ВИФ2 NE

	От	Сергей Зыков
	К	jazzist
	Дата	21.01.2017 17:55:43
	Рубрики	WWII; Танки;

Т-34 для фильма "Жаворонок" 1964 г.

по воспоминаниям директора картины Ю.Джорогова вымолили из танковой части который там содержался командиром воевавшим на нём и клятвенно обещаяя вернуть после о чём сразу по завершении фильма забыли
(кстати маршал Захаров до середины 50-х по его мемуарам таскал за собой свой Як-3)

Глава четвертая
ТАНКИ... ОПЯТЬ ВОЙНА
Откровенно. говоря, ни зрительский успех «Крепостной актрисы», ни технический подвиг в освоении широкого формата любви к кинопроизводству во мне так и не возбудили. Я чувствовал себя не в своей тарелке и ностальгически тосковал по театру, где ежевечерне, заходя в зрительный зал, можно увидеть результат своего труда, вложенного в спектакль. Живое дыхание сцены, актерская импровизация — все это происходит сейчас, здесь, на твоих глазах. И зритель, пришедший посмотреть спектакль второй, третий раз, видит, как сценическое действо со временем становится гармоничнее, глубже...

■ ИВАН: (В. Гуренков): Ты понимаешь, какой сегодня день? Число сегодня какое?
ПЕТР (Г. Юхтин): А тебе не все ли равно?
ИВАН: Двадцать второе!.. Июня!..

Готовое кино, напротив, уже обречено на статичность восприятия, и повторные просмотры первой копии только подчеркивают неизбежные творческие огрехи. Что сделано, то сделано... Хозяевами картины становятся прокатчики, и любой работник киностудии, принимавший участие в создании фильма, становится в общую очередь к кассе кинотеатра, чтобы показать фильм любимой женщине или родственнику.
Тем не менее, мелькнувшая в титрах фамилия приобретает завораживающий смысл. Студийный работник невольно соблазняется этой приманкой и становится рабом кинематографа, непостижимо преданным своему хозяину.
Признаться, и мне льстило наличие в картине отдельного кадра с моим именем, и отчасти это тщеславие и стало засасывать меня в пучину кинопроизводства.
К 1962 году два любимых мною и давно знакомых ленинградских поэта Михаил Дудим и Сергей Орлов написали замечательный киносценарий о подвиге четырех безвестных солдатах-танкистах, сумевших вырваться из фашистского плена.
Оба автора были связаны нелегкой солдатской судьбой и многолетней творческой дружбой. Их публикации начались с фронтовых стихов, вошедших в золотой фонд поэзии военного времени. Сценарий с романтическим названием «Жаворонок» стал их первой работой в кинематографе. Дудина я знал давно и на всю жизнь запомнил его фронтовые стихи о шофере, который вез раненых с передовой и, когда заглох двигатель, чинил машину и отморозил руки.
Стихи кончались так: «...Доставившего раненых шофера Вносили санитары в медсанбат». О своей поэтической направленности Дудин лучше всего сказал сам:
Но мы живем на зависть всей земле!
И дерзости в простых сердцах у нас
Огонь неистребимый не угас.
Хочу, чтоб мысль и кровь друзей моих
Вошли в суровый откровенный стих.
Чтоб он неправдою не оскорбил
Торжественную тишину могил.
Сергей Орлов был не просто фронтовым поэтом. Он шел вперед на своем тяжелом танке и дошел бы до Берлина, если бы прямое попадание не подожгло его машину. Он горел в танке, тяжело раненный. Чудом товарищи вытащили его из пекла. Чудом спасли врачи, вернув с того света. Обезображенное огнем лицо не помешало ему стать одним из самых обаятельных мужиков в писательской среде и покорить сердце очаровательной и прекрасной поэтессы Юлии Друниной.
Лейтмотивом нашей кинобаллады стали его стихи, простые, как сам подвиг тех, о ком они говорят.
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой.
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля —
На миллион веков,
И Млечные пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжелые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...
У меня, свидетеля и участника отечественной бойни, военные стихи этих поэтов до сих пор вызывают в горле мучительный спазм. Герои сценария совершили легендарный побег в начале 1942 года, когда немецкое командование, ошарашенное непробиваемостью брони русских танков, стало испытывать бронебойную артиллерию на трофейных тридцатьчетверках. Экипажи составлялись из военнопленных танкистов. Эти смертники маневрировали по полигону, подставляя машину под огонь немецких батарей.
Естественно, что предложение стать директором этой картины я принял без раздумий.
Мы были обязаны следовать исторической правде и разыскать танк старого образца, бывший на вооружении Красной Армии именно в начале 1942 года: узкая башня и пушка 76-го калибра. Новые танки, вооруженные длинной зенитной пушкой, появились в конце года и резко отличались по конфигурации башни.
Машина по замыслу была одним из главных героев киноповествования, и никакая бутафория для съемок не годилась.
Поиски оказались не из легких.
К началу шестидесятых годов по приказу Министерства Обороны вся старая техника была списана и пошла на переплавку для изготовления новых моделей.
Постановщик картины Никита Курихин был давно известен на киностудии как скандалист и творческий самодур. Он ни на какие компромиссы в вопросе выбора боевой машины не соглашался.
Нужный танк не находился, хотя пришлось объездить буквально половину страны. Наконец, помог конфиденциальный совет одного из больших армейских начальников.
Машину обнаружили в одной из воинских частей на Карельском перешейке. Командир подразделения во время войны был механиком-водителем на этом танке и сохранил его как реликвию вопреки приказам о списании. Танк был на ходу и использовался как учебный. Командира пришлось долго уговаривать. Подействовало обещание включить его фамилию в титры картины. Впоследствии, правда, по требованию Министерства Обороны этот титр был изъят, как разоблачающий какую-то тайну.

