|
|
От
|
Константин Федченко
|
|
|
К
|
Leopan
|
|
|
Дата
|
11.02.2009 15:15:14
|
|
|
Рубрики
|
1917-1939;
|
|
по той же ссылке история Григория Григорьева
Был такой литератор — Григорий Прокопович Григорьев, теперь давным-давно покойный. В шестьдесят первом он выпустил, помню, довольно известную в те годы книжку воспоминаний «У старому Києві». Там излагалось немало весьма любопытных деталей быта дореволюционного Киева, «мастеровых людей» его окраин, где он, сын киевского железнодорожника, и вырос.
На первом допросе, когда следователь НКВД слепил его лампой, он не обратил внимания на панели в его кабинете. Сперва они показались ему обычными, выкрашенными масляной краской. И только со временем, присмотревшись, с ужасом понял: это кровь...
Дикие, выдуманные следователем обвинения за антисоветчину по зловещей 58-й статье Григорьев подписал после такого случая. Во время допроса энкавэдист как-то по-кошачьи неслышно оказался сзади и больно прижал железными ладонями его уши.
— Ты, Григорьев, говорят, на воле был музыкальным критиком? Значит, ушки тебе нужны? — Он еще больнее сжал голову. — А я знаю во такой ударчик по ушкам. Р-р-раз! — и больше не слышишь ни хрена. Никогда и ничего! Усёк?
В камере Григорьев будет утешать себя: ничего страшного, чем большую чушь я подпишу, принимая на себя несуществующие преступления, тем легче будет отмести обвинения на суде. (Он был в этом не оригинален: точно такую же линию поведения выбирали очень многие подследственные).
Но, конечно же, никакого суда не будет и в помине. Особая «тройка» заочно вкатит ему на всю катушку.
Из Киева Григорьева этапируют в северный лагерь, один из островков архипелага ГУЛАГ. Вполне возможно, в Марийской АССР. Иначе, почему в его биографической заметке в справочнике «Письменники Радянської України» сказано: «Переводил с марийского языка»?
Уже в лагере Григорьев среди прибывших с новым этапом как-то встретил…
Боже, его следователь!..
К тому времени уже опытный зэк, Григорьев знал железное правило зоны: опознанные сотрудники органов до утра не доживают. Впрочем, и следователю об этом было известно. Наверняка.
Ночью Григорьев потихоньку перебрался на нары к бывшему своему мучителю. Пообещал, что никому и словечком о нем не обмолвится, если тот выложит правду о его деле. За что же, оказалось, его арестовали? В пору всеобщего доносительства завели такой порядок: для ареста достаточно трех доносов.
— И представляете эту глупость? — с горестной интонацией повествовал далее Григорьев. — Один донос утверждал, будто бы я петлюровец. Второй — что златопогонник, деникинец. А третий — вообще бундовец. А это же три взаимоисключающих друг друга обвинения!
Под страхом разоблачения он заставит-таки следователя тотчас же, ночью, пойти к начальнику лагеря, чтоб открыть правду.
— Верите — и там порядочный человек нашелся, этот начальник. Выслушал признание об этих бредовых обвинениях, пообещал написать обо всем в Москву. И не соврал!
Спустя какое-то время начальник лагеря вызвал его к себе и показал казенный пакет Москвы. Там черным по белому: пересмотр его, Григорьева, дела отложен… до конца войны.
— Война?! — даже присел Григорьев.
За колючей проволокой, представьте, не знали, что уже полгода идут бои…
С уважением