От Сергей Зыков
К All
Дата 09.11.2010 03:27:22
Рубрики Прочее; 1917-1939;

рассказы о Ленине (для взрослых)

Отрофеился диском с подшивкой ИР за 60-е. к 100-летнему юбилею там шел цикл статей некоего Л.Львова на тему Ленин и изобретательство.
Это конечно немного непохоже на интересы предыдущих правителей:
"стрелял ворон, убил кошку, пилил дрова с Никешей. Господи спаси и усмири рассею."
Удалось распознать пока часть.

Заодно поклонникам "культа РКМП" от секты "свидетели Сталина" козыри в руку, а то внятно ответить на вопрос чем гордится, ответить не могут. :)

ГИДРОТОРФ №1 1969
ТАИНСТВЕННАЯ НИНА №3 1969
ТЕХНИК ИЗ ПОДПОЛЬЯ №4 1969
ЛАМПА ИМЕНИ ЛЕНИНА №5 1969
ЖИЗНЬ ЛЕОНИДА РАДИНА №9 1969
ОСОБАЯ ПРЕМИЯ № 12 1969

ОБЯЗАН ЖИЗНЬЮ №1 1970
ВЗРЫВЫ НА РАССТОЯНИИ №2 1970
КАРБОЛИТ №3 1970
ПОРТРЕТ В ИСТОРИИ ЗАВОДА №4 1970
От Сергей Зыков
К Сергей Зыков (09.11.2010 03:27:22)
Дата 09.11.2010 04:21:51

карболит

К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ В. И. ЛЕНИНА

КАРБОЛИТ
Л.Львов

В характере Владимира Ильича Ленина была черта, близкие о ней знали: он терпеть не мог торжественных подношений, как, впрочем, всяких юбилеев, поздравительных речей и иных церемоний, связанных с ним лично. Конечно, он принимал подарок как воспитанный человек: улыбался, благодарил и заботился о том, чтобы пристроить его на хранение в необидное место. Но если Ленин узнавал, что данный товарищ был инициатором подношения, мнение о нем ухудшалось. Поэтому, когда в декабре 1920 года надо было вручить Ильичу письменный прибор, никто не брался это сделать. Выручил Кржижановский.

— Вот, Владимир Ильич, полюбуйтесь,— сказал он, входя в кабинет,— сделали для вас рабочие завода «Карболит» в Орехово-Зуеве. Это, видите ли, письмен-ный прибор...
— Не может быть! — весело ответил Ленин. Действительно, сооружение из темно-коричневого полированного материала не походило на принадлежность письменного стола: массивная плита, по краям два стержня, на которых висят электрические лампочки, а между ними — большой изолятор, какие бывают на уличных столбах.
— Мне объяснили,— говорил Кржижановский,— что тут все полно значения. Во-первых, это делали рабочие по своему разумению и опыту — из того, что было под руками. Во-вторых, конечно, идея всеобщей электрификации... Обратите внимание на материал. Этого материала не знает природа, он изобретен нашими химиками как наилучший изолятор для электропромышленности. Он рождается прямо в лаборатории в виде таких вот стержней и плит, а потом из него вытачивают всякие детали. Ну, и писать можно,— Глеб Максимилианович отвернул верхушку изолятора: там пряталась чернильница.
— Оставьте, я посмотрю.

На другой день Кржижановский обнаружил, что Ленин по-прежнему пишет, пользуясь стеклянной чернильницей-кубиком, которую комендант отыскал для него в канцелярии бывших дворцов. Но сооружение из карболита гордо высилось на отдельном столике возле стены, и, если было время, Ленин всем приходящим объяснял, какая это замечательная вещь: материал создала химия, а орехово-зуевские рабочие воплотили в нем идею электрификации.

Сейчас, спустя полвека, подарки трудящихся Ленину выставлены в залах музея на площади Революции. Тут есть и разукрашенные письменные приборы и ружья — великолепные образцы мастерства и терпения,— которыми, однако, Ленин никогда не пользовался. Все подарки лежат в блистающих витринах, кроме карболитовой чернильницы. Она навеки осталась в его кремлевском кабинете, на маленьком столике возле стены, где ее поставил Владимир Ильич. Он ее полюбил.

История «карболита» и его автора, химика Григория Семеновича Петрова, будет темой этого рассказа.

ВО СЛАВУ КОСТРОМЫ
... В 1891 году Кострома получила богатое наследство от Федора Васильевича Чижова — шесть миллионов рублей.
В старой России место каждого человека определяло его звание — тайный советник, генерал от инфантерии или купец первой гильдии. Но Чижов для Костромы всегда был просто Чижов — коренастый волжанин из небогатых дворян с белокурой кудрявой бородкой.
Подвиги свои он начал с высшей математики. Блестяще окончив в 1832 г. университет, он написал мемуары по теории равновесия. Остроградский прочил ему свою кафедру, но Федор укатил за границу, обошел все картинные галереи Германии и Италии, влюбился в искусство. В Риме он подружился с Гоголем, с Александром Ивановым и всей колонией русских художников, писал статьи о живописи. Вернувшись в Москву, с тамошними славянофилами и бросился на Балкан подымать славян на освободительную войну, пои для них оружие и сочинял манифесты. Правительство обратило на него проницательный взор; воротясь, он посидел в сыром каземате Петропавловской крепости, а потом был административно выслан из столицы. Чижов поселился возле Киева и занялся разведением шелковичного червя; через несколько лет на удивление всем он продавал в Москве шелк не хуже китайского.

Тут началась железнодорожная горячка, и Федор проложил дорогу от Москвы до Троице-Саргиевой лавры вдоль извечного пути богомольцев. Чтобы им легче было добираться до Соловков, он завел на Белом море пароходы. Последним коммерческим подвигом Чижова была компания, выкупившая у иностранцев Московско-Курскую железную дорогу. По уставу акции этой дороги семнадцать лет были неприкосновенны, а сколько он нажил денег, Чижов так и не узнал. Детей от разных матерей у него было немало, но все будущие деньги Чижов завещал на устроение пяти технических училищ: чтобы два — химическое и механическое — были в Костроме, ремесленное — в Макарьеве, механическое — ,в захолустном Кологриве и сельскохозяйственное — в не менее глубинной Чухломе.

На постройку зданий для классов и общежитий, на оборудование их ушло два миллиона. Четыре миллиона были положены в Государственный банк, чтобы на проценты костромичи бесплатно обучались наукам и ремеслам до скончания века.
Десять лет спустя, в 1901 году, в химическое училище пришел сын рабочего с лесопильного завода Гриша Петров. Тут ему предстояло овладеть двумя самыми важными тогда отраслями химии — мыловарением и изготовлением стеариновых свечей, а также заразиться духом чижовской предприимчивости.

ВСКИПАЕТ УДАЧА

В 1904 году, окончив училище, юный химик-технолог Петров приехал в Петербург и поступил мастером на мыловаренный завод, расположенный неподалеку от городских боен. Тут в огромных немецких котлах со щелоком кипела всякая падаль и требуха, чтобы превратиться в розовые, пахнущие духами кубики с тисненой надписью на каждом «Т-во А. М. Жуковъ».

Воображение мастера занимали превращения веществ и все свободное время он читал — сначала популярные книги, а потом и университетские учебники по химии. Одновременно он старался приобрееп- изощренное чутьё, без которого в те времена у химика-практика ничего получалось: дозировку материалов и режим обработки вели без точной меры.

По годам мастеру надлежало уже жениться. Заработки же при столичной дороговизне были невелики, и в 1908 году Петров перебрался в подмосковное село Кусково на большой нефтеперерабатывающий завод, принадлежащий американцам. Тут он возвысился: стал заведовать лабораторией.
Из бакинской нефти на заводе выгоняли керосин, тогда он назывался «фотоген» — для жителей ropoда, а также солярку и смазочные масла для промышленности. Бензин считался почти отбросом.
Вечерами, запершись в лаборатории, Петров изобретал: он решил омылить нефть. Со щелочами ничего не выходило. Тогда он принялся кипятить фракции нефти с концентрированными кислотами и получил темную слабо пенящуюся жидкость, обладающую поразительной поверхностной активностью. В стирке она оказалась сильнее мыла. Молодая жена тоже оценила изобретение, что, вообще говоря, с изобретателями случается очень редко.
Так был открыт знаменитый «Контакт Петрова», смесь сульфонафтеновых кислот, резко улучшившая производства мыла.

Американцы из администрации завода помогли ему оформить патенты и тут же купили право на использование контакта в САСШ для «Твитчелл процесс компани». В России собственником патента стало акционерное общество «Контакт», где Петрову принадлежало немало акций.
В Костроме стали поговаривать о новом Чижове.

КАК УБИЛИ МЕДВЕДЯ
Мир постепенно становился электрическим. На оптовом рынке вздымались цены на медь и латунь и на изоляторы — шелк, фарфор, шеллак, резину. Первенство среди изоляционных материалов с 1843 года держала твердая резина — эбонит. А в 1908 году англичанин Бакелунд, использовав реакцию между карболкой и формалином, открытую лет за десять до того Клебером и Сторном, получил принципиально новый материал — бакелит, искусственную пластмассу.

Смутные слухи о бакелите, а потом и образцы его появились в России два года спустя. Но технология бакелита была запатентована, надо было искать другой путь. Два энтузиаста-химика — К. И. Тарасов и В. И. Лисеев — соблазнили орехово-зуевского купца М. Братнина уступить им на время заброшенный корпус шелкоткацкой фабрички в деревне Дубровке близ Орехова-Зуева. Для новой пластмассы уже сочинили название «таралит» — по началам фамилий авторов. Она была замыслена фенолформальдегидной, как бакелит, но не щелочной, а кислотной... Не было лишь самой пластмассы. Из того, что варили в Дубровке, получалась дрянь, Пришлось Лисеву ехать на поклон к вошедшему в славу Петрову, просить разобраться.

- Это и есть ваш таралит? — поинтересовался Григорий Семенович, потыкав пальцем черный студень, вываленный из форм.— Рано окрестили. Медведь-то еще не битый...
Петров увез с собой в Кусково бутыль смеси и начал варить ее. Для спорости реакций он решил подбросить котел своего «контакта». Масса отвердела. Еще год ушел на подбор технологии.

В 1912 году на заводе в Дубровке была сварена первая русская пластмасса. Петров ей дал новое название — карболит, которое напоминало о происхождении ее от карболки. Право на изготовление карболита изобретатели передали «Торговому дому А. Васильев и компания». А уже шла война, немцы перестали поставлять в Россию электротехнические материалы. Карболит покупали расхват. В 1915 году в каморке, отгороженной досками на втором этаже старого корпуса в Дубровке толклись лишь трое исследователей. В 1916 году тут появись уже 30 рабочих, а к 1917 году — семьдесят. Они снимали с огня котлы и, задыхаясь от вони, выносили их на снег. Потом рабочие руками растирали варево с формалином и набивали им формы. После прокаливания в печи они, обжигаясь, расковыривали эти медные ящики и выбивали оттуда стержни и пластины. На втором этаже установили токарный станок, точильный камень и сверлильный станок. Новый материал еще рабатывали по-старому, как металл. После февральской революции торговый дом Васильева распался, и прибыли завода «Карболит» потекли на та компаньонов — Лисева, Щербакова, Петрова...

