Судебная система КНДР и вопрос о прецеденте незаконных репрессий
Северокорейский подход к понятию «закон» формально отталкивается от формулировок Ленина, согласно которым законы есть выражение власти господствующего класса, и классовая борьба приводит к смене буржуазного закона социалистическим. Сочетание с советской правоохранительной системой только укрепило силу репрессивного аппарата: так как постулировано, что большинство жителей страны является образцовыми гражданами, преступник, который выделяется из этого множества, есть нечто закоренелое и не нуждающееся в мягком обращении. Даже если подсудимый требует адвоката, это воспринимается в КНДР как буржуазный пережиток. Это не значит, что адвокатов нет вообще, но они являются должностными лицами суда и их роль состоит только в том, чтобы подтвердить справедливое, правильное применение уголовного закона Северной Кореи.
Насколько беспристрастен суд КНДР? Критики системы любят делать выводы о том, что в Северной Корее суд не является независимым органом, так как обо всей деятельности суда необходимо докладывать партийному комитету, а решения и приговоры должны выноситься с учётом его мнения. Однако речь идет не столько о зависимости судьи от точки зрения отдельно взятого руководителя парткома, сколько о необходимости выносить решения, соответствующие определенной идеологии. А такая практика, по сути, встречается повсеместно.
В качестве примера того, что ситуация обстоит несколько по-иному, приведем распоряжение Министерства Общественной Безопасности (МОБ) КНДР № 73 от 18 декабря 1978 г. «О неукоснительном выполнении указаний и высказываний великого вождя товарища Ким Ир Сена и любимого руководителя товарища Ким Чен Ира о передаче органов общественной безопасности под строгий юридический надзор прокуратуры». В данном документе прямо говорится, что следует «добиваться искоренения таких явлений, когда пытаются избежать надлежащего контроля со стороны органов прокуратуры либо когда отходят от требований УПК при расследовании дел при работе с преступниками» .
Правда, практика контактов с дипломатами КНДР и с другими её гражданами, работающими за границей, показывает, что они не знают не только УПК, но и своего Уголовного кодекса, который ещё совсем недавно был засекречен .
Принятый в феврале 1987 г. Уголовный кодекс делит преступления на 6 категорий: против государства, против социалистической экономики, против социалистической культуры, против общего административного порядка, против социалистической совместной жизни, против жизни и имущества граждан. Среди особо тяжких преступлений – сокрытие антигосударственного преступления и «подстрекательство к вооруженной интервенции и разрыву внешних связей» .
Помимо отсутствия в законодательстве принципа презумпции невиновности, согласно статье 10 УК КНДР, в стране продолжает действовать принцип аналогии – наказание за преступления, не предусмотренные кодексом, определяется в соответствии со сходным по природе и тяжести преступлением из числа предусмотренных. А поскольку аналогии можно трактовать достаточно широко, это открывает большие возможности для противоправных действий, особенно – учитывая нечеткую трактовку понятий «подрывная деятельность против государства» или «подрыв престижа государственного органа» .
То, за что репрессируют, хорошо иллюстрируется простым примером. 17 апреля 1980 г. вышло распоряжение МОБ «О точном ведении дел о загрязнении партийных билетов и часов с выгравированным на них именем вождя», воплощающее в жизнь указание Ким Чен Ира от 3 апреля 1980 г., согласно которому данные преступления предписано считать общеуголовными, а не политическими .
Суда как процесса фактически нет. Даже в кино все заканчивается тем, что разоблаченных негодяев куда-то увозят. Открытые и длительные заседания – явление очень редкое, а показательный политический процесс был только однажды - над Пак Хон Ёном - и на заре формирования системы.
Понятно, что арестовывающие врагов народа чекисты не ошибаются, однако в последние годы правления Ким Ир Сена появилась тенденция упоминать об отдельных перегибах. Первыми ласточками среди текстов нового типа были истории, в которых Ким Ир Сен исправляет перегибы или предлагает дать человеку время, чтобы он «осознал и исправился». Столкнувшись с таким отношением, «экс-репрессированный» начинает работать вдвое лучше и становится втрое лояльнее.
О судебной системе и отношении к Закону на Юге
Можно много говорить о бесправии судебных органов на Севере, но и на Юге ни при американцах, ни потом, при военных, отделения судебной власти от политической не было. В судьях и прокурорах больше ценилась верность правительству, чем профессиональные навыки, а на формальности в случае чего можно было и наплевать. Закон расценивался не как правовая норма, которой должен следовать чиновник любого уровня вплоть до руководителя страны, а как инструмент, который такой чиновник может подгонять под свои нужды.
Стремление южнокорейских полицейских 1940-х -1950-х гг. арестовывать или проводить обыски, не имея на это полномочий, подмечали даже американские источники того времени, и аппарат политического контроля, отличающийся политизированностью и способностью переступать через принятые законодательные нормы, стал отличительной чертой корейского авторитарного режима.
Даже современная Конституция РК 1987 г. выглядит с точки зрения европейских демократов достаточно странно. С одной стороны, в статье 10 закреплено право на «стремление к счастью», а согласно статье 37 не допускается пренебрегать правами и свободами граждан только потому, что они прямо не закреплены в конституции. Пункт 7 статьи 12 Конституции РК гласит: «Если факт признания вины был осуществлен посредством пытки, насилия, угрозы, незаконно продленным арестом, обманным путем, и если признание является единственным доказательством против обвиняемого, то такое признание не считается доказательством вины». Вообще, надо отметить, что при обеспечении судебных прав граждан наблюдается некоторое укрепление защищающей роли судебной власти, ибо ордер на арест или обыск выдается не самим прокурором, а судьей по его просьбе.
Однако гражданские права могут быть ограничены законом в случае, когда это необходимо для поддержания национальной безопасности, публичного порядка или общего благосостояния. Статья 23 предусматривает ограничение частной собственности во имя общественного блага. Статья 27 называет ряд случаев, когда гражданские лица могут быть отданы под военно-полевой суд .
Интересна в данном контексте и статья 3 Конституции РК. Никто не может быть подвержен недостойному обращению за действия, совершенные не самим лицом, а его родственником. Это важная деталь, направленная на разрушение конфуцианского принципа групповой ответственности, но говорящая о том, насколько силен этот принцип до сих пор.
Что же касается беспристрастности суда, то мы уже упоминали о том, насколько часто послушная пресса называет того или иного коррупционера виновным еще до вынесения судебного решения. Можно вспомнить и процессы над оппозиционерами, проходившие при Ли Сын Мане. Различие между Севером и Югом в этом вопросе сейчас состоит скорее в цивилизованности процедуры и наборе выбираемых обвинений – в РК предпочитают сажать не за «политику» а за «экономику».
Еще более интересной пищей для размышлений о восприятии корейцами понятия закона является детальный анализ составляющих амнистии марта 1998 г., самой большой в истории РК, проведенной Ким Дэ Чжуном в знак наступления демократизации и затронувшей в той или иной степени 5527327 чел.
