Рассказ про изобретателя зенитного прицела А.Игнатьева
ТЕХНИК ИЗ ПОДПОЛЬЯ
+ Александр Михайлович Игнатьев
+ Ленин и Горький рассматривают прицел Игнатьева. С картины художника В. Серова
+ А.М. Игнатьев в лаборатории «ЛАРИГ» у сварочного стана
Многие русские обыватели — из тех, кто волей судеб надолго застряли в Париже, перезнакомились и породнились,— 10 октября 1908 года пришли в посольскую церковь весело блестевшую пестрыми изразцами и золотыми луковками среди серых доходных домов на рю Дарю. Было объявлено бракосочетание графа Александра Игнатьева и наследницы миллионного морозовского состояния Лизы Шмит. Под низкими сводами церкви в колеблющемся свете мерцали иконы, то вырывался, то пропадал голос старенького протоиерея Андреева,
После перешептываний мнение русской колонии стало единодушным; еще один отпрыск аристократического древа продан купеческой мошне — о времена, о нравы!
Пробормотав положенные молитвы, священник повернулся в своем парчовом мешке чтобы сказать новобрачным: «Поцелуйтесь, дети, и будьте счастливы», как уже тысячу лет говорится на Руси, но осекся, Даже белая фата, окутывающая юную большеглазую новобрачную, не скрывала, что ей предстоит на днях сделаться матерью. И граф рукой в лайковой перчатке посигналил, что целоваться не станет.
— Я вижу, вы уже поцеловались,— негромко сказал священник,— Но это ничего, бог благословит ваш брак.
Певчие грянули: «Исайя, ликуй!», публика расступилась, и темноглазый красавец граф провел свою торопливую супругу до наемной кареты с опущенными занавесками.
В глубине кареты полулежал завитой юноша в клетчатой тройке с небрежно повязанным галстуком — Виктор Таратута. Ревниво покосившись на графа, он обнял его жену.
— Ты же дал слово, граф, что не будешь ее целовать,— чуть не плача бормотал он. Ей вредно целоваться, тебе вредно целоваться, Лиз!
— Да не целовал я ее, отстань, пожалуйста,— сказал Игнатьев.— И никакой я не граф.
СТРАННЫЙ БРАК
Лошади резво бежали по Большим Бульварам. На повороте Лиза, нечаянно прижавшись к мужу, почувствовала под отворотом черного фрака что-то тяжелое, железное. «Револьвер»,— догадалась она и покосилась на своего милого, доброго, заботливого Витю. Все-таки он проигрывал в сравнении с этим загадочным красавцем, которого она видела сегодня в первый и последний раз в жизни. Подумать только: боевик-подпольщик, за ним идут по пятам переодетые жандармы! И сейчас вдруг раздадутся выстрелы он выхватит свой револьвер — Лиза даже зажмурилась от сладкого ужаса... Но всё кончилось благополучно, карета остановилась возле ресторана «Максим»; важный метрдотель провел их в кабинет, где был накрыт банкетный стол...
Супруги Игнатьевы жили странно: друг дома Таратута приходил ежедневно и трогательно заботился о дитяти, а муж вечно где-то отсутствовал. Наконец, однажды, в конторе нотариуса, где пахло плесенью и сургучом, он предъявил вид на жительство, подписанный консулом князем Кугушевым, выпись о браке и вошел ео владение всем движимым и недвижимым имуществом своей супруги Елизаветы Игнатьевой, урожденной Шмит.
Затем приказом банку «Лионский кредит» он перевел двести тысяч золотом в Женеву на имя Центрального Комитета Российской социал-демократической рабоч партии и исчез уже навсегда.
Деньги эти имели историю, уходящую во времена императора Павла. Тогда в глухом углу староверов и разбойников — Гуслицах, неподалеку от Москвы, начал понемногу богатеть кряжистый мужик с огромной бородой и нестрижеными космами — Савва Морозов. В наполеоновское нашествие Савва выкупил у помещика себя и пятерых сыновей, наставил в окрестности ткацких и ситцепечатных фабрик — повалил на них безземельный и безлошадный подмосковный люд, потекли в чугунные шкатулки Морозовь золотые ручьи.
