----------------------------------------
Автобус встал прямо за нами, и я вышел из «форда», не став набрасывать куртку. Мужики смотрели на меня не слишком одобрительно, причем особенно им не понравилось мое забинтованное плечо.
— Отцы, где у вас тут власть располагается? — Я сделал строгое официальное лицо.
Мой вопрос вызвал сначала ступор, а потом дружный взрыв смеха у всей компании.
— Чудак человек, — наконец соизволил прокомментировать один из них. — Власть, она теперь в Москве. Там и ищи…
— А вы кто?
— Мы? Мы — народ! А вот ты что за птица?
Я понял, что с этим народом нужно разговаривать по возможности конкретно, избегая упоминания откровенных абстракций вроде власти или правительства.
Я показал на автобус:
— Мы вчера отбили у мародеров вот этот автобус.Там дети. Тридцать пять человек. Мы не можем взять их с собой. У нас другое, важное задание. Что вы посоветуете ?
Один из мужиков звучно икнул, и я понял, что он пьян. Потом я присмотрелся и увидел, что пьяны они все. Тот, что держал в руках автомат, бессмысленно передернул затвор, и я увидел, что это грозное оружие — всего лишь пневматический макет автомата Калашникова.
Банда пьяных клоунов с детскими игрушками. Тьфу!
Я разочарованно развернулся и пошел к «форду».
— Стой, парень! — крикнули мне в спину, и я обернулся на ходу.
Кричал как раз «автоматчик». Он сделал по направлению ко мне пару нетвердых шагов, а потом показал на проспект за моей спиной:
— Короче, поедешь прямо, потом направо, потом прямо до конца. Так попадешь на площадь. Там с одной стороны — администрация. Но она сгорела на прошлой неделе. А вот с другой стороны — заводоуправление и здание треста. Туда к трем часам мэр должен явиться, со своими прихвостнями. Вот там ты с ним и побеседуешь…
— Уже полчетвертого, — сказал кто-то.
— Да там же надолго, весь город соберется попиздеть, — успокоил сосед.
Я благодарно кивнул нетрезвым дружинникам и вернулся в микроавтобус.
— Ну? — раздраженным тоном спросил Валера, и я понял, что ему не терпится отсюда уехать.
Я объяснил, куда мы едем, и Валера сразу разогнал машину по пустой улице километров до шестидесяти. Больше не получилось — мешков и колес на асфальте уже не было, но хватало другого мусора: сломанных детских колясок, картонных коробок, набитых каким-то чудным тряпьем, тележек из универсальных магазинов, фрагментов мебели, иногда довольно приличной, попалась даже целая баррикада из искусственных елок.
Зато автомашин на улицах не было вовсе — они встречались там только в виде сожженных корпусов. Этого добра было немало, но, по счастью, жгли только припаркованные машины, так что нашему продвижению это местное развлечение не мешало.
Не было видно и людей на улицах, хотя дома выглядели жилыми — во многих окнах происходило едва заметное движение, когда мы проезжали рядом.
Зато метров за сто до площади мы наконец увидели людей — и сколько людей! Тысячи или даже десятки тысяч горожан толпились на площади, завороженно слушая размеренную речь невысокого крепыша в поразительном для нынешней ситуации белом костюме и таких же белоснежных теннисных туфлях.
Щеголеватый гражданин стоял прямо на капоте «хаммера», вставшего посреди площади. На крыше модного вездехода стояли еще двое мужчин, в камуфляже и с автоматами Калашникова наизготовку. Доморощенные секьюрити картинно жевали резинку, изо всех сил подражая своим голливудским прототипам — тревожно озирались по сторонам и яростно шевелили губами в «уоки-токи». Они так увлеклись этим выпендрежем перед многотысячной толпой, что их можно было бы снять даже без оружия, просто треснув бейсбольной битой по башке каждому, в порядке живой очереди — и сосед не заметил бы потери бойца.
Мы проложили себе дорогу прямо через расступающуюся толпу и притормозили возле «хаммера». Рядом стоял автобус с надписью «Третий канал» и легковушка без опознавательных надписей. Возле автобуса выстроилась шеренга операторов, человек пять, все с большими, профессиональными телекамерами на больших, тоже профессиональных, штативах.
— …экстремисты и бандитствующие элементы. Региональная власть на местах делает все, чтобы порядок и покой пришли в наши дома! Но мы не всесильны! Нас бросила федеральная власть! В Москве теперь думают только о себе! И вы это знаете лучше многих. Где федеральная милиция? Где внутренние войска? Где, наконец, армейские части, содержание которых оплачивали все российские налогоплательщики?! Все эти силы защищают только Москву и ее богатые пригороды. А до нас, простых каширцев, Кремлю дела нет! Нам остается одно — выживать! Если будем делать это вместе — мы победим!..
Вокруг одобрительно захлопали и засвистели, но наше появление все-таки внесло некоторое беспокойство в ряды митингующих — каширцы старались отойти подальше от наших непонятных машин, и очень быстро мы оказались на островке чистого асфальта среди огромной массы людей, настороженно разглядывающих нас и медведей на корпусе «форда».
Когда оба автобуса наконец заметили бдительные охранники на «хаммере», они испуганно уставили автоматы в наше лобовое стекло.
Валера недовольно буркнул:
— Тошка, блин, сходи разберись…
Я нащупал куртку и, на ходу цепляя на голые плечи, выбрался из машины.
