А вот хороший текст про типичную фигуру оперработника
Человек и закон
Из повести "Сделано из отходов"
(А.Кивинов)
Сращивание преступного элемента с властными структурами района происходило в бывшей пирожковой «Колобок», где ныне размещались лечебная сауна, небольшой конференц-бар,несколько номеров люкс и, конечно, бильярд.
Со стороны преступного мира на сращивании присутствовал авторитет районного значения, упитанный и лысоватый мордоворот под псевдонимом Брандспойт, в миру — Виктор Павлович Угрюмов, коммерческий директор фирмы, названия которой не знал никто, в том числе и сам Виктор Павлович.
Со стороны властей прибыл скоррумпированный начальник территориального отдела милиции, подполковник Листопад Герман Андреевич.
Протокол встречи вел кадровик Выпрямитель, записывая разговоры на магнитофон в кладовой.
От прессы не присутствовал никто, событие было рядовым.
В текущую секунду сращивание переместилось из сауны в конференц-бар, за круглый мраморный столик, накрытый искусным кулинаром-самоучкой из числа братвы. Пар клубами поднимался над раскрасневшимися телесами, пузырьки играли в специальных пивных кружках, молодые массажистки в люкс-кабинках поправляли макияж, ожидая своего часа.
Вопросы на повестке дня стояли довольно традиционные, но с ними покончили еще в сауне, а сейчас занимались проблемами из пункта «Разное».
Брандспойт отпил пивка и смахнул с губ пену.
— Вот еще, чуть не забыл, Герман Андреевич. Мне бы ребят твоих пяток, не больше. Девочек поохранять. Ну, чтобы в форме, с оружием. А то полиция нравов последнее время немного душит, а дурни-охранники сразу пасуют. Оплату гарантируем, ребят не обидим.
— Вопросов никаких. На всякий случай пришли письмо на мое имя. Так и так, для охраны мероприятия прошу выделить сотрудников в количестве пяти штук. У нас сейчас борьба с коррупцией, только свист стоит от слетающих фуражек.
— Конечно. Завтра же направлю. А деньги? Переводить на счет?
— Грешно смеяться над язвами общества, Виктор Павлович.
— Хорошее пиво,— пропустив замечание мимо ушей, вновь приложился к кружке Угрюмов.
— Угощайся, Герман Андреевич. Листопад отведал холодного напитка. — Нас квартирные кражи замучили. По пять в день. Раскрываемость ни к черту. Не твои беспредельничают?
— Что ты, Герман Андреевич. Этот бизнес нерентабелен. Гопота или урки бомбят. Пьянь засиженная, не могут нормальным делом заняться, вот и издеваются над налогоплательщиками. Я скажу своим пацанам, они быстро разыщут, и безобразия прекратятся.
— Только Бога ради, не на нашей территории. А еще лучше явочки с повинной с них поиметь да в отдел привезти.
— Ну ладно,— добродушно согласился Брандспойт. — Нам без разницы. Но тогда и ты своих уйми. Что там у тебя за опер такой — Стрельцов? Пацаны жалуются — прохода нет. Натуральный обморозок с «ксивой», можно сказать. Про все «стрелки» знает, на задержаниях сразу в морду лупит. Ну, скажи «руки вверх», пацаны на рожон не полезут, но в морду-то зачем? А на днях что учинил, слышал? Мои орлы в кабаке немного перебрали, погорячились. Мужику табло расквасили да «лопатник» забрали. Ну и попались — мозгов-то... Мы с мужиком поговорили, объяснили все по жизни, чтобы не вздумал опознать. Так этот ваш беспредельщик знаешь что придумал? Он на опознании двух негров посадил и пацана нашего! Тут даже слепой опознает. И в «Кресты» пацана за сраный «лопатник»! Угомони, прошу. Под операцию «Чистые руки» подведи или просто уволь.
— Попробуем. Стрельцов, если честно, мне пока нужен. Он хоть и обмороженный, а все «мокрухи» на территории поднял. Но угомонить угомоню, постараюсь.
— И стукачков его среди наших хорошо бы заприметить. Чтобы лишнего чего не пронюхал. — С этим сложнее. В информационный центр он гонит сплошную липу, а стукачков своих нигде не светит. По слухам, он на связи держит только баб. А твои бараны при бабах трепятся без стеснения. Брандспойт бросил в рот пару хрустящих чипсов, разжевал и запил пивом. — Шары погоняем? — Опять на щелбаны?
— Так на деньги только пацаны бестолковые играют. Кий ударил по шару. — Плохо разбил, Герман Андреевич, не обессудь. Оп-ля! Шар затрепыхал в лузе. — Тут ваш ОБЭП накрыл пару наших точек по сбыту левых кукол «Барби». Товар расходился весьма неплохо. Читал, наверное, в газетах. «Барби-алкоголичка»,«Барби-на-игле», «Беременная Барби». Нельзя узнать, что там в перспективе? Может, спустят на тормозах? Оп-ля! Два — ноль. — Сделаю.