Внуки Саввы были уже крупнейшими воротилами. Елисей стоял во главе русских раскольников и считался среди богословов знатоком по антихристу, Абрам возглавлял поморскую секту, а Савва Тимофеевич цивилизовался — учился в Англии, вращался среди художников и артистов, субсидировал Художественный общедоступный театр, дружил с Горьким и Чеховым.
У Викулы Морозова прямых наследников не было, и капитал его свалился на скромного студента Николая Шмита, сына Веры Викуловны. Этот нечаянный капиталист был убежденный марксист. Кипевший в его крови задор древних упрямцев, которые горели на кострах со времен патриарха Никона, он обратил на служение рабочему делу.На Пресне у Горбатого моста Шмит унаследовал большую мебельную фабрику, которую он к досаде всей родни повел «по Марксу»: сократил рабочий день до девяти часов вместо одиннадцати, доверил своим краснодеревцам право увольнять неугодных мастеров, выбирать новых из своей среды, выгонять тех рабочих, кто был заподозрен в полицейском шпионстве.
Устроил школу, где настоящие художники преподавали мебельное дело, а сам хозяин — политическую экономию и социализм. Подвал фабрики был переоборудован в тир. Рабочая дружина упражнялась там в стрельбе из револьверов и винтовок, купленных хозяином на случай революции.
Дружинники фабрики Шмита в октябре 1905 года охраняли гроб Баумана, убитого черносотенцами, в декабре они строили баррикады у Зоологического сада и у Горбатого моста. И всегда в первых рядах с оружием в руках выступал Николай Шмит.
Семнадцатого декабря полиция арестовала Шмита, а его фабрику семеновцы, подавлявшие восстание, разбили из орудий и сожгли. Из Таганской тюрьмы Николая Павловича привезли на пепелище и поставили к стенке рядом с двумя рабочими — Волковым и Мантулиным. Рабочих расстреляли на его глазах, а самого вернули в тюрьму - шло следствие. Оно тянулось целый год, пока многочисленная родня совала взятки сенаторам, Морозовы добились приказа об освобождении Шмита, но накануне охранники зарезали его в Бутырской тюрьме, инсценировав самоубийство.
Перед смертью Николай Шмит завещал свое состояние большевикам, но формально оно было поделено между его сестрами.
Старшая, Катя, сама перевела деньги на с Центрального Комитета, а Лиза была еще несовершеннолетняя. Владимиру Ильич Ленину сообщили, что есть только один способ быстро получить эти деньги: устроить фиктивный брак.
Нужен был вполне надежный человек, так как далеко не всякий в те годы, став законным мужем богачки и обладателем викуловского состояния, отказался бы от жены и денег ради подпольной партии. Леонид Борисович Красин, заведовавший тогда партийной кассой и техникой, предложил на выбор двух боевиков из состоятельных семей - Николая Буренина и Александра Игнатьева. Владимир Ильич и Надежда Константиновна вызвали женихов на смотрины в Женеву. Но у Буренина была другая работа: он осуществлял связь с Горьким. Александр Игнатьев, студент Петербургского университета полушутя упрашивал не женить его, говорил, что привык к опасной боевой работе и боится, что Лиза быстро станет вдовой, хотя и фиктивной. Ему сказали, что это — партийное задание, и он умолк.
Дисциплина у боевиков была строгая, Всё прошло благополучно; и деньги получили, и Таратуту не обидели — впоследствии он стал отцом еще нескольких маленьких Игнатьевых. Владимир Ильич, который, по правде говоря, считал Игнатьева несколько шалопаем, убедился, что он надежный, преданный партии человек.
Повод думать о себе, как о человеке легкомысленном, Игнатьев подал Ленину осенью 1906 года.
