— Товарищ подполковник, давайте разберемся сначала. Солдат... — начал было я.
— Что? Разберемся? Не-е-е-т, господа начальники. Теперь я сам разберусь. А вы пошли отсюда на ...
На это простецкое предложение мы с Владимиром Ильичом отреагировали по-разному. В считанные секунды Ливенский стал смертельно бледен. Мне же, наоборот, кровь ударила в голову. Я задохнулся: «Куда-а-а?»
— Что, заложило? Я сказал — на ... — взревел Кузнецов. Вскочивший Жуков нервно пощипывал ус. Солдат в углу съежился и, похоже, перестал дышать.
Кабинет был невелик: через порог один шаг. Поэтому я первым делом вышвырнул из него Ливенского, пальцы которого что-то судорожно искали на поясе. И остановился за порогом, держа в правой руке ручку распахнутой двери. Глядя в упор на командира, еще раз переспросил: «Куда?..»
— На ... — был ответ.
....
— Вы!.. В военное время! Открытое демонстративное неповиновение... Под суд военного трибунала...
Я поднял столик и обрушил его на пол под ноги командиру полка. Стекляшки, ножки и доминушки брызнули в разные стороны. То ли ножкой, то ли крышкой командиру подходяще досталось по надкостнице правой ноги. Юрий Викторович сам по себе человек неплохой, я в этом неоднократно убеждался, но его холерический взрывной темперамент сплошь и рядом оказывал ему медвежьи услуги. Он мог взорваться на ровном месте. Он мог в запале сказать речь из 10 слов — 9 были матерными. Потом остывал, отходил, по некоторым признакам сожалел о содеянном, но поезд, как говорится, уже ушел. Репутация матерщинника, грубияна сложилась и закрепилась за Кузнецовым быстро. Эта репутация ему во многом мешала и осложняла жизнь, но поделать с собой он ничего не мог. Все в полку эту особенность командирского характера знали и старались выдержать напор, не забывая о чувстве собственного достоинства. Это было очень важно, ибо если человек гнулся безоговорочно и безропотно, такого Юрий Викторович, постоянно распаляя себя, мог топтать бесконечно долго. Всякое сопротивление, как это ни странно, действовало на него успокаивающе — сдерживающе. Вот и теперь, потирая ушибленную ногу, встретив неожиданное и предельно жесткое сопротивление, командир полка мгновенно сменил тон:
— Саня... Ильич! Мужики, вы что?.. Ну, погорячился, так нервы же!.. Знаете же, что я псих, что же вы так-то!
Такой ход, в ответ на столик, мгновенно сделал счет: 1:1. Мы с Ильичом почувствовали себя виноватыми.
— Эх, вы! Пошли!
Прихватив кепи, мы потопали вслед за прихрамывающим командиром полка.
— На трибуну! — приказал Кузнецов.
Вслед за командиром мы взобрались на трибуну. Кузнецов скомандовал: «Полк, смирно!» Полк замер.
— Я тут сгоряча комбата первого с начальником штаба послал... Так я беру свои слова обратно. Товарищ капитан, товарищ майор, становитесь в строй, командуйте батальоном!
— Есть, товарищ подполковник!
Мы пошли к себе на правый фланг, сопровождаемые добрыми улыбками стоящих в строю офицеров.
****
>...Но я ни хрена не могу понять, как целый Герой России Андрей Красов терпел это издевательство, и молча сносил оскорбления? Что это? Полное самоуничижение и холуйство, или такая верноподданическая верность субординации и дисциплина?
Смотрится забавно. А чем комиандир полка выше Министра ?
>Ich muss noch dazu beizufugen, das die russische Kontuszowka...
