"Философская газета". Е. Холмогоров. Очерки философии истории - II (*+)
http://www.phg.ru/issue23/fg-2.html
ОЧЕРКИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ - II (Егор Холмогоров)
СОБЫТИЕ И СМЫСЛ
В нашем предыдущем очерке мы сделали несколько утверждений, которые послужат предпосылками к дальнейшему рассуждению.
Во-первых, мы различили историю-как-память, то есть как научную технологию упорядочивания и сохранения фактов прошлого и
историю-как-мышление, то есть осмысление того материала, который любезно предоставляет история-как-память.
Но развели мы их только для того, чтобы, во-вторых, предположить, что обе истории - и память и мышление, являются формами мышления
Историей (как историческим процессом) самой себя. И <наука> история является, на наш взгляд, именно таким самомышлением истории.
Это предположение, скажем в-третьих, требует от нас известного уважения к тем конкретным мыслеформам, в которых мыслит себя История.
Мы не можем принять мнение, согласно которому исторические концепции, историческая терминология, исторические обозначения,
периодизации и рамки - nomina sunt. Что они являются только языковыми этикетками, наклеенными случайно и в произвольном порядке.
Человеческое сознание может не вполне адекватно воспринимать действительность, но в целом оно мыслит ясно, и <отличить сокола от
цапли, когда ветер южный> обычно труда не составляет. Ошибки в определении границ или свойств предметов бывают довольно редки и
вызываются, обычно, серьезным культурным шоком, навроде ошибок американских индейцев, которые считали европейцев на лошадях и при
ружьях диковинными огнедышащими кентаврами. Такие <кентавры> есть и в историческом мышлении, особенно там, где оно наталкивается на
культурные границы, но покуда мышление историков имеет дело с чем-то <своим> оно в целом не ошибается.
Поэтому исторические концепции - будь то Великое переселение народов или Великие географические открытия, Вестафальская система или
объединение Германии, закрепощение крестьян в России или Петровские реформы, не говоря уж о более строго очерченных единицах
исторического мышления - войнах, царствованиях и т.д., - следует воспринимать без <номинализма>, всерьез, придерживаясь хотя бы
принципа universalia in re.
Однако подобное решение неустойчиво и половинчато. Если проявлять последовательность, то придется сделать предположение, что
концепты и понятия исторического мышления напрямую соотносятся с историческими реальностями и называют их не произвольно, а так, как
эти реальности действительно существуют. То есть <античный полис> - это не <удобная этикетка>, и даже не <плодотворное обобщение>, а
действительно существовавшая (и в пространстве исторической мысли существующая) реальность, концептуальное описание которой
более-менее соответствует действительности. Другими словами, следует предположить, что когда мы говорим <античный полис>, то
вкладываемое в это понятие содержание не менее четко, чем то, которое мы вкладываем в слово <стол>, когда говорим о столе.
Но в этом случае нам придется понять - что это за реальности, к которым отсылают и о которых говорят исторические концепции. Эти
реальности удобнее и логичнее всего было бы называть историческими событиями и следует признать, что История имеет событийный
характер, а историческая память и историческое мышление обращены к событиям, как к их предмету. Относительно памяти это особых
возражений не вызывает. Очевиден чисто <событийный> характер первичного историописания, фиксирующего наиболее выдающиеся факты из
того, что <сбывается>, рождения и смерти, восшествия на престол, войны, договоры, стихийные бедствия. Хроникально-летописный
характер первоначальной историографии вынуждает нас думать, что <деды> истории воспринимали её как чисто событийную реальность.
<Отец Истории>, Геродот, возвел событийно-историческое описание на новую ступень. Он взялся дать характеристику <большому событию> -
войне греков с персами. А его наследник Фукидид начал описывать другое <большое событие> войну лакедемонян и афинян. И в этой форме
описания и анализа события для нас нет ничего непонятного. Современные войны также обычно описываются как большое событие, четко
отделенное от предыдущих и последующих и могущих быть проанализированными и описанными сами по себе. Таким образом, уже при своем
зарождении европейская историография была событийно ориентирована и способна как минимум поставить себе задачу выделения и описания
больших событий из прочих, <чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния
как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом> - как сказано во
вступлении к Геродотовой <Истории>.