ЗАПРЕЩЕННАЯ КРАЖА
Был у Саши друг детства — офицер-гвардеец Володя Наумов. Отец его служил начальником почтово-телеграфной конторы в Новом Петергофе, на территории дачи Александрия, где жила императрица Александра Федоровна. Тут в роскошном парке на берегу Финского залива любил бывать царь Николай II. Володя иногда показывал издали Саше всадника в алом чекмене — форме личного царского конвоя, который неторопливо трусил по дорожкам парка, где под кустами корчились филеры и разъезжали казачьи пикеты. Володя был вхож и в сам Фермерский дворец — массивное здание, украшенное в готическом духе неким бездарным немцем. Он был высоченного роста, белокур и кудряв, очень хорошо пел, и его приглашали на импровизированные концерты. «Замечательные ребята! — говорил Наумов о кубанских казаках, составлявших царский конвой — Как пляшут, как поют!»
Надо сказать, что конвойцы люто ненавидели шпиков тайной охраны, и если ловили какого-нибудь франта в котелке и с тросточкой, то, как бы обознавшись, избивали до полусмерти. Они любили вспоминать о тех временах, когда их атаман выкрикнул на царство Мишку Романова, сына тушинского фальшивого патриарха; считали, что цари обязанны им, казакам, властью, но обмануты хитрыми пронырами-немцами. «Ну можно ли терпеть? — жаловались они Володе.— Этих плюгавцев записывают в наши станицы и одевают в наши чекмени!» В среде конвойцев обсуждался план: арестовать царя, отвести его в отдаленную беседку и предъявить ему казачье требование — удалить немцев и нe слушаться царицы. Наумов как-то проговорился об этом Игнатьеву.
Саша сразу смекнул, что добром для казаков этот план не кончится. Конечно, царь на всё согласится и все подпишет, но через сутки удерет, а конвойцев закатают под военно-полевой суд: половину повесят, остальных сгноят в Сибири. Он сразу придумал новое продолжение событий. По пути в беседку на конвойцев нападает группа боевиков: внезапный наскок, стрельба в воздух, царя отнимают и связанного волокут на буер — самый быстроходный на всем Финском взморье. На мачту взмывает парус, острые стальные коньки режут лед, и буер, по дуге обойдя Кронштадт, скользит к Выборгу...
Около Выборга Игнатьев присмотрел уединенную дачу; сын ее хозяина, Денисов, был анархистом. Игнатьев снял маленький домик в глубине леса; финской полиции было сообщено, что там будут содержать некоего буйно помешанного отпрыска богатой семьи. Не ясно, поверила ли финская полиция этой версии, но зато было хорошо известно, что полиция всячески пакостит российской и в случае чего вмешиваться в дела на даче Денисова не станет.
Итак конвойцы ждали сигнала, а Игнатьев ждал, пока в заливе окрепнет лед. Начальник почтово-телеграфной конторы приготовил для боевиков помещение у себя в конторе за линией оцепления; буер был испытан и показал великолепную резвость; а самодержец всероссийский, курносый полковничек в пышных усах с привычно грустными глазами, гулял по комнатам Фермерского дворца и ничего не подозревал.
Что будет, когда украдут самодержца, Игнатьев ясно не представлял, но полагал, что это ускорит течение революции и продемонстрирует постыдную слабость царской власти. И может быть, встретившись с глазу на глаз с решительными людьми, царь пойдет на какие-нибудь уступки.
Но на всякое серьезное начинание требовалось разрешение Владимира Ильича — он жил тогда на даче Ваза в Куоккале. Буренин поехал за разрешением и получил серьезный нагоняй.
Ленин категорически запретил воровать царя.
- Вы понимаете, какое сейчас серьезное время? Партии нужны силы, а вы собираетесь тратить их на авантюры, эффектные вспышки! — напористо выговаривал он Буренину и тот понимая, что кругом неправ, скомандовал отбой. Николай Романов остался на престоле дожидаться революции, а у Ленина сложилось впечатление, что Игнатьев при всей его честности с неба звезд не хватает.
