Русская идея - бессознательное устремление к поражению или Ракообразная держава (*+)
http://www.politjournal.ru/index.php?POLITSID=ec3a1aefb1cce6a03c61b08b92e60693&action=Articles&dirid=67&tek=718&issue=19
Не согрешишь - не покаешься:
СИНУСОИДА РУССКОЙ ИСТОРИИ КАК ФУНКЦИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ
Борис Ельцин в своих <Записках президента> говорит, что, когда он пришел к власти, <настроение в обществе было довольно
определенное: крушить!>. Будучи проводником и олицетворением настроений общественности, он и крушил беспросыпно. Однако, пока он
крушил, в обществе зародилась иная тенденция: может быть, хватит крушить? Тогда еще не было никаких известий о Путине, но смелая
мысль о необходимости восстановления сокрушенного уже посещала некоторые головы. Одна из таких говорящих голов, видимо, и подсказала
Ельцину, что надо искать национальную идею.
Скифская война
Но национальная идея так и не была обнаружена. Иначе и быть не могло, поскольку национальная идея - вовсе не то, что может быть
высосано из пальца и внедрено в душу народа. Национальная идея - это нечто уже заранее присутствующее в этой душе. То есть - так или
иначе проявляющееся в исторических деяниях такого-то народа, его социально-политических институциях, экономической деятельности,
искусстве, религиозном мировоззрении. Так выражает себя душа любого народа. И именно в особенностях этих выражений нужно искать
национальную идею.
Самого беглого взгляда на русскую историю достаточно для того, чтобы заметить странную закономерность: периодически в стране вдруг
наступает полный раздрай, который приводит к чудовищным бедствиям, а потом, через какое-то время, вдруг начинается концентрация сил,
приводящая к возрождению нации и укреплению государства. Татаро-монгольское иго, Смута, революция, нынешнее состояние страны -
очевидные примеры. Но ведь и в промежутках между этими катастрофическими провалами случались провалы, правда, менее значительные.
Такие, как падение Москвы в 1812 г. или поражение 1941 г. И всякий раз в прошлом катастрофы оборачивались мощными подъемами.
Для обозначения специфики некоторых военных поражений в России даже используется специальный термин <скифская война> - мол, мы
специально заманиваем врага в глубь страны, чтобы в дальнейшем с ним рассчитаться. Тут на первое место выходит территория, но если
абстрагироваться от пространственного аспекта, <скифской войной> придется признать и любое поражение русских, оборачивающееся
победой, связанной с ростом национального самосознания населения и мощи государства. Даже несчастная Крымская война в определенном
смысле была <скифской>, хоть союзники и не были заманены в глубь страны. Ведь после крымского поражения Россия, по выражению
Горчакова, <сосредотачивалась>. И сосредоточилась настолько, что к 80-м годам уже сделала мощный скачок во всех областях. Социальная
модернизация, культурный расцвет, рост промышленности и территориальное расширение - явные симптомы этого скачка.
В данном случае речь не о том, что поражения могут сменяться победами. Речь об изумительном факте, которому обычно придают слишком
мало значения. Факт этот как раз и содержится в понятии <скифская война>, которое предполагает именно заманивание противника в некую
ловушку (не только пространственную, если говорить обобщенно). В этой ловушке противник может быть измотан и уничтожен, но самое
замечательное вовсе не это. Самое замечательное именно то, что Россия, терпящая поражение, вдруг начинает сосредоточиваться и в
результате неизменно побеждает. Откуда-то берутся силы, которых, казалось бы, не было раньше, появляется воля к подъему, к победе, к
новым свершениям:
Конечно, этому нетрудно подыскать объяснение: мол, это только кажется, что сил не осталось, а на самом деле силы были всегда, только
они были в распыленном состоянии, а тут они концентрируются. Эти объяснения, может быть, и верны. Но только они совершенно не
объясняют, почему для концентрации сил России необходимо серьезное поражение.
Мифология слабости
Исторические мифы идут из глубин коллективного бессознательного и обычно имеют форму как бы необязательных и ни на что конкретное не
направленных отвлеченностей, в которых тем не менее выражается сама суть того, что сказывается у историка. Вот, например, как
начинается первая серьезная история Российского государства - Карамзин: <История в некотором смысле есть священная книга народов>.
Прекрасно, но - вдруг через абзац: <Она мирит его (<простого гражданина>. - О.Д.) с несовершенством видимого порядка вещей, как с
обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствует, что и прежде бывали подобные, бывали и
ужаснейшие, и государство не разрушилось>.
