Просьба администрации прикрепить, поддержать самиздатовский проект.
Очередной кусок рукописи распечатан, сброшюрован и предлагается вашему вниманию.В нём в почти в полтора раза больше знаков, чем в предыдущем, что потребовало сапогом уминать вёрстку, чтобы пухлая тетрадь осталась в приемлемых габаритах. Номер содержит всего три статьи — похоже, автор стал тяготеть к укрупнённым формам, учитывая, что одна из них это завершающая часть обзора шведских военных усилий в Семилетнюю войну.
Померанская война. Часть III
Когда начался этот сериал, я уже и не помню (кажется, при Мурате Якине), равно и содержания предыдущих серий. Неяркое северное лето сменяется позёмкой над равнинами Померании, а фигурки в сине-жёлтых мундирах ползают на пятачке вокруг Штеттина, постепенно теряя последние надежды на славное завершение войны, теряя своих генералов (по самой оригинальной причине), деньги и остатки реноме, завоёванного безумно-героическими предками. С другой стороны мы видим спазматические усилия горстки прусских людей загнать шведов обратно под Штральзунд, становящиеся год от года всё менее и менее многолюдными, но не менее яростными и жестокими.
В заключительной части мы уделили больше внимания творящимся за спинами солдат процессам и движениям, чтобы показать простую, но не всегда осознаваемую без непосредственного опыта вещь: конфликт, каким бы лёгким, ограниченным и контролируемым он не казался в начале, всегда есть непредсказуемое действо, и даже к беспроигрышно-безвыигрышному выходу из него часто надо долго вслепую продираться сквозь ужас и кошмар.
Мекленбург в Семилетнюю войну
"Так, что там у нас с Мекленбургом? На чьей он стороне был?" — полагаю, такова первая реакция читателя на заголовок статьи. История эта началась под Новый Год-1757 как авантюрная комедия. Проныра из пьес Карло Гольдони (благоразумно пережидавшего Семилетнюю войну в нейтральной Венеции), напялив парик, чулки и мушку "Дерзкий" отправился плести интригу, которая могла бы ему принести немного денежек. Но слуга двух господ из тёплой ламповой оперы-буфф сразу же обнаружил себя выкинутым из самолёта морозной ночью на десятикилометровой высоте. Рука хлещет по плечу и груди в поисках кольца парашюта — а его французы, на которых возлагалось столько надежд, ещё не изобрели, лет через двадать только появится. Статья вышла, признаюсь, несколько однообразной и состоит из повторяющихся криков АААААА!!...АААААААААА!...ААААА!!, отличающихся лишь тоном из за доплеровского смещения частоты при постоянно убыстряющемся падении. Со шведской трилогией её роднит несформулированная автором мысль, что любой конфликт всегда трудно предсказуем, но если во врагах оказался Фридрих II, то в одном можно быть уверенным — будет больно.
Мемуары капитана Пикардийского полка Жака де Больё
Перевод с французского С. Доля. Или "пер. с фр." Или вообще не упоминать об этом — и так понятно, что это, кем и с какого языка переведено. Но во мне, извините, всё восстаёт против такого подхода: это у центрполиграфов "пер.", а у меня процесс занял три года и невосстановимое количество нервных клеток. Об авторе записок не буду здесь распространяться — это обычный офицер той армии, командир роты, вышедший на войну в 1757 году и вернувшийся в 1762-м. О его военных дорогах также умолчим — по жанру это п о х о ж д е н и е, а значит надо сохранять для читателя интригу, что же будет там за поворотом и очередным гессенским холмом. Спойлер: нашего капитана гессенско-ганноверские канальи не убьют, хотя однажды были близки к тому. Сочинение уникально (да, других мемуаров "полевых командиров" французской Семилетней войны не существует) и его, безусловно, надо читать и перечитывать, а когда привыкнешь к оборотам и ритму повествования автора, то и получать удовольствие.
Сочинение пришло к нам затейливым путём.
В 1914 году один авиньонский нотариус, дальний потомок Жака де Больё, представил его рукопись историку маркизу де Вогюэ, предки которого там упоминаются. Рукопись датируется 1788 годом и представляет собой не более чем черновые наброски. Яркие эпизоды, сохранившиеся в памяти мемуариста, чередуются с довольно значительными лакунами. Язык произведения чудовищен.Он не просто архаичен и принадлежит не обучавшемуся бель-леттристике отставному военному «в годах». Рукопись никем не правилась, она содержит ряд повторяющихся и просто странных мест, которые, несомненно, были бы подчищены либо редактором, либо самим автором, если бы над ней продолжилась работа (а таковая по непонятным причинам была отставлена, хотя мсье Больё прожил ещё очень долго). Первопубликаторы не стали заниматься шлифовкой произведения, выпустив его в сыром виде (sans corriger), лишь грубо сколотив особо перекособоченные пассажи, сокрушаясь, что мемуар est incorrect, souvent confus, parfois incoherent. Книга вышла в Париже в 1915 году, не произвела впечатления на широкую публику и была, в общем, вскоре забыта: не встречал я из неё цитат или к ней отсылок.