Однако как быть дальше? Ведь мы говорим о значительно более сложных <мыслеформах> истории, обращающихся к тому, что совершалось в
течении десятилетий и столетий и что подчас с трудом или вовсе не поддается летописной фиксации. Другими словами, о том, что часто
принято называть <историческими процессами>, сводя и всю историю по большому счету к <Историческому Процессу>, на которой
исторические события являются мелкой рябью на бескрайней океанской глади. И здесь античный пример дает нам довольно ранние образцы
характеристики долгосрочных <процессов>, в качестве <больших событий>. Достаточно привести пример Полибия, который поставил перед
собой в форме <всемирной истории> монографическую по сути задачу - описать и проанализировать одно большое событие-<процесс>,
установление власти Рима над Средиземноморьем с 220 по 168 год. Именно Полибий первый дает формулу <сцепления> событий в некую
большую смысловую целостность: <Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особое место,
цели и конец. Начиная же с этого времени история становится как бы одним целым, события Италии и Ливии переплетаются с азиатскими и
эллинскими и все сводятся к одному концу>. Здесь мы ясно видим у Полибия представление об истории, как о событийном сцеплении,
причем сцеплении уникальном. Тем удивительней читать во многих работах по философии истории приписывание Полибию некоего
<циклического> взгляда на историю, как на <процесс> круговоращения государственных форм от монархии к демократии и обратно. Полибий
действительно приводит эту формулу, заимствованную из <Государства> Платона, но только для того, чтобы опровергнуть её на римском
примере, показать возможность создания не круговращающегося <смешанного> государственного устройства. Эта тема мнимого <циклизма>
Полибия важна потому, что, как нам предстоит впоследствии убедиться, на ней основан очень важный для современной философии истории
миф о <неисторическом> мышлении греков, противопоставленном <историческому> мышлению <иудеохристианской цивилизации>. В результате
этой ложной дихотомии мы отказываемся понимать подлинную природу как античного, так и христианского (и постхристианского) историзма,
ложно сведенного к <процессуализму>.
Итак, еще Полибий опирается на идею <сцепления событий>, мегасобытия покорения римлянами мира, то есть того, что происходит на
многих разных уровнях, во многих областях человеческой жизни и в разных странах и временных интервалах. Однако Полибий, в отличие от
исторической мысли <модерна> не склонен это событие <процессуализировать>, то есть превращать его в эволюцию некоего единого начала,
изменениям которого и приписывается <процесс>. Полибию чужды моносубъектность и единоначалие в истории. Хотя это не значит, что
мысль о едином субъекте истории античности чужда - Катон Старший построил свою дошедшую до нас лишь в пересказах историю римского
народа именно как историю единого субъекта - <римского народа>, в котором отказывался выделять даже отдельных исторических
личностей. Такая же постепенно усиливающаяся моносубъектность характерна и для ветхозаветных книг, повествующих о народе Израиля.
Однако и здесь, обратим внимание, эта субъектность отнюдь не процессуальна. Описывается не <эволюция> римского или еврейского
народа, а их деяния, история понимается как сцепление событий вокруг единого центрального субъекта - народа. И такое понимание
истории будет закреплено в каноне исторической науке - история может строиться либо вокруг события, либо вокруг субъекта, обычно -
одного из классических субъектов историографии (а стало быть и истории) - героя, нации или цивилизации [империи] - и об этой
субъектности в истории мы еще будем иметь случай поговорить.
