Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	20.08.2004 21:32:25
	Рубрики	Тексты;

"предыдущие поколения интеллигенции израсходовали категорию добра как универсальный ресурс для любого дела в жизни" (*+)

http://www.polit.ru/lectures/2004/08/06/levinson.html

За пределами добра
Социологическое послесловие к <первому семестру> Публичных лекцийМы готовим к выходу книгу на материале <первого семестра> Публичных
лекций Полит.ру, который проходил в марте-июне этого года. В результате данного процесса, возникают тексты, которые бы нам хотелось
прежде всего обсудить с читателями Полит.ру. Социолог Алексей Левинсон, автор нижеследующего текста под заголовком <Левинсон как
рефлектор>, попросил сопроводить его публикацию на сайте Полит.ру следующими словами: <Это заключение (об исчерпании ресурсов добра)
автора очень огорчает, и был бы рад, если б его кто-то опроверг>.

В рамках проекта <Публичные лекции <Полит.ру> выступали:

Михаил Блинкин и Александр Сарычев <Российские дороги и европейская цивилизация>
Андрей Зорин <История эмоций>
Алексей Левинсон <Биография и социография>
Юрий Шмидт <Судебная реформа: успехи и неудачи>
Александр Аузан <Экономические основания гражданских институтов>
Симон Кордонский <Социальная реальность современной России>
Сергей Сельянов <Сказки, сюжеты и сценарии современной России>
Виталий Найшуль <История реформ 90-х и ее уроки>
Юрий Левада <Человек советский>
Олег Генисаретский <Проект и традиция в России>
Махмут Гареев <Россия в войнах ХХ века>

ЛЕВИНСОН КАК РЕФЛЕКТОР

Лекции в Полит.ру - явление комплексное, и потому за ними можно увидеть ряд функций, кроме номинальной, то есть, заявленной
названием, а именно быть средством просвещения публики.
Нетрудно узреть рекламную роль этой акции для кафе Bilingua и сайта Полит.ру. Легко видеть, что для публики лекции играли и
рекреационную роль. Понятно, что для лекторов эти действа были средством подтверждения своего статуса, инструментом проверки на
популярность собственных и чужих воззрений. Можно думать, что для выступавших в прениях эти ситуации создавали возможность для
самовыражения и так далее. Наконец, можно усмотреть в лекциях - в том виде как они в целом состоялись - манифестацию общественного
мнения.
Публика уже приучилась к тому, что общественное мнение выражается лишь в формально институционализированном виде как объявления в
СМИ результатов опросов, проведенных агентствами вроде ФОМ, ВЦИОМ и пр. В итоге под общественным мнением многие современники
привыкли разуметь публикуемые результаты опросов, в которых много цифр со значками процентов. Мы бы, во-первых, настаивали на том,
что общественным мнением называлось не эти публикации сами по себе, а то, что получается в результате их усвоения обществом, то
есть, мнение общества о самом себе.
Во-вторых, мы бы заметили, что такое мнение можно получить и выяснить и другими способами, помимо массовых опросов. Важно, чтобы был
инструмент, позволяющий за отдельными частными суждениями увидеть то самое мнение общества о себе.
Многоступенчатая конструкция, какой были в сумме лекции и все действа вокруг них, может рассматриваться как достаточно чуткий прибор
по зондированию и выявлению общественного мнения. Посмотрим на его устройство.
Общий принцип таков: спонтанные проявления (мнения) одного социального субъекта встречаются с реакцией другого (других), на
полученный результат следует реакция третьего (третьих), этот результат, в свою очередь встречается с мнением еще одного субъекта и
т.д. Процедура известна под названием <дельфийский метод>. За счет такой многоступенчатой системы селекции частные мнения
превращаются в публичные, общественные.
В нашем случае это было так. Сначала устроителями из множества выбирается лектор как носитель потенциально значимых для общества
мнений. Лектор из своего тезауруса отбирает нечто для сообщения публике. Отобранные и высказанные им суждения встречаются с
уточняющими вопросами ведущего. Образующийся фильтрат становится предметом обсуждения в зале. То, что в результате сформировалось
как мнение аудитории, подвергается третичной возгонке в ходе групповой дискуссии с частью слушателей. Таким образом, исходно
спонтанные и случайные проявления мнений оказывались взаимоконтролирующими импульсами, порождающими с каждым шагом все менее произв
ольный результат. И если приглядеться к этой воронке, то можно увидеть, что вне зависимости от того, с чего начиналось дело - выбор
лектора, тема лекции, в самом конце все приходило к одному и тому же, а именно к обозначенному выше мнению общества о самом себе.
По-другому можно сказать, что дело сводилось к проблематике идентичности

Почему это так? Потому, что для российского общества и всегда, и теперь его идентичность была и остается проблемой.

