От Alex Medvedev Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 19.05.2021 14:23:22 Найти в дереве
Рубрики 11-19 век; Версия для печати

КАЗАЧЕСТВО В ТЮРКСКОМ И СЛАВЯНСКОМ МИРАХ (выдержки из монографии)

Увязывание украинского казачества с «передовой», в сравнении с феодализмом, капиталистической формацией давало возможность украинской советской историографии относительно безопасно соединять представления о собственном «славном национальном прошлом» с советской картиной истории. Основанием тому служило определение К. Марксом Запорожской Сечи как «христианской казацкой республики», восстановившей населенность «южных берегов, ставших пустынными после монгольских опустошений» В эпоху «хрущевской оттепели» популяризатор «славы казацкой» Н. П. Киценко писал: «Демократический строй, который существовал в Низовом войске, выгодно отличался от тех угнетающих политических устоев, которые в то время господствовали во многих странах Западной Европы»
Противопоставление этой «республики» соседним феодальным монархиям пережило время обязательного цитирования Маркса и Энгельса. В 1992 г. В. А. Голобуцкий подытожил свое изучение запорожского казачества выводом, близким к тезисам, высказанным, в частности, М. Е. Слабченко в 1920-е годы: «Запорожье, окруженное со всех сторон феодальными странами, составляло вольный остров, где господствовали передовые формы социально-экономических отношений» – «буржуазные отношения». А. Л. Олийнык развил эту трактовку до постановки вопроса о приоритете «появления фермерского типа хозяйствования именно в запорожских степях, а не в американских прериях». Согласно его утверждению, на Запорожье существовала «экономическая модель, на базе которой в зимовниках успешно развивались прогрессивные экономические, правовые и социальные отношения. Именно они и возможные следствия их развития составляли основную угрозу [Российской] империи» За последние два десятилетия возник большой массив разноплановой литературы, в которой этот «сублимированный» марксизм был приспособлен к нарративу, вписывающему Украину в Европу. Новая нарративная практика протянула свою телеологическую цепочку через казацкие институты старой Украины: Войско Запорожское представлено в ней в виде республики с выборным гетманом во главе и собственным «парламентом» – Радой, майдан на Сечи – средоточием чистейшей демократии, запорожский зимовник – капиталистическим ранчо.
При всех политико-идеологических противоречиях историописание в Украине и России сохраняет общие черты, а именно: реликты позитивистского однолинейного эволюционизма и марксистского стадиального подхода, как бы вытесненные в сферу не подлежащих рефлексии архетипов. Это проявилось на конференции по украинистике в Санкт-Петербурге в 2004 г., где обсуждение украинскими и российскими исследователями проблем изучения казачества в конце концов свелось к схематике утверждения-отрицания существования отдельного государства и нации в Гетманской Украине120. И в том и в другом случае речь шла о государстве как о стадии развития и подтверждении национальной состоятельности. И в том и в другом случае давали о себе знать телеологические цепочки, искусственно адаптирующие прошлое к современным идеологиям и политическим задачам. На воображаемых «весах-безмене» можно до бесконечности двигать гирьку по шкале, произвольно останавливая ее то на обозначениях догосударственной стадии «военной демократии» (разбойный анархизм казаков), то на определении казацкой старшины как служебно-феодального сословия без собственного государства, то на трактовке гетманской власти как самостоятельного очага государственной жизни, воспылавшего на Запорожской Сечи. И всякий раз – нагружать «рычажок» нужным «весом» квалифицированно отобранных данных из источников и профессионально сформулированных аргументов.

