|
|
От
|
Бирсерг
|
|
|
К
|
Begletz
|
|
|
Дата
|
18.12.2007 10:16:21
|
|
|
Рубрики
|
WWI;
|
|
Re: Я б...
В штабах и на полях Дальнего Востока: воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне
http://mkmeta.ru/book.asp?id=374357
Отрывки про флот:
Нравы, обычаи и взгляды, господствовавшие среди наших моряков, таковы, что об этом не хотелось бы говорить вовсе. Для каждого беспристрастного человека было очевидно, что наша морская «сила» до корня изъедена тлей всякого рода. Таково было мнение людей не только посторонних, чуждых ложного морского патриотизма, но и сами моряки были о себе и своих порядках невысокого мнения: нам неоднократно приходилось слышать в 1893 г. от бывшего командира «Разбойника» князя У-го самое беспощадное осуждение господствовавших во флоте беспорядков и хищений, узаконенных вкоренившимися взглядами и круговым покрывательством. Такие же отзывы о своем «сумбурном роде оружия» приходилось слышать и от покойного Н. А. Астромова, командира «Сивуча», от Н. И. И-а, командира «Корейца», и от многих других.
— Не будет у нас толку; единственный выход, чтобы водворить у нас что-нибудь крепкое, это — отдать нас под державную десницу Петра Семеновича (Ванновского) — обыкновенно заканчивали сами моряки критику своих порядков...
Все были того мнения, что источником всех зол является пресловутое цензовое плавание. Какой толк может получиться из такого плавания, когда судно военное обращается для командира в своего рода почтовую станцию для продолжающего свое путешествие путника. Командир знает, что он является на судне хозяином лишь короткое время для цензовой выслуги, после которой он обязательно уступает место другому. При таких условиях военное судно является не столько орудием боя, сколько инструментом для выслуги следующего чина. По собственному признанию командиров судов, все внимание их во время командования обращено лишь на выгадывание остатков от угля, смазки, краски, пакли и т.д. На изучение судна времени не остается; да это и не представляется столь существенным, обещающим ближайшие непосредственные результаты. Неудивительно поэтому, что командиры судов являлись весьма часто на командуемых ими судах в виде заезжих гостей, не только не имеющих понятия о неизбежных особенностях своего корабля, о его сильных и слабых сторонах, но часто не могущих даже ориентироваться на командуемом ими судне — попасть туда, куда хочется, без помощи проводника.
У нас принято даже в отношении солдатской винтовки установившееся требование, что солдат должен знать свою винтовку, т.е. знать ее особенности, присущие каждому отдельному экземпляру. Без лишних слов понятно, что современные броненосцы таят в себе неизмеримо более сложные особенности, имеющие огромное значение при управлении судном. Чтобы сколько-нибудь изучить гигантские плавучие крепости с бесчисленным множеством в высшей степени сложных механизмов, едва ли достаточно было бы и всего служебного века морского офицера; а тут является готовый «командир», призванный управлять этим судном с его многочисленными машинами, не только не имея никакого понятия о норове, об особенностях данного броненосца — что возможно узнать лишь после продолжительного на нем плавания,— но часто не зная просто, что есть на судне и чего не имеется. Неудивительно при таких условиях, что у нас так часты аварии даже под Петербургом и Кронштадтом,— что даже по дороге в Петергоф со своим министром командиры судов сбиваются с надлежащего пути и терпят крушение.
Все это неминуемо обусловливается полнейшим сумбуром, внесенным в последние десятилетия в организацию прохождения службы по морскому ведомству. В прежнее время существовал особый корпус штурманских офицеров, которые иногда весь век свой служили на одном и том же судне, составляя как бы нераздельную с ним часть; офицеры эти знали все мельчайшие особенности своего корабля и являлись вполне сведущими по части кораблевождения, выделяя из своей среды оставшийся ныне лишь в преданиях тип «морского волка».
