От Artem Drabkin Ответить на сообщение
К Kazak Ответить по почте
Дата 13.08.2003 14:13:15 Найти в дереве
Рубрики WWII; Политек; Версия для печати

Интервью с ветеранами Карельского фронта

Добрый день,


http://www.iremember.ru/infantry/krutskikh/krutskikh_vov.html
http://www.iremember.ru/others/shtapkina/shtapkina_r.htm
http://www.iremember.ru/infantry/kobec/kobec_r.htm
http://www.iremember.ru/infantry/kobec/kobecinter_r.htm
http://www.iremember.ru/signal/shatokhin/shatokhin_r.htm
http://www.iremember.ru/artillerymen/salnickii/salnickii_r.htm

А это текст:

http://www.iremember.ru/signal/koriakin/koriakin_r.htm
Мне опять повезло: я попал связистом в Заполярье на Кандалакшское направление в 77ю Отдельную Стрелковую Морскую Бригаду. Соответственно, наша часть состояла из матросов. Отличались они тем, что на одно нормальное русское слово у них приходилось пять матерных. Я и сам мог, но что бы такая обильная, бытовая, нормальная, естественная матершина слетала с языка - для меня это было удивительно. Кроме этого, они всегда расстегивали ворот, чтобы была видна тельняшка, ну и наколки – не блатные, а патриотические: профиль Сталина или бескозырка. Против нас стояли не финны, а немцы, дивизия SS Nord , здоровые, крепкие, хорошо обмундированные парни. Летом 1941г. они прошли от границы примерно 150 километров, но в 70 км от Кандалакши были остановлены, и с осени 1941г. до лета 1944г. никаких активных боевых действий на нашем участке фронта не велось. Линия фронта была стабильна почти два с половиной года, мы даже окопы отрыли, хотя долбить мерзлоту можно было только кайлом или ломом. Фланги же были свободны – озера, болота. Ты видел кино “А зори здесь тихие”? Хорошая картина. Ну, вот, там такая же местность. Безлюдье. Учитывая оголенность флангов и нашу любовь воевать зимой, как только становились болота и озера, начинались различные поисково-диверсионные операции за линией фронта.
Собиралось 2-3 взвода, то есть 60-90 человек, я с радиостанцией, и мы ходили по немецким тылам. Ходили на лыжах, иногда с нами были олени, которых использовали для перевозки боеприпасов и раненых, собак никогда не брали - они лают, заразы. Причем мы ходили довольно далеко, к самому Рованиеми (примерно 200-250 км. - Артем Драбкин), и в такие дни, когда никакой немец воевать не будет. Ну, например, Новый год в 43м и 44м я встречал за линией фронта. Выходили числа 20го декабря, чтобы к Рождеству быть глубоко в тылу. Какой немец будет в Рождество воевать? А русские будут. Вот оно - русское коварство! Нападали на немецкие гарнизоны или опорные пункты, минировали дороги. Всегда соизмеряли свои силы, поэтому часто бывали срывы, разведданные редко бывали достоверными: оказывалось, что опорный пункт совсем не такой простенький, как докладывала разведка, или гарнизон не пятьдесят, а двести человек. Это были очень трудные походы: и холодно, и боязно, и тяжело.
Попробуй почти три недели прожить на морозе в 20-30 градусов! То-то! Хотя мы были довольно хорошо одеты: валенки, стеганые штаны, маскхалат, тулуп, потом телогрейка, гимнастерка, теплое байковое белье, а под ним ещё и обыкновенное полотняное. Водку давали и кормили - 100 граммов хлеба в сутки на человека. Тушенка была американская. Вкусная зараза! Большая банка - в ней свиной жир, который можно было намазывать на хлеб, а в середине - кусок мяса с кулак. В общем, голодными не были… сало, сухари. Даже коптилки были, так называемые “жми-дави”. Это такая баночка, типа консервной, в которой находился разведенный в спирту стеарин. Если зажечь эту смесь, она горит бесцветным пламенем. Можно было подогреть еду или вскипятить воду. Но чего спирт жечь-то – его пить надо! Поэтому