--------------------------

Появление данного феномена исследователь определил как «признак деградации государственности Золотой Орды и постепенного угасания государственного начала в Большой Орде». Согласно его выводу, «казаки того периода – это маргинальные группы степняков, которые, может быть, номинально и продолжали считаться ордынскими подданными, но вели себя все более независимо». От обычных номадов их отличала чрезмерная воинственность, а также смешанное проживание «в общих поселениях» представителей разных элей. Азовских казаков ХVI в. В. В. Трепавлов убедительно связал с «татарами исчезнувшей [в 1502 г.] Большой Орды, не пожелавшими подчиниться победителям-Гиреям». Процесс «формирования в степях Восточной Европы вольных казачьих общин» представлен в следующем виде: эти общины, первоначально состоящие «почти исключительно из татар и, прежде всего, большеордынских» (предположены также «вкрапления – например, русских и черкесов»), все больше пополнялись «выходцами из славянских стран. Поселяясь вместе с татарскими старожилами, они образовывали общеизвестные объединения вольного казачества – будущие “войска” на Дону и в Запорожье»

«Изначально казаками назывались кочевники, утратившие связь со своими родами и общинами и ведущие бродячий образ жизни», «изгой, человек вне Юрта», – таково общее определение, данное феномену тюркского казачества В. В. Трепавловым
Вхождение «вольных казачьих общин» в орбиту Московского государства изображено им как прерывистый и неравномерный процесс. Показаны условия и средства, благодаря которым казачьи разбои становились все более управляемыми и используемыми Москвой «в качестве мощного орудия по замирению ногаев». «Московское правительство, – отмечает В. В. Трепавлов, – с одной стороны, не слишком старалось разубеждать степняков в том, что казаки подчиняются царю, но с другой – отказывалось брать на себя ответственность за них»

Таким образом, В. В. Трепавлов довел до завершенного вида трактовку, намеченную на рубеже ХIХ–ХХ вв. В. В. Вельяминовым-Зерновым, В. В. Радловым и В. В. Бартольдом. Из нее следует, что тюркские казаки – это явление, возникшее в условиях разрыва социальных связей и в ситуации общего распада Золотой Орды, это люди вне статуса. Новые степные империи, возникшие из энтропии социальных и политических институтов чингизидской эпохи, оставались подверженными тому же процессу. Вряд ли стоит ожидать появления в научном обороте новых источников, изучение которых послужило бы основанием для существенного дополнения или пересмотра этого определения. Но все же, заметим, это определение не дало исчерпывающей характеристики самого механизма группирования в сообществах, лишенных стабильных вертикальных и горизонтальных связей, не показало, за счет каких именно ресурсов и какого именно способа их конвертации поддерживались первоначальные ранги, при определенных обстоятельствах превращавшиеся в наследственные иерархии в новых общностях
-------------------

Фронтирные исследования, кроме выявления самых общих причин человеческого поведения в условиях ненормированного государством пространства, вряд ли могут исчерпывающе объяснить институты, из действия которых складывались пограничные сообщества. С. А. Лепьявко очень кстати заметил, что сравнение «заселения украинских степей и американских прерий […] дает дополнительные возможности для понимания того, как в похожих исторических условиях формируются похожие исторические формы организации населения». Однако основной анализ не может исходить из воображаемого подобия североамериканских пионеров (ковбоев и т. д.) украинским и российским казакам, сеттлеров – крестьянам, а индейцев – ногайцам. От фронтирных исследований не стоит ждать объяснения причин того, почему демократия в Запорожье и на Дону основывалась не на кодифицированном праве, как в США, а на гибком обычае, ускользающем от кодификации, или того, почему демократия у казаков предполагала общее согласие через подавление большинством меньшинства, а в Северной Америке – основывалась на индивидуальном волеизъявлении и защите «сугубо эгоистических интересов каждого в отдельности». Вопрос о том, чем демократия Запорожья и Дона отличалась от западных демократий, еще не имеет четкой постановки, несмотря на многочисленную литературу (включая труды тех же Д. И. Яворницкого и С. Г. Сватикова), истолковывающую эти явления с применением современной политико-правовой терминологии. Без объяснения осталось и то обстоятельство, что казачья заимка не приводила к формированию частной собственности на землю, рынку земли, как в Северной Америке, а регулировалась перераспределением по типу общинного212. Нельзя сбрасывать со счетов и религиозно-мистические искания «нового Адама» в Новом Свете213, контрастирующие с видением православным духовенством «странностей» и «пороков» запорожцев, как и всей «ненормальности» жизни в «дикой» степи. В каждый конкретный фронтир выходцы из каждой конкретной метрополии несли не только свой, отличный от прочих социальный опыт, адаптируемый к местному природному и инородному окружению, но и устойчивые формы мировоззрения, политической культуры, хозяйственных навыков и мн. др. Все эти характеристики нельзя сводить к общему знаменателю – европейскому.