Для российского читателя, привыкшего понимать амнистию нарушителям закона как в первую очередь освобождение узников из тюрем, цифра в 5 с половиной миллионов амнистированных при населении всей Кореи в 40 миллионов выглядит кричаще. Однако, в РК «амнистия» - не только и не столько амнистия заключенных. На деле 90 % амнистированных (5325850 чел.) - нарушители дорожного движения, которым «аннулировали» проколы в талоне. Большая часть остальных (166334 чел.) - государственные служащие, которые «лишились» своих выговоров, занесенных в личное дело или иные документы.
Большинство из оставшихся (35133), амнистированных уже в нашем понимании, было осуждено за мелкие преступления, и только 500 чел. из числа осужденных получили свободу за «преступления против общественной безопасности». Большая часть последних была или северокорейскими агентами, сидящими в тюрьме «с незапамятных времен» и абсолютно неопасными для нынешней власти, либо лицами, нелегально пересекавшими 38 параллель или участвовавшими в каких-то организованных КНДР за пределами РК мероприятиях .
Подобная амнистия, конечно, шаг пропагандистский. Но речь идет и об отличном от нашего понимании понятия «преступление», в связи с чем я хотел бы процитировать высказывание одного из общественных прокуроров, сетующего на то, что в последнее время корейцы, как правило, не очень-то соблюдают законы. «Нарушение правил дорожного движения , продажа сигарет или алкоголя несовершеннолетним, нарушающие общественный порядок публичные ссоры - это то, что случается часто, но не воспринимается как такое преступление, которое влечет за собой наказание, и только в одном случае из 10-ти о подобных случаях докладывают в полицию» .
Исполнение наказаний и репрессивный аппарат на Севере
Уголовный кодекс КНДР предусматривает смертную казнь (расстрел) как один из двух основных видов уголовного наказания. Другим видом является трудовое исправление, максимальный срок которого составляет 15 лет .
Как и в КНР времен Мао, казни часто совершались публично. В конце 1980 - начале 1990 гг. были случаи, когда уголовных и политических преступников публично вешали по два человека на виселице, устроенной в кузове грузовика. Им на шею прикрепляли таблички с обозначением преступления, которое они совершили. В течение 2 дней эти грузовики ездили по сёлам и мелким городам с остановкой на центральных площадях, где по указанию органов собирали людей и проводили короткие митинги с рассказом о том, что ожидает преступников . Доклад Аmnestу International от февраля 1997 г. указывает, что казнят не только убийц, но также обычных преступников вроде расхитителей зерна .
О количестве казненных данные разнятся. Один источник, достаточно желтый сам по себе, утверждает, что с 1970-х гг. в Северной Корее произведено как минимум 23 публичных казни . По информации К. Михайлова, до 1994 г. включительно в расчёте на один уезд число публичных казней составляло за 10 лет примерно один случай. Однако после смерти Ким Ир Сена устои общества были несколько подорваны из-за серьёзных экономических трудностей, и в начале 1995 г. Ким Чен Ир дал указание провести показательные казни. В 1996 - 1997 гг. в городах и уездах в течение года расстреляли до 10 человек . Южнокорейцы упоминают публичные казни на стадионах, на которых должны присутствовать и сослуживцы казнимого.
Репрессии также бьют по членам семьи казненных, и М. Брин упоминает цитату из Ким Ир Сена, где он говорит о том, что контрреволюционное семя должно быть вытравлено в трех поколениях .
С другой стороны, конфуцианское внимание к моральному воспитанию наложилось на советский догмат о «перековке». О репрессированных говорят, что «они совершили политическую ошибку и направлены на перевоспитание трудом». Официальная идеология гласит, что занятия физическим трудом при постоянном общении с представителями трудового народа способствуют избавлению человека от индивидуалистической психологии и его скорейшему перевоспитанию.
В рамках такой парадигмы подвергнутый критике член ЦК ТПК не обязательно уничтожается. Разжалованный в рядовые комбайнеры, он имеет теоретическую возможность начать карьеру заново и двадцать лет спустя может снова всплыть на второстепенном, но, тем не менее, важном посту . Так, репрессированный в конце 1950-х бывший член ЦК ТПК и директор Исторического исследовательского института, заведующий исторической секцией Академии наук Ли Чхон Вон сейчас работает в редакторской группе издательства «Наука и образование» .
Неизвестно, сколько таких «перевоспитываемых» в КНДР сейчас. В разных источниках приводятся очень отличающиеся друг от друга цифры. Российские демократы переплюнули всех и утверждают, что сегодня в КНДР 300 тысяч заключенных . Южнокорейские правозащитники и «пхеньянологи» называют среднюю цифру в 200 тыс. чел., разбросанных по территории всей страны . Данные южнокорейской разведки за 1999 г. приводят ту же цифру. Но М. Брин, которого сложно заподозрить в симпатии к Северу, говорит о 150 тыс. , а Б. Камингс оценивает количество заключенных в тюрьмах и исправительных лагерях КНДР в 100 тыс. чел. по состоянию на 1997 г. Впрочем, в обоих случаях до конца неясно, речь идет только о политзаключенных или об общем числе заключенных вообще.
Представляется, что, ориентируясь на воспоминания Кан Чхоль Хвана, многие авторы путают лагеря для преступников с лагерями для «враждебных элементов», куда переселяют «членов семей изменников родины (в случае ареста главы семьи по политическому обвинению, вся семья также подлежит немедленной высылке)», или высылают в административном порядке за неполитические проступки.
Именно в таком лагере Кан провел 10 лет (с 9 до 19), на которые выпали его детство и юность , и, судя по тому, что он жил со своей семьей в отдельном доме, мог ходить в школу и обладал определенной свободой передвижения по территории лагеря, это был не столько Гулаг в чистом виде, сколько лагерь для спецпереселенцев. Из его же мемуаров мы знаем, что когда семью отправляли в ссылку, ей разрешили взять с собой мешок риса весом в 125 фунтов, которого хватило на несколько месяцев. Хотя из злаков ели в основном кукурузу и люди хронически недоедали, благодаря наличию на территории лагеря мелких животных и дикорастущих растений, которые тоже употребляли в пищу, смерть от голода была редкостью. А дядя Кана завоевал в лагере высокий статус, сумев наладить подпольное производство самогона.
Объективных данных об уровне содержания заключенных в лагерях мало, однако даже из официальных документов понятно, что прокурорский надзор в отношении них минимален, и жаловаться им некому. В уже упомянутом нами документе есть фраза о том, что «…органы прокуратуры осуществляют там (в лагерях – прим. автора) контроль только за тем, нет ли нарушений прав человека в отношении заключённых (кроме лагеря для рецидивистов и воспитательной колонии № 33). При этом органы прокуратуры не должны вмешиваться в административную деятельность, например, в процесс поступления или выезда из лагеря» .
