От Алекс Антонов Ответить на сообщение
К Дмитрий Козырев Ответить по почте
Дата 08.12.2004 14:43:15 Найти в дереве
Рубрики WWII; Фортификация; Версия для печати

Re: Как раз...

>> Поищи картинку на которой оборонительная позиция выглядит как три ряда выкопанных "в шахматном порядке" индивидуальных стрелковых ячеек. Я такую картинку видел, но привести ее тебе к сожалению не могу.
>
>Ну вот видишь - а я могу. Могу например процитировать из Карбышева порядок оборудования опорного пункта роты, который отличается от того что ты пишешь.

Картинку привести можешь, а вот к примеру объяснить с чем были связаны "неоправданные потери в командирах, пытавшихся связаться с каждой ячейкой" в случае ячеек связанных траншеей обьяснить не можешь. А я могу. Неоправданные потери были связанны с беготней этих командиров между индивидуальными ячейками не связанными траншеей. Могу даже привести пример такой беготни:

http://militera.lib.ru/prose/russian/bek/16.html

"...По звукам пальбы, по плотности немецкого огня я понял: атака будет. Будет сегодня. Где-то тут, неподалеку. Он не окончится так, одной пальбой, последний час боевого дня.

Словно вымещая злобу, немцы всеми калибрами хлестали по переднему краю. Часть снарядов, сверля с шелестом воздух, пролетела туда, где на закрытых позициях, в блиндажах, стояли наши орудия. Другие падали вблизи. Средь поля черные взбросы появлялись реже, чем днем. Они придвинулись к береговому гребню, где в скатах были прорезаны незаметные колодцы. Судя по перемещению огня, противник распознал нашу скрытую оборонительную линию. Ее, видимо, выдало движение связных и командиров.

Сжавшись на ступеньке узкого ходка, я посматривал на взметы. Стало холодно: я был без шинели, в стеганой ватной телогрейке, стянутой поясным ремнем.

Может быть, не стоит идти туда, в окопы? Едва задав этот вопрос, я понял, что боюсь. Казалось, тысяча когтей вцепилась в телогрейку, казалось, тысяча пудов держит меня в траншее. Я рванулся из когтей, оторвался от тысячи пудов — и бегом, бегом на берег.

Летя верхом через поле и потом, на колокольне, в те накаленные минуты я не замечал снарядов, а тут... Попробуйте пробегите когда-нибудь сорок-пятьдесят шагов под сосредоточенным огнем, когда с одного бока вас шибанет горячим воздухом, вы на ходу отшатнетесь и вдруг снова шарахнетесь, когда с другой стороны взметнется белое пламя. Попробуйте, потом вам, может быть, удастся это описать. Мне же разрешите сказать кратко: через десять шагов у меня была мокрая спина.

Но в окоп я вошел как командир.

— Здравствуй, боец!

— Здравствуйте, товарищ комбат!

О, как там было уютно после вольного света — в темноватом погребе, накрытом тяжелыми бревнами. Это был окоп для одного бойца, так называемая одиночная стрелковая ячейка.

Я до сих пор помню лицо этого бойца, помню фамилию. Запишите: Сударушкин, русский солдат, крестьянин, колхозник из-под Алма-Аты. Он был бледноват и серьезен; шапка с красноармейской звездой немного съехала набок. Почти восемь часов он слушал удары, от которых содрогается и отваливается от стенок земля. Весь день, глядя сквозь амбразуру на реку и на тот берег, он сидит и стоит здесь один, наедине с собой.

Я взглянул в амбразуру — обзор был широк; открытая полоса на том берегу, застланная чистым снегом, была отчетливо видна. Что сказать бойцу? Тут все ясно: покажутся, надо целиться и убивать. Если мы не убьем их, они убьют нас. В амбразуре, выходя наружу штыком, лежала готовая к стрельбе винтовка. При сотрясении на нее падали мерзлые крупинки, некоторые прилипли к смазке.

Я строго спросил:

— Сударушкин, почему грязная винтовка?

— Виноват... Сейчас, товарищ комбат, протру... Сейчас будет в аккурате.

Он с готовностью полез в карман за нехитрым солдатским припасом... Ему было приятно, что и в эту минуту я подтягиваю его, как подтягивал всегда; у него прибавилось силы, душа стала спокойнее под твердой рукой командира. Снимая ветошью пыль с затвора, он посматривал на меня, будто прося: "Еще подкрути, найди еще непорядок, побудь!"