-----------------------------

Ф. Ратцель и Г. Шурц были первыми, кто увидел в мужском союзе первоначальную модель власти, основанную на монополизации информации. Позднее эту идею аргументировал американский антрополог Лайонел Тайгер (1969, 2009), который определил мужское группирование как «становой хребет общества», создаваемый «грегорными» (биологически обусловленными) факторами социального поведения57. Российский этнолог О. Ю. Артемова (2009), поддержав выводы Л. Тайгера, показала на примере Австралии, что инициации играли важную роль в дифференциации статусов. Эзотерические и экзотерические знания, табуирование по степени посвящения, санкционированная дезинформация непосвященных составляли «механизм структурирования социального неравенства […]. Обман служил средством поддержания и усиления социального преобладания тех, кто к нему прибегал, а иногда и средством психологического принуждения “непосвященных” к повиновению “посвященным” […]. Для развития социального неравенства такого типа не нужно никаких материальных накоплений». Однако известны вполне эгалитарные общества с элементарной экономикой, но развитыми «механизмами социального выравнивания», блокировавшими монополизацию жизненно важной информации58. Впрочем, вероятность их вторичности (демонополизация как ответ на монополию) высока. В Запорожской Сечи видна та же блокировка – обязанность писаря публично зачитывать все документы и отказ наделять его административными функциями (об этом – ниже). Но и здесь прослеживается разная степень причастности к сакральному: сечевую церковь регулярно посещали только «степенные старики» и наделенные должностью казаки, а простые казаки-серомахи – по особому случаю. М. Мид показала на меланезийском примере разный градус «агрессивности» в местах, где мужские союзы продолжали существовать, и там, где их значение размывалось. Это объяснено товарно-денежными отношениями, привнесенными европейцами. В данной ситуации мужчины выглядят дезориентированными и бездеятельными, мальчики все еще воспроизводят агрессивный стиль поведения предков, девочки – свободны от жестких ролей, а женщины «руководят деловой стороной жизни и очень легко кооперируются при выполнении каких-нибудь работ в большие группы».
Этот пример, конечно, противоречит выводу Г. Шурца об «асоциальности» женщин, но подкрепляет его главное утверждение – о первичности и универсальности мужских союзов. Отмеченная особенность поведения меланезийских женщин близка к выводам Т. Баррета о сильной власти казачки в домашних делах и отстраненности от них казака

-----------------------------

Разделение труда при «домашнем способе производства» происходит только по полу. Дисперсия составляет лучшее условие для жизнедеятельности семейных ячеек, «сводя к минимуму конфликты из-за ресурсов, добра и женщин, дисперсия является лучшим защитником личности и имущества […]. Если внутри домашнего круга основные движения центростремительны, то между домохозяйствами они центробежны. И всю совокупность домохозяйств они превращают в возможно более жидкую смесь, которая способна растекаться до бесконечности, если более мощные институты порядка и равновесия не поставят ей предела».
Шурц же настаивал: «гармонию и равновесие» в семейно-родовом кругу первоначально создавали именно мужские союзы, осуществлявшие функции социализации мужской молодежи и участия в церемониях заключения брака своих членов. Их следует считать первоначальными институтами, укрощавшими центробежную силу семейно-родовой фрагментации. Отошедшие со временем на задний план, они продолжали себя проявлять в самых неожиданных ситуациях и виде.