Первые лагеря были созданы еще во время Корейской войны 1950-1953 гг. Вначале их было 10, затем их число было сокращено до 5. Лагерные комплексы располагаются в труднодоступной местности (из-за чего вокруг них не строят явные оборонительные сооружения), и с воздуха они выглядят, как обычные деревни. Случаи побегов были крайне редки, - за проведенное в лагерях время Кан Чхоль Хван был свидетелем только 15 случаев казни пойманных беглецов .
Картина жизни в лагерях, включая описание пыток, произвола охраны, тяжелых условий жизни и содержания и т. п., достаточно подробно описана у М. Брина , Б. Камингса, Кан Чхоль Хвана и у целого ряда иных авторов. Однако описание лагерной жизни и тягот заключенных не вызывает у меня того ужаса, с которым эти подробности читают на Западе, да и кардинального отличия северокорейского «Гулага» от сталинского или южнокорейского мне заметить не удалось. Так, по словам Кана, паек заключенных состоял, в основном, из кукурузы и составлял 500 г в день для взрослого и 400 г для ребенка .
Помимо отправки в лагеря, в КНДР широко используется принцип поражения в правах. Основная социальная градация северокорейского населения идет по идеологическому признаку. Согласно принятому на восьмом пленуме ЦК ТПК Четвертого созыва и действующему до сих пор постановлению ЦК ТПК «О дальнейшем усилении работы с различными слоями и группами населения», все население КНДР было разделено на 51 категорию, которые образуют три слоя: «основной» , «колеблющийся» и «враждебный» . Понятно, что это заимствованное из Китая деление во многом отражает реалии страны в конце 1950-х гг. , однако, как я понял, официально его не отменяли.
Принадлежность гражданина КНДР к той или иной категории оказывает определяющее влияние на его судьбу. От этого зависит поступление на работу или учебу, возможность жить в Пхеньяне и других престижных городах, уровень жизни и многое другое, включая уровень наказания в случае совершения преступления . Хорошая анкета как бы заменяет хорошее происхождение.
Лиц, отнесенные к враждебным силам, выселяют в специальные районы, отделенные как от побережья, так и от крупных городов. Срок пребывания в заключении фактически неограничен, ибо статус обитателей таких лагерей похож на статус советских спецпереселенцев. У них почти нет шансов ни поступить в столичный вуз, ни жить в Пхеньяне или Кэсоне. К. Михайлов утверждает, что представители наиболее враждебных категорий, как правило, могут вступать в брак только с себе подобными, что окончательно превращает такие группы в «касты неприкасаемых», но более интересный пример социальной стратификации в действии встречается у Б. Камингса. Некий молодой человек, жена брата которого была дочерью человека, который при японцах был полицейским, не мог найти себе нормальную жену, так как считался относящимся к «реакционерам». В одном случае генеалогическое исследование провела семья невесты, в другом против брака возразила местная партийная ячейка . Семейное счастье было достигнуто только после того, как партийный чиновник более высокого ранга вмешался в проблему и публично вынес решение о том, что грехи дяди по линии жены никак не влияют на моральный облик племянника, чья личная анкета не имела никаких пятен .
Другая история более печальна. На с. 140 своей книги М. Брин приводит историю о человеке, который вырос в детском доме и сделал карьеру, однако когда госбезопасность выяснила, что его отец был в свое время обвинен в шпионаже в пользу США и приговорен к смерти, его арестовали и отправили в лагерь.
Исполнение наказаний и вопрос о физическом воздействии на Юге
Хотя между режимами Юга и Севера нельзя ставить знак равенства, любителям изображать черным цветом исключительно Северную Корею стоит напомнить некоторые факты.
Чистку 1980 г., в ходе которой было уволено 8000 госслужащих, М. Брин сравнивает с чистками на Севере по широте охвата, смехотворности обвинений и сопутствующей обстановке . Публичные казни происходили еще в 1990-1991 гг., хотя казнили не политзаключенных, а уголовников. При этом процесс казни (без показа собственно момента расстрела) транслировался по телевидению в режиме публицистической передачи, в процессе которой рассказывалось о преступлениях казнимых. Передача, которую я видел лично, была посвящена казни группы бандитов, на счету которых было несколько разбойных нападений и убийств. Демонстрировались фотографии их жертв, а потом - и их окровавленные тела после расстрела.
Подозреваемый может находиться под арестом до 30 суток, по истечении которых ему должно быть предъявлено обвинение. В случае если речь идет об угрозе национальной безопасности, этот срок может быть продлен до 50 суток, при этом незаконные методы воздействия и правовой произвол в отношении подозреваемых такого рода широко известны .
На с. 229-231 своей книги М. Брин достаточно подробно описывает условия содержания в южнокорейской тюрьме, которые не очень сильно отличаются от северокорейских, описанных в его же книге, посвященной Ким Чен Иру, или того, что нам известно о тюрьмах СССР и России. При этом не всегда понятно, что же хуже: каторжная работа на Севере или искусственный информационный голод в РК, в рамках которого политзаключенным запрещалось разговаривать как друг с другом, так и с персоналом тюрьмы. Там же им могли запрещать даже хождение по камере. Можно было только сидеть.
В корейских тюрьмах многое осталось неизменным со времен японской оккупации. Например, прогулки осуществляются по лабиринту длиной в километр, во время движения по которому арестант ни разу не имеет возможности увидеть других гуляющих. Курить запрещалось и запрещено до сих пор, и заключенные были вынуждены соскребать с деревянного пола стружку, мешать ее с зубной пастой и курить эту смесь, заворачивая ее в самокрутки .
Если же говорить о южнокорейском «Гулаге», то можно вспомнить принятый при Чон Ду Хване в августе 1980 г. Указ о чрезвычайных мерах по борьбе с общественным злом, тремя видами которых объявлялись насилие, наркотики и мошенничество. Задержанные по подозрению в занятиях этим молодые люди могли быть фактически без суда направлены на «перевоспитание» с последующим принудительным трудом.
В рамках «уничтожения общественных зол» было арестовано примерно 60755 человек, 2/3 из которых прошли через 25 исправительных лагерей, в которых 37 тысяч политически неблагонадежных лиц (журналистов, студентов, учителей, представителей профсоюзов) прошли через так называемые «лагеря очищения», созданные по образцу армейских лагерей для новобранцев и предназначенные для того, чтобы выбить из молодежи мятежный дух посредством сочетания постоянных избиений, больших физических нагрузок, недоедания и активного промывания мозгов.
Заключенных подвергали пыткам и жестокому обращению, в результате чего из-за грубого обращения с ними представителей власти погибли по крайней мере 54 человека , - точных данных о числе жертв этих политических «чисток» по-прежнему не знает никто.