Узнав, что большевики не захотели связываться с конвойцами, Володя Наумов пошел к эсерам и получил от них благословение на убийство царя. Сам Евно Азеф, руководитель боевых эсеровских групп, составил для него план покушения. И сам же отнес этот план в охранку, где много лет состоял платным агентом под кличкой Раскин. Володю повесили 21 августа 1907 года на Лисьем Носу — в пустынном месте на берегу залива под Сестрорецком. Говорили, что палач, увидев его с узкой бородкой и волосами до плеч, отросшими в тюрьме, дико закричал: «Христос!» и деловито сказал судейским: «Этого вешать не буду. Боюсь. На Христа похож». Но, выговорив приплату, повесил. А потом пришлось хитроумно проводить приплату через бухгалтерию, якобы палач сам заплатил за материалы казни: веревку, мешок, кольцо...
ОТЦЫ И ДЕТИ
Оставив в Париже юную жену на попечение друга дома, Александр Игнатьев весной 1909 года вернулся в Россию. С группой боевиков, которые знали его только как Григория Ивановича, он ехал в вагоне Финляндской железной дороги, когда дверь отворилась и вошел высоченный краснолицый старик в генеральской шинели на голубой подкладке с серебряными погонами.
— Шурочка! — закричал генерал и бросился к Григорию Ивановичу с распростертыми объятиями.— Вот здорово! А я уже думал, что тебя повесили!
Вагонная публика обомлела, боевики сочувственно покосились на товарища. При Шурочке быстро уводить простодушного отца в другой вагон и шепотом просить помолчать до дому.
Магистр ветеринарных наук и действительный статский советник Михаил Александрович Игнатьев был из мужиков, с графами Игнатьевыми в родстве не состоял. Многолетним честным служением в качестве инспектора столичных боен, где, наверное, oдин Игнатьев не брал взяток у прасолов, пригонявших скотину, он выслужил свой чин и приличное жалованье. За женой он взял наследственное имение на Карельском перешейке, возле тихого прекрасного озера Ахиярви. Через имение проходила граница России и Финляндии, так что финские пограничники арендовали кусок имения под свою заставу.
Возможно, финны и подозревали что-то, но вряд ли они знали, что через домик в альпийском стиле на берегу озера Ахиярви шел главный маршрут, которым с конца 1905 года из Швеции и Германии большевистским дружинам в Москву и Петербург шли винтовки, пистолеты, патроны, бомбы и другие серьезные вещи. Оружие провозили в бидонах с молоком, в подводах с углем и дровами, в паровых котлах. Возле боен Михаил Александрович как-то обнаружил залежи фосфоритной золы — тут десятилетиями сжигали отбросы мяса, кости, рога и копыта. Александр взялся очистить территорию не без выгоды для себя — он испытал золу, и она оказалась превосходным удобрением — Финны охотно покупали ее. Под золой также скрывались ящики с оружием.
Одна из комнат на даче Игнатьевых называлась желтой комнатой, тут работал тихий «химик Илья» — Иван Иванович Березин, гнал пикриновую кислоту для взрывчатки. Даже белки глаз у него были желтыми от этой работы, и когда обитатели выходили дачи дили на дорогу, на снегу оставались желтые следы.
В августе 1906 года Леонид Красин привез на дачу чемодан, набитый сторублевыми кредитными билетами — «катеньками». Эти деньги захватил вооруженным налетом на тифлисское казначейство знаменитый Камо, Тер-Петросян. Когда Камо в пролетке увозил мешок с деньгами, навстречу ему попался скачущий на выстрелы начальник жандармов и увидел мешок. Но Камо, одетый в черкеску с офицерскими погонами, не paстерялся и крикнул жандарму: «Деньги спасены, ловите преступников!» — и тот проскакал мимо. Кажется, с горя жандарм потом застрелился. Партийная касса получила от этого налета триста тысяч рублей, однако номера кредиток были известны полиции. Литвинов и другие подпольщики пытались разменять их в Париже и Мюнхене и были арестованы. Михаил Александрович порекомендовал привлечь к делу художниц организованного им музея мяса, которые славились тем, что из раскрашенного гипса делали потрясающе похожие муляжи ветчины, вырезок, оковалков, колбас и тому подобной продукции. Афанасия Леонидовна Шмит, известная как Фаня Беленькая, провела не одну ночь кредитками, тоненькой кисточкой переправляя номера. «Катеньки» потеряли коварную способность обличать их владельцев.