-------------------------------

Ю. М. Ботяков проанализировал аламан у туркмен. Этим словом называли и набег, и любую кооперацию с «синкретической нерасчлененностью военной и экономической сфер», главным в ней было добровольное участие. Инициатор набега-аламана втыкал у своей кибитки пику с флажком; всякий желающий присоединиться рядом водружал свою пику; по аулам разъезжали глашатаи, призывающие к участию, пока не собирался отряд. Подобным образом формировались караваны, на которые «охотились» аламанщики, – те же «временные объединения на принципах артели», с выборными главами-кервенбаши. Так было и в туркменских колхозах в советское время: для сбора по какому-то делу по селам рассылали глашатаев, извещавших: «Аламаны бригадира такого-то собираются тамто». Ядро аламана составляли представители одного или нескольких близких родовых групп, но в них обязательно входили иноплеменники и представители родов, пребывавших в «натянутых отношениях». После окончания дела и равного раздела полученного группа распадалась. Полномочия ее главы прекращались; он получал равную со всеми участниками долю, но в дополнение к ней участники могли по доброй воле дать ему часть своей доли; главное – он обретал авторитет и влияние на общественные дела134.
Будучи сугубо мужским делом, аламан выступал в роли института социализации юношей, их инициации. 12-летние мальчики-етгинджек прислуживали старшим: готовили пищу, ухаживали за лошадьми и т. д. Они же под присмотром старших несли сторожевую службу на ночных постах (гараул). В собрании неженатой мужской молодежи, дингине, центральным элементом была совместная трапеза, обеспеченная принесенными продуктами или украденным скотом, птицей и пр. Здесь мы находим то же «узаконенное воровство», что и в спартанских агелах.
Мужская молодежь у туркмен собиралась в группы aq-öylü («белоюртовые») на «племенной» границе, обеспечивая ее охрану и ведя собственную, «малую» войну с соседями. Причем эта война не считалась «настоящей» и «племя» за нее не отвечало, если только не нарушались адаты и аламан не превращался в беззаконный грабеж-калтаман137. В ХVI в. крымские ханы также отказывались отвечать за набеги своих подданных на северных соседей, ссылаясь на то, что их совершила молодежь; ввиду туркменского примера, это не выглядит пустой отговоркой. У туркмен участники аq-öylü не имели при себе жен и не вели хозяйства, содержались за счет всего рода или племени. Название aq-öy распространялось как на юрты неженатых юношей, так и молодых, женатых, но еще не отделившихся от родителей. Обычные, «черные» юрты, закопченные семейными очагами, туркмены называли qara-öy. С. П. Толстов считал аq-öylü институтом, аналогичным «военной организации масаев и юго-восточных банту», отмечая его универсальность.

-----------------------------

Аналогичные группировки до образования империи Чингисхана этот исследователь отследил по китайским источникам и определил их деятельность как «квазиказацкую» (“quasiqazaqlїq” activities)154. Джу-Юп Ли выделил фазы казакования как социополитического феномена постмонгольской Центральной Азии: 1) политические диссиденты покидают территорию своего государства или «племени», идут в глушь, получая статус «казака»; 2) блуждая в этой глуши, они собирают группу, занимаясь грабежами на «фронтире»; 3) проявив себя как успешные лидеры, они формируют сплоченную когорту, с помощью которой завоевывают политическую власть, становятся правителями155.
Таким, вероятно, был путь к власти Темуджина, длившийся около 15 лет. Он также был лидером группы товарищей-нукеров, происходящих из разных кланов, «пренебрегших обязательствами родства и всецело посвятивших себя военному лидеру по своему выбору». Достигнув ханского достоинства как лидер мужского союза, он запретил баранту, эту основу мужесоюзного группирования, что стало причиной «скуки» и бунта его побратима Джамухи, утратившего возможность проделать тот же путь, опираясь на мужской союз157. С этого момента «Чингис-хан, выступая проводником имперской идеи, достаточно последовательно боролся как с сепаратизмом племенной знати, так и с вольницей мужских союзов».
Создатель крупнейшей кочевой империи добился того, что оказалось не под силу многим претендентам на монархическое правление; казакование дало им быстрый политический старт, но привело большинство из них к малорезультативному финишу. Чингисхан преобразовал ту силу, которая возвысила его, и погасил ее новые, конкурентные для его власти «очаги».
Он преодолел «племенную дисперсию» кочевников благодаря их мобилизации на войну с богатыми государствами Северного Китая и Средней Азии. Мобилизация создала условия для формирования централизованной администрации, ключевые посты которой заняли его нукеры (О. Латтимор считал их аналогом древнерусских дружинников и «компаньонов» ранних западноевропейских королей). Эффективность созданной им системы во многом была обязана заимствованию административных моделей завоеванных стран, прежде всего – Китая.