— А как насчет операций? Ничего не предвидится? Оп-ля! Три — ноль.
— С первого на три дня объявлен «Гастролер», а с пятого — «Допинг».
— Понятно. Кстати! Водочку вы третьего дня с производства сняли, а цех опечатали. Нельзя ли все же пустить в реализацию продукт? Эх... Промазал. Прошу. Ноль — три.
— Увы, Виктор Палыч, слишком поздно. Он уже реализован. Оп-ля! Вынимайте. Один — три.
— Тяжелый шар, но попробую... Как думаешь, Виктор Палыч, проскочит от борта? — Попробуй.
— К слову сказать... Пришла директива произвести ремонт отдела под евростандарт. Могу телеграмму принести, если не веришь. Слово офицера! А за чей счет, почему-то не сказано. Не сделаешь ремонт — выгонят к чертям на пенсию. Обидно. Я прикинул на глазок, в лимончиков тридцать-сорок уложимся. Ну-ка... Оп-ля! Два — три.
— Думаю, проблемы нет. Завтра же подберем спонсоров.
— Ну и прекрасно. А то не хотелось бы на пенсию. — Да кому ж охота? — Ох, какой шарик! Картинка! — А может, прервемся на время? А то войдешь в азарт. Бильярд спешки не терпит. У нас остался всего час, тут строгий график, в двадцать два приедут коммерсанты. Париться. А мы еще с массажем не закончили. У меня последнее время поясница побаливает. У тебя не шалит? — Шалит.
Герман Андреевич воткнул кий в подставочку и вернулся к столу. Взял запечатанную бутылку аперитива, два хрустальных фужера и, поправив простынь на том месте, где когда-то была талия, пошлепал босыми ногами в номер люкс.
— Запомни, Рома, старик Холме был двести раз прав — женскую логику понять невозможно, что бы кто ни говорил. Но в этом и заключается вся прелесть наших с ними взаимоотношений. Не верь мужикам, которые кричат, что знают бабью психологию и могут просчитать ее на деять ходов вперед. Видел я таких психологов. Прижмут, оближут, завалят в койку и считают, что все, они знатоки женской души. Нет, друг мой, женскую душу не разложит по формулам ни один психолог. Но я вот что скажу — женщин надо любить. Они этого заслуживают.
Закончив столь изысканный для милицейских стен монолог, Шурик Стрельцов по привычке взгромоздил ноги на стол и сложил руки на животе.
— Почему же? — возразил его молодой коллега. — Я тут чисто по психологии одну краcавицу колонул. Прямо по Фрейду.
- Да ну?
Да-а.
Эта белокурая Жазильподпоила случайного мужичка и утащила его вещички из квартирки. Но мужичок пару дней спустя ее на улице зацепил, и в полицию. А я дежурил как раз. Пригласил даму в кабинет объясниться. Она же, подлая, доброго моего к ней расположения не оценила — ногу на ногу, сигаретку в челюсть и давай ресницами хлопать: «Знать ничего не знаю, какие-такие вещи, мужик сам все пропил, а на меня поклеп обидный возводит».И стоит на своем, как Жанна д'Арк перед инквизицией. Хоть испанский сапожок примеряй. Тогда я очень тонко, можно сказать, изящно спрашиваю: «А что, Леля, вещички сами уйти не могли, у них ведь ножек-то нет?» Она соглашается — конечно, не могли. А я еще тоньше: «Но получается, что есть у вещей ножки, верно? Убежали вещички-то. Вот кепочку мою видишь на столе? Есть у нее ножки?»
Леля сигаретку притушила и на вопрос отвечает: «Странное вы что-то говорите, товарищ командир. Нет у вашей кепки никаких ножек». — «А ты внимательно, внимательно приглядись, нагнись пониже, может, и увидишь». Она нагибается, и тут я ей по шее, по шее, по шее!!! И потом ногами, ногами!.. Моментально все вспомнила. Так что женскую психологию можно понять. Еще как.
Фу-у... Любопытная интертрепация, немножко даже неожиданная. Откуда-то сбоку.
— Сам ведь говорил, что нестандартный подход — ключ к раскрытию любой тайны.
Затрещала местная связь.
— Стрельцов, к начальнику!
Шурик убрал ноги со стола: —
Глистопад вызывает. Обзываться будет, противный. Не люблю.
Начальник в новой, с иголочки форме, сшитой в ателье по случаю досрочных звездочек на погонах, смотрелся эффектно и внушительно. Одну из стен широкого кабинета украшал российский флаг, символ патриотизма и любви к Родине, вторую — актуальная цитата: «Наша цель — доверие людей».