Кстати, в одном из муляжей, ездившем на Всемирную выставку в Париж и обратно пропутешествовал нечаянно запрятанный туда револьвер.
В марте 1908 года Игнатьев с группой боевиков участвовал в попытке освободить из Териокской тюрьмы Леонида Красина. Дело кончилось неудачей, охрана пронюхала и помешала побегу. Только старая неприязнь между полицейскими спасла Красина. Пока шла переписка, пока готовились требования о выдаче арестанта, истек месяц — финны выпустили Красина за день до того, как из России пришли обвинительные бумаги.
Молодежь с дач Карельского перешейка, составлявшая ядро большевистской группы, была из состоятельных семей. Но и они сами и их отцы сочувственно относились к рабочему движению, презирали бездарных и жадных царских чиновников мечтали о великом будущем освобожденной России.
Поэтому Саша Игнатьев, не посвящая отца в подробности конспиративной работы, не скрывал от него, что служит революционному делу, вместо того чтобы бегать в университет, где с 1901 года он числился студентом физико-математического отделения. Думал ли он, что через пятнадцать лет после тифлисской экспроприации встретит Камо в советской Москве и вместе с Горьким будет свидетелем на его свадьбе?
ГЕОМЕТРИЯ В ВОЗДУХЕ
Вернувшись в родное Ахиярви, Саша заверил отца, что его, видимо, в ближайшее время не повесят, поскольку он намерен возобновить занятия в университете. Он накупил книг и тетрадей, аккуратно ходил на лекции и образцово выполнял все задания, подпольная работа воспитала в нем выдержку, терпение и дисциплинированность.
Но полиция уже кое-что знала о тайных маршрутах в беспокойные годы революции - один из возчиков оружия был завербован в провокаторы. В 1911 году Александра Игнатьева арестовали. И надо же! Человек, который мог своими показаниями на суде подвести его под петлю, как Володю Наумова, внезапно сошел с ума, пускал слюни и нес такую околесицу, что жандармы не решились выпускать его на публику. Просидев полгода, Саша вышел на волю, а в ноябре 1913 года окончил Петербургский университет.
Тут нагрянула война, и он ушел на фронт прапорщиком в гвардейскую артиллерию. Сопровождал его молчаливый вестовой, который был на самом деле беглый матрос революционер с канонерки «Сибирский стрелок» Николай Верещагин.
Старинное пушкарское дело в эту войну подверглось особому испытанию и долго пасовало. Надо было стрелять по немецким самолетам, которые вели разведку, сбрасывали бомбы и железные стрелы. Наводчики не видели в голубом просторе привычных ориентиров, сильно ошибались в расстояниях и мазали. Многие батареи были оборудованы в противоаэропланные, снабжены поворотными кругами, но практически оставались бесполезными хлопушками.
Ночами, лежа в блиндаже, Игнатьев мысленно строил плоскости и траектории в воздухе, пытаясь понять причину промахов. Наводчик орудия может только держать его ствол в вертикальной плоскости, проходящей через самолет; большего от него требовать нельзя. Нужна вторая плоскость, второй прицел, отнесенный на некоторое расстояние от орудия. Это прицел должен в уменьшенном виде строить траекторию, показывать углы и расстояния.
Прапорщик Игнатьев послал чертежи и примерные расчеты в Главное артиллерийское управление, а сам с помощью артмастеров сделал макет прибора. Испытания прошли хорошо, потом началась бесконечная переписка. Кто-то влиятельный был заинтересован в приобретении заграничных прицелов...
