О Майрановском (хоть он мне и надоел) - спецхимия КГБ
Попытка — не пытка
Берия санкционировал опыты НКВД над живыми людьми
Журналистам удалось установить, что эксперименты проводились начальником лаборатории доктором медицинских наук полковником медицинской службы Г.М. Майрановским и его помощниками. Работой лаборатории непосредственно руководили Берия, Меркулов и Кобулов. В числе заказчиков экспериментов были названы Судоплатов, Эйтингон, Филимонов.
Поиски правды о секретных лабораториях Берии привели нас в архивы КГБ. Нам удалось познакомиться с некоторыми документами, материалами уголовных дел, которые и легли в основу нашей версии происходивших тогда событий. Мы узнали, что основная база лаборатории — таинственный дом из ведомства коменданта НКВД В.М. Блохина находился в неприметном Варсонофьевском переулке, находящемся между Кузнецким мостом и Лубянкой. А в дачном поселке Кучино под Москвой работали своеобразные филиалы этой зловещей лаборатории.
…Как-то из 1-го управления НКВД в секретную лабораторию поступил запрос на химические средства. Выдали то, что оказалось в наличии. Препараты чем-то не понравились. Через несколько дней Майрановского вызвал сам нарком. В кабинете Берии уже находился генерал Судоплатов. Разговор начался с расспросов о том, как идут дела в лаборатории. Майрановский справился с волнением, начал рассказывать о результатах опытов над различными группами животных.
— Есть предположения, что результаты наших опытов над животными могут не подтвердиться, когда дело коснется людей.
— Резонно. А кто вам мешает поработать с людьми? Товарищ Судоплатов должен иметь полную уверенность в безотказности препаратов. Так ведь?
Большую комнату на первом этаже углового здания в Варсонофьевском переулке разбили на пять камер, двери которых с увеличенными “глазками” выходили в просторную приемную с вполне приличной мебелью. Здесь во время экспериментов постоянно дежурил кто-то из сотрудников лаборатории. Он вел наблюдение, заполнял специальный журнал. Еще одну камеру решили приспособить для испытаний ядовитых газов. Работа закипела. Блохин поставлял в лабораторию заключенных, приговоренных к высшей мере. А дальше вся процедура внешне походила на обычный медицинский осмотр. “Доктор” участливо расспрашивал “пациента” о самочувствии, интересовался жалобами на здоровье, давал советы и тут же предлагал принять лекарство. Кому для стимулирования кровообращения, кому для снятия стресса… Один из первых таких “пациентов” получил большую дозу дигитоксина под видом лекарства, предназначенного стимулировать сердечную деятельность и поднимать настроение. И действительно, принявший яд на глазах повеселел, начал что-то возбужденно рассказывать. Присутствовавший при этом начальник лаборатории приник к “глазку”, потом громко посетовал:
— Как жаль, что плохо слышно. И никак нельзя подключиться, побеседовать с ним. Да, очень жаль.
А у подопытного тем временем появилась одышка, он почувствовал сильные боли в области сердца, ослабел и не смог сам подняться на ноги. Смерть же наступила только через несколько дней, которые умиравший провел в страшных мучениях. С дигитоксином Майрановский экспериментировал на людях раз десять. Одним вводил его на голодный желудок, другим — после приема пищи, менял дозировку. Как рассказывал потом Блохин, он приводил в лабораторию “дряхлых и цветущих по состоянию здоровья, по полноте — худых или тучных, иногда присутствовал при умерщвлении сам и всегда приходил в помещение Майрановского, чтобы закончить операцию…” Одни отравленные умирали через три-четыре дня, некоторые мучились с неделю. Пришлось от дигитоксина на время отказаться: НКВД требовались более эффективные средства.
Препарат “К-2“ — карбиломинхолинхлорид — впервые дали осужденному с пищей (до этого экспериментировали на животных — сам Майрановский и заключенный Горский). Почти сразу же началось расстройство желудка. Здоровый, крепкий мужчина метался по камере, словно подранок. Очевидно, он все понял. Несколько раз подбегал к тяжелой железной двери с налившимися кровью глазами, ожесточенно колотил по ней кулаками, ногами и опять бежал к параше… Он весь взмок, слюна шла так сильно, что он, пока мог, не отрывал руку ото рта. Прямо на глазах человек как бы уменьшался в росте, слабел, становился все тише, тише. Вскоре затих совсем. Судебно-медицинский эксперт дал заключение, что смерть наступила от слабости сердечной мышцы. Майрановский тоже подписал фиктивный акт, не удосужившись узнать, почему в нем не упомянута фамилия умершего…
Создавая методику введения ядов в организм людей, сотрудники лаборатории дали волю фантазии. Подмешивали отравляющие вещества в пищу, напитки, использовали медицинские шприцы. Все это срабатывало, конечно, но требовало соответствующих условий, рассчитывать на которые закордонные разведчики практически не могли.