— Присаживайся, — шеф кивнул на ряд стульев, стоящих вдоль стены.Раскрыл ярко-красную именную папку, достал мятый листок и принялся декламировать вслух:
— «Начальнику Главного управления внутренних дел. Заявление. Уважаемый товарищ генерал. Вынуждена вторично обратиться к вам со своей болью.Месяц назад я была у вас на приеме по поводу старинного дивана. В двухсловах напомню. Я одинокая женщина, владею по наследству старинным антикварным диваном ручной работы конца прошлого века. В силу объективных причин (время, древесные насекомые и прочее) диван стал требовать немедленной реставрации.Я обращалась в специализированные организации, но везде за работу хотели очень больший? деньги, которых у меня нет и быть не может в связи с тяжелыми жизненными обстоятельствами: одной ногой я стою на бирже, другой — за чертой бедности. Отчаявшись, я записалась к вам на прием и изложила свою проблему. Вы обещали помочь.
20 июля этого года я вымылась в ванной и прилегла на диван остыть и просохнуть, но вдруг с ужасом почувствовала, что ко мне в дверь бешено стучится мужской голос. Я выскочила без тапок, заколотая одной булавкой на голое тело, и открыла замок. В квартиру, пугая меня ехидной улыбкой, зашел человек в гражданском, который представился оперуполномоченным Стрельцовым и заявил, что он по поводу дивана.Я, сославшись на ваше обещание, предложила ему починить диван, а заодно поправить карниз. Однако Стрельцов не только не выполнил мою законную просьбу, а наоборот, повел себя позорящим милицию образом. Диван он обозвал (дословно) приютом для бездомных клопов, меня — инвалидом умственного Труда, а моего кота — терминатором и пригрозил в случае повторного заявления отправить меня на какую-то пряжку*.Я была потрясена услышанным. Случай исключительный, из семидесяти квартир в моем доме только у меня нет металлической двери, мужа, любовника, денег и хамства. Я окаменела от такой катастрофы. После этого о каком доверии к милиции может идти речь? К кому нам,простым людям, еще обращаться? К Саддаму Хуссейну? Разве с таким отношением к делу мы покончим с преступностью? Сколько мы будем выслушивать от сухих и бездушных Стрельцовых отговорки: „Мне больше делать не хрен" (дословно).Поэтому я требую незамедлительно вернуться к рассмотрению моего вопроса о починке дивана, а Стрельцова — наказать, как недостойного носить форму и пистолет. С уважением. Битумная Варвара Алексеевна».Герман Андреевич снял очки, положил листок на офисный стол из карельской березы и коротко спросил:
- Ну?
— Что ну? — так же коротко переспросил Шурик.
— Ты что, свихнулся? Ты что творишь? Благодари Бога, что бумажка этой сумасшедшей попала ко мне, а не в Главк. Спасибо скажи мужикам из оргинспекторского, которые ее штамповать не стали, а сюда спустили накоротке.
— Кого штамповать не стали?
— Покривляйся, покривляйся, орелик. Сейчас бы бегал с обходным листом. А о других ты подумал? Вляпаешься один, а по шарам получат все. Так я спрашиваю — что было бы, если бы бумажка наверх попала?
— Да ничего. Предложили бы обеспечить Битумную железной дверью, мужем, любовником, деньгами и хамством.
— Хватит, Стрельцов, угомонись, пока я тебя не угомонил.
— А чего хватит-то? Ни фига ж себе! Я диванно-ремонтных школ не кончал. Карниз, так и быть, прибил на место, а клоповники чинить, не жалея крови, а то и самой жизни, присягу не давал. Этой полоумной и шурупы поменяй, и обивку, и стенки отполируй.
— Я все понимаю. Но, наверное, можно было разобраться без повторных заяв? Зачем диван приютом обозвал? А кот-терминатор при чем здесь?
— Диван — приют и есть, не дай Бог на такой девчонку пригласить, так на нем и останешься с переломанными ногами, а кот, блин, мне новые ботинки расцарапал. Что мне теперь — молоком его поить за это? Значит, психопатка эта опять жалобу накатала? Я ей позвоню сегодня, головушку полечу.
— Позвонишь, позвонишь. И вежливо попросишь прощения. Вежливо, Стрельцов, понял? А потом сходишь и починишь диван.
— А прокладки ей не поменять? — вскочил Шурик.
— Может, еще песенку спеть на ночь? Я запросто. Сбацаю под Вову Преснякова. «А за окном бушует месяц май!»
Ну-ка, сядь на место! Что хочешь, то и делай! Только чтобы жалоб от Битумной больше не было. И учти следующее. Последнее время мне твое отношение к гражданам очень не нравится. Слишком много нареканий. Расслабился, милый. Думаешь, раз много раскрываешь, то все позволено? Так вот запомни, еще одна жалоба — вылетишь к чертовой матери. Заявление Битумной останется у меня, в случае чего я лично ему ход дам. А теперь принеси-ка свои материалы, посмотрим, как ты раскрываешь.
— Я не раскрываю, я диваны чиню.
Шурик обиженно повернулся к двери. — Будешь и диваны чинить, и преступления раскрывать. Уважение людей надо завоевывать не словами, а делом. И кстати, вот еще что, замечу, что с бандитами заигрываешь — пеняй на себя.