Несколько лет назад книгу оцифровали и выложили в открытый доступ, где я и наткнулся на неё по нескольким маркерным словами (Брольи, Минден и т.пр.). К моему удивлению, машинный переводчик текст не схавал, абсолютно, выплюнув нечитаемую кашу с крупными костями непереведённых слов и фраз. Считается, что французский язык довольно давно закостенел (в отличие от русского) и тексты XVIII века читаются влёт. Возможно — если их писал Вольтер и потом издатели/редакторы подновляли из века в век. Тут же мы имеем кусок сырой чавкающей плоти, до боли напоминающей сочинение нашего ветерана Семилетки инженера М. А. Муравьёва (подрагиваю от ужасочка, как представлю слависта где-нибудь в Бостоне, возжелавшего перевести его на английский). В общем, имея едва 1/3 переведённых гуглями-промтами слов (они, в свою очередь, образуют несвязное крошево) понять ничего нельзя было — кроме того, что материал с огромным потенциалом, ибо тут есть не только размышления о большой стратегии (это самая слабая сторона работы), но и пот, пыль, дым, кровь, водочка и слёзы простого солдата великой и уже забытой в самой Франции войны.
Вариант нанять девочку-переводчика за разумный прайс рассматривался, я даже хотел пойти к вам с кружкой за подаянием — но был по раздумию отвергнут. В чём заключается комический эффект знаменитых центрполиграфовских переводов? В том, что читатель, даже при минимальной подготовке и вовлечённости в тему понимает, КАК надо было перевести, ЧТО там подразумевалось в оригинальном тексте. Я же, получив готовый "девачковый" перевод, не смогу даже понять, где и почему она накосячила (а с ВИ-текстом 18 века это неизбежно). Пришлось поступить на курсы "Французского института" на Солянке и полгода нарабатывать базовые знания и умения парлевать в забавной компании (осетин-программист, желающий свалить в Канаду и секретарша из франко-российской компании, отправленная "на язык" работодателем). Это обучение, конечно, не сделало меня знающим французский человеком, но хотя бы стало понятно, что у галлов где лежит и что за чем следует. Потом два года переводил по три-пять строчек, утром, до момента начала головных болей. Сначала с бормочущего дедовского на старофранцузский, со старофранцузского на классический, оттуда на корявый подстрочник на русском и потом обработка напильником в читабельный вид (после чего текст приводил к литературным нормам мой редактор Павел Анохин, за что ему отдельное спасибо). Мемуаристы, те, которые без выпендрёжных затей, к нашему счастью, в отличие от писателей, не стремятся непременно использовать всю палитру родного языка, поэтому на второй год я приноровился к Жаковскому френчу и уже мог приблизительно угадывать по первым строкам, куда он будет клонить. К тексту этих мемуаров совершенно нельзя относиться как к истории военных действий на Западном фронте, так как автор писал по памяти и его часто заносит. Также и мои комментарии совершеннно не следует воспринимать как поправочные суждения, наставляющие читателя на путь истины, это просто мои заметки на полях, как и иллюстрации. История действий французской армии ещё толком никем не написана и не мне браться за такой проект.
Приобрести можно в "Комбуке" и в "Кордегардии". Это лидеры книгопродажного рынка, все остальные отсеялись в жестокой эволюционной борьбе. Ярмарка в Олимпийском достала своей непериодичностью работы, помноженной на непредсказуемое появление продавцов (там осталось штук 10 моих "книжек", да и фиг с ними), "Нина" впала в какую-то сонную апатию, с октября месяца вяло обещая расплатиться и заказать отсутствующие позиции, но дело не движется и поныне. В "Циолковский" поднесу 1-2 экземпляра попозже, магазин хороший, но чтобы выбить свои копейки надо сильно постараться. "Фаланстер" отвалился по естественным причинам: марксизм, маоизм, летов и грязная скользкая лестница пришли в эстетическое противоречие с рококо, просвещением, фридрихом и кружевами. Я думаю, хе-хе, меня там до поры привечали только по причине декларируемой любви к самиздату (даже видел там какие-то многотомные сборники "Вопросы самиздата"), полагая, что на страницах "КиС" идёт многолетняя непримиримая борьба с властью, истеблишментом, пропаганда панк-музыки и нонкомформистского образа жизни. Потом прочитали, охнули — и дали хорошего пинка, забыв о леваческих доктринальных установках.