ВЫСОКОЕ ПОРУЧИТЕЛЬСТВО

Петров мало интересовался коммерческой стороной дела, директором был Лисев. Но доходы с завода позволили ему держать в Москве хорошую лабораторию, которая и после национализации в 1919 году «Карболита» считалась фирменной, заводской.
В лаборатории его нашел Лев Яковлевич Карпов, взявший на себя руководство химической наукой.

Коммунист с подпольным стажем, он еще в 1906 году был секретарем Московского комитета РСДРП, а потом — директором химического завода. Вдвоем они решили объединить всех изобретателей и исследователей в социалистический институт по химии, оборудованный самыми современными приборами, базой для производственных экспериментов и превосходной службой информации.

Петров собрался за границу — навестить знаменитые лаборатории, наладить обмен материалами, возобновить знакомства, утраченные в полосу войн и революций.
Но тут на его пути встали препятствия.

В Российской Федерации жить тогда было трудно, и наиболее избалованные материальными условиями специалисты стали потихоньку убегать в теплые и сытые чужие края. Многих Советская власть и не удерживала, например богословов: пусть едут, может быть, в Европе найдется на них спрос. Но иные втирались в доверие, клялись в верности знаменам, заручались крупными суммами казенных денег, а в Риге или Берлине вдруг объявляли себя ищущими политического убежища. Конечно, по нормам международного права эти беглецы подлежали выдаче как уголовные преступники, но капиталистические страны в отношениях с Советской Россией этих норм не придерживались.

Желательно было найти поручителя, а Лев Яковлевич неожиданно умер в январе 1921 года. Другие знакомые коммунисты сторонились: ведь еще недавно этот Петров был совладельцем завода, капиталистом, у него есть заграничные патенты — разве такой вернется?
Пришлось обратиться в научно-технический отдел ВСНХ. Горбунов обещал найти авторитетного поручителя. И действительно, через несколько дней Григория Семеновича вызвали в паспортный отдел и, несколько раз извинившись за задержку, вручили красный заграничный паспорт.

Что случилось? Петров долго ломал голову над этой загадкой, пока не узнал, что Народный комиссариат по иностранным делам и Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией получили письма одинакового содержания:

«НКидел
ВЧК
Мне сообщают, что выезду за границу Григория Семеновича Петрова, химика-изобретателя, ставятся препоны. У Петрова есть мандат от НКвторга за подписью Войкова от 29/III-1921 г. за № 1554(А)012. Есть постановление оценочной комиссии по делам изобретений от 9/II-1921 г. о выдаче премии Петрову в 15 000 000 рублей и проч. (за подписью Михайловского).
Прошу НКидел и ВЧК сделать распоряжение о немедленном пропуске за границу. Если есть к тому препятствия, прошу сообщить мне о них немедленно.
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)» [1]

1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т 52, стр. 160-161.

ДНИ БЕГУТ...

На время отъезда изобретателя заботу о карболите взял на себя земляк Петрова профессор Павел Александрович Флоренский, заведующий лабораторией испытания материалов Государственного экспериментального электротехнического института — одного из первых наших НИИ.

Флоренский просил сотрудников лаборатории не называть его профессором. Действительно, удобно ли напоминать химику и математику, что он профессор богословия?
Предки его священнослужительствовали в костромской глуши, сам Флоренский после семинарии поступил на математическое отделение Московского университета, где учился у знаменитого Н. Бугаева. После университета он окончил духовную академию и остался в ней преподавать философию.

В 1911 году он принял сан священника, редактировал «Богословский вестник», но не оставил занятий чистой математикой, физикой и химией. В свободное время он коллекционировал народные песенки-частушки.
Двуличие церкви в дни революции, полное равнодушие церковных иерархов к нуждам и мечтам народа потрясли его. Неужели в это время пастырям не о чем было думать, как о восстановлении патриаршества? Флоренский ушел работать к большевикам, не снимая сана, что по тем временам было неслыханным скандалом. Да и как было не удивляться, когда посетители лаборатории видели огромного батюшку в шелковой рясе и с кудрями до плеч, склонившегося над микроскопом-бинокуляром. Верил ли он в бога? Никакой интеллектуальный труд невозможен без сомнений, и Флоренский давно утратил слепую веру в тексты, иконы и библейскую космологию. Он искал следы творческой силы в отступлении некоторых сложных систем от классических начал термодинамики, и это казалось церковникам худшей ересью, чем простой атеизм.

Флоренский влюбился в карболит, который с каждым новым экспериментом открывал новые достоинства — не только изоляционные. Это творение рук человека превосходило иные творения природы, что давало Флоренскому возможность часами философствовать о творческом начале и тому подобных привычных ему абстракциях.

В это время на заводе «Карболит» началась замена механической обработки пластмассы, скопированной с обработки металлов, простым штампованием. Инженер А. Петров и конструктор А. Кудащев сами спроектировали мощные прессы с подогревом форм и следили за тем, как они строились на соседнем заводе.

А Григорий Семенович путешествовал по Европе, отыскивая новинки химии. Он обходил лаборатории, закупал оборудование, книги, договаривался о поставке редкостных реактивов.
Бродя как-то по Берлину, он зашел в дымную пивную возле Александерплац перекусить. За спиной раздалась забористая русская речь. Петров обернулся — над фарфоровой кружкой клевал носом бывший приват-доцент Московского университета, уже крепко и, видимо, привычно нетрезвый.
— Григорий Семенович, какими судьбами? Бежали-таки из Совдепии? Теперь куда? Догадываюсь — в Америку, у вас там связи. Счастливец! Американцы очень ценят русских ученых. Еще бы: западный европеец быстро выдыхается, после первого успеха предается комфорту, а наши двужильные, вниманием не избалованы, ну и тянут...
— Нет, я в командировке.
— И вернетесь? Ведь голод там, у вас. Даже интеллигенция, говорят, голодает.
Петрову не хотелось пускаться в откровенности.
— Какой я интеллигент? Четыре года «чижевки» — все мое образование. Где уж нам, лапотным, в Америку... И потом — один хороший человек за меня поручился, не хочу его огорчать.

Впоследствии Петров слышал о многих карьерах, сделанных учеными в Штатах. Отто Струве, правнук основателя Пулковской обсерватории, стал корифеем американской астрономии, Игорь Сикорский делает американцам самолеты, Владимир Зворыкин — телевизоры, даже первым экономистом у них считается Василий Леонтьев. Ну и что? А Кострома что скажет?

+ Г. С, Петров, автор карболита

ВТОРАЯ ПРИРОДА

В 1928 году Петров вернулся в Москву и вступил в заведование лабораторией Научного института жировой промышленности.
Его забота о будущем пластмасс, которое Петров считал великим, выражалась в том, что он старался найти в них недостатки. Нетрудно было заметить первый из них — хрупкость. И Петров взялся за разработку текстолита — пластмассы, армированной тканью, из которой стали делать нешумящие и не боящиеся ударов шестерни, рычаги и другие детали машин.
Но обычная ткань, батист, оказалась не всегда удобной в качестве арматуры и дорогой. Петров начал экспериментировать со стеклянной тканью и стекловатой.

А для самой широкой массы потребителей Петров остался одним из авторов клея БФ. Оказалось, что клеить можно не только почтовые конверты, но и мосты, ведра, баки, костюмы; БФ брался заменить сварку, пайку, заклепки, сшивание нитками и проволокой.
Для руководства реализацией всех проектов и разработок требовались знающие люди. Г. С. Петров организовал в 1933 году при Московском химико-технологическом институте кафедру пластмасс и руководил ею до последних дней своей жизни.

Как-то поспорил он с преподавателем политэкономии насчет принципов планирования развития промышленности.
— Равномерное, пропорциональное расширение производства? Да разве это возможно? Куда расширяться-то будем лет через двадцать, страна-то не резиновая! Химию надо форсировать, пластмассы — это и одежда, и обувь, и удобрения, и строительные материалы, и мебель; это замена металла в станках, автомобилях, кораблях, самолетах.
— Всяк кулик свое болото хвалит,— отшутился экономист.
Однако идея резкого расширения отрасли синтетических материалов зрела в планирующих и партийных органах. Ее популярности изо всех сил способствовали питомцы МХТИ, запомнившие горячие лекции Петрова.

Подошло семидесятилетие — большой и немного грустный юбилей. Не было конца приветственным телеграммам, адресам, сувенирам из пластмасс. Кто-то подсчитал, что Григорий Семенович написал двенадцать книг, 180 статей — не так много, казалось бы. Но зато он имел двести патентов и авторских свидетельств! Вряд ли кто-нибудь другой из ученого мира мог похвалиться таким соотношением.

В мае 1958 года собрался партийный Пленум, который провозгласил начало грандиозной программы химизации народного хозяйства. Петров не мог участвовать в подготовке этой программы — он внезапно умер за несколько месяцев до Пленума.
От Сергей Зыков
К Сергей Зыков (09.11.2010 03:27:22)
Дата 09.11.2010 03:34:12

обязан жизнью.

К 100-ЛЕТИЮ
СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
В. И. ЛЕНИНА

ОБЯЗАН ЖИЗНЬЮ
Л. Львов

+ Капитан А. Сапожников в 1907 году. Из собрания негативов Государственного музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Ленинграде


От 1920 года осталось несколько записок Владимира Ильича Ленина по изобретательским делам. Написанные в перерывах между заседаниями быстрым, летящим почерком, они показывают, как радостно откликался Ленин на всякую свежую техническую мысль, особенно, если она обещала облегчить положение страны в это трудное время.

Лекарский помощник Дмитрий Никитич Ерошенков унес из кабинета Ленина записку для наркома Семашко — он хотел бы «с одной стороны, подучиться медицине, а с другой, приложить свои силы к ней». В постскриптуме Ленин добавлял: «У товарища есть изобретение очень практичной дезинфекционной камеры. Надо проверить и использовать» [1].
Инженер-механик флота А, Дамми написал, что изобретен новый способ добычи золота. На этом письме есть резолюция секретарю: «Прочесть, переслать в Научно-технический отдел и проверить, что сделано (письмо ему?) Ленин» [2].