Шурик не ответил, звонко щелкнул каблуками и вышел из кабинета. «А за окном бушует месяц май...» Ох, мама...
--------------------------------------------------------------------------------
* Пряжка — психиатрическая больница на набережной реки Пряжки.
Из повести "Дублер"
(А.Кивинов)
— Вот это влип!!! По полной схеме. Как в классическом анекдоте про любовника и шкаф. Не, мужики, все ведь тип-топ было. Я ее, красавицу списанную, пять раз переспросил — точно муж уехал из города? «Точно, Витя, точно. Сама на поезд сажала». Витя и раскатал губу, расслабился. На шампанское разорился, на розочку. Пришел. Шампанским отсалютовал, огурчиком закусил и за дело. А чего в любовь играть, люди взрослые. Только, понимаешь, овладевать начал, звонок, блин! Ленка на цыпочках к двери и в глазок глядь. Да хоть бы музон вырубила. «То ли девочка, а то ли варенье». Возвращается сама не своя, лица на роже нет. Сюрприз. Муж! Ура!Такой душевной обиды, мужики, я не испытывал никогда. Очень пожалел, что я не Копперфилд. Махнул бы простынкой — и нет ничего: Ни шампанского, ни огурчиков, ни дыма сигаретного, ни койки, ни, главное, меня. ан не Копперфилд я! А муж, бестия, заподозрил неладное, барабанит в дверь кулаком.
«Открывай, — кричит, — корова! Лучше по-хорошему, знаю, что с мужиком сидишь!»
Ленка сопли пустила. «Все,— говорит,— убьет ведь, сердешный. У нас топор в прихожей острый, как бритва». Я — к балкону, да куда там — девятый этаж. Честно скажу, меньжа хватила, забегал по комнате, как вшивый по бане. И ствол как на грех не захватил, со стволом-то, дружком-приятелем железным, никакой муж не страшен — что.рогатый, что лысый.Но поздно горевать, надо выкручиваться из неприятности. А рогатый наш уже фомочку где-то раздобыл и к двери прикладывается, покрикивая всякие глупости типа: «Убью, чучело, зарежу, с балкона выкину!» Ну, понятно, что не «Сникерсом» угостить хочет, мог бы и не орать на всю лестницу. В общем, выручила мою ментовскую шкуру опять она, оперативная смекалка. Прикинул я, что дверь двойная, минут десять рогатый всяко провозится, быстренько к телефону шмыгнул и в дежурку звоню. «Брат Михалыч, выручай! Присылай срочненько машинку по такому-то адресу, тут деятель один двери снимает, не иначе квартирку обнести намеревается. Ручонки ему заломайте, в отдел отвезите и поместите в отдельный пятизвездочный номер. Где-нибудь так до утра. Только не тяните, подъезжайте быстрее, иначе беда. Я утром приду и непременно с ним разберусь».
Михалыч заныл, законник хренов, мол, не могу до утра, только на три часа право имею, для установления личности. Но я уговорил. «Если что, все на меня вали, можешь даже рапорт на содержание от моего имени нацарапать. Только скажи мужикам, чтобы кисель в подъезде не разводили, в детективов не играли — ручонки папику по-быстрому, по-тихому заломали, и в камеру». Все! Время полетело. Что самое сложное в нашей работе? Ждать и догонять. Именно так.Первую дверь душегуб сковырнул через пять минут после того, как я повесил трубку. А нашими и близко не пахнет. Пахнет переломом основания черепа. Моего, естественно, черепа. На моей же, блин, территории. Для наших молодцов на час опоздать все равно что совсем не опоздать. Группа быстрого реагирования, мать их за ногу...
Смотрю я на дверь и думаю о напрасно загубленной молодости и ужасной несправедливости. Можно подумать, этот, с рогами и фомкой, по бабам никогда не гулял, а в одни командировки ездил.
Но чу, услышало ухо родимый напев! Скрип подвески нашего коня я ни с чем не спутаю! Приехали, родненькие. Я к окну! Идут не спеша, вразвалочку, как с собачкой на прогулку. Быстрее же, неукротимые вы мои, товарищ ведь погибает.Успели. В тот момент, когда счастливый и гордый соперник наконец выбил дверь и в предвкушении скорой расправы красивым жестом вытер пот со лба, два не менее счастливых сержанта в предвкушении скорой премии красивым жестом обломали папику кайф и, возможно, опустили почки. Во всяком случае, упал он очень быстро, почти мгновенно, не успев ничего сказать напоследок. А говорить, в принципе, ничего и не требовалось. Все понятно — не фиг по чужим квартирам воровать.
Из подъезда рогацци сеньора вынесли в бессознательном состоянии, но, как того требует устав, в браслетах, погрузили в «радио-такси» и с Богом увезли. Я помахал им с балкона платочком, утер скупую слезу и вернулся к прерванному было мероприятию, перед этим поставив на место двери. И хотя чувство уверенности ненадолго покинуло меня, оттопырился я на славу, до утра.