Однако современная историография открыла феномены, которые могут казаться слишком уж очевидно <процессуальными>, - <помещичье
землевладение в пореформенной России>, <рабочий класс во Франции накануне Революции> и т.д. Однако и в этом случае мы сталкиваемся с
интересным феноменом - едва от общего определения предмета история переходит к конкретной его характеристике и описанию, как тут же
это описание приобретает законченные <событийные> характеристики - прежде всего пространственно-временную определенность и
ограниченный, описуемый характер воздействующих на ситуацию факторов. Другое дело, что <хронотоп> таких исторических реалий задан
немного другими пространственно-временными координатами, координатами longe duree, длительной временной протяженности, которую
обозначил в своих работах по теории истории Фернан Бродель. И он же блестяще показал <событийный> характер работы с этими
длительностями. Трехтомный Opus Magnum Броделя является, по сути, ответом историка ХХ века, на вопрос, заданный политологом XIX,
<Материальная цивилизация> стала объемистой репликой на <Старый порядок:> Алексиса де Токвиля. Тот задал вопрос: Почему Революция
совершилась так внезапно, и почему в ней оказалось так много от старого порядка? Бродель, для того, чтобы дать ответ,
проанализировал все самые сокровенные материальные и экономические условия старого порядка и попытался показать - что изменилось в
конце XVIII века и как стали возможны изменения, давшие современную Европу. Фактически, на другом уровне исторической науки, Бродель
решал задачу того же класса, что Полибий, - описывал мегасобытие трансформации одного исторического мира в другой.
Некоторая неуверенность в осознании событийного характера истории связана с тем, что само <событие> понимается в обыденном языке
слишком узко. Либо как <случай>, либо как из ряда вон выходящее деяние. За этим словоупотреблением есть своя правда. В событии как
случае и событии как Деянии лучше всего проявляется характер события как такового, то есть его хронотопическая ограниченность и
взаимодействие некоего (пусть и очень большого) числа факторов, образующих некую временную фигурацию. Однако вне такого обыденного
употребления, в том смысле, в котором мы говорим о событии, как об основе Истории, как о предмете исторического мышления, необходимо
опираться не на словоупотребление, а скорее на этимологию. Событие как со-бытие, то есть совместное существование в ограниченном
пространстве и времени определенных людей, вещей, отношений между ними.
Если обращаться к исторической социологии Норберта Элиаса, то со-бытие можно определить как <социальную фигурацию>. Элиас
подчеркивал устойчивость социальных фигураций, но столь же уделял внимание и их изменчивости. Не случайно он сравнивал индивидов в
обществ с танцующими парами. Они меняют положение друг относительно друга, выделывают различные <па>, меняют <танцы>, а значит и их
темп. Но всегда можно выделить в этом танце фрагменты устойчивого <сосуществования> - это <па>, - в момент от принятия позиции и до
её изменения, и <танцы> как сцепление таких <па>. <Событийный> характер таких <па> и целых танцев, то есть определение их
<со-бытием> партнеров, - вполне очевидны. И опытному взгляду невозможно ошибиться в границах, он всегда выделить действительные
смысловые целостности - не сливая и не разделяя их. Точно так же и опытный взгляд развитого исторического мышления вылавливает
события вместе с их пространственно-временными границами и фиксирует их, впоследствии довольно неохотно модифицируя установленную
формулу событий. И понятно, что эта событийность фиксируется не только за случаями или деяниями, но и за медленными, длительными,
порой - тектоническими, событиями - <процессами>.
Можно привести забавный пример, как технологическая необходимость приводит к манифестации той историософии, которая, на самом деле,
естественна для исторического мышления. Основанные на реальном историческом материале компьютерные стратегии, претендующие хотя бы
на условный исторический реализм, должны вводить в игровую ткань не только войны, <царствования>, реформы и т.д., но различные
исторические <процессы> - введение поместного землевладения, закрепощение крестьян, промышленные подъемы тех или иных центров,
всплески национализма, гражданские смуты, навроде российской в начале XVII века и т.д. И все эти <процессуальные> вещи прекрасно
описываются и подаются игроку в качестве <событий>, меняющих исходную ситуацию. И с той степенью условности, с которой игра
моделирует реальный ход истории, превращение так называемых <процессов> в <события> отображается вполне корректно и ни к какому
абсурду не приводит. Упростив, сжав <процесс>, технологизация как бы выявила его исходную форму события.