---------------------------------

Исходя из отмеченных выше признаков, представляется возможным отследить в ногайском эпосе об Эдиге черты мужского союза: «семидесяти человек на семидесяти лошадях разных мастей»; кунацкая – место, где хан Тохтамыш пировал со своими батырами и одаривал их. Даже если учесть, что «кунацкая» могла быть поздним, кавказским наслоением, отношения хана и его батыров эпос представил в виде, близком к специфике мужских союзов. Подобное фиксируется в ХIХ в. у крымскотатарских мурз, которые набирали джигитов из случайных людей, потчевали и одаривали их, содержали в отдельных помещениях-хана, формируя из них свою свиту.
«А в юности своей я бежал от Тохтамыша с семью товарищами и во время бегства я целыми горстями разбрасывал на пути своем белое серебро и красное золото» – возгласил Эдиге в одном из вариантов эпоса. «Если я делаю подарок, то […] данного подарка я назад не отнимаю – я такого достойного отца сын», – заявил Нурадын. Здесь явная демонстрация реципрокности, из которой вырастает патрон-клиентская группировка.
Основной пафос эпоса об Эдиге направлен на доказательство его правоты в ссоре с ханом Тохтамышем на основе реципрокной морали. Поселение отца Эдиге, Кутлы-Кая «в одном из дальних аулов» Тохтамышевого владения, где он нашел принесенного «лесной женщиной» сына (другой вариант – он родился от связи с этой женщиной), также может быть прочитано в контексте «дружины-сорок/сто» и инициаций, производимых на границе. Обратим внимание, исполнение эпоса об Эдиге было исключительно мужской прерогативой. Как отметила А. А. Черкасова, современные ногайские женщины «нередко знают и помнят тексты и могут воспроизводить их по просьбе фольклористов, однако в соответствии с традицией публично эпос они не исполняли». Также и в древнегреческом театре эпические сюжеты разыгрывали только мужчины, причем в сопровождении хора, состоящего из лиц «одного и того же возраста, одного и того же пола, одной и той же профессии, одного и того же происхождения, родившиеся в одной и той же местности». Это снова относит нас к проблематике мужских союзов как универсального института.

----------------------------

К таким же актам регуляции следует отнести разграбление в 1745 г. запорожцами маркитанта Усть-Самарской крепости за то, что «пойман был с блядною». Для запорожского казака считалось зазорным «жартувати» (шутить) с незамужней девушкой в Украине, в отличие от «молодицы» – замужней молодой женщины, что указывает на регуляцию отношений между мужскими и женскими возрастными классами.
У тюркских соседей запорожцев сложнее отследить сообщества, исключавшие семейные связи. Их можно уловить по поздним свидетельствам, если исходить из знания всего комплекса черт мужских союзов. В изложенных В. Х. Кондараки «наследственных правилах» чабанских кошей у крымских татар отражена бессемейность чабанов, ненормативность нахождения женщин в их коше, оправдание мужского произвола над «заблудившейся».