Ну а с утречка, полный сил и энергии, я без опозданий прибыл на службу, ознакомился с происшествиями за прошедшие сутки и с ужасом из собственного рапорта узнал, что на моей территории завелись квартирные ворюги. Подумать только, на моей образцово-показательной территории! Кто ж там таков? Гневно открываю камеру, строго и бескомпромиссно смотрю в глаза пойманному с поличным субъекту и жестко спрашиваю: «Ну что, пугало огородное, сам все расскажешь, или третью степень устрашения применять?» Вот, мужики, я к чему это все вам рассказал — в любой ситуации твердо помните, что вы сотрудники милиции, что у вас на плечах погоны, что вы всегда должны быть готовы к выполнению служебного долга и соблюдению морального кодекса офицера. И еще. Копперфилд при всех его магических способностях и чудесах телевидения такой фокус вряд ли показал бы. Один взмах волшебной палочки — был человеком, стал тыквой. Сиди, зрей! Чудо? Чудо! Га-га-га...
Рассказчик загоготал и повернулся к слушателям спиной. Сидящие на заднем сиденье «Жигулей» Валера Любимов и Олег Степанов, оперы-приятели, переглянулись и неопределенно хмыкнули — вероятно, история, рассказанная их коллегой Витькой Караваевым, не вызвала у них столь бурного восторга.
— Слышь, Витек, мужика-то ты выпустил? — уточнил Олег.
Ко-неч-но,— прервав смех, ответил Караваев, — я ж не беспредельщик какой.
— А баба жива осталась?
— А чего ей будет? Я потом позвонил, спросил. Мы ж нигде не засветились вместе, конспирация — высший класс. Она, наоборот, чуть глаза ему не выцарапала — зачем, ненаглядный мой, двери ломал, не мог дождаться, когда я из ванной выйду? И какого пса ты из командировки вернулся? Одно меня, мужики, тревожит — какая курва муженьку про мой вояж напела?
— Про твои блядки-вояжи легенды слагают, Копперфилд. Болтай поменьше. Чего-то ты ожил. Прошло брюхо?
— Отпустило, тьфу-тьфу. Я замечать стал — как совещание, так у меня понос. Традиция. Организм протестует против совещаний.
Ага, а нам рапорта теперь писать — почему на полчаса опоздали. Имей в виду, я чистую правду выложу. Опоздали, потому что опер Караваев не моет рук, а потом заседает в рабочее время на «толчке». Чистыми руками надо работать, чистыми
— Кстати, про чистые руки,— усмехнулся Валера, — есть хохма посмешнее. В Главке, а точнее, в отделе собственной безопаности установили телефон доверия ,для граждан. Любой обиженный органами может позвонить и застучать обидчика. А наши любители чистых рук долго разбираться не будут, рапорт на стол и шагом марш на гражданку. Первые психи уже звонят. Ты бы, Витек, осадил со своими фокусами, нарвешься...
— Точно, точно, Каравай, — поддержал Степанов. Тут одного опера турнули за то, что задержанного черного сфотографировал для картотеки. Без согласия на то подозреваемого. Нарушение Конституции в чистом виде. Черный настучал, и честь труду, опер нынче арбузы продает на остановке.
— Да, времена... — вздохнул Караваев. — На бандюгая теперь и не посмотри косо, обидится еще, братишка. Я, пожалуй, запрусь в кабинете и буду пузо отращивать. А кражи пускай отдел безопасности раскрывает.
Валера запрокинул голову и закрыл глаза. Ночью он спал плохо, часов до трех, потом так и не смог заснуть. В результате — головная боль и желание куда-нибудь упасть. Сознание начало погружаться в туман, сон заглушал чувства и эмоции, мысли превращались в абракадабру. Валера пару раз клюнул носом, затем, не выдержав, уронил голову на стол и отключился...
Разбудили его звуки беготни в коридоре и громкие голоса. Валера протер глаза, тряхнул головой. Заскочил Каравай.
— Кончай дрыхнуть. Хватай «пушку» и вниз.
— Что такое?
— Чудик один в квартире заперся и по прохожим из винтаряфигачит. Уже двое раненых. Надо бы тормознуть хлопчика, пока он полрайона не перестрелял. Давай, не тяни, мы в «тачке».
— Когда дело не клеится и настроение на нуле, поможет тонизирующий кокаин «Брук-кокс». Один, кажется, дотонизировался.
— Вадик включил поворотник и, подрезав «Жигули», проскочил в левый ряд.
— Черт, отобрали мигалку, не езда, а мучение сплошное.На место происшествия летели на Дубовском «опеле», отделенческий «Жигуль» стоял на яме.
«Что бы вы без меня делали?»— выразился по этому поводу Вадик, завел движок, врубил вместо сирены магнитофон на всю катушку и устроил легкий слалом на трассе.
— Сделай потише! — не выдержал Каравай. — Вон дом, давай в рукав. Близко не подъезжай, попадет еще, урод.