■ А это наш главный «герой» в миниатюре.

Помимо этого изготовили точную копию танка, но в пять раз меньшую. В ней с трудом размещался один человек в скрюченном положении и бензиновый мотор, придававший гусеницам двигательную возможность. Мини-танк был создан для съемок сцен, где должны были рушиться здания, линия электропередач, нефтебаза и т. п. Для этих объектов строились маленькие дешевые декорации — макеты.

■ Под стать главному «герою» строятся и дома.

Никто из будущих зрителей нашего обмана не заметил. А вот когда настоящим танком сокрушили памятник немецкому рыцарю, возведенный в натуральную величину в течение двух месяцев, многие потом сомневались в подлинности этого кадра. Кроме того, мы выпросили в военном училище разрезанный пополам учебный танк для съемок сцен внутри машины.
Перед выездом в киноэкспедицию нам предстояло снять всего один объект — танкоремонтную немецкую мастерскую. Режиссер в поисках подходящего места, как обычно, остановился на самом сложном варианте. Это был огромный пакгауз, забитый габаритными запчастями «Сельхозтехники». Сотни тонн металла пришлось вывезти и разместить на временное хранение, а после съемок вернуть обратно.
Из танкоремонтного завода пригнали почти половину наличной техники, чем напрочь вывели из строя подъездные пути к складу. Проезжая по раздолбанной дороге, начальство «сельхозтехники» долго поминало киностудию недобрыми словами. Надписи на стенах склада на немецком языке сохранились до сих пор.
Когда кончились съемки в Ленинграде, в сторону Закарпатья уже шли платформы с игровыми танками, автотранспортом и прочим съемочным имуществом. Там, в Мукачеве и Ужгороде, предстояла длительная киноэкспедиция. Архитектурный облик этих городов и окружающая природа как нельзя лучше совпадали с антуражем немецких поселков, где должны были происходить события фильма. Вокруг были проложены непривычно ухоженные дороги, что создавало атмосферу подлинности места действия.
Экспедицию готовил один из моих заместителей, старый знакомый Дмитрий Ильич Коптев. На эту картину я переманил его со студии телевидения, где он занимался организацией кинохроникальных съемок. Бывший кадровый офицер, он демобилизовался в чине полковника и был увешан боевыми орденами. Они крепились к специальному пиджаку, который Коптев привозил на работу в портфеле в праздничные дни Победы и Красной Армии. Его военный опыт и железная внутренняя дисциплина пришлись ко двору в наших военных делах, а неиссякаемый оптимизм быстро сделал его любимцем съемочной группы. Его стали ласково называть «наш Ильич». Впоследствии он сделался одним из ведущих директоров картин киностудии.
В Мукачево мы обосновались надолго и всерьез. Скоро стало заметно, что местное население относится к нам с суеверным страхом. Люди еще не опомнились от политических катаклизмов, происходивших на территории Закарпатья, и наш танк, периодически появлявшийся на улицах городка, естественно, наводил ужас на горожан. По поводу памятника рыцарю, который сооружали наши декораторы на центральной площади, ходили разнообразные тревожные слухи.
Население отгораживалось от наших съемок глухими ставнями окон. Нам это было на руку. Мы снимали, как и требовалось, на пустынных улицах. Город оживал, когда группа уезжала снимать в Ужгород или на военный полигон. Отношения значительно потеплели после денежных расчетов с местными жителями за участие в массовых съемках.
Любопытно, что именно с «Жаворонка» начал свою карьеру в кино в роли немецкого офицера артист Бруно Оя. Он был приглашен из Риги, где исполнял джазовые песенки в ресторане «Астория». О его актерских способностях еще никто не знал, но внешность полностью соответствовала режиссерскому замыслу. Бруно был утвержден на роль и справился с ней хорошо.
По вечерам в Мукачеве, скучая по своей основной профессии, он выходил из гостиницы с гитарой и ностальгически пел свои ресторанные шлягеры с прибалтийским акцентом. Местные представительницы прекрасного пола млели от восторга и всюду преследовали симпатичного певца.