Вот показания одного из тех, кто прошел через это: «Каждый день перед ужином нас избивали. Ужин состоял из примерно трех столовых ложек перловки, и если мы не выражали свою благодарность достаточно громко, нас били снова. Смех карался поркой – 80 ударов плетью. Каждое утро проводился марш-бросок, во время которого мы должны были громко орать патриотические песни. Тот, кто орал их не слишком громко, получал дубинкой, и одного человека, который не мог кричать, потому что у него было больное горло, забили до смерти. Вообще, гибли 2 человека из 11-ти» .
Конечно, 80 ударов за один смешок, скорее всего, преувеличение. Однако общая атмосфера, которая царила в подобных лагерях, передана достоверно. При этом считалось, что вместе с политическими туда направлялись на перевоспитание и хулиганствующие элементы, которые, вроде бы, там перековывались. Потому С. Курбанов утверждает, что его респонденты не без одобрения отзывались об этих мерах как о способе снижения преступности , несмотря на отрицательную позицию современной южнокорейской историографии.
Конечно, сейчас отношение к этим лагерям в РК подобно отношению к лагерям сталинским. В мае 2003 г. Сеульский окружной суд обязал правительство Южной Кореи выплатить компенсации в размере 5 миллионов вон (3526 евро) бывшим узникам «лагерей перевоспитания», даже если пострадавшие не подали вовремя соответствующие заявления .
В отличие от КНДР, в Республике Корея публикуются данные о числе заключённых в тюрьму за нарушение закона о национальной безопасности. Так, в 1997 г. их было 641 чел., в 1998 г. - 465 чел., в 1999 г. - 37 чел., в первой половине 2000 г. - 61 чел .
До июля 1998 г. заключенные, арестованные за нарушение Закона о национальной безопасности, должны были подписывать так называемые «письма убеждения», в которых они обещали порвать с коммунистической идеологией. Те, кто не подписывал подобные письма, не могли надеяться ни на амнистию, ни на какую-то государственную помощь после освобождения из тюрьмы .
Такая практика существует в Корее с 1933 г., когда корейцы, арестованные за антияпонскую деятельность, могли выйти из тюрьмы, только подписав письмо с изъявлениями лояльности японскому императору. Впоследствии эта практика распространилась на «левых» узников совести, которых, по данным правозащитных организаций, на июль 1998 г. насчитывалось 650 чел.
Один из таких «узников совести», 70-летний У Ён Гак, вообще считается человеком, отсидевшим самый большой в истории ХХ века тюремный срок. . Его пребывание в одиночке составило чуть больше сорока лет, и этот срок был «достигнут» именно потому, что студенческий активист, арестованный за прокоммунистическую пропаганду, демонстративно отказывался подписать подобное письмо, воспринимая его как сделку с совестью.
Другой «посрамивший рекорд графа Монтекристо» - Ким Сон Мён, арестованный в октябре 1950 г. в возрасте 29 лет и вышедший на свободу только в 73 года в августе 1995 г. По утверждению Б. Камингса, большую часть этого 44-летнего заключения он также провел в одиночке, не имея права с кем бы то ни было разговаривать, встречаться с родственниками и даже что-либо читать . Невзирая на сенсорный голод, постоянные избиения и тюремную диету, он не сломался, написав покаянное письмо, и вышел на свободу, оставшись сторонником левых идей. Еще один, Син Ён Су, невзирая на рак костей, содержался в тюрьме до 68 лет за отказ отречься от коммунистической идеологии.
Свидания и переписка с «не раскаявшимися» были запрещены, и даже факт их существования скрывался властями. После Юсин на них снова начали активно давить, требуя раскаяния. Отказ сопровождался новыми пытками и ужесточением условий содержания, которые стали улучшаться только после 1998 г.
В 2000 г., после Пхеньянского саммита, 63 «нераскаявшихся» политзаключенных в возрасте от 66 до 90 лет отправили в Северную Корею . Тех, кто сидел не намного меньше, но письмо все-таки подписал, не пустили, несмотря на требования со стороны Пхеньяна.
При Ким Дэ Чжуне эту практику отменили, однако мотивацией этого шага было не только соблюдение прав человека и необходимость считаться с общественным мнением (организации типа «Amnesty International» не раз указывали на это вопиющее нарушение свободы), но и то, что президент счел подобные меры не имеющими смысла. По его мнению, даже если человек хоть 100 раз подпишет такое письмо, никто не узнает, во что он действительно верит. Однако, разъясняя его позицию, министр юстиции Пак Сан Чхон заявил, что значительное число арестованных будет амнистировано при условии, что они принесут клятву подчиняться законам страны и не прибегать к насилию.
В то же время было широко объявлено, что если лица, которые, совершив несанкционированный визит на Север, в настоящее время скрываются от репрессий за рубежом, раскаются в своих «недостойных поступках» и принесут извинения народу, отношение к ним будет пересмотрено. Именно после этих заявлений в страну вернулся наиболее известный диссидент Сон Ду Юль, о судьбе которого мы расскажем немного позже.
Теперь о пытках: традиционная система правосудия допускала их применение даже по отношению к свидетелям, а пытающих наказывали только тогда, когда их умершая от пыток жертва впоследствии оказывалась невиновной.
Пытали и при Ли Сын Мане, и при Пак Чжон Хи (Б. Камингс и Г. Хендерсон приводят несколько весьма впечатляющих примеров истязаний того времени), хотя официально факт применения пыток был признан только в конце правления Чон Ду Хвана. М. Брин даже приводит рассказы о том, как во время допросов студентов заставляли писать предсмертные записки самоубийцы .
Понятно, что пытают до сих пор, хотя методы стали менее изощренными. «Профилактическое» избиение задержанных в полицейском участке в РК - скорее норма, которую, конечно, осуждают, но искоренять не пытаются. К этому относятся как к своего рода неизбежности, тем более что если политические преступники перешли в разряд «хороших», которых бить нельзя, уголовниками правозащитники обычно не интересуются.
Более того, когда речь идет не об удушении свободы, а о борьбе с криминальными структурами, избиение подследственных или применение по отношению к ним пыток может сопровождаться даже молчаливым одобрением. Прошедший в российском прокате в 2001 г. южнокорейский фильм «Спрятаться негде» хорошо демонстрирует процесс выбивания показаний из задержанного гангстера как рутинную часть ежедневной полицейской практики . При этом задержанный не был взят на горячем (он был человеком, который мог быть причастен к расследуемому преступлению), а избивавшая его группа полицейских была четко позиционирована как «хорошие парни».
Интересно, что спокойное отношение к побоям в РК сочетается с очень бурной реакцией на факт доказанного убийства представителями власти арестованного или подследственного. Цена человеческой жизни в Южной Корее продолжает оставаться достаточно высокой: бить можно сильно и долго, но когда из-за избиения наступает смерть, бывает громкий скандал.
Организация спецслужб КНДР и РК и некоторые методы их работы
Одна из особенностей северокорейских спецслужб – почти полное отсутствие информации о них в открытой печати. Даже южнокорейские власти крайне неохотно делятся информацией о структуре и деятельности своих северокорейских коллег. Это не похоже на противостояние СССР и США, когда каждая из этих стран заваливала читателей материалами о деятельности спецслужб противника. Представляется, что неразглашение этой информации связано еще и с тем, что методы, применяемые по разные стороны 38 параллели, очень похожи.