Уездный продкомиссар из Тамбовской губернии Е. Парфенов сообщал, что местный инженер А. А. Барышников сделал искусственную подошвенную кожу. Он, комиссар, возил инженера в Москву и показывал образцы в Главкоже, но испытания затянулись. Ленин тотчас написал в главк: «Прошу немедленно сообщить мне Ваше заключение по изобретению суррогата подошвенной кожи, сделанному Барышниковым, а также движение этого дела в том случае, если это изобретение признано Вами полезным» [3].

Чаще других по таким делам приходил в Кремль Максим Горький. 22 апреля 1920 года, в день своего пятидесятилетия, Владимир Ильич сочинил для него рекомендацию, пригодную на разные случаи жизни; она написана на докладной известного почвоведа С. П. Костычева о нуждах лаборатории:

«Товарищи! Очень прошу вас во всех тех случаях, когда т. Горький будет обращаться к вам по подобным вопросам, оказывать ему всяческое содействие; если же будут препятствия, помехи, или возражения того или иного рода, не отказать сообщить мне, в чем они состоят.
В. Ульянов (Ленин)»[4]

Доверие вождя было для изобретателей дороже всяких иных похвал и наград.
Но, вероятно, больше всех был обязан Ленину изобретатель-химик Алексей Васильевич Сапожников. Ленин спас ему жизнь, дал возможность творческим трудом загладить вину перед Советской властью.

Не называя имён и дат, эту историю рассказал Горький в известных «Воспоминаниях о В. И. Ленине»:
«...Одному генералу, ученому химику, угрожала смерть.
- Гм-гм,- сказал Ленин, внимательно выслушав мой рассказ.- Так, по-вашему, он не знал, что сыновья спрятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но — надо, чтобы это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду.

Через несколько дней он говорил мне по телефону в Петроград:
— А генерала вашего — выпустим,— кажется, уже и выпустили. Он что хочет делать?
— Гомоэмульсию...
— Да, да,— карболку какую-то! Ну вот, пусть варит карболку. Вы скажите мне, чего ему надо...
И для того, чтоб скрыть стыдливую радость спасения человека, Ленин прикрывал радость иронией.
Через несколько дней он снова спрашивал:
— А как — генерал? Устроился?..» [5].

1 В. И. Ленин. Соч., т. 51, стр. 189.
2 В. И. Ленин. Соч., т. 51, стр. 275.
3 В. И. Ленин. Соч., т. 52, стр. 8.
4 В. И. Ленин. Соч., т. 51, стр. 184.
5 М. Горький. Соч., т. 17, стр. 35.

ТРОПИНКА С БАРЬЕРАМИ
Царские генералы, как известно, науками интересовались мало. В киверах с золочеными двуглавыми орлами, увешанные крестами и лентами, они блистали на парадах и маневрах, придирались к отданию чести «нижними чинами», сторонились даже собственных офицеров и неутомимо плели интриги вокруг назначений и пожалований. Ученый генерал, который варит карболку, был нетипичен для генералитета Российской империи.

Вдобавок, генеральство было тесно связано со знатностью рода — в Департаменте герольдии на них обычно хранились подробные родословные, как на породистых собак. Между тем дед генерала Сапожникова был крестьянин, отец — сельский учитель, сама фамилия его не происходила от названия родовой вотчины, а содержала намек на простое ремесло.

Были, оказывается, в те времена узенькие, со многими барьерами тропинки вверх для незнатных, но одаренных людей, и Алексею Васильевичу удалось по такой тропинке подняться.

Он родился 15 марта 1868 года в городе Перми [6], где отец его преподавал в школе кантонистов. Школы эти были устроены специально для солдатских детей; его приняли туда, поскольку дедушка Макар был взят в царское войско на двадцать пять лет. За успехи в науках Василий Макарович был оставлен при школе учителем. Когда в связи с введением всеобщей воинской обязанности школы кантонистов ликвидировались, он вернулся в родную деревню близ города Уржума. Тут он учил грамоте и счету босоногих ребятишек и собственных сыновей.

Но по прежней военной службе деда и отца Сапожниковы сохранили некоторые привилегии, и когда Алексею исполнилось семь лет, его отвезли в Омск, в Сибирский кадетский корпус. Там на полном пансине и за казенный счет из крохотных мальчиков, затянутых в черные мундирчики, выращивали пополнение для офицерских училищ.

Алексей Сапожников окончил корпус первым по баллам в своем выпуске. Отличники всех кадетских корпусов России принимались без экзамена в любое из трех столичных училищ — в два артиллерийских и инженерное.

Окончив Михайловское aртиллерийское училище также с оценкой пять баллов по всем предметам, Алексей Сапожников в двадцать лет стал офицером. Он выбрал вакансию в далеком Туркестане, потому что там было выше жалование и можно было посылать деньги семье.

В захолустных гарнизонах, отрезаные от жизни караулами и расстояниями, офицеры постепенно дичали, спивались; единственным развлечением были карты. Батарея занимала много времени, обложившись учебниками, поручик Сапожников готовился к экзамену в академию. Перед ним стояли два новых барьера — экзамен в штабе военного округа и в самой Михайловской артиллерийской академии. Оба он преодолел блестяще. Через три года он окончил академию, прицепил к кителю серебряный значок, и как отец, ввиду особых способносей оставлен при академии для преподавания.

Теперь он имел в Петербурге казенную квартиру, был женат на воспитаннице института благородных девиц, окончившей оный с шифром, и специализировался на химии взрывчатых веществ, особенно же бездымного пороха, секрет которого раскрыл для России Дмитрий Иванович Менделеев.

6 А. Окатов. Памяти А. В. Сапожникова Журнал общей химии, 1936, т. 6, вып.6

В ВЫСШЕМ ОБЩЕСТВЕ
, Штабс-капитан Алексей Сапожников по-прежнему не существовал для петербургского света, где сверкали офицеры конной гвардии — кавалергарды, кирасиры, уланы, но ему посчастливилось попасть в избранный круг профессоров университета. К сожалению, Менделеев уже ушел оттуда, когда министр Делянов отказался принять от него петицию студентов.

+ Профессор А. В. Сапожников.
1932 г. Из материалов фундаментальной библиотеки ЛИИЖТ

Его ученик профессор Дмитрий Петрович Коновалов тепло принял молодого артиллериста, прикомандированного к университету для совершенствования в науках. Они увлеклись проблемой извлечения азота из воздуха, для чего при академии Сапожников построил особую печь, в тридцать лет он получил звания профессора и подполковника, а также командировку в лабораторию знаменитого Вильгельма Оствальда при Лейпцигском университете. Оствальд поразил русского офицера беспорядком в лаборатории, пылкостью, редкой в немце, дерзкими воззрениями — скептицизмом. Он отрицал даже атомы и молекулы, считая их изобретением ума, а не объектом природы. Оствальд дал начало модному тогда «энергетизму» — он утверждал, что само вещество есть только одно из состояний энергии — так сказать, связанная энергия. Его идеи разрушали вековую стену между физикой и химией. Открыв количественную закономерность, связывающую концентрацию раствора с его электропроводностью, Оствальд построил на ее основе изящную теорию взаимодействия веществ в растворах, как процесса, протекающего между заряженными частицами — ионами.

Вернувшись в 1902 году в Петербург, Алексей Васильевич быстро приобрел популярность, а с ней — немалые доходы. Учебник химии, написанный им вместе с профессором Ипатьевым, выходил одно издание за другим, военные изучали взрывчатку также по его учебнику [7]. Он читал курс физической химии в Михайловской академии, был приват-доцентом университета, преподавал в Воздухоплавательной школе полковника Кованько, а также посвящал в тайны химии девиц на Высших женских курсах.

Когда Д. П. Коновалов стал директором Горного департамента, он передал свою кафедру химии в Институте инженеров путей сообщения имени Александра I полковнику Сапожникову.

В соответствии с ионной теорией растворов Сапожников построил теорию нитрации, имевшую важное значение для изготовления бездымного пороха. Эту работу он докладывал в Лондоне на Международном конгрессе по прикладной химии. На следующий конгресс его пригласили в Америку...

7 А. Сапожников. В. Ипатьев. Краткий нурс химии. Спб. 1902 — 1918.
А. Сапожников. Краткий курс взрывчатых веществ. СпО. 1903 — 1917.

БРОНЯ ДЛЯ ЛЕСА
По-военному подтянутый, деликатный и молчаливый профессор и генерал Сапожников воодушевлялся, если ему приходилось сталкиваться с делом, имеющим не только абстрактно-теоретический интерес, но и сулящим пользу для страны. Именно такое дело он нашел, познакомившись с путейским инженером П. Л. Жолнеркевичем.

Дороги, которые называются «железными», как мы знаем, строятся не только из железа, но и из дерева — оно идет на шпалы, столбы, мостики и трубы, на станционные постройки. Особенно много требовалось шпал — полторы тысячи штук на версту пути, стало быть, полторы десятины превосходного леса. В железные дороги России уже было уложено сто миллионов сосновых шпал. А работали они два-три года, после этого требовался не только новый лес, но и перешивка пути.

Объездив в 1910—1911 годах немецкие лаборатории, Сапожников обнаружил, что в Европе все более распространяется пропитка шпал каменноугольной смолой, остающейся при коксовании,— креозотом. Однако креозот был дорог, на одну шпалу его требовалось очень много.

И вот Жолнеркевич как-то заметил, что можно было бы использовать для пропитки эмульсию креозота в воде или в растворе хлористого цинка.

Результаты опытов, проведенных в лабораториях, вначале были неутешительными — при пропитке эмульсия расслаивалась. Тогда изобретатели — сам Алексей Васильевич, его сын Сергей и Жолнеркевич — вспомнили, что для получения молока, из которого не отделяются сливки, созданы приборы — гомогенизаторы; они раздробляют капельки жира до таких малых размеров, что эмульсия становится однородной, гомогенной. Летом 1913 года лаборатория по пропитке шпал отделилась от химической. Она стала принимать заказы на техническое обслуживание предприятий, одновременно способ пропитки поступил на рынок, как специальность коммерческой фирмы «Ляцкий и Жолнеркевич». Шла война, началась революция, но пропитка шпал креозотовой гомоэмульсией распространялась по России — на нее перешли в 1917—1919 годах заводы в Перми, Саратове, Ярославле, Бологом, Сарепте и других местах.

Сапожникову и его сотрудникам удалось опередить мировую технику — он сам указывал впоследствии, что первый немецкий патент на пропитку шпал креозотовой эмульсией (Штейна) относится к 1918 году [8].

8 Отчет о деятельности станции по пропитке и испытанию шпал при химической лаборатории Петроградского института инженеров путей сообщения. Пг. 1914-1922.

РУКА МЕРТВЕЦОВ
Революционные события профессор Сапожников встретил недружелюбно: по его мнению, до конца войны следовало придерживаться тактики гражданского переми-рия. Царь не должен был бросать трон и пост главнокомандующего в угоду болтуну Родзянке; большевики могли бы и подождать со своими социальными планами до того, как Россия получит все, что можно, с побежденной союзниками Германии, Но раз уж случилось так, что Керенского сменил Ленин, то и Ленину мешать не следует: в конце концов перед всякой властью встают одни и те же проблемы.

