Внезапно тишину нарушили громкие вопли с вышки управления полетами. И совершенно внезапно, без всякого предупреждения, воздух потряс ужасный грохот. Земля начал подпрыгивать и трястись, ударная волна больно ударила по ушам. Кто-то взвизгнул, хотя это уже и не требовалось: «Воздушный налет!» А затем завыли сирены, хотя это предупреждение явно запоздало.
Времени размышлять у нас уже не было, следовало попытаться добежать до убежища. Грохот взрывающихся бомб слился в один сплошной гул. Над аэродромом поднялось облако дыма, я слышал свист разлетающихся в разные стороны осколков. Несколько других пилотов вместе со мной помчались из мастерской к убежищу. Я низко пригибался, чтобы не попасть под летящие осколки, и шлепнулся на землю между двумя большими водяными цистернами. И очень вовремя. Вскоре хранилище пулеметных лент со страшным грохотом взлетело на воздух в облаке дыма и огня. Затем серия бомб легла поперек аэродрома. Взрывы больно ударили по ушам и засыпали нас землей.
Если бы я упал на землю хотя бы на секунду позже, это наверняка стало бы концом. Когда бомбы кончили рваться, я поднял голову и посмотрел, что же происходит. Сквозь непрерывный грохот разрывов по всему аэродрому слышались отчаянные крики и стоны. Люди, лежавшие вокруг меня, получили ранения. Я пополз было к ближайшему пилоту, но тут внезапно тело резанула сильная боль. Я торопливо ощупал себя и понял, что брюки пропитались кровью. Хотя боли была ужасной, раны, к счастью, оказались неглубокими. [310]
А затем я совершенно потерял голову. Я вскочил на ноги и снова побежал. На этот раз я помчался к взлетной полосе, то и дело опасливо поглядывая в небо. Над головой я заметил 12 бомбардировщиков в четком строю, которые описывали широкий круг на высоте по крайней мере 20000 футов. Это были русские двухмоторные бомбардировщики СБ, основные бомбардировщики китайских ВВС. Было бы бессмысленно отрицать смертоносную, эффективность их внезапной атаки. Нас застигли врасплох. Ни один человек ни о чем не подозревал, пока бомбы со свистом не полетели вниз. Когда я осмотрел аэродром, то испытал сильное потрясение.
Большинство из 200 армейских и флотских бомбардировщиков, выстроенных крыло к крылу на длинных рулежных дорожках, теперь пылало. Высокие столбы пламени поднимались, когда взрывались топливные баки, в воздух летели огромные клубы дыма. Те самолеты, которые еще не горели, были изрешечены множеством осколков, из пробитых баков струями хлестал бензин. Огонь перекидывался с самолета на самолет, с жадностью пожирая бензин. И вот бомбардировщики и истребители, один за другим, охватывало пламя. Бомбардировщики взрывались, словно петарды, истребители горели, как коробки спичек.
Я побежал вокруг горящих самолетов, словно спятил, отчаянно пытаясь найти хоть один целый истребитель. Каким-то чудом несколько «Клодов», стоявших отдельно, избежали уничтожения. Я прыгнул в кабину самолета, запустил двигатель и, не дожидаясь, пока он прогреется, повел истребитель по дорожке.
Бомбардировщики постепенно набирали высоту, но мой более скоростной истребитель понемногу догонял их. Я двинул сектор газа вперед до упора, выжимая каждую каплю скорости из обиженно ревущего «Мицубиси». Через 20 минут после взлета я почти поравнялся с вражескими самолетами, поднявшись на такую высоту, что уже мог открыть огонь по их незащищенным животам. [311]
Меня совсем не волновало то, что я пилотировал единственный истребитель, находящийся в воздухе. Мне было ясно, что слабо вооруженный «Клод» не может представлять серьезную угрозу для 12 бомбардировщиков. Внизу подо мной находился город Ичан, который все еще удерживали китайские войска. Если меня собьют здесь, и если я спасусь из падающего самолета, меня ждет верная и страшная смерть от рук солдат Чана. Но я, не колеблясь, пошел в атаку. Именно потому, что я был воспитан в самурайских традициях, лишь одна мысль владела мной — нанести противнику как можно более тяжелые потери.
Я догонял их сзади и пока был чуть ниже замыкающего бомбардировщика. Противник меня заметил, о чем сообщили замигавшие огоньки пулеметных выстрелов. Но вражеский стрелок не сумел попасть в «Клод», и я сблизился, насколько это было возможно, после чего открыл огонь по левому мотору самолета. Когда я проскочил мимо и оказался выше бомбардировщика, то заметил дым, который повалил из обстрелянного мной мотора. Бомбардировщик покинул строй и начал терять высоту. Я развернулся и спикировал на него, чтобы добить его. Но я так и не успел это сделать. Уже когда я толкнул ручку вперед, то вспомнил, что нахожусь по крайней мере в 150 милях западнее Ханькоу. Дополнительная погоня за бомбардировщиком означала, что мне просто не хватит топлива, чтобы вернуться на базу. Мне придется садиться на вражеской территории.
Если ты рискуешь жизнью в бою — это одно, если ты просто так ставишь под удар и себя, и самолет — это совсем другое. Продолжать атаку было бы самоубийством, пока не было необходимости применять крайние меры. Я повернул домой. Дотянул русский бомбардировщик до своего аэродрома или нет, я, конечно же, не знаю. Но самое худшее, что грозило его экипажу — вынужденная посадка среди своих.
Вернувшись в Ханькоу, я понял, что 12 бомбардировщиков нанесли базе просто чудовищный ущерб. Почти [312] все наши самолеты либо сгорели, либо были разбиты. Командир базы потерял левую руку, несколько его офицеров, многие летчики, техники и механики либо погибли, либо получили ранения.
Мне не пришлось слишком долго ждать возвращения в Японию. Через 2 дня я получил приказ в порядке ротации отправиться в авиаполк «Омура». Эта авиабаза находилась совсем рядом с моей деревней. Мой отъезд вряд ли можно назвать торжественным. Командир летного состава с каменным лицом предупредил меня: «По соображениям военной тайны вы не должны никому в Японии рассказывать о катастрофе. Понятно?»
Я ответил: «Так точно. По соображениям военной тайны я не должен никому в Японии рассказывать о катастрофе». Затем я козырнул и отправился на аэродром, чтобы занять место в транспортном самолете, который должен был доставить меня домой. [314]
