«Чеченцы — народ живой и страстный, — говорит г. Н.Семёнов, — спокойная и ровная жизнь им не по душе, и поэтому они вечно колобродят, вечно окружают себя атмосферой исключительных жизненных явлений. Только что летом они наскоро обработали свои поля, засеянные преимущественно кукурузой, как осенью, смотришь, уже начался сезон драк “джигитов” между собою из-за самых вздорных причин. Да каких драк! На кинжалах и пистолетах, обычный конец которых — смерть или увечье на всю жизнь. За этим сезоном, без передышки, наступает другой — сезон молодеческих подвигов джигитов в борьбе с принципом собственности, или, говоря проще, сезон воровства. Крадут не из нужды, а отчасти из любви к лёгкой наживе, но главным образом, по страсти к исключительным и сильным ощущениям. Безлунная ночь, проведённая в овраге, в густой траве, в камышах, осторожное и тихое перелезание через забор или уничтожение той или иной преграды, мешающей доступу к соблазнительному предмету, до того тихое, что слышится биение собственного сердца; завладение этим предметом и уход с ним по воровским балкам, заросшим густым кустарником; опасение погони, переплетённое с чувством злобно-отважной готовности ежеминутно встретить её и сразиться хоть с самим чёртом — вот те моменты сильных ощущений, в которых для истого чеченца таится вся прелесть ночных охот на чужую собственность. Этим развлекаются всю осень, но зимою охоты на чужих быков и лошадей поневоле прекращаются или, по крайней мере, доводятся до minimum’а. Зимою покушения на чужую собственность, во-первых, совсем не прибыльны, а во-вторых, чересчур рискованны. В эту пору года домашний скот — главный объект краж в Чечне — стоит во дворе своего хозяина, на конюшне, охраняемой очень злыми собаками; сам хозяин скота тоже сидит дома и бодрствует, а если и спит, то до того чутко, что при первом шорохе или шуме на дворе он, как из земли, вырастает перед непрошеным гостем, вооружённый очень острым кинжалом и начинённым крупною картечью пистолетом. Зимою встречаются и другие помехи к совершению воровских подвигов: ночи, чаще всего, ясные и светлые, а тут ещё этот коварный снег, который не мешает и не задерживает вора, но, дождавшись утра, преспокойно выдаёт его головою тем, к кому ему меньше всего хотелось бы попасть в руки. Вообще, зимою воровство — игра, не стоящая свеч. Но чем же, в таком случае, нашему горцу в это время года утолить свою непреодолимую жажду сильных ощущений? И вот он на досуге затевает разного рода тяжбы, подымает различные, нередко весьма странные, вопросы, а главным образом, бросается в политику, в ту своеобразную чеченскую политику, которая до сих пор создавала нам столько тревог и хлопот. Не весною, как принято думать, а именно зимою, в пору снега и холодов, изготовляются в Чечне сюрпризы общественно-политического характера, подносимые нам с наступлением тёплого времени. Зимою чеченцы перебирают прошлое, анализируют настоящее и фантазируют насчёт будущего. Зимою между ними разносятся всевозможные идеи. И если, напр., раннею весною в Чечне заговорили о переселении в Турцию или, под прикрытием одевшихся в зелень лесов, начали вытанцовывать религиозный танец, известный под именем “зикр” или “зикро”, то знакомый с народом не сомневается, что то или другое из этих явлений — ничто более, как осуществление фантазий, развившихся зимою».
(Терский сборник. Приложение к терскому календарю на 1891 год. Вып. 1. Отдел II. Владикавказ, 1890. С.11–13)