По личному приказу великого князя Сергея Михайловича два образца прицела были сделаны на Петроградском артиллерийском заводе. Но завод эвакуировали на Волгу, прицелы бесследно исчезли. А тут надвинулась революция. Игнатьев редактировал газету «Голос Особой армии», потом был назначен начальником противовоздушной обороны Петрограда.
В это время его отыскал Горький и увлек грандиозными планами по организации научных исследований во всероссийском масштабе. «Дорогой Александр Михайлович,— писал он в июне 1917 года.— Очень прошу вас помочь мне сбором денег на организацию «научного института»... Работайте, прошу Вас! Дело — огромного значения и очень важно привлечь демократию к строительству его». Было провозглашено создание «Свободной ассоциации развития и распространения наук». Обострение политической борьбы мешало осуществлению планов Горького. Прежде всего надо было создать настоящую демократию. Это сделал Октябрь.
В одну из командировок по военным делам Игнатьев попал в Киев, заболел и оказался на территории, оккупированной немцами. Тайно пробравшись обратно в РСФСР, он дал знать Ленину, что продолжает искать свой очень важный для войны прибор. Ленин приказал Оперативному управлению Реввоенсовета найти прицел, а Игнатьеву прислал рекомендательное письмо:
«В Оперативное управление, -т. Аралову или его заместителю. Податель — тов. Александр Михайлович Игнатьев, о котором я вам говорил. Все и быстро сделайте для него. ЛЕНИН».
Выехав с мандатом Реввоенсовета в Нижний Новгород, Игнатьев отыскал баржи оборудованием завода и свои неоконченные приборы. Вернувшись в Москву, позвонил Горькому — не хочет ли посмотреть прицел? - Приеду, и не один,— пообещал Алексей Максимович.
МОЛОДЧИНА!
18 июня 1920 года Ленин и Горький приехали в большое здание, украшенное готическими башенками и узорами,— дом страхового общества «Россия», у Мясницких ворот где тогда располагалось Главное артиллерийское управление. Александр Михайлович встретил их внизу и проводил в зал на втором этаже. Там на железной треноге стоял многострадальный прицел.
Два человека описали эту встречу — профессор-артиллерист Евгений Викторович Агокас в заметочке, которую в 1941 году опубликовала многотиражка Авиационного технологического института, и Горький в знаменитых «Воспоминаниях о Ленине».
Агокас рассказывает, что группа артиллеристов в это время кончила заседание и выходила в зал, продолжая шуметь и препираться так громко, что Игнатьев вынужден был сердито сказать: «Нельзя ли попросить потише, здесь товарищ Ленин!» Военные смолкли, взглянули и остолбенели. Владимир Ильич, слегка наклонив голову, стоял около прибора, справа от него у окна был Алексей Максимович Горький, оба рассматривали детали прибора. Оба были в поношенных пальто, в кепках — скромнее одетым быть нельзя. Военные, привыкшие встречать свое прежнее начальство в полном параде, были поражены. Александр Михайлович представил Агокаса Ильичу, который попросил рассказать устройство и детали прибора. Поразительно быстро Владимир Ильич сорентировался в сложной схеме прибора и стал задавать вопросы, которые показывали, что он ясно представляет все сложные условия определения данных, нужных для стрельбы.
В моей памяти,— писал Агокас,— хорошо запечатлелись острый взгляд Владимира Ильича, его манера задавать вопросы, которую я не могу описать, легкая картавость, которой он произносил слово «аэооплан». Получив все пояснения, Владимир Ильич высказал желание скорее отравить прицел на фронт, на что военные ответили, что необходимо сначала обучить команду обращению с прибором в Москве, чтобы неудачным применением не подорвать его репутацию. Постепенно в комнате набралось множество людей из разных секций Артиллерийского комитета, и все, как они потом говорили, очень удивлялись простоте, живости, с которой говорил Владимир Ильич. Заканчивая разговор, Владимир Ильич распорядился отправить прибор на завод для исправлений и обещал помочь.
А вот как описал ту же поездку Горький. «Я предложил ему съездить в Главное артиллерийское управление посмотреть изобретенный одним бывшим артиллеристом аппарат, корректирующий стрельбу по аэропланам.