Здесь будет уместно сообщить читателю, что помимо опубликованных на сайте и в данном издании групповых дискуссий со слушателями
лекций, в заключение сезона состоялась еще одна. Это была групповая дискуссия устроителей и организаторов лекций. В ходе этой
дискуссии выяснялось, что устроители видят в своем собственном замысле теперь, когда он уже начат реализацией. Сквозь проявления
удовлетворенности и недовольства собой, сквозь взаимные похвалы и взаимную критику устроители пришли к мнению, что в общем
получилось именно то, что они хотели, хотя получилось не вполне так, как они хотели. Но для нынешнего рассуждения главным является
еще один результат. Эта групповая дискуссия показала, что сам замысел устроителей - поскольку он также выстраивался в ходе
коллективного и последовательного отбора идей и инициатив, оказался одним из вариантов оформления того же напряженного интереса
общества к самому себе, к своей идентичности. Конечно, следует уточнить, что под <обществом> здесь надо разуметь российское общество
в той его проекции, какая представлена публикой этих публичных лекций. Назвать ее, или, что то же, ей назвать себя не легко в силу
все тех же проблем с самоидентичностью. В дискуссии мелькнуло название <молодая интеллигенция>. Зная о его спорности и
необщеприемлемости, остановимся все-таки на нем.
Видимо в силу того, что использованные методы поиска вывели замысел именно на эту целевую группу и именно на эту проблематику, в
результате - это теперь можно сказать с уверенностью - оказались востребованы/приняты публикой и замысел лекций, и их формат.
Ну а теперь о том, что показали лекции плюс дискуссии о том, что лежит в сердцевине этого феномена российской самоидентичности, о
том, какое мнение общества о самом себе является для него проблемой. Сразу скажем, что погружение на эти глубины разочаровывает: в
постановке (о решении не может быть и речи) <вечной> проблемы <кто же мы такие?> молодая российская интеллигенция не продвинулась
дальше старой. Потому результаты сильно отдают банальностью. Что ж, извинимся перед самими собой.
Итак, <зацепляли> публику и провоцировали на обращение к этой проблеме столь разные лекторы, как военный Гареев и социолог Левада,
столь разные темы, как российская психология и российские дороги. Впрочем, удивляться этому слушатель этих лекций или читатель этого
издания не станут. В каждой из названных лекций проблема нашей коллективной идентичности была обнажена или, наоборот, спрятана, но
присутствовала с самого начала.
Дискуссия о российских дорогах, столь жаркая, что вылилась вовне предусмотренных устроителями форм, пришла сразу к паре
конститутивных тем нашей идентичности: <у нас не так, как у них>, и <интеллигенция и власть>. О первой поговорим ниже, о второй -
теперь. Ее поворот был интересен тем, что нашла выражение не только претензия интеллигенции к власти: мы вам советуем, как лучше, а
вы нас не слушаете. Прозвучала и контр-тема: от того власть не делает <как лучше>, а делает <как хуже>, что интеллигенция не
поставляет ей подобающие идей. (Впрочем, можно сказать, что вокруг этой пары взаимных претензий вращалась мысль публики также и на
лекциях Кордонского и Найшуля).
Реакция <молодой интеллигенции>, как показал совокупный опыт лекций и дискуссий, здесь оказалась простой и неконструктивной. Один
(на наш взгляд, неутешительный) вариант состоял в принятии на себя этой миссии российской интеллигенции и прилагающегося к ней
бремени вины перед властью. Другой (также не сильно утешительный) вариант заключался в демонстративном непонимании проблемы/отказе
от понимания. В наиболее чистом виде он реализовался как уход из зала или переключение на пиво.
Между тем, в идеях лекций можно отыскать векторы иных подходов к проблеме Бермудского треугольника отечественной интеллектуальной
истории: отношения общества, власти и интеллигенции. В лекциях Генисаретского и Левинсона обозначалась одна возможность обращения
интеллектуального делателя к публике без государствнно-властного опосредования - через институты гражданского общества, имеющие
форму научного сообщества, и иные формы публичности, вплоть до собственно публичных лекций.

А идеи Найшуля о рынках подсказывают еще один путь: носители социального, культурного ресурса могут обращать его в капитал, торгуя
напрямую с обществом (а не торгуясь с властями).