вываливали в тряпочку и отжимали – граммов 50 спирта получалось, а поскольку баночек давали несколько, то выпить можно было вполне прилично, хотя и противно, конечно, а оставшийся воск тоже горит. Из оружия в эти рейды мы брали автоматы и гранаты, иногда один или два Дегтярева. В 1942 году у нас были ещё винтовки - это конечно бандура неудобная, а потом нам ППШ дали. Никаких забросок или помощи с “большой земли” не было. В основном, все тащили на себе: автомат, вещмешок, радиостанцию. Радиостанция у нас была американская V-100, с прием-передающей частью, как телевизор среднего размера. На прием она работала от батареи BAS-80, которая давала 80 V, а для передачи ей требовалась дополнительная энергия, поэтому к ней прилагался так называемый “солдат-мотор” : складной треножник с педалями, которые надо было крутить руками. Она была более мощная, чем наши, а поскольку мы уходили далеко, то брали её. В эфир мы редко выходили: боялись, что запеленгуют. Вообще, судьба радиста была довольно странной: все время ты сам по себе. Начальство радистов гнало к чертовой матери из страха быть запеленгованными и накрытыми вражеской артиллерией, и в то же время без нас нельзя было обойтись, поэтому все время мы где-то в стороне находились, в какой-нибудь землянке, в яме, в воронке; залезешь и там сидишь, что бы быть все время на связи, но в эфир высовываешься только в крайнем случае. Сообщения нам приносили уже в виде колонок пятизначных цифр, так что их содержания я, конечно, не знал.
Зима 43/44 года мне больше всего запомнилась. Это была наша самая кровопролитная операция. Нас было человек 80-90, а потеряли мы 30-40, то есть на каждого приходился один раненый или убитый. Тогда же произошёл трагический случай. В нашей части служли два родных брата, и во время боя за блиндаж туда прорвался один из братьев, а второй, не заметив этого (ночью ж это было) кинул туда гранату и убил его. Он потом так горевал, так горевал… хотел застрелиться. Как раз был приказ Сталина - убитых, а тем более раненых, не
оставлять, тащить обратно. Тащили на волокушах – фанерной лодочке с веревкой. Я тащил раненого матроса. В общем, не тяжело, но это же не один десяток километров, да к тому же у меня рация, автомат, ну, вещмешок я клал ему в ноги… да и не шоссе – сто раз я его на всяких горках перкувыркивал и опять клал. Этот матрос, я так и не знаю, как его звали, был ранен в грудь, и хотя я его перевязал, но кровь все равно текла. Что я мог сделать? Медсестру мы не брали. Время от времени, приходя в сознание, он просил: “Браток, пристрели, пристрели, браток…” Я его, правда, дотащил, но он тут же умер. В довершении всего, при подходе к линии фронта, надо было связаться со штабом. Командир, майор Карасев, суровый мужик, приказал развернуть радиостанцию, и мой напарник батарею 80V засандалил на накал, где 2,5 V! Разумеется, лампы сгорели, так что на передачу она работала, но принимать мы уже не могли. Командир кричит: “Застрелю, сволочи!” Он нас, конечно, не застрелил, но наград мы не получили. А в другой раз, по возвращении, мы остановили хлебовозку, голодные были. Потом на всех завели уголовное дело, хотя его и удалось замять, мы опять остались без наград. Вообще, мне не везло с наградами. В 45ом спас своего командира взвода, который тонул на переправе, а за спасение командира полагалось награждение - снова не дали. У меня, конечно, есть орден “Красной звезды”, медаль "За отвагу" но наград немного... Правда, солдату много и не положено было.
Приводили пленных. Много старались не брать: с ними хлопот не оберешься. Желательно, конечно, офицеров, от солдата, как языка, толку мало. Пленные шли с нами на лыжах и даже тащили раненых. Лыжи у немцев были более удобные. У нас - валенки и мягкие ременные