Предложение создать трость-“кололку” поступило из 1-го управления, от работавшего тогда там Филимонова. Майрановскому поначалу оно не понравилось, уж больно веяло от всей этой затеи детективщиной, точнее, игрой в детектив. Филимонов настаивал, и Майрановский решил попробовать. Мастера отыскались опять же под боком — в камерах внутренней тюрьмы НКВД. Тросточка получилась изящная, легкая. Настоящее произведение прикладного искусства. Просто невозможно даже предположить, что внутри она содержала смертоносное ядовитое жало. Трость Майрановского впечатление производила. Как, впрочем, и зонты, самопишущие ручки и прочие замаскированные под обиходные предметы “кололки”. Только во время экспериментов в лабораторных условиях из камер вынесли несколько десятков “ужаленных” невзначай людей. А сколько человеческих жизней оборвалось в процессе их “практического использования” за рубежом, да и в разных уголках бывшего Советского Союза!
Много пришлось повозиться с отравленными пулями. Сделали несколько образцов облегченных пустотелых пуль. Пустоты заполнялись поначалу одним ядом — аконитином. Первые эксперименты решили проводить на тех заключенных, что несколько дней назад едва-едва выкарабкались из лап смерти. Это стало правилом в лаборатории: подопытные не должны были выйти отсюда живыми. Майрановский сам говорил: “Одного осужденного я использовал для двух-трех опытов. Последнее было редко. Я хочу в данном случае сказать, что если смертельного исхода при даче яда не наступало и испытуемый поправлялся, то на нем же испытывался другой яд”.
Полковник из охраны правительства Окунев в высшей степени профессионально организовывал погребение или сжигание трупов. Он чувствовал себя как бы в центре некоего важного события, голос его обретал металлические нотки, жесты демонстрировали твердость и решительность, словно полковник был в самой гуще решающих событий на поле боя. Позднее Окунев несколько раз лечился в психиатрической больнице. Постепенно все же спился, был уволен из органов…
Однажды в лабораторию доставили человека. Обычно или Судоплатов, или Эйтингон заблаговременно предупреждали о необходимости подготовиться к “медосмотру”, и Майрановский знал, что и как надо делать. На этот раз Эйтингон прямо сказал, что надо применить курарин, так как это очень опасный человек и существует распоряжение сверху его убрать… После укола мужчина как-то странно посмотрел на “доктора”, хотел что-то сказать, но вместо слов губы выдавили мычание. Он начал заваливаться набок, но сумел удержаться. Видно было, как быстро силы покидают его. Появилась сильнейшая, на грани удушья, одышка, ему явно не хватало воздуха. Кожа стала синеть…
Это был американский агент Саенс, не осужденный никем. В свое время он работал и на НКВД, а ликвидирован был по личному распоряжению министра госбезопасности Абакумова, которому не понравилось то, что Саенс и в лагере имел связь с американским посольством. Посольство, кстати, добивалось выдачи Саенса, что уж и вовсе не входило в планы госбезопасности: мало ли что он разнесет по свету о нравах в тюрьмах и в лагерях Республики Советов…
Для проведения экспериментов не требовалось ни приговора, ни решения особого совещания НКВД, ни даже постановления следственного органа. Гарантом соблюдения законности выступал комендант НКВД Блохин. Подопытные, как правило, отбирались в Бутырской тюрьме. Причем среди этих “птичек” (выражение Майрановского) оказывались не столько уголовники, сколько “враги народа” — политические с 58-й статьей: граждане СССР, немцы, поляки, американцы, японцы, корейцы, китайцы…
Несколько лет трудился в 1-м управлении В.И. Подобедов. Степенный, обстоятельный, он, казалось, самой природой был создан для канцелярской работы. Но повседневной будничной работой стал для него палаческий труд и “научные эксперименты” под эгидой Майрановского. Угрызения совести заглушались водкой и спиртом. Постепенно Подобедов осознал, насколько разработанная методика исследований ядов на осужденных удобна для самооправдания ему и другим сотрудникам, призванным по долгу службы обеспечивать исполнение приговоров к высшей мере наказания. Ведь и преступника лишить жизни непросто. Даже многое повидавшие бойцы Блохина предпочитали стрелять обреченным в затылок либо завязывали им глаза, не могли выдержать взгляда смертника. И потом рассказывали, что их мучили кошмары, расстрелянные приходили к ним во сне… “Химики” же брали самую неприятную часть работы на себя, как бы снимали с подчиненных Блохина причастность к убийствам. Доставляли осужденных в камеры, фиксировали факт смерти, отправляли трупы в последний путь… За несколько дней до октябрьских праздников 1938 года Судоплатова вызвал Меркулов, сразу предложил пройти к Берии. Тот выглядел непривычно взволнованным, нервно прохаживался по кабинету. Вместо приветствия произнес:
— Прибыли? Хорошо, что прибыли. Ваши бывшие начальники оказались врагами партии и народа.