Почему историограф начинает свою книгу с таких пассажей? Да потому, что именно в них отражен коренной русский миф о бедствиях,
доводящих едва ли не до полного краха. Подъемы, которыми наполнена <История> Карамзина и периодичность которых подразумевается в
приведенной цитате, суть следствие этих падений. Создается такое впечатление, что поражения именно для того и нужны (Бог их дает?),
чтобы были подъемы. Это как в русской пословице: <Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься>.
Собственно, эта пословица - лучшее описание глубинного сценария <скифской войны>, понятие о которой мы выше использовали для того,
чтобы поближе подобраться к корням русской идеи. Например, если заменить в пословице слово <грех> на слово <ошибка> (да еще и понять
эту <ошибку> в духе фрейдовской <Психопатологии обыденной жизни>, то есть как неосознанное, но тем не менее имеющее определенную
цель действие), то и получится сносное представление о том, что лежит в основании русской идеи: бессознательное устремление к
поражению.
На бытовом уровне мы, скажем, как бы нечаянно забываем о назначенной встрече, из-за чего нарываемся на неприятности, но зато
избавляемся от других неприятностей, тех, которыми может быть чревата сама эта встреча. Или - провоцируем стычку, чтобы получить в
глаз и таким образом иметь алиби на случай отказа от каких-то грядущих нежелательных дел. А на уровне крупных событий мы, к примеру,
можем концентрировать войска и снаряжение на границе (как это было в 1941 году), с тем чтобы спровоцировать упреждающий удар,
потерпеть сокрушительное поражение, потерять все заготовленное на случай войны. А затем постепенно сосредоточивать силы для
сокрушительного ответа и послевоенного индустриального скачка.
Культура ошибки
Люди, которые совершают первоначальную ошибку (или преступление), у нас всегда найдутся. Они обычно бывают заранее подготовлены и
расставлены на ответственные посты. Вся система отбора и воспитания кадров в России от века устроена так, чтобы эти так называемые
бездари (если не прямо преступники) в достаточных количествах проникали в высшие эшелоны власти. Без них никак нельзя достичь
сокрушительного поражения, необходимого для последующего сосредоточения и резкого рывка. Но и честные, порядочные, даровитые люди,
предназначенные для расхлебывания заваренной дураками и подонками каши, тоже всегда есть. Должны быть, а иначе никакой России давно
бы уже не было.
Таким образом, основополагающий русский миф (не просто байки о деяниях богов и героев, но сценарий, определяющий ход исторической
народной драмы, в которой мы все участвуем) сводится к необходимости создания условий для поражения, которое оборачивается победой и
следующим за ней социальным, экономическим, политическим, культурным и каким еще угодно подъемом. Это, собственно, и есть русская
идея. Она настолько повсеместно присутствует в русской культуре (функционировании социальных институтов, методах хозяйствования,
политике, литературе, религиозных представлениях), что только диву даешься, почему ее еще надо искать. Она лежит на поверхности и,
может быть, незаметна как раз потому, что определяет все в нашей жизни: она - это мы.
Возьмите классическую русскую литературу (которая, собственно, и есть свод русских мифов). Все эти лишние люди, рассуждающие о
пользе страдания, облагораживающего душу, и, как следствие, терпящие крах, но зато виртуально спасающиеся (например, Раскольников в
<Преступлении и наказании> - кстати, вполне отвечающий духу нашей национальной идее заголовок - убивает лишь для того, чтобы
пострадать); все эти бесчисленные описания социальных нестроений, политических и военных катастроф (перечитайте <Войну и мир>),
приводящих к мечтаниям о царстве социальной гармонии, экономического процветания и политической мощи (и не только к мечтаниям, но и
к реалистическим описаниям таковых - впрочем, это уже будет литературой соцреализма); все эти как бы нечаянные ошибки, лежащие в
основе большинства сюжетов нашей литературы, - все это ведь более или менее полные фрагменты всеобъемлющего русского мифа о впадении
в раздрай, нищету и ничтожество ради обретения силы в самом этом ничтожестве и победного подъема из бездны.
Очевидно, что русская литература склонна педалировать именно ошибку, приводящую человека в беду, и не особенно озабочена его
реальными победами. Беда ей кажется интереснее, чем победа, и в этом отражается особая важность ошибки для функционирования русской
идеи в толще народного сознания. Такое впечатление, что беду еще надо накликать, а победа - как бы сама собой разумеется. В этом
педалировании ошибки и смаковании страдания есть даже что-то болезненное, некий перебор. Ошибка и страдание временами становятся
чем-то навязчивым, вытесняющим то, что неизбежно должно за ними последовать.
