|
От
|
полковник Рюмин
|
|
К
|
объект 925
|
|
Дата
|
17.09.2003 23:13:36
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
|
Этот театр абсурда продолжается уже давно
Никак не угомонятся. Как там поживает "Саша" Яковлев, архитектор перестройки, академик, член последнего политбюро, секретарь ЦК КПСС «по идеологии», а ныне председатель "комиссии по реабилитации"?
Я еще в 2001 году писал на voskres.ru по этому поводу.
"...Но больше всего поражает абсурд карнавала с требованием «реабилитации» (как «жертву необоснованных репрессий», что ли?) адмирала Колчака. Адмирал Колчак был убежденным и ярым противником власти большевиков. Он боролся с этой властью до последней возможности. Он был уверен, что большевизм антинароден, а народ ошибся, пойдя за Лениным.
Поражает и участие в этом балагане военной прокуратуры, которая в угоду шутам гороховым взялась всерьез рассматривать историю так называемых колчаковских зверств.
Гражданская война – не сахар. Зверствами никого не удивишь. Мне представляется принципиально важным подчеркнуть следующее: в российской гражданской войне зверства были характерны для всех противоборствующих сторон. Можно, конечно, из исторической любознательности или в прикладных, пропагандистских целях поставить перед собой задачу – установить, кто зверствовал больше. Сделать это, так сказать, предметом отдельного исследования. С точки же зрения «общечеловеческих ценностей», глядя из сегодняшнего дня, нет оправдания зверству белых, красных, зеленых. Но это глядя из сегодняшнего дня.
Применительно же к теме «зверств», приходится констатировать: на освобождаемых от большевиков/от белогвардейцев и интервентов (нужное подчеркнуть) территориях, освободители вели себя порою хуже оккупантов. Террор принимал формы, когда жестокость трудно было объяснить только одной ненавистью, адекватностью реакции на действия противоположной стороны и разложением войск.
Александр Васильевич знал о «нездоровом морально-психологическом состоянии войск», имел об этом полную информацию. Возможно, он даже испытывал от этого некий душевный дискомфорт.
Казнен он был безсудно, по решению Совдепа и Губчека, когда к Иркутску приблизились отряды каппелевцев под командой генерала Войцеховского, потребовавшего от красных освободить адмирала. А перед этим, как свидетельствуют протоколы допросов, с адмиралом «интеллигентно беседовали» и попивали чай, разговор шел все больше по вопросам военной истории, стратегии и тактики, общей политики и международных отношений. Адмирал «держался с полным достоинством, как военнопленный командир армии, которая проиграла кампанию» (из воспоминаний чекиста). На последнем допросе, когда все было уже решено и адмирал это почувствовал, обычная спокойная обстановка была нарушена. Нервно был настроен Колчак, нервничали допрашивавшие. Им надо было во что бы то ни стало «дать несколько зафиксированных допросом ярких проявлений этой диктатуры (Колчака) в ее борьбе со своими врагами» (по словам следователя).
Его стали допрашивать об убийстве членов Учредительного собрания, о пытках в конрразведке, об уничтожении деревень, о расстрелах заложников, по 10-15 человек за каждого убитого чеха и т.д.
Вот дословно заключительный монолог А.В.Колчака.
«…Я недавно беседовал с одним из членов революционного комитета. Он меня спрашивал, известны ли мне зверства, творимые отдельными частями. Я сказал, что в виде общего правила это мне неизвестно, но в отдельных случаях я допускаю. Далее он мне говорит: «Когда я в одну деревню пришел с повстанцами, я нашел нескольких человек, у которых были отрезаны уши и носы вашими войсками». Я ответил: «Я наверное такого случая не знаю, но допускаю, что такой случай был возможен». Он продолжает: «Я на это реагировал так, что одному из пленных я отрубил ногу, привязал ее к нему веревкой и пусти его к вам в виде «око за око, зуб за зуб». На это я ему только мог сказать: «Следующий раз весьма возможно, что люди, увидев своего человека с отрубленной ногой, сожгут и вырежут деревню. Это обычно на войне, и в борьбе так делается».
Все. Допрос окончен. Далее идут подписи участников."
____________________________--
А вот еще интересный момент.
Один из допросов в ЧК (23 января 1920 года) был полностью посвящен выяснению «политических взглядов» адмирала Колчака. Причем допрашивавшие путем прямых и наводящих вопросов пытались добиться от Александра Васильевича признания в том, что по своим политическим убеждениям он – монархист. Видимо, такая у них была задача, поскольку в те времена обвинение в монархизме было совершенно убийственным. По-видимому, адмирала хотели таким образом «окончательно скомпрометировать». Но адмирал упорно отрицал свой «монархизм», даже в отношении далекого прошлого, а свою борьбу с большевизмом объяснял демократическими устремлениями. При этом складывается впечатление, что Александр Васильевич чуть ли не специально пытается представить себя чуть ли не солдафоном, который только «нес службу», а «политикой» не интересовался.