----------

Примечательно также нахождение в чабанских кошах «козаков потурченных» и «жен козацких потурченных», т. е. украинских мужчин и женщин, принужденных к религиозной конверсии и подневольных. Как следует из документа 1749 г., запорожцы подвергали «жен козацких потурченных» насилию и убийству; однако в то время подобные действия
казаков в отношении ногайских женщин были исключительно редкими.
Бесстатусность «жен козацких потурченных» в чабанских кошах очевидна. Это же запечатлено в смутных крестьянских воспоминаниях о запорожцах, записанных в конце ХIХ в.: «как словят бабу в степи, так будут ею смаковать, пока не задушат»; что примечательно, тот же информатор бессемейных казаков уподобил монахам. Волжский фольклор, повествующий о «полонянке», которую «атаман» повлек туда, «где раскинул свой временный стан, / в дремучую глушь, под зеленый шихан, / в свою воровскую землянку», отражает похожую ситуацию. Ее обычность передал плывший по Волге немец А. Олеарий в 1630-е годы: «казаки, заметив, что жены и дочери стрельцов ежедневно отправляются на остров доить коров, и часто без охраны, подстерегли их, поймали, сделали с ними то, что хотели, и за тем невредимыми отправили домой к стрельцам». Н. А. Мининков привел многочисленные факты продажи пленных женщин донскими казаками, включая и их временных «жен», от которых родились дети. Об использовании запорожцами пленных «татар и татарок» для прикрытия от атаки «орды» в конце ХVII в. писал неизвестный автор «Поэмы об Иване Сирко» (запорожский кошевой атаман), причем как о примере военной
изобретательности, а не постыдного деяния.

-------------
Для «исследовательницы истории феминизма» Линды Гордон Запорожье служило примером «отъявленного женоненавистничества», якобы проявившегося в забрасывании камнями, вешании за ноги, удушении дымом, закапывании по горло в землю и пристреливании женщин, непонятно зачем «пробравшихся в Сечь». И если екатерининский манифест не лишен источникового основания, обеспеченного «придворным историографом» Г. Ф. Миллером, конечно, манипулятивно представленного, то утверждения Л. Гордон являются беспочвенным визионерством, симптоматичным для современных гендерных исследований.

----------------------

Как и крымские чабаны, запорожцы презирали простонародье и относили себя к «знати»: паны, рыцарство – «лицарське товариство», считали зазорным крестьянский труд, в отличие от скотоводства, мирных и военных промыслов. В этой связи еще раз упомянем разрыв И. Глобы с В. Хорбатом из-за женитьбы последнего («я пан, а с мужиком мне товаришить не можно»). «Владельческие крестьяне – на пашне, старожилы упражняются в скотоводстве» – эта «формула» оставалась неизменной на Запорожье в течение длительного времени после уничтожения Сечи.
Подобное отношение к крестьянству характерно и для украинских чумаков, которые «образовывали как бы наследственное сословие».
Г. П. Данилевский уловил примечательное сходство быта казаков, чумаков и «киргизов» (казахов): «Уже старинных запорожцев изображали […] ленивыми и неподатливыми на подъем. Насмешливые картины на самой Украйне в каждом кабаке представляют их с этой стороны. Под одною подпись: «Сидить козак на стерні та штані латає, стерня його в … спину коле, а він стерню лає» («Сидит казак на устюках, штаны зашивает, устюки его в …спину колют, а он их ругает». – В. Г.) […]. Киргиз по целым дням способен просидеть на кургане, поджав ноги, и с вершины его глядеть в туманную даль родной степи. Чумак также может по целым неделям зимой не слезать с
печи […], куря трубку и едва-едва пророняя ленивые слова». Ни казак, ни чумак, находясь дома зимой, не делали никакой домашней работы, оставляя ее жене; а весной – выступали в путь. «Обабиться» для них означало заниматься домашними делами, как крестьяне. «Я наблюдал [донских] казаков в будни, но не видел, чтобы кто-нибудь работал», – писал Я. Потоцкий. – «Мужчины сидели кучками и принимали важный вид. Никогда они не кланялись мне первые; но если я начинал, то все вдруг вставали и наклонялись». Чумак «заламывал» на «бакирь» смурую (темно-серую) шапку, подобно казаку, отличался исключительной честностью (врать – черта простонародья), избегал проторенных дорог и обустроенных переправ, т. е. всего, что связано с государственной регуляцией. Распитие алкоголя у чумаков, как и казаков, имело иное значение, чем просто пьянство: «П’ють чумаки, п’ють, бо в дорогу йдуть». Украинский фольклор прямо отождествляет казака и чумака: «Ой ви, чумаки, славні козаки!»300. Запорожцы легко становились чумаками, перенимая их социолекты («валка» – караван, «ватаг» – глава каравана). Так, в феврале 1750 г. из Сечи в г. Миргород на ярмарку ехала валка запорожцев во главе с ватагом Наумом Носом, везшая осетров на 8 возах; другая валка, собственно чумацкая, везла туда соль на
5 возах. Однако стать крестьянином (=«обабиться») считалось зазорным что для казака, что для чумака, что для крымского чабана.
Наряду с заламыванием серой шапки-бырки, запорожец-серомаха, т. е. не наделенный властью казак, определял свой статус тем, что не относил себя к категории «люди», «под именем людей разумея женский пол»; «бабами» же называл всех неказаков – лавочников, канцеляристов, школьников при сечевой церкви и др. Здесь вполне распознается мужчина, инициированный в «волка», противопоставлявший себя неинициированным, т. е. «людям», и соединенный вряд ли осознанной связью с вековой традицией степных мужских союзов.