Подобные трансформации исторического события возможны потому, что за ним всегда стоит его смысл. Именно смысл исторического события
и собирает в едином сосуществовании разнородные, разнокачественные и разноуровневые объекты, ситуации, факторы, - людей, вещи и
слова. Историческое событие можно было бы определить как имеющую смысл форму исторического сосуществования, если бы в этом случае мы
не определяли непонятное через еще более непонятное. Ведь историческим смыслом можно назвать всё, что угодно и отделить смысл от
бессмыслицы оказывается довольно трудным. И тем не менее - это возможно. И именно этим и занята история как наука, история как
интеллектуальная практика, как форма мышления. Она выделяет, опознает и фиксирует исторические смыслы, она. С помощью ресурсов
исторической памяти, составляет описания этих смыслов и вносит постоянные уточнения в эти описания.
Именно потому мы и отвергли определение предмета истории, данное Р.Дж. Коллингвудом - <история изучает мысли людей прошлого>.
История действительно обращена к идеальным объектам, носящим ментальный, а не материальный характер. Но эти идеальные объекты
расположены не в головах людей прошлого, а так сказать в пространстве между головами, и не только в прошлом. Но и в настоящем и
будущем. Исторические смыслы действуют во всех трех временах и перетекают из одного времени в другое. Более того - они изменяются с
каждым днем. Историческое событие, хронологически завершившееся много веков назад, не имеет тогда же закрытого, статичного смысла.
Этот исторический смысл (стало быть и само событие) видоизменяется с течением времени - по мере забвения или, напротив,
припоминания, события, по мере изменения характера его влияния на исторические судьбы.
Судьба, историческая судьба, выступает для нас важнейшей формой исторического смысла. Эта форма привязана не к событию как
<случающемуся>, или как <длящемуся> процессу. О судьбе, как историческом смысле, можно и нужно говорить тогда, когда речь идет о
реальном субъекте истории, то есть, прежде всего, - историческом герое, исторической нации, или же цивилизации (<культуре>, если
пользоваться не англосаксонским, а шпенглеровским языком). Другими словами, судьба прослеживается там, где историческое событие
имеет форму биографического единства, прослеживаемого от зарождения, через жизненное напряжение, и вплоть до прекращения деятельного
существования, вплоть до <сбывания> судьбы.
Распадение смыслового видения истории, отказ от принятия того факта, что история-как мышление действительно видит смыслы и события,
а не призраки. Другими словами - радикальный исторический номинализм, ведет к сумасшествию гиперкритицизма, а затем и вовсе к
безумию, навроде <Новой хронологии>. Этот характерный феномен нашего времени - метание безумного, потерявшегося сознания,
оказавшегося (пусть и добровольно) в мире, где рухнули все стены и утрачены все исторические смыслы. Смысловое единство и видение
истории здесь нарушено, а потому становится возможным тотальный пересмотр и хронологии и содержания исторических событий, и
конструирование новых квази-смысловых структур. Взгляд разучается правильно воспринимать историческую предметность и конструирует в
качестве <бывших> вещей произвольные и случайно сочлененные конструкции.
Подобные сбои исторического разума возможны и даже неизбежны прежде всего там, где отсутствует какой-либо ответ (или, хотя бы, поиск
ответа) на основной вопрос философии истории. Это вопрос о смысле исторических смыслов и Событии Событий. Между тем, только ответ на
этот вопрос проясняет всю иерархию и конкретную форму исторических событий. Без определенной презумпции, сформулированной в ответе
на вопрос о смысле истории, никакое продуктивное историческое мышление невозможно. Однако сам ответ на этот вопрос не выводится
спекулятивно. Как не высокопарно и банально это прозвучит, смысл истории устанавливается и постигается лишь в процессе исторической
борьбы.