Впрочем, бог с ней, с литературой. Хуже то, что и в жизни, в быту мы постоянно сталкиваемся с подобными ситуациями безнадеги,
уродливыми проявлениями русской идеи. В государственном учреждении, в частной поликлинике, на работе и дома мы ежедневно терпим
какой-нибудь маленький крах. И сами постоянно способствуем чьему-нибудь краху. Жизнь так устроена, чтобы способствовать этому. В
основании культуры и быта лежит идея необходимости краха, это стало привычным вывихом. Тяжело, конечно, но зато, преодолевая
трудности и даже иногда при этом духовно вырастая над обстоятельствами и над собой, мы ощущаем себя особым народом. Народом,
склонным совершать ошибки.
Ракообразная держава
Развитие России напоминает процесс роста животных, покрытых твердым панцирем. Таких, например, как ракообразные. В какой-то момент
растущему организму становится тесно в старом панцире, и его приходится сбрасывать. После этого рак становится совершенно
беззащитным перед всяким, кто хочет поживиться его нежным мясом. Он становится абсолютно беспомощен, ему приходится прятаться,
пережидать, пока не появится и не окрепнет новый панцирь. Можно сказать, что ракообразные в период линьки (или, если угодно,
модернизации) переживают смутное время и сосредоточиваются (на выращивании новой кожи). Вот и Россия - линяет реформами.
Разумеется, это только аналогия. Однако она открывает путь к пониманию того, почему во всей русской культуре так или иначе, в той
или иной форме присутствует триада, намеченная в пословице <Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься>. Правда, как
уже говорилось, в пословице отражен лишь религиозный аспект русской национальной идеи, которая может принимать и любую другую
окраску (не всякий ведь рак - отшельник). Поэтому лучше было бы сформулировать эту идею в более общем виде. Скажем, так: <Не
сделаешь ошибки - не впадешь в нужду, не впадешь в нужду - не будет стимула к росту>. Собственно, в этом и состоит самая суть
русской идеи. Но корень ее все-таки именно в ошибке (потому-то русский народ так и полюбил речение о том, что ошибка больше, чем
преступление) - ведь состояние нужды еще надо организовать.
Кто и как его организует? Выше шла речь о руководителях, которые как бы специально оказываются на ответственных постах для
организации всякого рода крахов. Организаторы недавнего краха России всем памятны: Горбачев и молодые реформаторы во главе с опытным
Ельциным. Последний, кстати, всю жизнь вообще жил по сценарию <ошибка - кризис - спасение>. Впрочем, конкретные организаторы
судьбоносных ошибок - лишь ипостаси великой и всем прекрасно известной мифологической фигуры, действующей под именем Иван-дурак.
Правда, в отличие от реально действующих в русской истории дураков сказочный Иван, несмотря на всю свою дурость, неизменно в конце
концов оказывается победителем. Ну так и русский народ ведь тоже до сих пор всегда выходил победителем из всех самых страшных
катастроф, случавшихся по неразумию его руководителей. Неразумию, которое сам же народ и попускал.
К сожалению, сказки дают не слишком ясное представление о конкретных механизмах, обусловливающих поражения и победы Ивана-дурака.
Однако же из них достаточно ясно, что поражения обеспечиваются глупостью (или глупой жадностью), а победы - счастьем (появлением
некоей таинственной инстанции, которая помогает выйти из тупика). Однако в чем это счастье? Если вернуться к биологии ракообразных,
то станет ясно, что <ошибка> краба, сбрасывающего панцирь, обусловлена необходимостью роста. Или - генетическим сценарием развития.
То есть <глупость> краба, сбрасывающего хитин и тем самым подвергающего себя риску быть съеденным, на самом деле мудрость его
существования как биологического вида. Жизненные силы, заключенные в ракообразном, мобилизуются, если угодно, самой идеей его
существования, его судьбой. И как раз это обеспечит рост и развитие.
Россия - тот же краб. Для развития ей нужно время от времени линять. Сбрасывать с себя панцирь государства и наращивать снова. В
этом и состоит ее национальная идея, ее генетический код. Сосредоточение и подъем - такие же неизбежные акты периодически
повторяющегося сценария обновления, как и разрушительная ошибка. Так что дураки - не столько беда России, сколько важнейший элемент
ее роста. Без них Россия просто не смогла бы сбрасывать, а потом наращивать на своем теле мощную государственность. И не надо
надеяться, что когда-нибудь она станет <нормальной> страной. Все попытки разгосударствления в ней оборачиваются укреплением
государства. Получается примерно как в анекдоте о конверсии: делаем кастрюлю, а все равно получается танк. И это как раз нормально.
С какой такой стати организм с генетикой краба должен превратиться в ласточку или землеройку? Другое дело, что он может стать более
совершенным, чем был ранее. Ну так наша страна всегда совершенствуется после линьки. На сей раз будет то же самое. Только вот
гражданам от этого может не поздоровиться.
Олег Давыдов