Эх, Сударушкин, знать бы тебе, как хотелось побыть, как хотелось не выскакивать туда, где черт знает что валится с неба! Опять вцепились когти, опять были привязаны пуды к ногам. Я сам искал непорядка, чтобы не уходить еще минуту. Но все у тебя, Сударушкин, было в аккурате, даже патроны лежали не на земляном полу, а в развязанном вещевом мешке. Я посмотрел вокруг, посмотрел вверх. До чего были приятны неободранные, с грубо обрубленными сучьями, еловые стволы над головой. Сударушкин взглянул туда же, и мы оба улыбнулись: оба вспомнили, как я расшвыривал хлипкие накаты, как заставлял волочить тяжелые бревна, прикрикивая на ворчавших.

Сударушкин спросил:

— Как, товарищ комбат, полезут они нынче?

Я сам бы, Сударушкин, у кого-нибудь это же спросил. Но твердо ответил:

— Да. Сегодня испробуем на них винтовки.

С бойцом нечего играть в прятки. С ним не надо вздыхать: "Может быть, как-нибудь пронесет..." Он на войне; он должен знать, что пришел туда, где убивают, пришел, чтобы убить врага.

— Поправь шапку, — сказал я. — Смотри зорче... Сегодня поналожим их у этой речки.

И, опять внутренне рванувшись, выдравшись из вцепившихся когтей, вышел из окопа.

Но заметьте: теперь это далось легче.

И заметьте еще одно: командиру батальона совершенно не к чему под артиллерийским обстрелом бегать по окопам. Для него это ненужная, никчемная игра со смертью. Но в первом бою, думалось мне, комбат может себе это позволить. Бойцы потом будут говорить: "Наш командир не трус; он под снарядами, когда и по малой нужде страшно высунуться, приходил к нам".

Достаточно, думалось, одного раза; это запомнят все, и солдат будет тебе верить. Это великое дело на войне. Можешь ли ты, командир, перед своей совестью сказать: я верю в своих бойцов? Да, можешь, если тебе самому верит боец!

Должен рассказать один эпизод, который слегка поразил меня, когда я пробегал по ячейкам. Несусь и вдруг вижу: кто-то выскочил из-под земли и, согнувшись, помчался во весь дух навстречу. Что такое? Что за дурак (к себе, конечно, я сие не относил), что за дурак бегает под таким огнем по переднему краю? Ба, Толстунов... О нем, кажется, я еще не упоминал..."

Как видишь ячейки (ячейка описана подробно) оборудованы более чем капитальна, а траншеи связывающих их друг с другом нет, приходится под огнем "выскакивать из под земли" и бегать поверху.

>Поэтому давай же подождем пока ты вспомнишь - где именно видел, к каому времени относиться в каком контексте и т.п.

Видел как типовой образец оборудования оборонительной позиции стрелкового взвода по предвоенным представлениям.
Видел в журнале "Воин" или что то типа того тысяча девятсот девяносто лохматого года.

>> Именно такая "ячеечная система" не оправдала себя в боях 41-го, а не система из примкнутых/вынесенных стрелковых ячеек соединенных траншеей.

>Как всегда - уверено и безаппеляционно :)

Если ты найдешь обьяснение неоправданным потерям командиров пытающихся "связаться с каждой ячейкой" в траншее с вынесенными или примкнутыми стрелковыми ячейками то я конечно поубавлю этой самой "безапеляционности" на счет той ячеечной системы обороны которая широко применялась в начале Войны и неоправданности которой писал Рокоссовский в своих воспоминаниях.

>Надо еще и помнить о том, что оборудование позиции требует нормочасов и материалов и начинается с отрывки именно индивидуальных окопов (сначала для стрельбы лежа потом с колена, потом стоя )

Вот я тебе из Бека привел, стрелковая ячейка превращена "в темноватый погреб, накрытый тяжелыми бревнами" с амбразурой (это интересно сколько нормочасов и материалов?), а бегать к ней приходится по открытой местности, бо траншеи к ней нет, как впрочем и к остальным ячейкам ("пробегал по ячейкам... кто-то выскочил из-под земли и, согнувшись, помчался во весь дух навстречу... Я заглянул еще в два-три окопа, где только что побывал Толстунов. Да, бойцы были там спокойнее, веселей."

>Если в этот момент атакует противнки - то да система обороны будет состоять из индивидуальных окопов - но это недостаток времени а не системы.

Посмотри описание у Бека. Ячейки перекрыты тяжелыми бревнами, а траншей между ними нет.