Обладая баскетбольным ростом, Бруно имел обыкновение по ночам выламывать ногами спинку кровати. Возможно, к этому имели отношение и закарпатские девушки, но расходы по ремонту мебели приходилось оплачивать за счет картины. Один из объектов требовалось снять на поле, которое обрабатывают русские невольницы, угнанные в Германию. Там должен был появляться наш танк, вызывая у женщин надежду на избавление от рабства. Режиссеру требовался колоритный пейзаж, полное отсутствие каких-либо строений и даже особое небо. Выбрано было самое недоступное место в окрестностях Мукачева, на горе, куда мог подняться только гусеничный транспорт. Даже местному населению там выдавали раз в месяц муку, ибо свежий хлеб доставить на гору было невозможно. В связи с этим у администрации возникли почти неразрешимые проблемы. И тут развернулся тактический талант Коптева. Были организованы челночные рейсы двух танков из местного гарнизона, завезены военные палатки для проживания съемочной группы и актеров, построен навес с гордой вывеской «Ресторан „Жаворонок"», где было организовано трехразовое питание. Технику затащили также при помощи танков.
Надо сказать, что сцена, снятая на этой горе, стала, пожалуй, лучшей в фильме и выжимала слезу из всех категорий кинозрителей.
Не обошлось, правда, и без несчастных случаев. Из высокого штабеля ящиков с реквизитом один свалился на палатку, в которой отдыхала актриса. Ящик угодил женщине по голове и вызвал легкое сотрясение мозга.
Пришлось по рации вызывать санитарный вертолет. Отчасти тут повезло. Снималась сцена с участием большой злющей собаки. Она не разобралась, на кого ее травят, и прокусила ближайшему от нее актеру яйцо. Артиста успели отправить в больницу тем же вертолетным рейсом. К счастью, серьезных последствий обе травмы за собой не повлекли.
В одной из главных ролей снимался уже известный киноартист Геннадий Юхтин, отличавшийся врожденным тактом и внутренней интеллигентностью. Мы быстро подружились с ним, и, когда Гена приезжал на съемки, я поселял его на свободное место в свой номер. Единственный в гостинице телефон стоял у моей кровати и трезвонил круглосуточно. Народ посещал номер толпами. Юхтин не зароптал ни разу. Напротив, он старался делать вид, что ему отлично спится в этой обстановке. Его фантастическое терпение поражает меня до сих пор.
Самый героический поступок на наших съемках тоже совершил Юхтин.
В картине была сцена, когда его герой, по пятам преследуемый немцами с собаками, в изнеможении падает на пригорок. Погоня уже почти настигает его, когда из-за пригорка появляется наша тридцатьчетверка. Водитель принимает отчаянное решение, наезжает на лежащего, оставляя его между гусеницами, и затаскивает в танк через нижний люк.
Каскадера для этого трюка у нас не было.
Пока мы бурно обсуждали, как снимать этот кадр, Юхтин тихо вышел из номера.
— Ребята, — спокойно сказал он, вернувшись, — снимать надо правдиво. Я примерился. Там до гусениц сантиметров по пятнадцать остается. Я лягу сам.
В этом случае следовало взять у Юхтина расписку о личной ответственности за свою безопасность, но я постеснялся. Отвечать за исход, таким образом, приходилось мне.
Мы с механиком-водителем отправились на пригорок репетировать с куклой, которая по киношному зовется «жмурик».
Механик, щуплый сержант-сверхсрочник из танковой части, отнесся к заданию очень серьезно, чувствуя себя участником творческого процесса. Вдоволь натренировавшись, водитель выполнил маневр с участием Юхтина с филигранной точностью. Пострадавших не было, за исключением одной из собак, которую поцарапало траком. Но на ней все быстро зажило, все-таки она была собака.
Помню, что за выполнение трюка я велел выдать Юхтину 75 рублей, половину из которых он тут же истратил на коньяк для сочувствовавших.
Мы с Геной напились в номере. Руки у нас перестали дрожать только после третьего стакана. Тут на меня особенно остро хлынули воспоминания о собственной военной судьбе. Незадолго до победы мне пришлось почти месяц выбираться из немецкого тыла по чужим польским лесам без компаса и документов. Отдаленное гавканье деревенской собаки чудилось мне лаем фашистских овчарок. Я снова начинал умирать от голода, как было уже со мной в блокадном Ленинграде. Когда, наконец, я выбрался на ничейную полосу, меня обстреляли свои. Очнуться довелось в Новосибирске, в госпитале для немецких военнопленных. Демобилизовали меня в качестве инвалида войны 10 мая 1945 года на другой день после дня Победы. Одновременно пришел приказ о присвоении самого младшего офицерского звания.
