пьера Жана Беранже. Характер Карабаса претерпел
существенные изменения или, если угодно, был логически развит. Вместо
скромного сына мельника, с почтением внимающего советам своих домашних
животных, из-под пера Беранже появился несносный выскочка-аристократ,
продолжающий традиции мольеровского <мещанина во дворянстве>. Единственное,
что роднит Карабасов Перро и Беранже, так это то, что оба они - маркизы, и
оба - сыновья мельников.

Беранже создал свое злое стихотворение в 1816 году, через год после
окончательного возвращения Бурбонов к власти. Вместе с ними вернулась и
аристократия: та самая, древняя, уж никак не из мельников. Из простолюдинов
в дворяне многие выбились при Наполеоне, как правило, за военные заслуги, и
этим [viii] ярый республиканец Беранже должен был,
скорее, сочувствовать. Но не все так просто. Вернув себе престол, король
Людовик подтвердил большинство титулов, пожалованных Наполеоном, снискав
себе поддержку этих самых <новых дворян>. Поэту-максималисту такое поведение
людей, обласканных Бонапартом, казалось низостью[ix], и именно против
<перерожденцев> он и направил свое острое перо.

Но вернемся к нашим тунгусам. В России, которую, как известно, невозможно
постичь с помощью обыкновенных измерительных приборов, недоверие к
западноевропейской культуре гармонично сочеталось со жгучим к ней интересом.
Европейскую литературу у нас активно читали, переводили и, мало того,
полагали примером для подражания. Российские императоры старательно
отслеживали этот интерес и многое одобряли. Так случилось и с <Котом в
сапогах>. Считать себя большим самодержцем, нежели <король-солнце> было бы
самонадеянно даже для русского царя; посему сказки Перро, одобренные
Людовиком XIV, признавались подходящим чтением для российской молодежи без
малейшего изъятия.

Переводчиком <Кота в сапогах> стал Василий Андреевич Жуковский, друг Пушкина
и признанный придворный поэт. Будучи уже в летах, Жуковский в 1841 году
впервые обзавелся семьей и тут же усердно занялся переводом детских книжек:
для будущего потомства. Этим он еще раз подтвердил свою репутацию человека
основательного и добросовестного: качества, которые император Николай
Павлович ценил столь высоко, что доверял Жуковскому воспитание своих детей.
Сотрудничество педагогического дарования, литературного таланта и
высочайшего одобрения принесло свои плоды - <Кот в сапогах> и <Спящая
красавица>, переведенные Жуковским, прочно заняли свое место среди
классических произведений для детского чтения.

Несколько позднее была повторена попытка избавить Карабаса от порядком
надоевшего читателям кота; герой определенно рвался на волю. На сей раз
избавителем оказался поэт Николай Степанович Гумилев. В 1910 году он пишет
странное стихотворение, в котором <потомок древних рас> отказывается от
богатства и славы, предпочитает ночевать под старой ивой, наслаждаясь дарами
природы. Это стихотворение содержит в себе намек, которого нет ни у Беранже,
ни у Перро. По Гумилеву, Карабас и в самом деле <маркиз>, властитель, ни
много, ни мало - <каждой травки и каждой ветки>. Говорящий кот наконец-то
поставлен на место: он всего лишь верный слуга, тогда как кот Перро
относился к хозяину не с большим почтением, чем Фигаро к графу Альмавиве. И,
конечно, Карабас Гумилева - антипод Карабаса Беранже. На русской почве
маркиз утерял галльскую живость и хвастовство, зато приобрел типичные
славянские черты: созерцательность, лень и неприхотливость.

Можно ли объяснить такую эволюцию классического образа лишь только
поэтическим стремлением к парадоксу? Конечно, можно, за отсутствием других
объяснений. Другие объяснения чуть позднее появятся, посыплются, как из
мешка! Но пока что следует уделить внимание второй части имени кукольника из
<Золотого ключика>, оно того стоит.

----------------------------------------------------------------------------
----

[i] Это к тому, что Аристотель и Платон (последний в особенности) уделяли
указанной проблеме немало внимания, а вовсе не к тому, что автор равняет
себя с великими мудрецами древности.

[ii] Выражение <кумулятивный> употреблено здесь в значении <результат
сложения усилий>.

[iii] Например, <остров дураков> из <Незнайки на Луне> явно списан со
<страны развлечений> из <Пиноккио>.

[iv] Во время публикации <Сказок матушки Гусыни> Перро было 69 лет.

[v] В большинстве (фр.)

[vi] Французский Мир (лат.)

[vii] В некоторых переводах - <Сын мельника и пестрая кошечка> (пер.
Петникова, [28]).

[viii] Человек, который всего в жизни добился самостоятельно (англ.)

[ix] В те времена была распространена поговорка, что в королевской армии
служит больше <реалистов>, нежели <роялистов>.