-------------------------

По заключению Джу-Юп Ли, казакам (при всей их социокультурной разности) только в двух случаях удалось создать устойчивые государства и идентичности, которые в эпоху модерна стали основой для формирования современных наций; в первом – Казахское ханство и казахов (ХV в.), во втором – Украинский Гетманат и украинцев (ХVII в.). Возникновению Украинского Гетманата предшествовала политическая борьба украинского казачества в Речи Посполитой с конца ХVI и в течение первой половины ХVII в.,в ходе которой вырабатывались идеи и представления о собственной территории, отдельном народе, его правовом статусе и праве участия в международных отношениях. Однако отправной точкой для Гетманата стало избрание Б. Хмельницкого в гетманы на Запорожской Сечи и возглавленное им выступление Войска Запорожского в 1648 г. Б. Хмельницкий попытался «заглушить» мужской союз Запорожья, давший мощный импульс для создания новой государственности. Он использовал систему контроля Сечи, выработанную к тому времени польской администрацией, усилил ее и устранил Запорожье от участия в принятии решений. Но ему не удалось сделать то, что совершил Кронос с Ураном и Геей: Сечь продолжала «рожать» новых
гетманов, расшатывавших те иерархии, которые Хмельницкий хотел установить раз и навсегда. «Показаченная» Городовая Украина также долго противилась тому, чтобы казацкие ранги утратили выборный характер и превратились в наследственные. Их держатели, в том числе и шляхтичи, как некий Кохановский, ставший сотником Коханенко, стремились упрочить свое положение – одни с помощью польского короля, другие – московского царя, что во многом определило раскол Гетманата по линии р. Днепр, войдя в резонанс с имперскими амбициями Варшавы и Москвы. В середине ХVII в. завершилось размежевание украинского казачества на городовых (гетманских) и запорожских казаков. Гетман И. С. Мазепа, опираясь на государственный аппарат Московского царства, продолжил политику Б. Хмельницкого по блокировке Сечи, но в ходе своего антимосковского выступления в 1709 г. именно в ней нашел наибольшую поддержку. Большинство гетманской старшины не поддержало И. С. Мазепу, рассчитывая на нобилитацию «в рамках российского общественного и политического устройства», ценой отказа от собственных «политических прав и аспираций». К середине ХVIII в. в Гетманщине даже на уровне полков и сотен были более-менее устоявшиеся старшинские династии.
Выступления донских и яицких казаков не привели к созданию новых государств и национальных идентичностей. В районах, контролируемых С. Т. Разиным в 1670–1671 г., управление не шло далее традиционного казачьего «круга», приводившего свой присуд немедленно в исполнение: «астраханских жителей изменников дети […] собирают круги и кто их не послушает, бьют палкой и вешают за ноги». То же в Астрахани в 1706 г.: «собрався в круг, многолюдством выбрали в старшины […] Якова Носова с товарищи и, сыскав воеводу и поставя в круг, убили до смерти». Все государственные иерархические связи на этой территории рассыпались. С. Т. Разин говорил о себе как о «князе, рожденном свободным […], власть воеводы слабее моей». «По дорогам […] только и речи было, что об истреблении дворян: каждый крестьянин, каждый холоп умерщвлял своего господина и приносил его голову Разину […]. Поместья пустели […]. Благородное происхождение считалось главным преступлением», – писал Я. Стрейс. «Круг» обрывал иерархии у донских казаков, не примкнувших в Булавинскому восстанию; с его же