Как ни тяжелы были воспоминания, они сроднили меня с этой картиной, и я стал осознавать, что кино засосало меня надолго.
Когда мы уже отходили ко сну, Геннадий спросил:
— Мне завтра сниматься до погони или после?
— А тебе не все равно?
— Мне-то все равно, да вот сапог. Видишь, подошва отвалилась. Если — до, придется чинить. — Где это тебя так угораздило?
— Да гусеницей задело. Не рассчитал я как-то. Еле ногу выдернул. А сапог смяло.
Юхтин поведал об этом настолько буднично, что мурашки, возникшие у меня на коже сразу куда-то делись.
Оказалось, что уже в танке Гена замотал сапог изоляционной лентой и об этой подробности ни на съемке, ни позднее никому не сообщал.
Подвиги Юхтина этим не ограничились. Снималась сцена, где мучимый жаждой экипаж подъезжает на танке к немецкой пивной. В разбитое окно снаружи просовывается ствол пушки. Под этим единственным прикрытием в зале появляется безоружный русский солдат в шлеме танкиста, чтобы на глазах перепуганных посетителей добыть вожделенную влагу для беглецов. Для этой съемки был приобретен бочонок пива, которым наполняли кружки для массовки. Безоружным смельчаком был герой Юхтина. Гена должен был подойти к стойке, открыть кран и жадно пить из него.
Сначала снимали кадры появления и ухода танкиста из пивной с кружками в руках, так как боялись, что бьющая из крана струя быстро иссякнет.
Юхтин в последнем кадре, на крупном плане, играл, как всегда, предельно достоверно. Он добросовестно вливал в себя жидкость и к четвертому дублю заметно раздобрел.
Когда режиссер потребовал снять кадр еще раз, из крана, шипя, пошла только пена. Может быть, это и спасло Гену. Впоследствии Юхтин в течение года испытывал острую аллергию на пиво.
Перед тем, как закончить главу, я перечитал сценарий, изданный отдельной книжкой. Могучий поэтический заряд романтики, заключенный в прозе сценарных строек, к сожалению, не выстрелил до конца в экранном варианте. Картина получилась более приземленной. Некоторые задумки не удалось выполнить по чисто техническим причинам.
Тут вспомнился бытующий в кино анекдот про двух крыс, грызущих пленку в фильмохранилище. Одна из них говорит: — А сценарий-то был значительно вкуснее.
«Жаворонка» мы сдали успешно, почти без поправок. До сих пор картину иногда показывают по телевизору в День танкиста. Я смотрю фильм от начала до конца и всегда горжусь своим участием в этом кинодействии.
Долгое время на дворе студийного филиала стоял наш танк. Хозяину его не вернули. Потом разворовали всю начинку, и студия благополучно выполнила план по сдаче металлолома.

■ Пятый дубль — пятый литр пива. (Впоследствии в связи с антиалкогольной кампанией этот кадр был изъят из всех фильмокопий.)

Маленький танк некоторое время был реликвией его создателей — коллектива механического цеха. Когда экспонат начал ржаветь, его разобрали на запчасти.
Второй режиссер картины Леонид Менакер был внесен в титры как режиссер-постановщик. Ныне он имеет за плечами ряд самостоятельных работ и стал художественным руководителем одного из творческих объединений киностудии. Своим бывшим соратникам он кланяется несколько свысока.
Бруно Оя быстро пошел в гору и вскоре стал популярным киноартистом. Особенную известность ему принесло участие в боевике «Никто не хотел умирать», где он исполнил одну из основных ролей.
Впоследствии Бруно женился на молодой польской актрисе, уехал жить в Варшаву и процветает в европейском кино. Теперь российские киностудии вызывают его на съемки, но уже как иностранного артиста.
Коллектив картины постепенно распался. Я же корпел над финансовым отчетом, ездил на встречи с первыми зрителями нашей кинобаллады и мечтал о законном отпуске. Шел четвертый год непрерывного труда. Однако мечтам не суждено было сбыться. Но об этом в следующей главе.