А вот интересный отрывок.
______________
Попов. Вы уклоняетесь от прямого ответа: были ли вы тогда монархистом или нет?
Колчак. Я был монархистом и нисколько не уклоняюсь. Тогда этого вопроса: «Каковы у вас политические взгляды?» никто не задавал. Я не могу сказать, что монархия, это — единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. До революции 1917 года я считал себя монархистом.
Алексеевский. Мы бы хотели, чтобы вы нам сказали, не касаясь всех событий, какие произошли после февральского переворота,— изменились ли ваши политические взгляды за это время и какими они представляются в настоящее время?
Попов. Какова была ваша общая политическая позиция во время революции?
……………..
Чудновский. Мы бы хотели знать в самых общих чертах ваши политические взгляды во время революции, о подробностях вашего участия вы нам расскажете на следующих допросах.
Колчак. Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело. Для меня было ясно, как и раньше, что то правительство, которое существовало предшествующие месяцы,—Протопопов и т. д.,—не в состоянии справиться с задачей ведении войны, и я вначале приветствовал самый факт выступления Государственной Думы, как высшей правительственной власти.
Лично у меня с Думой были связи, я знал много членов Государственной Думы, знал, как честных политических деятелей, совершенно доверял им и приветствовал их выступление, так как я лично относился к существующей перед революцией власти отрицательно, считая, что из всего состава министров единственный человек, который работал, это был морской министр Григорович. Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии, и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда,— что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
Когда совершился переворот, я считал себя свободным от обязательств по отношению к прежней власти. Мое отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел,—для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота,—что положение на фронте у нас становится все более угрожающим и тяжелым, и что война находится в положении весьма неопределенном в смысле исхода ее. Поэтому я приветствовал революцию как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм,— как это и было у меня в Черноморском флоте вначале,—в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего,— и образа правления, и политических соображений.
Попов. Как вы относились к самому существу вопроса свержения монархии и какова была ваша точка зрения на этот вопрос?
Колчак. Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца, и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну.
Алексеевский. Не смотрели ли вы слишком профессионально на этот вопрос?
Колчак. Я не могу сказать, чтобы я винил монархию и самый строй, создавший такой порядок. Я откровенно не могу сказать, чтобы причиной была монархия, ибо я думаю, что и монархия могла вести войну. При том же положении дела, какое существовало, я видел, что какая-либо перемена должна быть, и переворот этот я главным образом приветствовал, как средство довести войну до счастливого конца.
Алексеевский. Но перед вами должен был встать вопрос о дальнейшем,—какая форма государственной власти должна существовать после того, как это будет доведено до конца?
Колчак. Да, я считал, что этот вопрос должен быть решен каким-то представительным учредительным органом, который должен установить форму правления, и что этому органу каждый из нас должен будет подчиниться и принять ту форму государственного правления, которую этот орган установит.
Попов. На какой орган, по вашему мнению, могла бы быть возложена эта задача?
Колчак. Я считаю, что это должна быть воля Учредительного Собрания или Земского Собора. Мне казалось,
это неизбежно должно быть, так как правительство должно было носить временный характер, как оно заявляло.
Попов. Какой образ правления представлялся вам лично для вас наиболее желательным?
Колчак. Я затрудняюсь сказать, потому что я тогда об этом не мог еще думать. Я первый признал временное правительство, считал, что, как временная форма, оно является при данных условиях желательным; его надо поддержать всеми силами; что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране, и думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают. Я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какой-нибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны.
Алексеевский. Не возникала ли у вас лично и вообще в офицерской среде мысль, что отречение Николая II произошло не совсем в тех формах, которые бы позволили военным людям считать себя совершенно свободными от обязательств по отношению к монархии? Я предлагаю этот вопрос потому, что император Вильгельм, когда отрекался, специальным актом освободил военных от верности присяге, данной ему. Не возникала ли у вас мысль о том, что такого рода акт должен был сделать и император Николай?
Колчак. Нет, об этом никогда не поднимался вопрос. Я считаю, что раз император отрекся, то этим самым он освобождает от всех обязательств, которые существовали по отношению к нему, и когда последовало отречение Михаила Александровича, то тогда было ясно, что с монархией дело покончено. Я считал необходимым поддерживать временное правительство совершенно независимо от того, какое оно было, так как было время войны, нужно было, чтобы власть существовала, и как военный, я считал нужным поддерживать ее всеми силами.
____________________________________
С уважением,
А.Рюмин