Зловредный грибок мерулиус будет точить шпалы при большевиках, как он точил их при графе Клейнмихеле.
А сыновья Сергей и Алексей после разгона Учредительного собрания словно с цепи сорвались. Их втянули в подозрительную компанию, заседавшую в помещении бывшей патентной конторы «Фосс и Штейнингер». Они с восторгом рассказывали, что когда верные войска войдут в Петроград, то будут расстреливать направо и налево, кроме тех, кто возьмется правой рукой за правое ухо и скажет: «Вик».

— Кто же этот всемогущий Вик? — спросил отец.

Сыновья замялись. Оказалось, что это и есть Вильгельм Штейнингер, которого отец знал как пролазу и вымогателя.

Разгромленный летом 1919 года генерал Юденич собрался в Эстонии с силами и осенью снова двинул полки на Петроград. Он полагал, что победа обеспечена, так как высшие посты в штабе защитников Питера занимали его сторонники — начальник штаба полковник Люндеквист и его заместитель полковник Медиокрицкий. В подполье уже было сформировано новое правительство во главе с профессором Быковым.

Через фронт сновали лазутчики Юденича. И вот в середине ноября 1919 года вблизи передовых позиций часовые задержали парня с чужими документами, который оказался Алексеем Сапожниковым.

Александра Михайловна Коллонтай, немного знавшая семью профессора Сапожникова, написала Ленину, что Алексей — мальчик абсолютно аполитичный, притом болезненно впечатлительный, нервный, который впутался в историю по глупости. Его освободили.

Но чекисты не были вовсе уж неопытные люди. Они последили за прогулками братьев по Питеру и однажды ночью с понятыми вошли в лабораторию. Под печью, которая предназначалась для пропитки шпал, были обнаружены винтовки и револьверы, цинки с патронами, гранаты для уличного боя.

Вскоре после Нового года братья Сапожниковы были расстреляны по приговору Петроградской ЧК.
Такие-то серьезные дела привели Алексея Васильевича в переполненную камеру Крестовской тюрьмы, откуда и его на тарахтящем грузовичке должны были увезти в пригородный лес.

Впрочем, это не казалось ему горшей бедой по стравнению с тем, что уже случилось...

ДОВЕРИЕ
Прошла неделя. 17 января 1920 года, как только определилась победа на фронтах гражданской войны, правительство по телеграфу отменило смертную казнь. К лету она была восстановлена только для районов, находящихся на военном положении.
В конце февраля Максим Горький был в Москве и говорил с Лениным о Сапожникове.

5 марта Горький послал Ленину письмо. В начале он просил Владимира Ильича принять английского журналиста Фарбмана и сохранить за учеными Петрограда право на 1800 продовольственных пайков. Далее в письме говорилось:

«Еще прошу Вас: позвоните Феликсу Дзержинскому и скажите ему, чтоб он скорее выпустил химика Сапожникова.

Сей последний нашел способ добывать из газовой смолы — ею смазывают трамвайные пути на закруглениях и стрелках — гомо-эмульсию, продукт столь же сильного антисептического значения, как карбол. Из пуда смолы можно добыть до 50 ведер однопроцентного раствора. Нам этот продукт совершенно необходим, ибо у нас свозят говно со дворов на Невский, а с Невского — грузят на трамвайные платформы и — за город.

Это хорошо, да — не очень, ибо теперь распутица, торцы мостовой обнажены от снега и впитывают в себя всякую гниль. Вы понимаете? Продуктом Сапожникова можно поливать целые улицы. Производство его не сложно». Далее Горький просил, чтобы его знакомому доктору И. Манухину помогли создать сыворотку против сыпного тифа [9].

Разговор Ленина с Горьким по телефону, о котором он говорит в воспоминаниях, состоялся, вероятно, около 10 марта. А 19 марта в Петроград Горькому пошла телеграмма из Кремля:
«На Ваше письмо от 5/III сообщаю копию телеграммы Наркомпрода Бадаеву: «Предлагается Вам — впредь до окончательного разрешения вопроса об улучшении положения ученых специальной комиссией Совнаркома — продолжать снабжение по плану, ранее Вами принятому, то есть не сокращая, согласно последнему распоряжению Наркомпрода». Комиссия Покровского опротестовывает петроградский список, как несправедливый. Сапожников освобожден 9/III. Манухин должен представить наркомздраву Семашко изложение способа предполагаемых изысканий, от результатов рассмотрения которого зависит решение.
Предсовнаркома Ленин»[10].

9 Ленинский сборнин, XXXV. стр. 111. 10 В. И. Ленин. Соч., т. 51. стр. 164 - 165.

Итак, 9 марта 1920 года Сапожников вернулся в свою лабораторию. Сослуживцы были предупреждены и не задавали ненужных вопросов. Несколько старинных знакомых из числа обиженных властью разлетелись было посочувствовать, но профессор смотрел сквозь них. Потом пришли из коммунхоза за карболкой для поливания Ht ского проспекта, и он понял, что жизнь должна продолжаться...

РЕДКИЙ ТАЛАНТ
В двадцатых годах среди очень «p-рeволюционных» литераторов — которых оказывалось тем больше, чем меньше становилась возможность реставрации,— существовало мнение, что истинное назначение личности — раствориться в безликой массе пролетариев и жить, так сказать, роевым стихийным разумом...

Владимир Ильич очень сердился, слушая эти разглагольствования. Он сказал: «талант — редкость, надо его систематичео и осторожно поддерживать».— «Лично неинтересен, ибо обычен»,— написал он про одного товарища.

Даже Горький плохо понимал эту сторону отношений Ленина к людям. «Нередко меня очень удивляла готовность Ленина помочь людям, которых он считал своими врагами,— и не только готовность, а и забота о будущем их»,— такими словами Гopький начинает рассказ о Сапожникове.

Но личной вражды Ленин не признавал. Его врагами были те, кто восставал прол диктатуры пролетариата, кто вредил ей-сознательно или по глупости. В этой борьЕ за дело трудящихся он не знал никак! компромиссов.

И, с другой стороны, в каждом человеке его привлекала ценность для народа. Когда Горький расспрашивал, жалеет ли Ленин, всю эту братию, которую растрясла революция,— бывших генералов, князей, фабрикантов,— Ленин, по свидетельств Горького, сказал:
«Умных жалею. Умников мало у нас. Мы — народ по преимуществу талантливый, но ленивого ума».

Ему заочно понравился генерал, который варил карболку, и он постарался сохранить его для страны, так как карболка была до зарезу нужна, а еще больше были нужны народу талантливые и знающие люди.

Алексей Васильевич, когда жизнь его вошла в нормальную колею, из множеств своих талантов проявил важнейший — умение до конца отдаваться работе.

До 1930 года он руководил кафедрой химии в Ленинградском институте путей сообщения. Но этого было мало. Размышления о механике взрыва привели его к теории взрывных процессов, которой следовало вооружить горняков, и Сапожников основал кафедру взрывных работ в Горном институте. В Государственном институте сооружений он по-прежнему консультировал пропитку лесоматериалов и борьбу с грибками — разрушителями древесины.

Государство придавало огромное значение развитию химической промышленности и химического образования. Из Химического треста пришли с предложением — консультировать и их. Пожилой профессор должен был переехать в Москву. Тут он руководил отделом физической химии в одном из немногочисленных тогда научно-исследовательских институтов.
Он умер в Москве от паралича сердце 23 июля 1935 года.
От Сергей Зыков
К Сергей Зыков (09.11.2010 03:27:22)
Дата 09.11.2010 03:28:39

Гидроторф

ГИДРОТОРФ
Л. Львов
ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ

+ Р. Э. Классон Баку 1903 г.
+ Размывание торфа
+ Котельная ГЭС им. Классона


ЮРКИНА ЛЕНТА
Вечером 27 октября 1920 года в Кремль по Троицкому мосту мимо часовых в остроконечных суконных шлемах и шинелях с огромными алыми петлицами вкатилась автомашина с поднятым верхом. Обогнув угол Арсенала, где в снегу чернели старинные пушечки, она остановилась у высокого портика бывшего Сената. Максим Пешков, сидевший за рулем, выскочил первым. Чуть опираясь на его руку, из машины вышла актриса Мария Андреева в шубе, которая некогда была роскошной. Вслед за женой появился высокий, сутулый Горький. Он топтался, пока молодой человек в короткой лосиной куртке — сын Андреевой от nepвого брака кинооператор Юрий Желябужский — выволок из-под сиденья пять блестящих цинковых коробок с кинолентами. Дежурный командир открыл двери, все разделись и бесконечным коридором прошли в Митрофановский зал. Некогда тут шли громкие уголовные процессы, теперь по мраморным стенам висели кумачовые лозунги а посредине — белый полотняный экран.

Горький огляделся: для его семьи оставалось несколько мест в проходе. Kpугом сидели в полном составе члены Малого Совнаркома, работники аппарата Кремля, впереди — курсанты военной школы ВЦИК Подошел журналист Лев Сосновскнй.

— Что тут за чудо ожидается, Алексей Максимович, не знаете? — спросил он.— Вчера Ильич сказал мне: «Приходите завтра в Кремль смотреть киноленту. Я познакомлю вас с Классоном. Это настоящий человек. Возьмитесь-ка защищать гидроторф. Я готов, но кого и от кого защищать, а?
— А я что? — пробормотал Горький pассеянно.— Я ничего. Это все Юрка придумал — с него и спрашивайте. Я же, подобно Диогену, пойду поищу настоящего человека. Не любит он толкаться на виду у правительства. Не знаете Классона? А что вы знаете?

Электрическим светом, поди, пользуетесь безлимитно, на трамвае ездите с дамочками, а кто всё сделал — знать не хотите. Непохвально.

Роберта Эдуардовича Классона Горький нашел в углу и чуть ли не насильно усадил рядом. Это был пожилой, сухощавый инженер, в усах, с черными пронзительными глазами. На нем ладно сидел светлый френч.

Шум оборвался, все повернулись к двери. Быстрой походкой, почти бегом, вошел Ленин, сказал негромко: «Здравствуйте, товарищи!», поискал глазами жену. Надежда Константиновна сидела далеко впереди, среди курсантов, что-то увлеченно говорила и Ленин пожал руку Горькому, увидел привставшего Классона и, словно продолжив прерванный разговор, громко сказал:
— Ну что, гражданин Классон... помните, как вы тогда сомневались? А ведь революция-то свершилась!
Классон промолчал — уже померк свет и зал пересек голубой луч. Ленин сел рядом Юрием.