В настоящее время, при чрезвычайно усложнившихся машинах и механизмах современного боевого судна, дело кораблевождения стало гораздо сложнее; но прежних штурманов уже нет, ибо наши реформаторы морского ведомства предъявили разумное в теории, но неосуществимое на практике требование: на судне каждый офицер должен знать все — и штурманскую часть, и минное дело, и артиллерийское и пр. При сложности устройства нынешних морских боевых судов это недостижимо; и в результате морские офицеры не знают ничего, сколько-нибудь сносно, из того, что они обязаны знать. Это не мешает, однако, морским офицерам и командирам проникнуться апломбом всеведения: недавно, в апреле текущего года, на столбцах даже «Русского инвалида», т. е. перед читателями, сухопутными офицерами — моряк-офицер проговорился, что среди морских офицеров укоренилось убеждение в их превосходстве в отношении универсальности знаний, и образования вообще, над офицерами сухопутными.
Следуя провозглашенному свыше принципу обязательности всезнания, командир военного судна в 1889 г., ничтоже сумняшеся, высадил своего врача на берег в Шанхае, уверяя, что «на военном судне нет и не может быть ничего такого, чего не знает командир...»
Таким образом, по логике наших смелых морских реформаторов, вышло так, что когда военные суда были проще, то для них требовались разные специалисты, а когда военно-морская техника значительно усложнилась, то оказалось возможным упразднить совершенно обязательность специальных знаний. Неудивительно поэтому, что умудренный горьким опытом адмирал Рожественский в № 45 журнала «Море», в отношении характеристики личного состава морского ведомства, приходит к такому печальному выводу: «Система образования личного состава настолько устарела, что если б лучшими нашими людьми укомплектовать в настоящее время эскадру из «Dreadneugh'oB», идеально построенных и образцово снаряженных за границей, то такая эскадра, вследствие недостаточного развития и навыка личного состава, прогрессивно теряла бы боевое значение и при столкновении с равным числом более старых линейных кораблей любого из первоклассных флотов была бы разбита наголову...»
Нам, сухопутным офицерам на Дальнем Востоке, приходилось часто с горечью видеть и слышать про постоянные аварии наших военных судов в домашних внутренних водах на рейде Владивостока, в заливах Амурском, Аскольда, которые, казалось бы, наши моряки должны бы знать, как свой собственный двор. И — что всего хуже — все эти аварии, имевшие часто в основе преступную небрежность, или полное невежество в своем деле, оставались постоянно совершенно безнаказанными, а затем еще хуже то, что эта безнаказанность организована законом, с заранее обдуманным намерением низвести на нет наказания за такие аварии: потому что простой наивности со стороны законодателя трудно предположить, когда заботливо устроено заранее круговое поручительство в общей безнаказанности.
Случилась, например, авария с «Маньчжуром»; отдается приказ о назначении суда, а членами суда собираются ко мандиры «Корейца», «Сивуча», «Разбойника» и т. д., которые разбирают и судят — виноват ли тут их близкий друг и товарищ в какой-нибудь небрежности, или тут действовали пресловутые «forces majeures» — спасительная для моряков стихия, покрывающая все и всех. Помимо чувств дружбы и товарищеской солидарности, приговором членов суда в подобных случаях руководит еще обязательность взаимной выручки,— потому что завтра же может случиться авария с судном кого-нибудь из членов суда, и ему придется поменяться ролью с подсудимым. Ясно, что при таких условиях приговоры суда отличаются всегда крайней снисходительностью,— чтобы не сказать больше, оставляющей почти совершенно безнаказанными явную небрежность, а иногда и заведомую преступность по службе.
Высказанная здесь мысль, как нам кажется, едва ли требует для подтверждения ссылку на какие-нибудь факты; кто их не знает, не наблюдал сам, не слыхал, или не читал про массу печальных курьезов этого рода, давно уже ставших притчей во языцех, даже среди самих моряков. Но, чтобы не быть совершенно голословным, я приведу на выдержку пару таких фактов из числа многих других, имевших место во Владивостоке в короткое сравнительно время. Прислало морское ведомство, кажется, в 1890 г. ледокол «Силач» для пропуска в зимнее время приходящих судов из открытого моря в замерзший рейд Владивостока.
