>>Это не более чем уголовные байки. Убивали потом и тех и других и не за это.
>
>Откуда такая уверенность? Я читал что убивали и убивали именно за это. Так как тот кто служил в армии не мог быть вором, а с учетом их довоенного статуса эти люди становились "ссучеными"
далеко не все, да и мало кто окзался снова в тюрьме, очень мало
>>Всё упёрлось в одно: власть и Родина - это одно и тоже или две большие разницы. Хотя некоторые своей "уголовной романтикой" оправдывали свою трусость.
>
>Это рассказы о том про то как блатные "в стали грудью" на защиту Родины и есть "уголовная романтика". ИМХО за редким исключением они продолжали воровать/грабить.
В своём большинстве они полегли в боях за Родину.
Некоторые не самые лучшие люди пали в боях за Родину (как например ставший стршилокой князь Г.Л. Скуратов-Бельский, а некоторые числящиеся положительными героями изменили Родине).
>>З.Ы. Кстати, интересно, что почти все мокрушники и медвежатники пожелали воевать, а вот карманники были в большинстве против.
>
>Карманники это же вроде "элита" преступного мира тогда. Они и верховодили.
Я специально вспомнил медвежатников и мокрушников, они тоже "элита", только несколько иная.
Вот что пишет В.Шаламов :"На пароходах и поездах в Магадан и в Усть-Цильму стали прибывать осужденные после войны воры. «Военщина» – такое они получили название впоследствии. Все они участвовали в войне и не были бы осуждены, если б не совершили новых преступлений. Увы, таких, как Воронько, было очень и очень мало. Огромное же, подавляющее большинство воров вернулось к своей профессии. Строго говоря, они и не отдалялись от нее – мародерство на фронте стоит довольно близко к основному занятию нашей социальной группы. Среди блатарей-«вояк» были и награжденные орденами. Блатные – инвалиды войны нашли себе новый и очень большой доход – нищенство в пригородных поездах.
Среди «военщины» было много крупных «урок», выдающихся деятелей этого подземного мира. Сейчас они возвращались после нескольких лет войны-свободы в привычные места, в дома с решетчатыми окнами, в лагерные зоны, опутанные десятью рядами колючей проволоки, возвращались в привычные места с непривычными мыслями и явной тревогой. Кое-что было уже обсуждено долгими пересыльными ночами, и все были согласны на том, что дальше жить по-старому нельзя, что в воровском мире назрели вопросы, требующие немедленного обсуждения в самых «высших сферах». Главари «военщины» хотели встретиться со старыми товарищами, которых только случай, как они считали, уберег от участия в войне, с товарищами, которые все это военное время просидели в тюрьмах и лагерях. Главари «военщины» рисовали себе картины радостных встреч со старыми товарищами, сцен безудержного бахвальства «гостей» и «хозяев» и, наконец, помощи в решении тех серьезнейших вопросов, которые жизнь поставила перед уголовщиной.
Их надеждам не суждено было сбыться. Старый преступный мир не принял их в свои ряды, и на «правилки» «военщина» не была допущена. Оказалось, что вопросы, тревожившие приезжих, давно уже обдуманы и обсуждены в старом преступном мире. Решение же было вынесено совсем не такое, как думали «вояки».
– Ты был на войне? Ты взял в руки винтовку? Значит, ты – сука, самая настоящая сука и подлежишь наказанию по «закону». К тому же ты – трус! У тебя не хватило силы воли отказаться от маршевой роты – «взять срок» или даже умереть, но не брать винтовку!
Вот как отвечали приезжим «философы» и «идеологи» блатного мира. Чистота блатных убеждений, говорили они, дороже всего. И ничего менять не надо. Вор, если он «человек», а не «сявка», должен уметь прожить при любом Указе – на то он и вор."