— Картина, товарищи, не совсем готова,— громко, взволнованно проговорил Желябужский. — Надписей пока нет. Я буду пояснять.
По экрану плыли серые поля, бледное небо, чахлые деревья. В широких канавах, залитых жижей, безмолвно копошились бабы, до бровей обмотанные платками, бородатые мужики в отрепье и лаптях. Вот, навалившись кучей, они выворачивают огромный пень, подцепляют ломиками ветвящиеся в земле корни Растянувшись цепочкой, они долбят лопатами упругий дерн, вываливают комья на желоб, в котором ворочаются цепи и железные совки. Старик с лопатой, косматый и равнодушный, поднял темное, морщинистое лицо, вытер пот со лба и долго смотрел в зал с экрана...

— Это я снимал весной на Шатуре,— говорил Желябужский — Такой способ добычи торфа называется машино-формовочным, но на самом деле это тяжелый ручной руд.

— Труд украшает человека,— недовольно сказал кто-то из темноты.— Вы показываете, извините, каторгу, а не труд.
— Да это и есть каторга,— быстро ответил Юрий.

Зажегся свет — сменяли часть ленты, И снова по экрану тянулось бесконечное болото. Люди гнули спины, копошились в грязи, отмахивались от комаров, чтобы в гонце части погрузить на ржавые вагонетки рыхлые торфяные кирпичики — драгоценное, трижды нормированное топливо. Сгорая, оно дает электрический свет, толкает поезда, обогревает города и села, спасает лeca, заставляет сновать челноки на ткацких фабриках, варит нехитрую пищу. В развалинах шахты Донбасса, отрезаны врагами нефтепромыслы Баку и Грозного.

Все, чем пока располагает молодая Республика Советов,— это серые кирпичики торфа.
— А теперь посмотрим, как производятся работы рядом с Шатурой, в угодьях «Электропередача», на реке Дубне, возле города Богородска,— звонко оказал Юрий.— Здесь применяется изобретение инженер-технологов Классона и Кирпичникова — гидрогорф. Снято на прошлой неделе.

В зале посветлело: на экране яростно бурлила вода. В пене плыли сучки и ще-почм, переваливались комки. Аккуратно обмываемые струями, бившими из-за рамки кадра, вылезали из болота пни и коряги. А вот и человек. Он стоит один среди поля, широко расставив ноги и прищурив глаз, как пулеметчик, уверенно бьет из короткого ствола гидромонитора струей вниз, в кипящее месиво грязи и останков давно умершего леса.

— Русские торфяные болота по сравнению с заграничными дают лучший, более калорийный торф, но они засорены пнями,— пояснял Юрий.— Никакой другой способ не может избавить поэтому от ручного труда.
— Так губят торф,— опять выкрикнули из зала.— Он же должен быть сухим, а его — водой... Он и в сто лет не просохнет.

Снова перерыв. Ленин напомнил Желябужскому, как в давние времена, когда Юрий был совсем маленьким, они встречались на острове Капри. Что-то спросил у Классона.

А на зал с экрана уже надвигаются огромные самоходные машины. Шлепая гусеницами, они опускают в траншею членистые рукава и пьют, пьют торфяную жижу, гонят ее по трубам, выливают далеко, на ровные площадки. И уже по просохшему пласту бойко бегает трактор с решетчатой облицовкой колес. Из под колес тянутся узорные дорожки — слой торфа нарезан аккуратными кирпичиками.

Конечно, они должны еще подсохнуть, но почти готовы. Вдали, на косогоре, их ждут вагонетки.
— Вот и все,— устало сказал Юрий под аплодисменты — Конец, как говорится, напишет жизнь.

«Владимир Ильич остался очень доволен выступлением Юрия,— вспоминала позже Андреева.— Проходя мимо меня, весело мне шепнул; «А? Юрий-то наш — каково?!»
В проходе седобородый начальник «Главторфа» Иван Иванович Радченко, партиец еще с искровских времен, придержал Ленина за рукав. За его спиной толпились сотрудники, среди них — Сосновский. Разгорелся спор.

«Ильич, весело поблескивая глазами, как бы стравливал защитников и противников гидроторфа, внимательно взвешивая и оценивая каждый довод,— рассказывал в 1933 году Ю. Желябужский в газете «Кино».— Все это — в невероятно быстром темпе, сразу схватывая на лету каждую новую мысль».

— Надо уметь использовать свое богатство,— сказал Ленин.— Так и назовите ленту. А что без подписей — даже хорошо Неграмотных у нас много. Пусть вот так, как сейчас, специалисты объясняют. Вы согласны, гражданин Классон?

МАРКСИСТЫ ИЗ ТЕХНОЛОЖКИ
...Петербургский технологический институт, а попросту Техноложка, в конце прошлого века считался рассадником крамольных идей. Кто устроил антиправительственную демонстрацию на похоронах сатирика Щедрина? Техноложцы. Молодые же люди — ну, веселились бы, привыкали к винцу, ездили б к цыганам, ухаживали за барышнями, как путейцы или горняки, юнкера или будущие воротилы из коммерческого. Годы-то, годы идут, их не воротишь! А с политикой да книжками не далеко и до цареубийства... Впрочем, как отмечало охранное отделение, террор потерял популярность среди молодых революционеров — читают Маркса, хотят потрясти основы. Вот хоть братья Красины, Глеб и Леонид, красавцы, станут инженерами — греби деньги лопатой, а они что? Собирают незаконные сборища, изучают «Капитал» и «Анти-Дюринг», переписывают статьи Плеханова. И этот — как его? — Классон... Сын врача из Киева, обрусевший швед, а по матери немец, двадцать два года, приличного воспитания, а якшается с фабричными, сочиняет им прокламации, дружит с Красиными.

В мае 1891 года после похорон публициста Шелгунова, на которых опять раздавались неположенные речи, братья Красины были высланы из столицы под надзор полиции. Роберт Классон остался главой кружка. Ему сказали, что в кружок просится симпатичная курсистка, зовут ее Надеждой. В теории разбирается пока слабо, но предана народу беззаветно. Крупские — состоятельная семья, а Надя порвала с ними, живет самостоятельно, преподает рабочим в Смоленской вечерне-воскресной школе.

Роберт целый день корпел над чертежной доской: рассчитывал, чертил и растушевывал свой дипломный проект Новый паровоз, горластый, быстрый, яркий,— он промчится, вспугивая вековую глушь, по просторам России. К вечеру для кружка надо подготовить реферат о прибавочной стоимости, похлопотать о поездке на практику в Германию — до курсисток ли тут? Пусть сама читает.

Но круглолицая, спокойная и деловая Надежда Крупская легко прижилась в кружке техноложцев. Она, пожалуй, даже лучше них понимала рабочих — тот самый рабочий класс,, который юные марксисты почитали, в который верили, но толком еще не знали. От нее пошли ниточки за Невскую заставу, на Шлиссельбургский тракт, где маленькая учительница давно считалась своей.

Вечерами горела керосиновая лампа под зеленым стеклянным абажуром, шумел самоварчик Строгие, математически ясные вставали перед взором кружковцев контуры общества, каким его рисовал Карл Маркс. Вот базис — повседневный труд, производство материальных благ; вот надстройка — право, идеология, религия; вот виновники людских бедствий — эксплуататоры и их наемные слуги; вот истоки силы, способной осуществить мечты о справедливости и братстве,— рабочий класс. Немецкие цитаты, русские стихи, горячие песни под гитару...

А за окном — белые ночи Санкт-Петербурга, спящие дома, городовой торчит на углу, какой-то тип в котелке шушукается с дворником, и дальше — необъятная, недвижная страна. Россия...

ЛИНДЛЕЙ И ПЛЕХАНОВ
В городе Франкфурте-на-Майне в те времена процветала техническая контора англичанина Джемса Линдлея, куда по рекомендации петербургских профессоров прибыл новоиспеченный инженер-технолог Роберт Классон.

Коренастый, плотный англичанин три дня терпеливо выслушивал своего юного коллегу, попыхивая трубочкой, а на четвертый объяснил, что все, чем собирается жить этот коллега,— чепуха, не стоящая того, чтобы тратить на нее время.
— Выбросьте свой паровоз, паровозы скоро умрут. Вот — электричество! Немцы уже поняли перспективы электрификации, и вы, русские, не должны отстать. То, что делает Эдисон в Америке, великолепно, но почему этот упрямец воюет против переменного тока? Слышали: он послал ассистента в специальное турне убивать кошек и собак переменным током, чтобы настраивать против него избирателей! Это по-американски: просто, нагло и — неверно. Наступает эра переменного тока. Вы убедитесь в этом: строится передача от Лауфенского водопада до Франкфурта — сто семьдесят пять километров, двадцать пять тысяч вольт. Вот! И Эдисон сгорел!

Линдлей советовал коллеге также повременить с Марксом. Даже в Англии, где политическая мысль, говорил он, свободна, не много находится рабочих, готовых сражаться за смутные идеалы коммунизма. Откуда они возьмутся в неграмотной, запуганной жандармами России?

— Чиновники вышвырнут вас из России с волчьим билетом, и вы будете работать на немецких банкиров, вот! Как Доливо-Добровольский — тот самый, что тянет сейчас кабель от Лауфена. Передачу назовут победой немецкой мысли, а ее разработал русский. С Доливо-Добровольским ваша страна потеряла столько денег, сколько не вернет никакая революция! — кричал Линдлей. — Это же ясно — подсчитайте сами. Компания АЭГ держит все патенты на трехфазный ток. Вот!

Классон подружился с Михаилом Осиповичем Доливо-Добровольским, помогал ему монтировать двигатели и трансформаторы в помещениях Всемирной электрической выставки. Ночами он вел дневник, занося туда мельчайшие подробности техники трехфазного тока. Учебников по этому вопросу еще не существовало.
Тут его угораздило влюбиться, и в октябре он стал мужем Сонечки Мотовиловой, совершенно очаровательной барышни. Свадебное путешествие они совершили в Швейцарию. В Женеве Классон навестил Плеханова, отца русского марксизма. Плеханов был строг, чопорен. Он настоятельно советовал не увлекаться бакунинскими авантюрами, а прежде всего заботиться о развитии производительных сил России.

По дороге обратно, в Россию, Классон пытался подсчитать, сколько потеряла эта страна, изгнав Плеханова. Дома он нашел казенную повестку: ему надлежало явиться в департамент полицаи для дачи показаний о распространении возмутительных листовок.

ОХТА
Владимир Николаевич Чиколев, первым навестивший Классона в разгар следствия, посоветовал ему, во-первых, плюнуть на охранку, а во-вторых, идти к нему, Чиколеву, в помощники на Охтинский пороховой завод. Он был бородат и благолепен.

— Мы — военного ведомства, привилегированные. Квартирку получите казенную, оклад приличный, полную защиту от шпиков. Всю вашу мудрость трехфазную испробуем у себя на заводе. Идет?