помощью «взрывалась» территория с устоявшимся помещичье-крестьянским укладом. Так, в 1708 г. булавинцы призвали крестьян с. Никольского Козловского уезда выбрать «меж себя атаманов и есаулов, и чтоб того и иных розных сел и деревень всяких чинов людей […] возмущать».
Традиционное марксистское объяснение вышеизложенного «классовой борьбой» своим модернизаторским подтекстом умаляет значение древних институтов и не замечает их способность взрывать иерархии позднего порядка, возвращая социальные уклады к их изначальному состоянию. Э. Хобсбаум, характеризуя данное явление как «социальный бандитизм», отметил присутствие в нем архаики, вроде «сельских (rural) тайных союзов», а также необоснованность подгонки его под «социалистические схемы» в виде «предтеч» революций эпохи модерна; по причине отсутствия «организации и идеологии» «народная герилья» представлялась вершиной его возможностей. Казачьи «герильи» на Дону и Яике лишь временно расстраивали государственное управление в этих регионах и провоцировали усиление государственной регламентации. Н. И. Костомаров заключил о Разинщине: «не было созидательных начал, не было духовных сил для отыскания удачных способов действия». Отличие Хмельничины от Разинщины и Пугачевщины заключалось именно в наличии собственной «идеологии и организации», что Хобсбаум считал существенным для различения «герильи» и общественных движений иного порядка. Но «идеология и организация» Гетманщины вырабатывались не на Запорожье, а в Городовой Украине, где культивировались идеи воссоздания «княжества руського».

----------------------
Употребление алкоголя пирующей группой (далекое от пьянства как социальной девиации) следует считать наиболее чистой формой реципрокного поведения (сродни обмену бесполезными ракушкам-каури), свободной от долгосрочных обязанностей на редистрибутивной основе. Однако, как утверждал М. Д. Салинз, реципрокность может легко перерасти в редистрибуцию, которую «можно понимать и как форму реципрокности. Онаи санкционируется как централизация реципрокностей». Но реципрокность сама по себе далека от рыночного акта, поскольку ни одна из сторон, обменивающихся угощениями, не получает от этого никаких новых материальных благ. На этом основании ее можно отождествить с комплексом кула, описанным Б. К. Малиновским в Меланезии как механизм формирования/поддержания престижа и социальных связей, но никак не аккумуляции материальных ценностей. Гость, принимаемый мужским союзом, не мог отказаться от угощения, как и меланезиец – от участия в кула. Намерение гостя заплатить, т. е. перевести межличностную реципрокность в безличный рыночный акт, считалось оскорблением. Пиры князя и его дружины (=хана и батыров), хотя и были связаны со сложным комплексом социальных отношений, но именно как пиры, являлись актом реципрокности.
Поэтому оценка «совместного распития представителями разных слоев общества […] алкогольных напитков» как «платы руководителя […] подчиненным ему людям» – ошибочна.

-----------------------