крепления, а у них были “персы”, то есть теплые ботики с загнутым носом, который вдевался под скобу на лыжах. Когда мы приходили, к нам присылали аэросани или собачьи упряжки, которые увозили пленных на допросы, а раненых - в госпиталь. Усталость была безмерная, чудовищная усталость, чудовищная… Но нам везло: не мы одни ходили. Я слышал, что попадали и в засады, и к финнам, а финны были злобные. Так что от судьбы я получил такой подарок, который никто никогда мне не делал и уже больше не сделает – ЖИВ. А мог умереть и не раз.
Летом все замирало: ни мы, ни немцы не воевали. Наша радиостанция была на самой вершине сопки, где-то метрах в трехстах от передовой, замаскированная среди нескольких растущих там деревьев. Ну, а июль месяц, жарко, мы разделись и загорали. Вдруг, откуда ни возьмись, “Focke-Wulf”! Как пальнул очередью по нам, круг сделал и еще, начал гоняться за нами. Он летел низко, метров 10-15, видно было, как летчик ржет, а мы, без оружия, совсем голые, мечемся по зеленой лужайке. Не попал, но было очень страшно. Но, вообще-то скучно было. Многие просились на другие участки фронта, но обычно это ничем не оканчивалось: “Сиди. Тут тоже война. Родина требует быть там, где тебе сказали”. Доставали постоянные пожары, так как обе стороны кидали зажигательные бомбы, чтобы спалить леса. Поскольку войны не было, то солдат заставляли что-нибудь делать. В частности, собирали для госпиталей ягоды: морошку, клюкву, чернику, смородину. Норма - котелок в сутки сдать на кухню. Ну, и обустраивались: лесопилку сделали, землянки отрыли, клуб на двести человек построили. Там выступали артисты и показывали кино. Какие-то соревнования спортивные устраивали. Иногда приезжал магазин, где на те гроши, которые нам платили, можно было купить зубной порошок, одеколон, конверты для писем. Были и романы с девчонками-связистками, цензоршами из полевой почты. Туда набирали наиболее симпатичных и грамотных.
В 1944 году, когда стало готовиться наступление, начали прибывать новые, прежде всего артиллерийские части, необходимые для взламывания построенной за прошедшие два с половиной года обороны противника. Тогда я впервые увидел “Катюши”, но больше удивляли “Андрюши” своими снарядами, по форме напоминающими головастика, которые были упакованы в деревянные коробки, так что их можно было катить. А тогда вышел приказ, что все, что движется за линией фронта, должно быть уничтожено, вплоть до собак. Дело происходило летом, заметили разведчики, что в озере купаются и загорают голые девки, видимо, бордель к ССовцам приехал (откуда ещё в этой глуши девкам взяться?), ну, и накрыли их залпом “Катюш”. Сейчас я думаю, что это варварство, а тогда это было в порядке вещей - похохотали и все. Мы все были так настроены. Везде висели плакаты изображавшие человека, который смотрит прямо в тебя и говорит: “Ты убил немца?” Или сидит такой славянский тип и держит на ладоне три гильзы, а внизу стишок: “Ну как же не гордиться: три пули и три фрица!” Такая была атмосфера, но ведь у нас не было солдата, который не пострадал бы от войны, не имел родственников, погибших или в окупации.
Летом 1944го началось наступление, и мы дошли почти до Рованиеми. Мы были не в первой цепочке, а тащились с рациями за пехотой метрах в 200-300. То есть если и погибнешь, то только дуриком - в тебя же не целились. Как раз в это время мы, радисты, были очень нужны, поскольку при отсутствии проводной связи все взаимодействие войск шло через рацию. Кроме того, я получил повышение по службе, стал старшиной и начальником радиостанции, у меня в подчинении было 2 человека.



Artem http://www.iremember.ru