Оказалось, что Доливо-Добровольский уже известил русских электротехников об успехах Класоона.
Поручив Сонечке хлопоты по устройству казенной квартирки, Роберт приволок на завод свои драгоценные дневники. Через год они были замусолены до неразборчивости.

Электростанции в Петербурге росли, как грибы после дождя, но все они были постоянного тока, маломощные Самая первая — на барже, паровая — стояла на Мойке, вторая — возле Казанского собора: освещали они Невский проспект, избранные магазины и несколько залов. В Москве станция работала на трамвай. Все они принадлежали немцам или зависящему от немецкого капитала «Обществу 1886 года». Были две однофазные станции переменного тока в Царском Селе и на Васильевском острове. На них применялись уже трансформаторы.

Трехфазная станция, которую строили на Охте Чиколев и Классон, должна была стать образцом для всех мощных промышленных электростанций страны.

Отыскались братья Красины. Они рассказали, что в столице появился брат казненного народовольца Ульянова, молодой юрист и убежденный марксист, следовало бы возобновить кружок. Зиму 1893/94 года кружок собирался регулярно — то у Красиных, то у Классона. Вскоре в нем обнаружились два течения. Петр Струве, Классон и Потресов составили умеренное крыло, Владимир Ульянов, Степан Радченко и Старков требовали решительных действий.

Однажды были назначены блины у Классона. Ульянов обещал прочесть реферат на книгу Струве «Критические заметки». Собралось человек пятнадцать, многие курили, блины на кухне подгорели — дым стоял коромыслом. Докладчик, пощипывая редкую, только что отпущенную бородку, говорил иронично и беспощадно. Он пояснил, что не считает книгу господина Струве марксистской — это отражение марксизма в буржуазной литературе, и позиция Петра Бернгардовича — позиция трусливого буржуа. Струве не может отрицать истинности возрений Маркса, но старается лишить их революционного духа, приспособить к взглядам так называемой образованной публики а проще — обывателей.

Поднялся страшный шум. Классон заступился за Струве, Радченко поддержал критика. Крупская, впервые услышавшая мятежные речи Ульянова, была растеряна она все еще уважала своего первого наставника за трезвый ум, начитанность и волю, но и молодой волжанин ей очень понравился. «На блинах» ни о чем не договорились, конечно»,— вспоминала позже Kpупская. И сами блины остались на тарелках к огорчению Сони Классон.

Последняя надежда Классона сохранить единство в кружке рухнула, когда в феврале 1896 года цензурный комитет запретил выпуск в свет сборника статей «Материал к характеристике нашего хозяйственного развития», где сторонники легального марксизма выступали рядом с ульяновцами. 5 марта тираж книги был уничтожен Владимир Ульянов к этому времени уже был арестован и высылался в Сибирь. Kpупская писала ему в Шушенское о деле «Союза борьбы за освобождение рабочее класса» и однажды прочла в приписке неловкое признание. Скоро в полицейских донесениях к ее фамилии стали приписывать «по мужу Ульянова».

ГОРОДА И ГОДЫ
Электрический свет в Москве — тридцать два дуговых фонаря — впервые зажегся на площади у храма Христа-спасителя весной 1883 года. Пять лет спустя на Большой Дмитровке начала работать паровая станция постоянного тока, питавшая лампы накаливания в радиусе одного километра. Tеперь «Общество 1886 года» решило поставить в Москве мощную станцию переменного тока и ожидало, пока Классон кончит свои дела на Охте. В 1897 году он осветил завод, обнялся с Чиколевым и уехал в Москву.

Место для станции было выбрано на Раушской набережной, неподалеку от Кремля на другой стороне реки, чтобы удобней было баржами подвозить нефть.

К концу года станция уже работала. Она имела мощность в тысячу лошадиных сил, давала трехфазный ток напряжением 2100 вольт, который можно было передавать на любые расстояния и трансформировать на нормальное напряжение в 110 вольт.
А в Петербурге, на Васильевском остров уже рыли котлованы для такой же высоковольтной, трехфазной станции.
Когда Классон ставил на ней генераторы пришло известие, что погиб Чиколев. Он ехал на полигон испытывать электрозапалы, а дрезина на полном ходу слетела с рельсов.
Две столичные электростанции создали Классону непререкаемый авторитет cpeди электриков. Он мечтал поставить станцию в родном Киеве, но у городской управы не было средств. Зато посланцы нефтепромышленников из далекого Баку не давали покоя, сулили любые деньги за электрификацию промыслов. И Классон поехал в Баку выговорив себе диктаторские права.

В Баку он поставил две станции — Биби-Эйбате и в предместье Сабунчи. Пользуясь своими правами, набрал таких инженеров, которых нигде не брали, революционеров: например, Леонида Красина. Были него в штате многие видные ульяновцы Глеб Кржижановский, Смидович, Ленгних, Аллилуев, Боровский. Воротясь с охоты, Классон любил зайти в их кружок и вызвать а спор.
— Вот вы твердите — нужна власть, а ведь власть над людьми — дело нехитрое. Важнее власть над вещами, над силами природы. Думаете, акционеры — хозяева на промыслах? Я — хозяин, и другие инженеры. Вот мои практиканты — Винтер и Кирпичников. Попали сюда в ссылку. Теперь орлы, деловые люди, толстосумы их сманивают. А эти Манташевы, Нобели и прочие — только пиявки, присосавшиеся к богатой земле.

Но пришел 1905 год, начались забастовки. Акционеры предложили управляющему электростанциями очистить штаты от подозрительных личностей, смутьянов и забастовщиков. Классон отказался. Тогда ему, крупнейшему инженеру, недвусмысленно указали на дверь.
— Ну что, чья власть? — веселились ульяновцы, собирая вещички...

В 1906 году Классон вернулся в Москву.
Как ни хороша была станция на Раушской, но инженер бредил дальними электропередачами: не следует занимать место в центре города. Он провел нефтепровод от Симонова монастыря, чтобы баржи не пачкали реку. Этого было мало.

В 1911 году «Общество 1886 года» купило под городом Богородском огромные торфяные поля. Расстояние до Богородска было немалое — 45 верст. Классон решил поставить станцию на месте, а от нее до Москвы дотянуть линию на семьдесят тысяч вольт. Станцию назвали «Электропередача». Она должна была работать на торфе.

На добычу торфа обычно собирались сезонники из окрестных деревень. Толклись они во множестве. Платили им гроши, а топлива не хватало. Классон первым делом распорядился увеличить заработную плату. Результат вышел неожиданный: торфа добыли намного меньше.
— Это уж такой народ, господин инженер.— оправдывался подрядчик,— темнота деревенская. Ничего с ним не поделаешь. Ведь он, подлец, когда идет на заработки, рассчитывает принести сколько-то рублей на подати. И как только эту сумму заработает — шабаш, бросает лопату и бегит домой, к бабе. Вы им меньше платите — они дольше работать будут, больше наворотят.
Но у Классона зрели иные планы.

ИЗОБРЕТЕНИЕ
Путь техники от победы к победе похож на путь альпиниста от одной горной вершины к другой. Дальние высоты заманчиво проступают в тумане, но еще не известно, так ли они высоки, как кажутся. И межщу вершинами обязательно есть седловины, а иногда и пропасти. Чтобы попасть выше, надо сначала спуститься. Изобретения требуют жертв.

У Роберта Эдуардовича Классона был верный союзник — инженер В. Кирпичников. У него была слава, которая помогала ему добывать кое-какие кредиты. И все же станция в Богородске заслужила у акционеров репутацию бездонной прорвы, а сам Классон получил титул «пожирателя миллионов».

Чтобы избавиться от ручного труда, он выписал из-за границы многоковшовые экскаваторы Эклунда. Они работать не стали — богородское поле было засорено пнями и корягами.

Тогда Класоон вспомнил, что датчане иногда пускают на торфяные поля воду. Говорят, разжиженный торф хорошо укладывается и быстро высыхает Классон распорядился принести ему ведро торфяной жижи и разлил ее тут же, на балконе своего дома. Действительно, жижа подсохла и превратилась в плотный коврик. Нарезать ее, еще подсушить — и готовы кирпичи!

Весной 1914 года на торфяное поле впервые выволокли брандспойт, насос и шланги. Струя давлением в пять атмосфер ударила в торф. Потекла грязь, но дело шло медленно, силы струи было мало.

А в это время над «Обществом 1886 года» ввиду немецкого — вражеского — происхождения его капиталов был установлен государственный контроль. Важные чиновники в полувоенной форме, спасающиеся от фронта, дали понять, что они непрочь подкормиться возле инженеров — ведь от них многое зависит. Напрасно Классон недвусмысленно заявлял, что еще никогда и никому не давал взяток,— контролеры воспитанно улыбались и не верили.

Деньги иссякли. Из личных средств Классон наскреб на новый насос, который гнал воду давлением в пятнадцать атмосфер. Теперь струя, шипя, зарывалась в торф и вокруг обрастала грязным вулканом. Однако выявилась новая беда — черпаки Эклунда не брали жижу.

В августе 1916 года Классон и Кирпичников отдыхали на даче в Гурзуфе. И тут им пришло в голову использовать землесосы — примерно такие, какими расчищают морские каналы. Кирпичников где-то видел эти землесосы. Изобретатели засели за чертежи.

Тем временем империя быстро катилась к закату. Фронтовые неудачи вызвали брожение в столицах. Царь отрекся, наступила «республика» Львова, а потом Керенского. Контролеры надели красные банты, но взглядывали столь же плотоядно
.
Известие об Октябрьском перевороте вызвало панику среди «приличной публики» Москвы. Классон сказал только: — Ленин? Знаю, встречались. Контролеры быстро исчезли, появились «Главторф» и его руководитель Иван Радченко. Уже в 1919 году «Главторф» добыл для продолжения работ 140 тысяч рублей, и два торфососа были пущены в ход.

Этого было мало, а на новые обращения Радченко перестал отвечать. Разве время сейчас заниматься прожектами?

И тогда Леонид Красин рассказал о Классоне Горькому. В ту пору Горький занимался делами сохранения художественных ценностей и был вхож в правительство. А к изобретателям он вообще издавна отличался слабостью.
Горький прислал на богородские поля своего Юрку.


ЕСЛИ НЕ МЫ, ТО КТО ЖЕ?
Войдя в свой кабинет на следующее утро после показа «юркиной ленты», Ленин написал большое письмо всем заинтересованным или необходимым людям — Радченко, Классону, Кржижановскому, в Наркомвнешторг — Лежаве и Ломоносову, в военное ведомство и в киноотдел.

«27 октября 1920 года состоялось перед многочисленной партийной публикой кинематографическое изображение работы нового гидравлического торфососа (инженера Р. Э. Классона), механизирующего добычу торфа сравнительно со старым способом.