А что я в этом понимаю? — спросил он, но поехал.
В сумрачной комнате вокруг стола, на котором стоял аппарат, собралось человек семь хмурых генералов, все седые, усатые старики, ученые люди. Среди них скромная, штатская фигура Ленина как-то потерялась, стала незаметной. Изобретатель начал объяснять конструкцию аппарата. Ленин послушал его минуты две-три, одобрительно сказал: «Гм-гм!» и начал спрашивать изобретателя так же свободно, как будто экзаменовал по вопросам политики: - А как достигнута вами одновременная двойная работа механизма, устанавливающая точку прицела? И нельзя ли связать установку хоботов орудий автоматически с показаниями механизма?
Спрашивал про объем поля поражения и еще о чем-то, а изобретатель и генералы оживленно объясняли ему, а на другой день изобретатель рассказывал мне: - Я сообщил моим генералам, что приедете вы с товарищем, но умолчал, кто товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли представить себе, что он явится без шума, без помпы, охраны. Спрашивают: «Это техник? Профессор? Ленин?» Страшно удивились: «Как? Не похоже! И позвольте, откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы, как человек технически сведущий! Мистификация!» Кажется, так и не поверили, что у них был именно Ленин.
А Ленин по дороге из ГАУ возбужденно похохатывал и говорил об изобретателе:
— Вот ведь как можно ошибаться в оценке человека! Я знал, что это — старый, честный товарищ, но — из тех, что звезд с неба не хватают. А он как раз именно на это и оказался годен. Молодчина! Нет, генералы-то как окрысились на меня, когда я выразил сомнение в практической ценности аппарата! А я нарочно сделал это, хотел знать как именно они расценивают эту остроумную штуку.
Залился смехом, потом спросил:
- Говорите, у И. есть еще изобретение? В чем дело? Нужно, чтобы он ничем иным не занимался. Эх, если бы у нас была возможность поставить всех этих техников в условия идеальные для их работы! Через двадцать пять лет Россия была бы передовой страной мира!»
ВЕЧНОЕ ЛЕЗВИЕ
Всю свою жизнь в науке Александр Михайлович хотел соединить увлечение физико-математическими, инженерными знаниями и методами с любовью к природе: птицам, рыбам, деревьям и всякой живности. Он был уверен в том, что изящные, необыкновенно экономичные и остроумные конструкции природы — бегающие, прыгающие, летающие и ползающие — еще многому научат всякого чуткого инженера и машиностроителя.
В числе других замыслов, родившихся из биологических исследований Игнатьева, самым заветным было создание незатупляющихся резцов, ножей, пил, лемехов, буровых коронок — всего, что врезается в материалы острым лезвием и, естественно, при этом тупится.
Размышляя о том, как мыши, волки, птицы — вся живая тварь точит свои ко зубы и клювы, Игнатьев еще до ареста делал срезы, рассматривал их в микроскоп. Он установил, что зубы и когти имеют слоистое строение, причем самые твердые слои находятся в середине, а кнаружи мягкость увеличивается, и наружные слои стачиваются быстрее, так что в целом зуб или коготь всегда заострен.
Значит, можно сварить любое лезвие из полос стали различной твердости, и оно никогда не затупится, а если сломается, то само заточится.
Идея была проста и, возможно, гениальна, но Игнатьев уже хорошо знал, сколько пота и крови требуется на осуществление простых идей. Так гравер протаптывал в каменном полу дорожку вокруг медной доски, так вечные каторжники обломком ложки прорывали подземные ходы из казематов. Стать постоянным просителем не хотелось, и он вспомнил, что, кроме всего прочего, является потомственным землевладельцем: в отделившейся Финляндии осталось Ахиярви. Игнатьев получил назначение торговым представителем РСФСР в Гельсингфорсе.