Вадик спрятал машину за трансформаторной будкой, вне зоны обстрела. Оперы приехали одними из первых, их опередил лишь наряд вневедомственной охраны, получивший сообщение по рации. В их машине на сиденье лежала женщина — заряд картечи попал ей в ногу, охранники кое-как наложили жгут и вызвали «Скорую». Второй раненый лежал на траве, бедняге не повезло — ему зацепило бок.
Два сержанта охраны перекрывали дорогу во двор — иногда очень жестоко, не стесняясь в выражениях. Главное сейчас — оценить зону обстрела во избежание новых жертв. Спустя минуту, вслед за операми, появилась еще одна машина охраны. Наверняка к месту уже мчатся начальство, ГАИ и вообще все, кто находился поблизости от стрельбы.
Дом, откуда мужик вел огонь, был послевоенной постройки, трехэтажный, разукрашенный потрескавшейся лепниной и нелепым орнаментом. Перед домом располагались детская площадка с качелями и песочницей, круглая клумба с кустами. До ближайшего соседнего дома — метров пятьдесят, что совсем не здорово. Товарищу надоест искать мишени на улице, и он примется поливать по окнам. Слева и справа от дома пролегали асфальтовые дорожки, на которых в любую секунду могли появиться люди.
Грохнул очередной выстрел— по одной из дорожек шагал молодой парень. Метрах в трех от его ног взметнулся столб пыли. Парень пожал плечами и, развернувшись, двинулся в обратную сторону.Валера с Караваевым выглянули из-за будки. Товарищ пристроился на подоконнике третьего этажа, будто в тире. С той точки, где стояли оперы, был хорошо виден ствол ружья.Пара охранников, пригнувшись, бросились к месту, откуда вышел парень. Ствол в окне дернулся, плюнув пламенем, тройное эхо выстрела в очередной раз приласкало ухо. Заряд угодил в росший рядом с дорожкой куст шиповника, срезав несколько веток.
— Убойный отдел сегодня тоже «палок» нарубит, — душевно, по-доброму заметил Караваев. — Одно хорошо: либо приятель — любитель, либо на хорошем стакане. С такого расстояния и слепой попадет. Тем более по ментам. За счастье...
Вадик сложил руки рупором и проорал на весь двор:
— Слышь, пугало! Спать иди или стрелять научись! Тренируйся на кошках!
Абдулов вытащил из багажника два легких бронежилета и бросил на траву.
— Не поможет, — покачал головой Караваев. — Особенно если картечь в башку влетит.
— Пальнул он в девушку, пальнул в хорошую, по обстоятельствам, а не со зла... Во, участковый Бурденко по полям несется, словно лошадь Пржевальского. А жить-то хочется, как каждому из нас. Здорово, радость наша.Запыхавшийся толстяк-участковый снял фуражку и вытер лоб.
— Привет, сыскари. Как дела?
— Как упала, так и дала.
— Чего ждете-то?
— Когда патроны кончатся,— мило улыбнулся Караваев. — А ты так хочешь? Пожалуйста, мы не держим. Твоя, что ль, территория?
— Моя, черт!
— Ну, считай себя безработным. Что за чудик, знаешь? — Какая квартира-то?
— А вон дуло торчит, на третьем этаже. Иди уточни.
Бурденко высунулся из-за будки и прищурился.
— Михайлов Павел Сергеевич. Девятая квартира.
— Судимый?
— Нет, так, пьянь тихая.
— Ничего ж себе тихая. С кем живет наш Павел Сергеевич?
— Жена и дочка. С женой он характером малость не сошелся. Она гуляет, он ее любит и, естественно, обижается. Меня соседи пару раз вызывали, когда он ее воспитывал. Полгода без работы, завод стоит, денег не платят, вот и съехал набок от безделья.
— Ну, теперь и ты к нему присоединишься. Где, блин, профилактика? Иди, сам его уговаривай сдаться. Дочке-то сколько?
— Лет десять.
— Весело. Особенно если вся семья в сборе. Боюсь, Павел Сергеевич живым сдаваться не собирается, а родственников с собой прихватит. Караваев прикинул расстояние до окна.
— Без снайпера нам тут делать нечего. — Может, поговорить? Через двери, чтобы хоть отвлечь на время? — предложил Валера. — Чего ждать-то, действительно?
— Поговорим, не жалко. Кто пойдет на «стрелку»?
— Я могу, не привыкать, — взял инициативу Вадик.
— Я тоже пойду, он меня знает, может, уболтаем. — Бурденко положил фуражку и папку на землю.
— Во, начальники катят, все, Павел Сергеевич, теперь тебе капец.
Со стороны проспекта послышался вой сирен. Уже подъехала реанимационная машина, врачи прямо на траве оказывали раненому помощь. Как муравьи к кусочку сахара, к месту происшествия полз любопытный народ, даже не представляя, какой опасности подвергается. Охрана делала все возможное, чтобы не пускать публику в зал. Особую тревогу вызывали пацаны, которые специально, стремясь удивить приятелей храбростью, норовили проскочить кордон.Ружье поднялось с подоконника и ухнуло в очередной раз. В доме напротив разлетелось вдребезги оконное стекло.