В связи с этим состоялся обмен мнений между инженером Классоном, представителями Главторфа — тт. И. И, Радченко и Морозовым, т. Шатуновским (от Основной Транспортной комиссии) и мною.

Этот обмен мнений показал, что руководители Главторфа вполне согласны с изобретателем насчет важного значения этого изобретения. Во всем деле восстановления народного хозяйства РСФСР и электрификации страны механизация добычи торфа дает возможность пойти вперед неизмеримо более быстро, прочно и более широким фронтом. Необходимо поэтому принять немедленно ряд мер в государственном масштабе для развития этого дела...» Программа действий содержала восемь пунктов.

Признать работы по гидроторфу имеющими первостепенную государственную важность и потому особо срочными. Организовать комиссию по реализации изобретения, состоящую из представителей главков, «предпочтительно коммунистов или, во всяком случае, заведомо добросовестных и особо энергичных людей»,— писал Ленин. В эту комиссию направить представителей от заводов, где будут выполняться заказы «Гидроторфа». Туда же включить представителя морского ведомства, вероятно потому, что оно имело опыт работы с землесосами. Дать сотрудникам «Гидроторфа» красноармейский паек, «чтобы они могли вполне и целиком отдаться своему делу». К лету 1921 года заказать через Наркомвнешторг в Швеции и Германки оборудование. Киноотделу Наркомпроса — выпустить фильм и листовку — пояснение к нему, чтобы фильм дошел до неграмотных; напомним, что тогда кино называли «великим немым». И в конце письма — назначить первый доклад по гидроторфу на Совете Народных Комиссаров через два дня — 30 октября. Потом таких докладов было много. Ленин подчеркивал, что гидроторф дозарезу нужен. И чтобы он был, все должны стать патриотами этого способа, болеть за его судьбу. Конечно, кое-кто скажет, что не мешало бы посекретничать, а потом снять сливки в мировом масштабе, что стоит подождать, чтобы в случае неудачи не краснеть — вот, мол, большевики нахвалились, а ничего не вышло (может быть, этот проклятый торф действительно будет сохнуть годами?). Но кто сказал, что массы нужно воспитывать только на победах, под звуки фанфар? Когда каждый, буквально каждый, увидит на экране эту сбывающуюся мечту об умном, великолепном труде, какая бы ни встала преграда, найдется человек, который придумает, как ее обойти.

Владимир Ильич рассказал народу о перспективах гидроторфа с самой высокой трибуны. В отчетном докладе правительства VIII съезду Советов он заявил:
«Я должен сказать, что в области топлива мы имеем один из крупнейших успехов в виде гидравлического способа добывания торфа. Торф — это то топливо, которого у нас очень и очень много, но использовать которое мы не могли в силу того, что нам приходилось до сих пор работать в невыносимых условиях. И вот этот новый способ поможет нам выйти из того топливного голода, который является одной из грозных опасностей на нашем хозяйственном фронте. Мы долгие годы не в состоянии будем выйти из этого тупика, если у нас останется старое хозяйничанье.

Работники нашего торфяного комитета помогли двум русским инженерам довести до конца это новое изобретение, и они добились того, что этот новый способ скоро будет близок к завершению. Итак, мы накануне великой революции, которая даст нам в хозяйственном отношении большую опору. Не надо забывать, что мы имеем необъятные богатства торфа. Но мы не можем использовать их, потому что мы не можем посылать людей на эту каторжную работу...

Я лично советовал бы товарищам делегатам просмотреть кинематографическое изображение работ по добыванию торфа, которое в Москве было показано и может быть продемонстрировано для делегатов съезда. Оно дает конкретное представление о том, где одна из основ победы над топливньия голодом. Мы изготовили машины, которые употребляются при новом способе, но изготовили их плохо. Командировка за границу при хотя бы полулегально существующих торговых отношениях поможет нам эти же машины, нашими изобретателями составленные, получить исполненными великолепно. И числом этих машин, успехом работ Главного торфяного комитета и ВСНХ в этой области будут измеряться все наши хозяйственные успехи, ибо без победы над топливным голодом победы на хозяйственном фронте одержать нельзя».
И высший орган государственной власти — съезд Советов аплодировал изобретателям.

НА ВСЕХ ФРОНТАХ
Еще на киносеансе Ленин почувствовал, что Классон мало верит в эффект правительственного вмешательства в дела гидроторфа. А тут, как понял Ленин, вмешалась игра самолюбий, Классон и Кирпичников кого-то уже успели раздразнить и озлобить. К самому главному — к борьбе с природой, с этими мониторами, которые не выдерживают высокого давления, с насосами, которые засоряются, с торфом, который так жаден к воде,— примешиваются ведомственные и личные склоки; трусость одних и безудержность фантазии других, нехватка валюты, скверные отношения с немецкими капиталистами, которым кланяться все-таки придется — машины заказывать надо. И, конечно, у Классона не прибавилось веры в новую власть — значит, надо бороться за него против него самого.

2 ноября 1920 года Ленин написал личное письмо Классону — откровенное и деловое:
«Я боюсь, что Вы — извините за откровенность — не сумеете пользоваться постановлением СНК о Гидроторфе. Боюсь я этого потому, что Вы, по-видимому, слишком много аремени потратили на «бессмысленные мечтания» о реставраций капитализма и не отнеслись достаточно внимательно к крайне своеобразным особенностям переходного времени от капитализма к социализму. Но я говорю это не с целью упрека и не только потому, что вспомнил теоретические прения 1894—1895 годов с Вами, а с целью узко практической.

Чтобы использовать, как следует, постановление СНК, надо 1. беспощадно строго обжаловать во время его нарушения, вни-мательнейше следя за исполнением», разумеется, выбирая для обжалования лишь случаи, подходящие под правило «редко — да метко»; 2. От времени до времени — опять-таки следуя тому же правилу — писать мне (Н.В. [1] на конверте: лично от такого-то по такому-то делу) прошу послать напоминание или запрос,
такой-то (проект текста на отдельном листке) такому-то лицу или учреждению по такому-то вопросу, ввиду признания работ «Гидроторфа»' государственно-важными.
Если Вы меня не подведете, т. е. если напоминания и запросы будут строго деловые (без ведомственной драки или полемики), то я в 2 минуты буду подписывать такие напоминания и запросы, и оми иногда будут приносить практическую пользу.
С пожеланием быстрых и больших успехов Вашему изобретению и с приветом В. Ульянов (Лении)»

1 Н.В.— «Нота бене»(лат) — «Заметь хорошенько!*.


Прошло полгода — и выяснилось, что Ленин был прав. Классон, погряз в спорах с «Главторфом», которые он сам называл «войной Алой и Белой розы», а Левин — ведомственной дракой. К весне 1921 года новые машины были не готовы, закупки за границей не произведены. По распоряжению Ленина Классон выехал в Берлин, а все, кто был виноват в этой неудаче, получили великолепный, вежливый, но решительный нагоняй. После отчета «Главторфа» 5 апреля 1921 года Ленин посылает записку в ВСНХ с предложением немедленно решить вопрос о натуральном премировании заводов, изготовляющих гидротехническое оборудование, дать «Гидроторфу» право нанимать подрядчиков на подготовительные работы, отменить урезание пайков — из 100 было урезано 27.

Четыре дня спустя Ленин пишет А В. Луначарскому, требуя развернуть пропаганду добычи торфа: издать листовки и брошюры, создать передвижные выставки, показывать фильмы, преподавать торфяное дело в высших технических учебных заведениях, а возможно, и в школах, составить учебник, организовать экскурсии за границу для получения опыта.
В июне Наркомпрос уже отчитывался о проделанной работе, главным образом о фильмах.

Фильм «Надо уметь использовать свое богатство» был показан в Фотокиноотделе, в Колонном зале делегатам VIII съезда Советов, членам МК партии, беспартийным работницам Красной Пресни и во Введенском народном доме; с него были сняты четыре копии. Ленин распорядился снять еще двенадцать фильмов.

На очередном докладе Классона, посланном из Берлина, появляется грозная резолюция Ленина, адресованная Радченко:
«Обратите сугубое внимание и дайте мне отклик немедленно: когда Вы дадите окончательное формальное заключение? Надо спешить, чтобы успеть ответить до отъезда Классона из Германии».

Классону — на письме Кржижановского Ленин приписал:
«Прошу ответа немедленно и не позже 21. IV. Ленин».

В начале мая Классон получил письмо Ленина. Там было сказано:
«Немного виноваты и Вы в том, что упущен 1921-й год Смотрите, не пропустите 1922-го. Почему Вы в Германии не дали премии 10—50 тыс. руб. золотом за изобретение способа обезвоживания? Ведь мы до Вашего отъезда говорили об этом! Потому ли, что не было денег (надо заранее внести в СТО)? Или потому, что на премии такого рода надо очень много? Сколько? Или по иной причине? Нельзя ли теперь нотариально в Германии и в Канаде и в Америке обещать такие и подобные премии?»

Классон пытался оправдаться промахами торгового представителя В. Старкова. Ленин, не приняв извинений, сердито написал:
«Почему и он и Вы только «плакались», а не предложили точных изменений: пусть-де СНК (или НКВТ или кто иной) постановит так-то?»
Радченко же было указано:
«Не придирайтесь к Гидроторфу. Это дело законом признано имеющим исключительную важность. Закон этот Главторф обязан проводить не за страх, а за совесть.
Изобретение великое. С изобретателями даже если немного капризничают, над уметь вести дело. А я не вижу пока каприза».

Конец доклада Классона, где тот пишет, что дело не в отдельных людях, а системе, Ленин решительно перечеркнул. Он не терпел пустых слов.
И только когда обрадованные возможностью спихнуть ответственность некоторые деятели стали приносить на подпись председателю правительства разные технические протоколы, Ленин возмутился и написал Горбунову:
«Я очень боюсь неправильности в этом деле: как я могу подписывать технически выводы?»

ДОВЕРИЕ
Историки любят описывать только удачные изобретения, и тогда правда на стороне изобретателя, а его противники оказываются достойными всякого осуждения. Но неудачных изобретений было гораздо больше — просто они забыты. Мы не имеем права всегда обвинять хозяйственника, который помнит о возможности неудачи и пострадает при ней не меньше изобретателя. Прокурор и защитник равно необходимы для справедливого суда.

В постановлении 30 октября решать судьбу «Гидроторфа» было поручено комиссий из пяти человек: два изобретателя — Классон и Кирпичников; два представителя «Главторфа» — Радченко и Меньшиков, а председателем комиссии, так сказать, судьей в споре двух ее половин — Герман Красин.

Когда надо было посылать в Германии заказывать машины, Классон написал Ленину, что он хотел бы послать Кирпичиникова, но «Главторф» намечает «нескольких чиновников», которые ничего в машинах ни понимают. Ленин отчеркнул это место и на полях написал: «Мнение Радченко?»