Крепыш в белом костюме опустил мегафон и уставился на меня. Я успокаивающе помахал ему рукой и полез на капот «хаммера» — а как еще с ним разговаривать, снизу вверх, что ли?
Толпа притихла, а охранники начали от усердия чавкать так лихорадочно, что им сделал замечание сам господин мэр.
Я залез на капот джипа и, показав на «Икарус», как будто это все объясняло, протянул руку за мегафоном. Мэр безропотно отдал его мне и даже сделал шаг назад, освобождая место на импровизированной трибуне.
Я нажал на кнопку мегафона и сказал:
— Господа! Леди и джентльмены!
Толпа недовольно взревела, и я тут же поправился:
— Товарищи! Россияне! Граждане великой страны!
Ропот прекратился, и я продолжил:
— Мы приехали сюда из Петербурга. Это было не просто.
По толпе прошла рябь, которая вдруг взорвалась криками и аплодисментами:
— Привет, Питер!
— Даешь Петроград!
— Ура!
— Революцию давай!
Я опешил от этих неожиданных эмоций, но потом собрался и продолжил:
— Мы должны ехать дальше. У нас задание государственной важности. Но вчера мы отбили у мародеров автобус с маленькими детьми. Я хочу спросить вас — можете ли вы помочь нам? Этих детей надо устроить до тех пор, пока воспитатели или родители не смогут забрать их к себе. Или пока мы не вернемся. В общем, на пару недель.
Боковым зрением я заметил, как вытаращил на меня глаза мэр и даже охранники перестали чавкать, вытягивая шеи, чтобы разглядеть, кто там такой важный сидит в «Икарусе».
— Откуда дети? — услышал я громкий женский выкрик и, пожав плечами, ответил:
— Дети из Москвы. Из детдома. Их отправили в пионерский лагерь, но вот забрать не смогли. Сами знаете, что сейчас вокруг Москвы творится…
Мои слова потонули в яростных возгласах;
— Своих детей кормить нечер!
— Москалей — на хрен!
— Пусть сами забирают!
— Хорошо устроились — жируют на Рублевке и еще деток своих нам подкинули!.. На хрен!
Мэр тут же решительно забрал у меня мегафон и сказал, даже не глядя в мою сторону:
— Ну, с этим вопросом все понятно! Мы будем заботиться прежде всего об интересах коренных жителей!
Так что всякие варяги могут ехать себе дальше! У нас, в Кашире, дураков нет!..
----------------------------
Мы тогда еще ничего толком не могли, мы сами завязли в боях под Рязанью, откуда на нас перла несметная толпа совершенно невменяемых, но отлично вооруженных беженцев из Краснодарского края. Почему этим бородатым хмырям в карнавальных казацких костюмах нравилось называть себя беженцами, вопрос риторический, хотя формально основания были — их самих выперли с Кубани отряды крымских мусульман.
В результате казаки пошли на Москву, которой, как это сплошь и рядом случалось в российской истории, предстояло ответить за предательство и трусость федеральных чиновников.
Попутно казаки решали национальный вопрос — в тех городах, где они задерживались больше чем на сутки, вырезались все черноволосые граждане, вне зависимости от пола и возраста. Остальных заставляли цеплять штампованные в Китае латунные кресты, каяться в грехах иноверства или атеизма и присягать Православному Кубанскому Синоду и лично Его Превосходительству атаману Малахову.
Каширским «гризли» мы тогда помочь не успели,они все полегли в коридорах станции, но зато от нас не ушел Малахов. Свою раскрученную жирную морду по пулярному некогда телевизионному шаману спрятать от народа не удалось, и после разгрома Северного и Южного Казацких батальонов его с большим воодушевлением выдали нашим патрулям жители Зарайска —городка, где казаки отрезали уши даже грудным младенцам, признанным специальной комиссией инородцами.
Патрульные повесили атамана, причем за ноги, и пока он болтался посреди города на стреле самоходного крана, злопамятные горожане лечили его керосином и мочой, как тот сам любил проповедовать. Но даже эти волшебные средства не помогли всероссийскому шаману дожить до следующего вечера…
Любопытно, что федеральное телевидение, особенно Первый канал, с огромным возмущением прокомментировало новость о казни атамана, целый день демонстрируя видеокартинку с залеченным до смерти Его Превосходительством, а федеральный министр МВД даже выступил с отдельным заявлением, в котором предупредил «некоторых представителей движения Восточные медведи о недопустимости внесудебных преследований российских граждан».
Можно подумать, казаки преследовали российских граждан законно. Впрочем, критика была аккуратной — мое имя в тех репортажах даже назвать не осмелились, а сам факт казни атамана подавался как выходка нескольких утомленных затяжными боями «гризли».
После стабилизации ситуации на Южном фронте мы вернули контроль над Каширской ГРЭС, выбив оттуда казанских боевиков меньше чем за сутки. В результате несчастному Зарайску не повезло второй раз за эту осень, потому что Магу с его правоверными бойцами мы неделю гоняли то от Рязанского, то от Каширского шоссе, в конце концов зажав в клещи у речи Осетр, аккурат у Зарайских окраин. Воспользовавшись оказией, казанские нукеры вырезали там всех белых горожан, объявив эту акцию ответом на первую этническую чистку, поэтому, когда мы снова вошли в Зарайск, жителей там почти не осталось — ни брюнетов, ни блондинов, ни даже лысых. А те, кто выжил,— большей частью поседели…