— Так, сам шучу — сам смеюсь,— сказал Караваев. — Давай вдоль дома, бегом! Вадик, останься, мы сами.
— Скажи, что, если он перестанет стрелять, я подарю ему пейджер с годовой оплатой,— опустил очередную умную реплику Дубов.
Витька кивнул Бурденко, и, передвигаясь на манер осьминогов, они ринулись к дому.Стрелявший их не заметил, и секунд через десять оба влетели в подъезд.Валере и остальным ничего не оставалось, кроме как идти помогать охране. Снайперы и ОМОН приедут минут через двадцать, район был отдален от центра, а за это время Павел Сергеевич может здорово порезвиться, патронов у него, похоже, не считано.Они с Абдуловым перебежали от будки к машине охраны, а Дубов остался возле своего «опеля» ждать Караваева с участковым.
Попасть в стрелка из пистолета было делом нереальным, имей хоть сотню дипломов и призов по стрельбе.
Омоновцы, наверное, будут действовать по схеме — закинут в окно газовую гранату и выбьют двери. Может, попробуют спуститься по веревкам с крыши. На крайний случай, остаются снайперы.Года три назад Любимов видел работу одного парнишки из группы захвата. До этого он не верил кинофильмам и книгам про снайперов. С расстояния в полкилометра омоновец снял южного товарища, немного перебравшего с дозой и захватившего заложника Снял с первого выстрела.
Павел Сергеевич что-то громко и, кажется, грубо закричал. Вероятно, Караваев с Бурденко приступили к ублажению словом. Услышать, что требует ворошиловский стрелок и чем он недоволен, Валера, естественно, не мог — далековато, да и гомон толпы за спиной здорово мешал. В любом случае крики лучше стрельбы. Оставалось надеяться, что у ребят найдется много тем, способных отвлечь Павла Сергеевича от окна. Попросит Маяковского читать — будут читать. И «Боже царя храни» споют, если потребуется. Лишь бы унялся.Крики продолжались минут пять, затем ствол винтовки вновь занял горизонтальное положение. Толпа замерла. Выстрел, звон, общий вздох... Несколько милиционеров бросились к дому предупреждать жильцов, чтобы не совались к окнам.Из подъезда Павла Сереевича выскочил Караваев, добежал до будки, кинул пару слов Дубову и устремился к руководству. Валера последовал за ним, узнать, что за неприятности у дядьки.Витька перевел дыхание и поправил поясную кобуру.
— Похоже, у Паши критические дни. Значит так, в хате жена и дочка. Жена готова, дочка заперта в ванной, но орет — через двери слышно.
— Что ему надо? — спросил начальник РУВД.
В пинг-понг поиграть... Поляны он не видит напрочь, обзывается — повторить стыдно. Грозится всех убить, отрыжка козлиная. Пьяный в дупель.
— Откуда у него ружье? Где участковый, почему допустил?
— Да купил, наверное, у меня тоже есть. — Дверь какая?
— Обычная, сломать в пять секунд можно. Только девчонка там. Как бы к жене не отправил. — Жена точно убита? Каравай показал окровавленный палец. — Прямо у дверей лежит. Алле
— Тьфу, бля... Надо убалтывать его, родню найти...
— Бурденко там пытается, в картишки предлагает перекинуться, значок свой обещает подарить.
— Хватит балаболить, давай назад к дверям. Любимов, ты тоже. Смотрите, чтобы не выскочил.
— Валить можно, если что?
— Друг друга только не завалите
. Предупреждение не было лишено смысла. Довольно часто при плохо подготовленных задержаниях возникала суматоха, при которой менты начинали палить без разбора, попадая в своих.Валера с Витькой побежали назад, к будке.
— Что-то отдела очистки не видно,— проворчал Любимов Показали бы класс, что ли...
Подкатил фургон ОМОНа. Минут десять уйдет на выяснение обстановки. У нас сегодня не показательные выступления по освобождению заложников, не игрища для журналистов и начальства, когда заранее известно, что не проиграешь, у нас тут за каждый неверный шаг придется платить «наличкой».
Мужик опять что-то заорал, вероятно, заметил машину, добрейшей души человек. В очередной раз шарахнул по окнам, правда, уже из двух стволов, одиночными стрелять надоело. Валера из окна подъезда заметил, как два человека в камуфляже заскочили в дом напротив. Вероятно, стрелки. Еще несколько омоновцев побежало в сторону подъезда, где сидели оперы,— прикинуть на месте, что к чему, прежде чем начинать организованный штурм. Бурденко пытался докричаться через двери.
— Сергеич, хватит, блин, дурковать! Иди приляг, оно отпустит. Я понимаю, что бабы — сволочи, сам бы передушил всех по очереди, но стекла-то зачем бить? И не надо жадничать — пострелял, дай теперь мне пальнуть.