Особенность Северной Кореи состоит в том, что обычная для бывших соцстран пара «военная разведка – политическая разведка» в ней заменена на триаду «военная разведка – политическая разведка – партийная разведка». Связано это с историей Трудовой Партии Кореи, где после формального объединения организаций Севера и Юга в составе ЦК был создан отдел, поначалу именовавшийся «Отделом связи» (кор. Ёльлак пу) – имелась в виду связь с подпольными организациями на юге. Считалось, что главной его задачей должно быть воссоздание коммунистического подполья в Южной Корее, но к 1970-м гг. стало окончательно ясно, что задача эта неосуществима, а отдел сосредоточился на общем руководстве всеми разведывательными операциями против Южной Кореи и превратился в координатора всех операций северокорейских спецслужб .
Главной действующей спецслужбой страны является Министерство охраны безопасности государства - МОБГ (кор. Кукка анчжон повисон), в ведении которого находятся внутренняя и внешняя разведка, контрразведка и политический сыск . В отличие от КГБ, МОБГ не занимается охраной правительства и главы государства – эти функции поручены Командованию охраны (кор. Хови сарёнбу), которое формально входит в состав вооруженных сил, но фактически является самостоятельной организацией.
Подобно своему советскому прототипу, МОБГ имеет разветвленную сеть местных управлений, доходящих до уровня уезда. Его представители действуют также при всех крупных организациях и учреждениях. В ведении МОБГ находятся и лагеря для политических преступников, которые содержатся отдельно от уголовников .
Некоторые функции политической полиции выполняет также Министерство общественной безопасности – МОБ ( кор.Сахве анчжонсон), которое помимо борьбы с уголовной преступностью, обеспечения правопорядка и т. п., ведает системой прописки, а также осуществляет повседневный надзор за гражданами .
На Юге создание полноценной политической полиции произошло только при Пак Чжон Хи. Ли Сын Ман в решении политических проблем предпочитал полагаться на гангстеров или деятелей вроде полковника Ким Чжон Вона, главного организатора бойни в Кочхане, который в начале 1957 г. был назначен руководителем Департамента полиции .
В первую очередь речь пойдет о ЦРУ Южной Кореи (англ. KCIA, кор. Чуънан чонбогук»). Д. Обердорфер замечает, что, хотя название этой конторы должно было вызывать ассоциацию с аналогичной структурой США, по внутренней организации и комплексу обязанностей она напоминала даже не столько советское КГБ, сколько японскую тайную полицию довоенного образца.
ЦРУ не имело главного здания, с которым его можно было бы соотнести. Так создавалось впечатление, что оно везде и нигде. Несколько принадлежащих ему зданий было разбросано по Сеулу. Наиболее известным из них было находящееся в районе Намъен-дон, где производились допросы диссидентов. Именно оно занимало в массовом сознании нишу подвалов Лубянки.
ЦРУ РК отвечало не только за обеспечение безопасности страны, но и за добывание средств и проведение предвыборных кампаний (последнее не афишировалось). Б. Камингс даже указывает на то, что такая концентрация вопросов финансовой поддержки правящего режима в руках ЦРУ ослабила коррупцию как общее явление, связанное с нелегальной помощью бизнесменов политикам в обмен на услуги .
После совместных встреч представителей Юга и Севера агенты ЦРУ РК собирали все предметы, остававшиеся от северян, включая пустые пачки от сигарет, с тем, чтобы с их помощью определить уровень промышленного развития КНДР .
Во время Четвертой Республики ЦРУ фактически превратилось в самостоятельную структуру, использующую свой административный ресурс для достижения «личных» целей, - при том, что уровень его контроля над обществом в это время не уступал советскому ОГПУ 1930-х гг. По политическому весу оно было сравнимо с армией, а в неформальной иерархии его руководитель стоял очень близко к президенту и мог считаться политическим соперником Пак Чжон Хи .
Насколько высок был в связи с этим уровень лояльности спецслужб, сказать сложно. Даже про Ким Чжон Пхиля - первого директора ЦРУ и правую руку Пак Чжон Хи ходили активные слухи о том, что он пытался организовать переворот против Пака, но дело не выгорело. А в действиях убившего Пака Ким Чжэ Кю можно усмотреть ревность, которая начала проявляться тогда, когда, возвысив начальника своих телохранителей Ча Чи Чхоля, Пак Чжон Хи как бы начал создавать свою личную службу охраны, преданную только ему и, вероятно, нацеленную на предотвращение враждебных действий со стороны ЦРУ, которому, видимо, президент не доверял.
В декабре 1980 г. ЦРУ РК было переименовано в Агентство планирования национальной безопасности - АПНБ (кор. сокр. Ангибу), но суть репрессивного аппарата не изменилась.
В 1994 г. правительство подписало пакт о политическом нейтралитете спецслужб, который предусматривал неиспользование разведки против легальной оппозиции и в целом соблюдается до сего времени . Однако по оценке 1995 г., примерно 50 % бюджета АПНБ тогда уходило на борьбу с внутренним врагом и контрразведку, а 50 % - с врагом внешним.
В 1994 - 1996 гг. власти несколько ослабили роль спецслужб и даже передали дела, связанные с пропхеньянской активностью граждан, из компетенции Ангибу в сферу деятельности полиции, чьи успехи в вылавливании студенческих радикалов оказались более чем скромными. В 1999 г. АПНБ снова переименовали в Национальную разведывательную службу, что, видимо, должно было подчеркнуть ее функцию как одного из ведомств, призванных служить интересам общества, а не всесильной силовой структуры. Даже его новая эмблема очень сильно напоминает эмблему НАТО или американского ЦРУ.
На текущий момент южнокорейским спецслужбам в значительной степени удалось избавиться от того имиджа, который они заработали при военных. СМИ постоянно привлекают внимание к прошлой деятельности Ангибу, разоблачая их преступления во время военного режима. А на церемонии, посвященной тридцатисемилетию этой организации, была одобрена так называемая «Этическая хартия» из восьми пунктов, содержавшая заверения в политической нейтральности, предотвращении вмешательства Ангибу во внутриполитические дела и «обеспечение народа информацией высокого качества». Впрочем, надо отметить, что и обычная полиция рассчитана скорее на борьбу с нелегальной оппозицией и северокорейской агентурой, нежели на противостояние обычной преступности .
Операции спецслужб как Севера, так и Юга подчинены в основном задачам противостояния «идейным противникам», а также - подавлению внутренней оппозиции. При этом отмечаются склонность южан к промышленному шпионажу и более тщательное наблюдение северокорейских спецслужб за гражданами КНДР, находившимися на территории других стран.