В ответ Радченко указал на политическую ненадежность изобретателей: они могут не вернуться. Ленин отвечал ему:
«Я вполне понимаю, что Вам больно видеть, как несоветские люди — даже может быть, частью враги советской власти — использовали свое изобретение в целях наживы. Очень верю Вам, что таков Кирпичников. Конечно, и Классон не сторонник наш. |
Но в том-то и суть, что, как ни законно ваше чувство возмущения, надо не сделав ошибки, не поддаться ему. Изобретатели - чужие люди, но мы должны использовать их. Лучше дать им перехватить, нажить, цапнуть — но двинуть и для нас дело, имеющее исключительную важность для РСФСР».

И дальше Ленин предлагает послать все-таки Кирпичмикова, а при нем «комиссаров своего рода», утвердить ему задание, создать за границей особый закупочный, центр, а также предложить иностранцам премии за метод обезвоживания и за лучшие образцы машин.

23 декабря, выступая на IX съезде Советов, Ленин снова подчеркнул важность работ по «Гидроторфу»:
«В области торфа у вас богатства необъятные, как ни в одной стране в мире. Но, гигантские трудности были и отчасти остаются и сейчас в том отношении, что эта работа, вообще тяжелая, страшно тяжела была именно в России. Изобретение гидравлического способа добычи торфа, над чем работали в Главторфе тт. Радченко, Меньшиков и Морозов, облегчает эту работу. В этом отношении достигнут успех громадный. В 1921 году работали всего два торфососа — аппараты для гидравлического добывания торфа, избавляющие рабочих от каторжного труда, который до сих пор связан с добычей торфа. Теперь заказано в Германии и обеспечено к 1922 году 20 аппаратов. Содружество с передовой европейской страной началось. И перед нами сейчас открывается возможность развития этого дела, мимо которого пройти невозможно».

Классон и его помощник оказались более честными, чем думал о них Радченко. Машины были закуплены. И еще в феврале 1922 года после доклада Классона о том, что денег уже нет и помощи от «Главторфа» нет тоже, и надо отделиться, Ленин предложил ассигновать 800 миллиардов дензнаками, от главка не отделять, но дать автономию внутри главка: «Определить ее точно, письменно, закрепить через СТО», а виновных в забвении «ударности» работ «Гидроторфа» отдать под суд.

Виновными оказались довольно важные лица, и в конце февраля Ленин разразился двумя гневными письмами председателю ВСНХ Цюрупе. Первым он объявлял выговор «за неисполнение служебного долга и за проявленный бюрократизм» по делу о гидроторфе в Главном топливном управлении (ГУТ) Пятакову, Морозову, а в своем секретариате Заксу и Горбунову — за неисполнение постановления СНК.

«Если Пятаков не знал его,— писал Ленин,— надо посадить под арест тех многочисленных спецов Гут-а и чинодралов, кои обязаны знать, справиться и напомнить Пятакову. Не сажать таких мерзавцев под арест — значит поощрять бюрократизм, который нас душит... Сознательные революционеры должны бы кроме исполнения своего служебного долга подумать об экономических причинах, кои заставили СНК признать «Гидроторф» имеющим чрезвычайно важное государственное значение». Отдельно Цюрупе Ленин писал: «Очень прошу спешно налечь изо всех сил, ударить виновных еще раз побольней и добиться... исполнения тотчас. Дать Гидроторфу, если не 100%, то 90%».

6 марта Совнарком из своих запасов выделил Классону 1800 тысяч золотых рублей. Это была большая, крайняя жертва. Накануне Ленин направил письмо «Товарищам, работающим в Гидроторфе» — дружеское, но суровое:
«Благодаря моей помощи Вы теперь получили то, что необходимо для Ваших работ. При всей нашей бедности и убожестве, вам сверх ранее выданных сумм ассигнованы еще крупные суммы.

Строжайше озаботиться: 1) чтобы не сделать чего-мибудь зря, 2) чтобы не размахнуться больше, чем это позволяют отпущенные средства, 3) чтобы опыты, вами произведенные, получили максимальную степень доказательности и дали бы окончательные ответы о практической и хозяйственной пригодности нового способа добывания торфа, 4) обратить сугубое внимание на то, чтобы велась отчетность об израсходовании отпущенных вам сумм.
Отчетность должна быть поставлена так, чтобы можно было судить о стоимости добываемого торфа»

Классон распорядился вывесить это письмо во всех кабинетах и лабораториях со своей припиской: «Нам очень много дано и поэтому с нас спросится».

А 22 марта 1922 года Совет труда и обороны распорядился распустить совет Г. Красина, надзирающий за «Гидроторфом», выделить группу Классона нз системы «Главторфа» и передать ей в подчинение один из московских машиностроительных заводов — «Русскую машину». Опыты были признаны законченными, изобретение — внедренным.

«ДЕЛО АРХИВАЖНОЕ»
— А не кажется ли вам, дорогой Роберт Эдуардович,— сказал однажды Кирпичников,— что мы с самого начала не туда пошли? Мы действительно открыли золотую жилу — горную гидротехнику, но вышли к ней с самой неудачной стороны. Почему нас занесло на торф — эту окаянную труху, которая впитывает воду, как верблюд после перехода через пустыню? Начали бы мы с угля или золота... Или хотя бы с навоза, как Геракл, чистивший Авгиевы конюшни.

Действительно, едва начались опыты на Богородском поле, горные инженеры очень увлеклись водой. В Донецком бассейне инженер Кучер спустил гидромонитор в шахту. Перспектива шахты без людей, в которой вода или едкий раствор вымывает жилу, и только наверху чавкают насосы, была ослепительна.

Александр Васильевич Винтер разрабатывал проекты плотины через Днепр, которую он также собирался намывать землесосами. Началась подготовка к добыче озокерита на озере Челекен. А торф по-прежнему выпускался повышенной влажности, и хотя Радченко пока помалкивал об этом, чувствовалось, что готовится сокрушительная ревизия...

— А все потому,— продолжал Кирпичников,— что вы, уважаемый, не отнеслись достаточно внимательно к крайне своеобразным особенностям переходного времени. И вам придется давать отчет об этом в ГПУ как об экономической диверсии.
— Нет, Вася,— сказал Классон,— я чувствую, что умру тут, на этих траншеях, а не в домзаке.
— Не свалить ли нам все на сотрудников «Главторфа», поскольку они так рвутся к соавторству? — засмеялся Кирпичников — Представляете: Меньшиков и Морозов с бумагами в руках доказывают, что они никакого отношения к утопии Классона не имели, всегда были против...
— А Ленин? — спросил Классон.— Он нам поверил. Мне даже иногда казалось, что он нарочно отрезает нам всякие пути к отступлению. И он прав. Раз торф нужен — он должен быть. Чудо должно свершиться.

Чудо пришло в виде скромного профессора химии Г. Л. Стадникова. Как полагается волшебнику, профессор принес две колбы. В одной был разболтанный в воде торф, в другой — желтоватая жидкость. Изящным жестом он слил растворы, и вода отделилась от торфа. Сама. Сразу. Торф выпал на дно порошком.

Жидкостью оказался слабый раствор окиси железа, который вызывал коагуляцию. Через некоторое время другой химик — Н. Н. Гаврилов разработал технологию производства дешевой окиси железа в заводских масштабах из бросового лома.

Классон написал о чуде Ленину. «Что-то не верится».— пометил Ленин на письме и ответил очень осторожно:
«Если сообщаемое Вами известие о том, что вопрос об обезвоживании торфа заводским путем Вами разрешен, совершенно бесспорно, вполне соответствует действительности, то оно имеет громадную важность. Необходимо немедленно произвести проверку или техническую экспертизу и тогда решить вопрос об ассигновании

Вам просимого продовольствия и иностранной валюты». Он предложил создать комиссию с участием Радченко, представителей Госплана, Красина и Сокольникова. А когда и комиссия поверила в чудеса химии, Ленин написал на ее докладе резолюцию, адресованную секретарю Горбунову:
«Дело архиважное. Поручаю Вам следить за исполнением и докладывать мне 2 раза в месяц».

Весь многолетний опыт (и мытарства) гидроторфа Классон и Кирпичников решили изложить в большой книге. Когда принесли из типографии первые экземпляры книги. Классом один из них послал Ленину.
Но Ленин не видел этой книги. Он был болен. А в январе 1924 года его не стало.
В конце 1924 года и весь 1925 год из-за границы стали поступать изукрашенные гербами иностранные патенты на имя Классона и Кирпичникова.

11 февраля 1926 года на заседании президиума ВСНХ снова слушали Классона. У него с утра был сердечный приступ, но послать было некого. Винтер занимался проектом Днепрогэса, Кирпичников уехал в Нижний Новгород, на Чернораменские поля, где закладывались новые траншеи гидроторфа.

Роберт Эдуардович разложил карту — тут были нанесены поля под Богородском, и под Сормовом и новые разработки вблизи Твери. Но внезапно гул зала ушел куда-то далеко, Классон привстал — и упал от резкой боли в сердце прямо на стол, с размаху — туда, где чернели тонкими пунктирами поделенные на клетки богородские поля.

Три дня спустя его хоронили рабочие Московской городской электростанции — аккумуляторщики и монтеры, кочегары и механики. С кладбища Ново-Девичьего монастыря все вернулись в клуб, на Раушскую набережную.

На крошечную сцену медленно вышла седая, быстро постаревшая женщина в черном платье — Надежда Константиновна Крупская.
Она говорила тихо, медленно, припоминая далекие дни холодного Санкт-Петербурга, и белые ночи, и молодого студента Техноложки, который открывал ей цель и смысл жизни, переводя с листа немецкие строки, написанные Карлом Марксом. Он был честен и добр, самоуверен и настойчив, он мог ошибаться, но не умел подличать — никогда, ни ради каких благ.

ПОСЛЕДНИЕ СПРАВКИ
В 1920 году, когда Желябужский снимал свою ленту, гидравлическим способом было добыто 350 тысяч пудов торфа. В 1922 году этим способом добывали уже почти три миллиона пудов, а к началу сороковых годов гидроторф стал самым распространенным способом разработки торфяных болот.

Народное хозяйство страны социализма долго опиралось в своем топливном балансе на торф и на изобретение Классона. Появились новые мощные машины на гусеничном ходу, целые комбайны, даже плавучие.

Впоследствии, когда были открыты мощные новые месторождения нефти, газа и угля, роль торфа в энергетике СССР резко сократилась.

Но гидромеханизация укрепила и расширила свои позиции в других областях. Растет количество гидрошахт. Созданы мощные гидропушки для открытых и закрытых выработок. Идеи Классона, обогащенные опытом новейшей науки и техники, торжествуют.

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ И РАЦИОНАЛИЗАТОР № 1—1969