В ответ послышалась хриплая ругань, не связанная какой-либо логикой.
Валера по-прежнему стоял на площадке, наблюдая за двором. Каравай находился возле двери, держа пистолет на боевом взводе. — Во, черт! Ну, придурок! Валера адресовал эти слова не Павлу Сергеевичу. Из-за кустов, примыкающих к дорожке, выскочил пацан лет десяти и побежал через двор к детской площадке. Даже для пистолета он был отличной мишенью, не говоря уже о длинноствольном ружье, заряженном картечью. Судя по одежде, мальчишка был не из приличной семьи и принадлежал к обществу дворовой шпаны.
Это случилось в тот момент, когда все внимание было сосредоточено на действиях ОМОНа и такого поворота никто не ожидал. Ближайший милиционер охраны находился метрах в шестидесяти. Увидев пацана, он сделал несколько шагов вдогонку, но замер, понимая, что тот достигнет площадки раньше. Пацан бежал не очень быстро, словно дразнил стрелка. Стрелок не заставил себя уговаривать. Огонь! Заряд угодил в песочницу, находящуюся буквально в метре от ног мальчишки. Это спасло его от осколочных ранений — попади круглый шарик картечи в твердый грунт, пацан мог остаться без ног. Тем не менее что-то случилось — парнишка споткнулся и, пропахав землю носом, остался лежать на земле. Он был жив, просто замер, закрыв голову руками. В толпе заголосили женщины. В ружье оставался второй заряд. Валера, вжавшийся лицом в стекло окна лестничной площадки, развернулся и заорал:
— Каравай, выноси на хер дверь! На площадку вбежали три омоновца.
— Двери, двери!!! — рвал глотку Валера. Вероятно, Павел Сергеевич решил прицелиться более тщательно, в связи с чем повторный залп откладывался на несколько секунд.Валера прыгнул на ступеньки, еще раз бросил взгляд в окно и снова замер. Пацан поднялся с земли, но не побежал. Он просто перестал соображать, что происходит вокруг. Особенности национальной охоты...
Омоновцы налегли на дверь.
Последующая картина запомнилась Валере на долгие годы. Из-за трансформаторной будки, словно теннисный мячик, посланный мощным ударом ракетки, вылетел Дубов, который оказался ближе всех к подростку, и в несколько секунд достиг площадки. Протаранив пацана, Вадик сбил его с ног и накрыл собой...
Валера не слышал выстрелов снайперов, не слышал, как заорал за стеной раненый мудак, как треснула дверь. Он смотрел туда, на площадку, где Вадик Дубов, человек, непонятно что делавший в милиции, который, казалось, имел в жизни все, кроме проблем, реально рисковал своей шкурой, спасая малолетнего придурка от придурка взрослого...
Шум, плач и крики за спиной заставили Валеру обернуться. Он поднялся к двери и зашел в квартиру. Женщина лежала на пороге, кричащую и ничего не соображающую дочку Бурденко увел на кухню и пытался кое-как успокоить. Хрипящего Павла Сереевича прижимали к полу омоновцы. Левая половина его майки пропиталась кровью — по крайней мере один из снайперов был настоящим профи. Возле окна валялись двустволка, россыпь гильз. Любимов пригляделся. Один из курков был взведен...
Вадик поднял голову, посмотрел в сторону трехэтажки. Мужичка в окне не было. Опер опустил глаза и вытащил из специального держателя разбитый пейджер. «Эх, жалко игрушку...» Под ухом раздался бойкий голос:
— Здравствуйте, я корреспондент криминальной хроники «Радио-Попкорн».Вы только что на наших глазах совершили настоящий подвиг. Вы сделали то, чего не смогли сделать те, кому это положено, я имею в виду милицию. Скажите, что вы испытывали в тот момент, когда бежали к мальчику — гнев, боль, страх?
Вадик скорчил жуткую гримасу, погладил свой бритый затылок и рявкнул:
— Пошел в жопу, «Попкорн». Я кто, по-твоему? Бык племенной? Изжогу я, испытывал. Где этот засранец, сам пришибу...
Пацан не стал дожидаться справедливой расправы и смылся в кусты.
Вадик отряхнулся и, разглядывая разбитый пейджер, пошел к своему «опелю».«За пейджер две грамоты минимум, обидно, блин,
Назад, в отдел, ехали, не просто врубив приемник, а выжав из динамика все его ватты. Ехали, никому не уступая дороги, на каждом перекрестке нарушая правила, опьяненные маленькой, неизвестной другим победой.Праздник продолжили в кабинете Бородина, плюнув на все приказы о борьбе с пьянством, сгоняв перед этим в «24 часа». Валера, само собой, от коллектива не откололся, хотя водку пил редко и небольшими дозами. Поэтому после второй «стошечки» голова с непривычки поплыла и смысл слов, сообщенных вошедшим дежурным, дошел до него не сразу. — Из «Крестов» звонили. Степаныч умер...