Однако общего в их методах больше. Так, спецслужбы и Севера, и Юга вели (и, скорее всего, ведут сейчас) активную охоту за «впавшими в ересь» соотечественниками. Конечно, стараниями прессы в первую очередь вспоминаются действия северян по отлову студентов, которые учились в Москве и отказались возвращаться домой. В 1959 г. похищение студента Московской консерватории, которого пытались вывезти в Корею в чемодане с дипломатической почтой, вызвало дипломатический скандал и закончилось отзывом северокорейского посла из Москвы по личному указанию Хрущева. Незадолго до этого в Москве северокорейскими агентами был похищен Хо Ун Бэ, лидер оппозиционно настроенных студентов (впоследствии – известный историк и автор одной из наиболее известных антикимирсеновских книг), которому удалось спастись, выпрыгнув из окна посольства. По южнокорейским данным, с 1953 по 2000 гг. было похищено не менее 500 южнокорейских граждан (не считая экипажей рыболовных судов, оказавшихся в территориальных водах КНДР) .
Не забудем и случаи похищения граждан Японии северокорейской разведкой, имевшие место еще при жизни Ким Ир Сена и признанные Ким Чен Иром во время визита в Пхеньян японского премьер-министра Коидзуми.
В этом случае, правда, возникает естественный вопрос: «Зачем вообще северокорейскому спецназу потребовались эти японцы?». Отсутствие ясного объяснения рождает целый набор странноватых вариантов: от версии «случайные свидетели, которых почему-то решили оставить в живых», до идеи о том, что добраться до Японии, похитить там человека и вернуться домой есть своего рода задание для выпускного экзамена северокорейского спецназа.
Но можно вспомнить и аналогичные случаи в поведении спецслужб РК, среди которых похищение Ким Дэ Чжуна в 1973 г. (кстати, по информации М. Брина, изначально его пытались приписать северянам ). Можно вспомнить и таинственное исчезновение в конце 1970-х гг. Ким Хён Ука, бывшего руководителя ЦРУ РК. Этот деятель, будучи в США, разгласил несколько фактов, связанных с режимом Пак Чжон Хи, и вскоре таинственно исчез по дороге из Нью-Йорка в Париж. Согласно одной из версий, он даже не был просто уничтожен южнокорейскими агентами, но выкраден, доставлен в Сеул и там застрелен лично Паком.
В 1952 г. фальшивое покушение на себя организовал Ли Сын Ман: его «расследование» выводило на лидеров оппозиции, заставляя их поддержать очередную серию изменений в Конституции . При Пак Чжон Хи и Чон Ду Хване спецслужбы тоже шли на прямые провокации. Наиболее известная история случилась в 1967 г., когда несколько граждан РК, обучавшихся в Западной Германии, были обвинены в шпионаже, похищены оттуда и заключены в тюрьму. Дело сорвалось только из-за принципиальной позиции немецкого правительства.
Как провокацию южнокорейских спецслужб расценивают и взрыв самолета Боинг-707 в ноябре 1987 г. По мнению С. Курбанова, одного из тех, кто допускает такую версию, об этом свидетельствует не только сюжет, словно списанный с сериала, но и странная дальнейшая судьба «северокорейской Маты Хари». Ким Хён Хи, будучи приговорена к смертной казни, в апреле 1990 г. после указа о помиловании была освобождена и поступила на службу в Ангибу, где ее следы затерялись. Учитывая тот жесткий прессинг, который применялся в Южной Корее в отношении лиц, совершивших любые силовые действия против режима, это выглядит крайне странно .
Изменения в формах манифестации власти в РК в правление «гражданских президентов»
С формальной точки зрения, начало правления каждого гражданского президента сопровождалось своего рода «откручиванием гаек» и крупномасштабной амнистией узникам предшествующей власти. В марте 1993 г. такой была амнистия Ким Ён Сама, в ходе которой были освобождены почти 42000 заключенных, в том числе – первая большая группа «не раскаявшихся», проведших в застенках 30 и более лет.
Накануне своей инаугурации 25 февраля 1998 г. Ким Дэ Чжун освободил Ро Тхэ У и Чон Ду Хвана, пригласил их на торжества в качестве почетных гостей и пожал руки своим бывшим врагам . Своего предшественника он тоже не посадил, не обостряя ситуацию и несколько раз выступая с заявлениями о том, что экс-президент не будет вызываться в следственные органы. Более того, в течение всего периода его правления при разгоне студенческих выступлений не использовался слезоточивый газ .
Программа Ким Дэ Чжуна в данной сфере хорошо видна в его инструкции, адресованной министру юстиции в связи августовской амнистией по случаю 50-летия образования РК. Во-первых, «без очищения следственных органов люди не будут доверять политике правительства, и работа судьи и прокурора не есть источник личной прибыли». Во-вторых, следственные органы должны быть особенно жесткими в расследовании дел, связанных с представителями правящей элиты, особенно - когда речь идет о коррупции, чтобы простой народ не считал, что следствие может быть жестоким только по отношению к не облеченным властью людям. В-третьих, так как вследствие экономических трудностей число преступлений в социальной сфере растет, и общественный порядок начинает колебаться, следственные органы должны быть жесткими с теми, кто отказывается «от своего государства». В-четвертых, невзирая на трудности и сложности следствия, оно должно руководствоваться правами человека .
В преддверии августовской амнистии в июле 1998 г. Национальная Ассамблея с редким единодушием разработала «Специальный закон о защите прав человека», регулирующий главным образом порядок допросов и правила содержания заключенных. Так, например, суд не имеет права считать свидетельскими показаниями информацию, полученную от подследственных в отсутствие их адвокатов в период от полуночи до 5 утра. Также судьи не имеют права признать человека виновным, если материалы следствия не содержат свидетельские показания или данные экспертизы.
Допросы в ночное время (от 2 до 5 утра) вообще приравниваются к пытке. Кроме этого, пытками считаются применение допрашивающими агрессивных и оскорбительных выражений или лишение подследственного сна в течение ночи более, чем на 6 часов. За применение пыток грозит от 3 до 5 лет тюрьмы, а если в ходе допроса подследственный умер, то от 5 до 10 лет. До 3 лет заключения могут получить те, кто позволил фотографировать подследственных или свидетелей без необходимого официального разрешения (напомним, что объявление человека преступником в прессе с публикацией его фотографии означает автоматическую потерю лица для этого человека). Сажать в тюрьму нарушителей закона или общественного порядка естественно, однако наказание само по себе не есть панацея. Чтобы стать снова частью общества, криминальные элементы должны быть «реформированы и корректированы» .
Госслужащие не имеют права допускать утечки информации, касающейся подследственных, способной нарушить их права человека. Последние в этом случае имеют право требовать компенсацию за нанесенный моральный ущерб .
Похожая политика проводилась при Ким Дэ Чжуне и в отношении диссидентов. Так, 6 июля 1998 г. лидеры корейских гражданских групп «диссидентской направленности» встречались с тогдашним руководителем АПНБ Ли Чжон Чханом для предварительных консультаций.