Интеллигенция, в этом одна из ее родовых черт, всегда стремилась отождествить себя с обществом, говорить от его имени. Младая
интеллигенция, представленная в лекционном зале, тоже готова отождествлять свое <мы> и всю Россию. Ну, а где <мы>, там и <они>. На
этот раз супротивником выступает не власть (она в таком дискурсе <наша>), а <Запад>. Это ведь внешний дискурс. Тянет сказать:
геополитический. Но реальной геополитики здесь, конечно, нет. Этот <Запад>, как показывали социологи, в том числе Левада, это не
суть расположенные на землях к Западу от России социально-культурные, экономико-политические и военные структуры. Это наши
собственные негативные проекции. Они стары и неизменны, что бы ни менялось к Западу от наших границ. И как бы ни менялись эти
границы. Самая первая лекция легко спровоцировала соскальзывание в этот дискурс, как только (известный правда, своими операциями
как раз на Востоке), седой генерал поведал молодежи свое самое сокровенное - убежденность в том, что <они> на Западе всегда мечтали
и всегда будут мечтать <нас> извести. <Они> - он почти проговорился - без этого просто не могут. Посыл к <молодежи> немедленно
вернулся. Восторг, с которым была принята эстафета от прадедов и дедов, ощущался и в зале и на последовавшей дискуссии. Какое
облегчение - принять этот взгляд на себя через прорезь вражеского прицела. Все немедленно устраивается. Нам вековечной защитой и
оправданием становится наша роль жертвы чужих агрессивных если не действий, то наверняка помыслов.
Грех ставить под сомнение чистоту чувства у тех, кто прямо в зале кафе или в зальчике под пивбаром переживал ощущение своей миссии -
противостоять. Интересно, правда было наблюдать, что юные носители древнего оборонного комплекса заявляли непременно от имени всей
России, а те, кто не принимал эту картину, не апеллировали к этой инстанции. Их референции отправляли к истории, экономике, логике -
универсалиям, не имплицирующим никакого <мы>. И второе, что иногда бросалось в глаза при выступлении взыскуемой генералом
<молодежи>, это их забота не собственно об обороне, но о крепости этого <мы>. Словом, нам надо верить, что Запад - наш враг, иначе
не получается патриотизм. Иначе не складывается идентичность.
Об этом говорил Левада, поясняя свое понимание антропологического феномена <советский человек>. Аудитория на себя этот ярлык
принимать не хотела, на дискуссии звучало нечто вроде <это он сам - советский>. Но вышло все-таки на старый лад.
Это <оборонное> сознание как средство внутренней самоорганизации проступило в дискуссии по проблемам национальной психологии. Так
назвался предмет, который обсуждали по следам лекции Зорина. Речь зашла об улыбке. Улыбаться незнакомым людям (то есть, исходить из
того, что у них нет агрессивных планов в отношения тебя), как показала дискуссия, <нам> тяжело. <Офисная улыбка> - норма,
принесенная в последние годы, и если не усвоенная, то освоенная <молодой интеллигенцией>, обсуждалась на дискуссии весьма
заинтересованно. Она оказалась очередной формой порабощения <нас> - <ими>. <Они нам навязали>: Их агрессия на этот раз выразилась в
том, что нас заставляют быть неагрессивными. (Параллель навязанному разоружению). Улыбаться чужому <нам> трудно. Как сказалось на
дискуссии, <русскому человеку легче быть злым>. А если быть все время добрым - <это уже будем не мы>. Словом, идентичность теряется.
<Затруднительность доброты для русского человека> автору этих строк не кажется национальной чертой. Это атрибут комплекса, которому
приписывается подобная принадлежность. А встречается таковой далеко не у всех русских, но также и далеко не только у русских. Но
проблема, здесь видится немалая. Вот страна, которая, потеряв возможность воевать, приготовилась торговать со всем миром (хоть
нефтью, хоть оружием). А для тех, кто вот-вот станет элитой этой страны, основанием собственной идентичности оказывается не
концепция торговца, который в каждом ищет партнера, а старая установка воителя, который в каждом ищет врага.
Действительно обнаруженные и описанные выше аспекты идентичности, как говорилось, куда старше их нынешних носителей. В этом смысле
глубинный анализ не принес ничего нового. Но некоторая новизна все-таки есть. Когда звучали голоса тех, кто были оппонентами
рассмотренным традиционным взглядам, возникали сложные чувства. От аргументов этой стороны складывалось ощущение, что предыдущие
поколения интеллигенции израсходовали категорию добра как универсальный ресурс для любого дела в жизни. Когда-то было сказано:
<Добра больше, даже если его меньше>. Эти молодые люди исходят из иного. Нынешнему поколению интеллигентов, приходящему в Билингву
за культурой, пивом и лекциями, остается искать на прежде запретной территории - за пределами добра.

Это заключение меня очень огорчает. И я был бы рад, если б его кто-то опроверг.

06 августа 2004, 09:46 Алексей Левинсон