Дело в том, что до этого Судоплатову пришлось заниматься испанскими делами. Резкая перемена направления деятельности, слабое знание обстановки, кадров настроения не прибавляли. А тут еще его исключили из партии за потерю бдительности. Обычно за подобной мерой вскоре следовал арест. Но этого почему-то не произошло. С полгода он сидел без дела, перекладывал бумажки с места на место. Думал, все, закончилась его чекистская карьера. И вдруг — вызов к Берии. В Центральном комитете невысокий человек в идеально отглаженном костюме посвятил их в сложности взаимоотношений ЦК с зарубежной оппозицией, с Троцким:
— Зарывается господин Троцкий. Просто обнаглел в стремлении дискредитировать нашу партию, народ, товарища Сталина. Есть мнение пресечь эти попытки.
К операции, кроме Судоплатова, был подключен Эйтингон, который знал агентуру, владел испанским, французским. В случае с Троцким обошлись без отравляющих веществ. Вместе со званием Героя Советского Союза Эйтингон получил задание готовить с Судоплатовым особую группу из 10—15 проверенных, особо надежных сотрудников, способных выполнить любое задание в своей стране и за границей. Такая команда была отлично подготовлена, прекрасно экипирована для действий в самых сложных условиях и непредвиденных, экстремальных обстоятельствах. Например, для организации покушения на Адольфа Гитлера. В 1990 году Судоплатов говорил на допросе о том, что в начале войны еще раз возвращались к операции по отравлению рейхсфюрера. Разрабатывался план, готовились люди, но потом что-то застопорилось в “инстанции” (так именовали Сталина). Есть сведения, что в отношении У. Черчилля, Б. Муссолини рассматривались возможности подобных акций… Примерно в конце 1945 года Эйтингон получил от Меркулова задание лично присутствовать при эксперименте Майрановского с новыми ядами. “Материал” — группа немцев. Кто они — вроде бы неизвестно, приговорены к расстрелу. Когда машина с арестованными и конвоем въехала во двор углового дома в Варсонофьевском переулке, арестованных повели не в ту дверь, которая вела в помещение для расстрелов, а к двери в правой стороне двора. Из сопровождающих пропустили только конвоиров…
В спецлаборатории немцам, среди которых, по всей видимости, были ответственные деятели Коминтерна и политэмигранты из Германии, сделали уколы, после чего через 14—15 секунд они благополучно отошли в мир иной. Трупы подопытных сожгли, но не все. Один был отправлен в больницу Склифосовского на вскрытие. Оно показало, что отравленный умер… от паралича сердца. Яда в организме не обнаружили даже опытные исследователи-патологоанатомы. Это было то, что нужно. Майрановский чувствовал себя на вершине успеха. Препарат превзошел все ожидания, и больше с ним опыты не проводились. Видимо, его сразу запустили в производство, что в лаборатории случалось не часто. На одном из допросов начальник лаборатории, между прочим, признался в следующем: “Во время моих опытов по применению ядов, которые я испытывал на приговоренных к высшей мере наказания, я столкнулся с тем, что некоторые из ядов могут быть использованы для выявления так называемой откровенности у подследственных лиц. При употреблении хлоральскополамина (КС) я обратил внимание, что, во-первых, дозы его, указанные в фармакопее как смертельные, в действительности не являются таковыми… Это мной было проверено многократно на различных субъектах. Кроме того, я заметил ошеломляющее действие на человека после приема КС, которое держится в среднем около суток. При проведении в это время метода рефлексологии (толчки, щипки, обливание водой) можно у испытуемого выявить ряд односложных ответов на коротко поставленные вопросы. У испытуемого появляется сильное возбужденное состояние коры головного мозга, длительная бессонница в течение нескольких суток в зависимости от дозы. Появляется неудержимая потребность высказаться. Эти данные навели меня на мысль об использовании этих веществ при проведении следствия для получения так называемой откровенности у подследственных лиц…”
Не менее ста осужденных, главным образом к расстрелу, с 1938 по 1945 годы прошли через руки Майрановского, его помощников А.А. Григоровича, старшего химика В.Д. Щеголева, старшего научного сотрудника профессора С.М. Муромцева, начальника бактериологической группы спецлаборатории и других. На этих экспериментах чаще присутствовали Л.А. Эйтингон, А.А. Осинкин, М.П. Филимонов; еще несколько человек — реже. Ни фамилий осужденных, ни их вины экспериментаторы не знали, да и не проявляли к этому интереса. Людей доставляли на “объект” сотрудники спецгруппы Блохина. Состав ее непрерывно обновлялся — не все выдерживали такое…