Власти старались действовать так, чтобы авторизованные контакты не вызывали нареканий, и стоит вспомнить, что министр национального объединения и автор «солнечной политики» Лим Дон Вон разрабатывал ее основные принципы еще на посту руководителя АПНБ. Однако процесс этот был сложен, и когда в середине августа 2001 г. на фестивале в Пхеньяне группа южнокорейских делегатов не была соответствующим образом проинструктирована и приняла участие в несанкционированных Сеулом мероприятиях, семеро ее членов по возвращении были взяты под арест, а Лим Дон Вон был вынужден уйти в отставку .
Однако, этим, как правило, подвижки и ограничивались. Власть не стремилась менять репрессивный аппарат, который еще должен был пригодиться ей для ликвидации оппонентов. Примеров тому достаточно, и мы начнем с Ким Ён Сама, еще раз вспомнив осуждение Чон Ду Хвана и Ро Тхэ У. 20 декабря 1995 г. был принят «Специальный закон о событиях в Кванчжу», который был наделен обратной силой и на основании которого Чону и Ро, уже арестованным по подозрению в коррупции, были предъявлены дополнительные обвинения. Одновременно под суд пошли также почти 40 высокопоставленных бизнесменов, военных и политиков, тесно связанных с тогдашней правящей кликой .
Р. Казарьян цитирует американского ученого Дэвида Стайнберга, считающего, что суд над бывшими президентами, является показателем зрелости демократического общества. Однако, приведенные данные свидетельствуют о другом, и закончившийся 22 августа 1996 г. процесс был воспринят в РК двояко и оставил неприятный осадок даже у тех, кто сочувствовал Ким Ён Саму. Специальный выбор главного следователя, пропагандистская кампания в прессе и конвейерные допросы , в ходе которых из бизнесменов выдавливали показания о том, что они давали деньги президенту Ро Тхэ У в обмен на режим благоприятствования в отношении их компаний , достаточно сильно напоминали политические процессы недавнего прошлого.
Как пишет И. А. Толстокулаков, «следствие приняло форму общенационального фарса», сопровождаясь травлей членов семей осужденных или массовыми митингами и сбором подписей в поддержку их осуждения, напоминающими автору этой работы организацию общественного мнения в Советском Союзе во время политических процессов 1930-х –1950-х гг.
Нечто похожее, хотя и в меньшей степени, можно сказать и об антикоррупционных процессах в правление Ким Дэ Чжуна. Ряд иностранных специалистов в связи с этим утверждал, что в 1998 г., когда чистки достигли своего апогея, уровень нарушения прав человека в Южной Корее был выше, чем при двух предыдущих президентах. В основном речь шла о заведомом нарушении презумпции невиновности, хотя, как правило, это касалось поведения СМИ. Стоило какому-то лицу быть вызванным в прокуратуру для дачи показаний по тому или иному делу, как пресса превращала его в преступника, арест которого должен был стать делом ближайшего времени - еще до того, как было собрано достаточное количество улик: обычно в статьях писалось, что есть подозрения, что некто замешан в таких-то и таких-то делишках, и что как только прокуратура получит достаточное количество доказательств, он будет водворен за решетку.
Законы, ужесточающие наказание за коррупцию, часто имели обратную силу. Считалось, что так как существующие наказания за взятки недостаточны, чтобы изменить отношение людей к этому элементу культуры, должно карать и тех, кто совершил преступления до принятия новой трактовки закона. Например, бывший президент группы «Ханбо», уже осужденный на 15 лет за свою роль в финансовом скандале, связанном с компанией, получил еще 6. Как было заявлено органами прокуратуры, «Чон должен понести ответственность за унижение народа и его слуг - чиновников, которые хотели бы видеть руки политических деятелей чистыми» .
С этой точки зрения можно рассмотреть и амнистии. М. Брин очень верно отмечает, что хотя практика массовых амнистий отчасти компенсирует правовой произвол, допущенный ранее, с определенной точки зрения она сама является произволом. Впрочем, даже во время самых массовых освобождений власти выпускали или тех, кто уже никому не страшен, или тех, чья «политика» перестала считаться политикой.
Громкие амнистии не касаются и «современных» героев левого движения. Так, небезызвестная Лим Су Гён, студентка, нелегально посетившая Фестиваль молодежи и студентов в Пхеньяне, по возвращении домой предстала перед судом по обвинению в нарушении Закона о национальной безопасности, была осуждена на 15 лет, но в 1993 г. ее «перевели на попечение родственников», по сути, заменив ей тюрьму на домашний арест. Амнистировали ее только при Ким Дэ Чжуне, и факт ее освобождения не освещался в прессе и не сопровождался политической реабилитацией .
Изменения в репрессивном аппарате и формах манифестации власти в КНДР правление Ким Чен Ира
Еще в выступлении перед членами Чхонрёна Ким Чен Ир открыто говорил о том, что «партийные органы, правительство и общественные организации много занимаются идеологическим воспитанием, но при этом мало внимания уделяют законам… Партийные кадры и работники органов безопасности все без исключения действуют вне законных рамок». Далее в этом же тексте Ким Чен Ир хвалил доктрину единого для всех Закона, отмечал высокую роль, которую должна играть прокуратура, и ругал правовой беспредел, который сейчас имеет место в и Китае, где постоянное издание новых законов на местном и общегосударственном уровне очень мешает установлению деловых отношений этой страны с Западом.
Уделяя особенное внимание специальным требованиям, которые предъявляются к прокурорским работникам на Западе или в Японии, Ким Чен Ир обращал внимание на то, что «у нас прокуроров назначают как на любую другую работу, и они сохраняют дружеские отношения со своими бывшими однокашниками. В такой обстановке им трудно поддерживать свой авторитет».
Думаю, что, несмотря на подобные заявления, Ким Чен Ир хорошо понимает, что введение в КНДР правовой системы, характерной для современного общества, сопряжено с целым рядом сложностей. Во-первых, необходимо обеспечить определенную независимость прокуратуры и суда. Во-вторых, Северная Корея остается строго ранжированным обществом, что частично нарушает принцип равенства перед Законом. В-третьих, для современной модели требуется большое количество образованных и компетентных юристов, которых на Севере нет.
Потому рассмотрим те перемены, которые уже коснулись северокорейских репрессивных органов. Здесь пока речь идет не столько об утверждении концепции правового государства, сколько о важных изменениях в организации спецслужб, начатых, кстати, еще при Ким Ир Сене.
Обратим внимание и вот на какой момент: Ким Чен Ир постоянно славит армию, можно даже сказать, нянчится с ней, и при этом практически ни разу не упоминает в своих речах органы ГБ. В связи с этим можно спросить себя: «Нет ли в современной Корее противостояния армии и ГБ, аналогичного тому, которое имело место в истории послесталинской России, и не начал ли Ким Чен Ир творить новую административную систему, построенную на принципе сдержек и противовесов?