Проработав с грехом пополам одну-две зимы, с постоянными авариями и починками, «Силач» окончательно занемог зимой 1893 г. и почил затем от всяких трудов; причина заключалась в том, что когда в разгар рождественских праздников потребовалось сдвинуть «Силача» с места среди замерзшего кругом льда, положили динамитные патроны слишком близко к носу ледокола и вместо льда взорвали нос собственного корабля. Случился такой казус во время рождественских праздников, после шумного пиршества в кают-компании; поэтому суд, конечно, был снисходителен к таким смягчающим вину обстоятельствам. Злые языки, однако, утверждали, что экипаж «Силача» весьма доволен тем, что динамитные патроны легли ближе, чем следует, к носу ледокола: представьте себе, в самом деле, по ложение моряков зимой: товарищи все на берегу, отдыхают после летних трудов; тут, кстати, Святки — хочется попраздновать кому с кумой, в матросской слободке, а кому за кадрилью с «предметом страсти» в Морском собрании и — вместо всего этого — не угодно ли разводить пары и, как глупый маятник, двигаться взад и вперед в лютый холод среди льда, по узкому каналу... Весьма естественно, что экипаж «Силача» был весьма доволен происшедшим казусом с повреждением носа своего ледокола; так не в пример приятнее: морское довольствие идет само собой, а тем временем гуляй на берегу, пока произведут ремонт; а тут и лето — ледокола работа кончается.
Среди судей приведенного сейчас казуса с «Силачом» был и командир «Сивуча», покойный ныне Н.А. Астромов, который был также весьма снисходителен, как и другие; за что скоро почувствовал признательность к себе со стороны командира «Силача». Случилось это следующим образом: выходил «Сивуч» в море на стрельбу, и по возвращении на рейд, опять-таки после парадного обеда с праздничной выпивкой, которыми кают-компания чествовала находившегося на берегу своего адмирала («морское довольствие», как известно, отличается в кают-компаниях обилием беспошлинных питий всякого рода), командир возымел хвастливое намерение показать адмиралу, что он своим «Сивучом» может и на тесном рейде «восьмерки выписывать», и... с первого же шага задел винт «Маньчжура» и погнул винтовой вал настолько, что пришлось отправить судно на продолжительный pe.-j монт в японские доки. Конечно, на бывшем вслед затем суде командир «Силача» реваншировал со своей стороны заслуженной снисходительностью командиру «Сивуча»; тут, правда, свидетелем был и сам адмирал, но он также не чужд морских традиций: притом же он сам в это время находился на палубе «Сивуча» в качестве зрителя, созерцая, как командир его будет «восьмерки выписывать»...
Не лучше обстояло дело и с боевой подготовкой личного состава нашего флота вообще. В одном из своих приказов, отданных адмиралом Рожественским во время продолжительного стояния нашей эскадры под Мадагаскаром, по пути к Владивостоку, адмирал указывает на полное неумение офицеров и комендоров обращаться со своими орудиями, неумение стрелять и т. д. Но почему подобные приказы только теперь стали достоянием широких кругов общества? Почему понадобились такие ужасные катастрофы, как позорное поражение нашего флота под Цусимой, чтобы они решились громко сказать то, что у них давно служило злобой дня при беседе между собой в своем интимном товарищеском кругу?
Видя вкоренившиеся злоупотребления, узаконенное безделье, растлевающее влияние ложных начал, внесенных в дело боевой подготовки личного состава, многим давно уже очевидно было, что крушение наших морских сил неминуемо при первой встрече с врагом; что это искусственно взращенное чрезмерными заботами императора Александра III оранжерейное растение погибнет при первом дуновении суровых требований войны. Но кто же позволил бы себе высказать откровенно слово правды, задевающее отборнейший у нас род оружия, пользующийся наибольшими привилегиями и нежными заботами, комплектуемый сливками аристократии, мнящий себя, помимо всего, и наиболее образованным! Неудивительно, что один из талантливых публицистов «Нового времени», князь А. М. Волконский, приходит к такому беспощадному выводу о современном состоянии наших морских сил: «Беспристрастие заставляет признать, что как ни повинны мы, все и каждый, в бедствиях, постигших Россию, но ни в одной отрасли государственного механизма всеобщее разложение не сказалось в такой мере, как во флоте. Морская политика выразилась в отсутствии станций на мировых путях, морская стратегия — в неправильном распределении флота между Владивостоком и Артуром; морская тактика — в мирной высадке японцев у Бицзыво, часах в пяти от Порт-Артурской эскадры; морская техника — в частых бедствиях от собственных мин, в не долетавших или не разрывавшихся снарядах. Нужно ли повторять общеизвестное о подборе начальников, о недостаточной близости офицеров к командам, о бессистемности и ошибках кораблестроения и о горшем всего — о флоте, как очаге военного бунта...»