Однозначного ответа нет, но серия реорганизаций органов госбезопасности, создание собственной службы охраны и выделение ее в отдельное ведомство со своей техникой и многотысячным штатом говорит о желании Ким Чен Ира создать структуру, лояльную лично ему. По мнению А. Мансурова, Ким Чен Ир усиливает Министерство охраны как бы в противовес классическим спецслужбам – Министерству общественной безопасности.
Создается впечатление, что единую структуру, рассчитанную на выполнение воли вождя, заменяет сеть служб с относительно похожими задачами. Если так, то государство сомневается в лояльности госбезопасности, учитывает возможность бунта в одном из ее структурных подразделений и принимает меры предосторожности. А это уже не классический тоталитаризм.
Поясним: если в рамках классической командно-административной модели все в едином кулаке вождя, и мятеж одного из подразделений невозможен, то система сдержек и противовесов, наоборот, рассчитана на возможное проявление нелояльности со стороны одного из элементов структуры, отчего функции управления часто дублируются, а одной спецслужбе противопоставляется другая.
В отношении нынешней деятельности репрессивных органов можно отметить следующее. Их хватка заметно ослабла. Конечно, действительные преступления против режима (расклейка листовок, создание кружков) или нарушения правил поведения, которые воспринимаются как прямое «оскорбление величества», по-прежнему быстро расследуются и эффективно караются. Однако факты менее явных правонарушений, особенно те, которые связаны с необходимостью смотреть за чьим-то поведением более пристально, остаются без внимания - продолжительный разговор с иностранцем на пхеньянской улице уже больше не является безусловным основанием для ареста . В последние годы также почти прекратились выборочные ночные проверки частных домов .
Власти перестали контролировать передвижение людей по стране. В 1997-1998 гг. были отменены ограничения на поездки по всем регионам страны, кроме Пхеньяна, въезд в который по-прежнему контролируется . Когда на фоне голода многие занялись челночной торговлей, правительство стало смотреть на подобную экономическую самодеятельность сквозь пальцы.
К подвижкам можно отнести и некоторое расширение внешних контактов страны, допускающее появление внутри нее представителей чуждых политических взглядов, которых уже не объемлет плотный тотальный кокон сопровождения. Число представителей различных международных организаций гуманитарной направленности, работающих в стране, велико, и хотя власти их недолюбливают и считают тайными шпионами, им дают работать и явно никого не выгоняют.
Ослабление контроля видно и в том, какие масштабы приобрело «бегство» в Китай. Напомним, что в условиях классического авторитарного режима «побег из зоны» крайне маловероятен. Поэтому количество перебежчиков, успешно покинувших пределы страны, не пойманных и не возвращенных обратно, означает для нас не только процент людей, «голосующих ногами за свободу», но и КПД системы, призванной их ловить.
До 1990-х через северокорейско - китайскую границу перебегали 1-2 человека в год. В 2002 г. число перебежчиков достигло 1200 человек , а сегодня на территории Китая находится от ста (по утверждению А. Ланькова) до трехсот (по южнокорейским данным) тыс. нелегальных эмигрантов, слившихся с местным населением района Кандо .
Эти данные представляются завышенными, однако, по сообщению А. Мансурова, бегство действительно приобретает массовый характер, и известны случаи, когда пойманный на границе и отправленный в лагерь перевоспитания несколько раз совершал побег, в том числе в Китай, но водворялся обратно.
По сообщению А. Ланькова, если до начала 1990-х попытка перехода границы каралась смертной казнью, в последние годы она стала рассматриваться как достаточно мелкое правонарушение. Жестоко наказывают в основном пойманных контрабандистов и тех беглецов, которые во время пребывания в Китае общались с южнокорейцами, миссионерами или иностранными журналистами (не говоря уже о тех, кто пытался просить политическое убежище) .
Похожая ситуация касается информационного контроля: опросы последних лет показывают, что заметное и постоянно растущее количество перебежчиков в Китай регулярно слушало южнокорейское радиовещание ещё тогда, когда находилось на Севере . Дело в том, что через китайскую границу в страну ввозится большое количество портативных транзисторных приёмников. Из-за небольших размеров их легко прятать от властей, и при этом понятно, что в условиях глобализации и информатизации общества этот процесс неостановим.
Как правильно подмечает А. Ланьков, при отсутствии должного рвения и сотрудничества со стороны масс тотальный контроль над населением стоит недешево и в силу этого возможен лишь на достаточно солидной экономической базе .
Выводы
Сочетание авторитарного режима и вызванных жестким противостоянием двух систем требований времени дало почти аналогичные результаты по обе стороны 38 параллели: во всяком случае, в период правления военных репрессивный аппарат РК мало отличался от северокорейского. Да и в 1990-е гг., по данным отчетов «Freedom House», Северная Корея была несвободным государством, а Южная – частично свободным. В рейтинге стран по степени свободы они из 211-ти рассмотренных стран занимали соответственно 175-е и 87-е места .
Конкуренция двух государств не только усиливала бдительность и шпиономанию в каждом из них, но, похоже, при этом имели место и взаимные заимствования методов. Различия между ними в этот период были скорее тактическими, чем стратегическими. Для КНДР была характерна тотальность контроля над населением и привлечение определенных китайских и советских образцов, а для РК - расширение вариантов политического контроля, а также - сети разведки и наблюдения, что было вызвано большей интеграцией в международное сообщество и необходимостью подстраиваться под него.
Как на Севере, так и на Юге желание руководителей пока стоит над Законом, судебная власть недостаточно отделена от силовых структур, и даже антикриминальные или антикоррупционные кампании проходят с нарушением законности.
Трудно подсчитать, чей репрессивный аппарат совершил больше перегибов или прямых преступлений против «общечеловеческих ценностей». Однако надо принять во внимание то, что оценка деятельности этого аппарата и на Севере, и на Юге была достаточно тенденциозной, густо замешанной на пропаганде . Можно честно сказать, что руки в крови и у тех, и у других. Кроме того, следует помнить, что характер оценки свободы в Корее и на Западе различен и то, что вызывает дрожь негодования у европейца, корейцами воспринимается гораздо спокойнее. Более того, даже в относительно демократизированной Южной Корее сохраняется достаточное число авторитарных элементов, применение которых вне сферы политического подавления свобод считается вполне приемлемым.
Конечно, под влиянием требований времени многие политические процессы или некоторые методы системы исполнения наказаний, воспринимавшиеся как норма в рамках жесткой системы, начинают считаться анахронизмом, и их пытаются изменить. Однако либерализация касается в основном условий содержания узников, а против «врагов нации», которыми на сей раз объявлены в основном коррупционеры, репрессивный аппарат работает как часы, заведенные при Пак Чжон Хи. Существенные подвижки в структуре репрессивного аппарата или попытки изменить методологический подход (что выражается в дискуссии об отмене Закона о национальной безопасности) начались только в последние годы.