Перед отъездом он еще раз встретился с Лениным на одной частной квартире, куда Владимир Ильич пришел, чтобы в тишине потолковать с Горьким, Андреевой, Богдановым и Камо о направлении издательского дела. Это было 27 октября 1921 года. Pазговор был трудный, сложный; Богданов стоял в оппозиции, измышлял какую-то особую «пролетарскую культуру». В этом разговоре Игнатьев почти не участвовал, удивлялся: вот же умный, начитанный человек Александр Александрович, а словно сам одел себе шоры на глаза. Ему казалось, что и Ленин не столько возражает, сколько пытается понять Богданова — и не может.
В Финляндии он пробыл с перерывами четыре года, вступил в права владельца Ахиярви, тут же продал имение и перевел деньги в Берлин, потом попросил отставки - надо было выполнить волю Ильича, не заниматься ничем, кроме изобретений.
В Берлине, в районе Нейкельн, Игнатьев снял домик и оборудовал лабораторию. Для сварки стальных полос пришлось изобретать специальную машину. Через торгпредство, в котором работала Мария Федоровна Андреева, он получил патенты на принцип самозатачивания во многих странах; судился с фирмой «Гефей», которая пыталась присвоить его сварочную машину. И тут, в скучном, голодном послевоенном Берлине, он ощущал заботу и поддержку Алексея Максимовича. «Его дела, должно быть, устроятся, - писала Андреева Горькому летом 1928 года, — благодаря твоему вмешательству». Горький выхлопотал разрешение перевезти лабораторию в Москву и принять ее на счет государства, уплатив долги в Берлине. Еще не родившись, резцы пожрали все деньги полученные за Ахиярви.
В 1929 году ЛАРИГ — Лаборатория резания Игнатьева — обосновалась в тихом, Лучниковом переулке, между Мясницкой и Маросейкой. Изо дня в день, из месяца в месяц Игнатьев приходил сюда, размышлял, сваривал, испытывал резцы. Этот лобастый остроносый человек в сером рабочем халатике, биолог по образованию, постиг все тонкости металлографии и технологии металлов, испытал все возможные комбинации сталей, а дело двигалось плохо. При сварке в раскаленном металле менялось распределение углерода, и тщательно подобранное различие твердости слоев вдруг исчезало, резец становился однородным и не самозатачивался, вызывая ликование скептиков и завистников. Серьезным соперником многослойных резцов оказались сверхтвердые сплавы.
В 1933 году нарком Орджоникидзе приказал пустить многослойные резцы в массовое производство. Несколько лет игнатьевские «кубики» и «столбики» успешно вытесняли из металлообработки старые резцы, но потом сами были вытеснены твердосплавными.
Значительно успешнее шли дела с грубыми лезвиями, где не требовалось coxpaнение угла заточки. Хорошие отзывы были о буровых коронках, о плугах и предплужниках, о бочардах и шпунтах для обработки камня. Большая дисковая пила для резания гранита, изготовленная лабораторией, сточилась до половины радиуса, но работала без заточки. Здесь принцип самозатачивания полностью оправдал себя и, вероятно, возместил все расходы на создание резцов по металлу. Но поскольку хозяином лаборатории считался Главстанкомаш, а ее судьями — специалисты по металлообработке, это как-то не учитывалось.
Тем отраднее было приходить в общество изобретателей - ВОИЗ, далекое от ведомственных распрей, где Игнатьев был избран в Центральный совет и в его президиум. Тут были люди, которые так же вели бой на передовой линии техники, все понимали и сочувствовали...
Ну и, конечно, у Горького...
РАЧЬЯ ШЕЙКА
В августе 1931 года Горький писал Ромену Роллану, что один его старый друг увлечен постройкой корабля, который будет ходить против течения реки силой самого течения, Эта идея очень стара, ею долго занимался Кулибин; еще в петровских изданиях описывается такой корабль, с валом и якорем — якорь завозят вверх на лодке, а потом лопатки вращают вал, и он наматывает якорный канат. Но Игнатьев решил обойтись без якоря. Уже давно он заметил, что рак, подставляя течению свой хвост-шейку, может мгаться против течения.
Когда летом 1935 года Ромен Роллан приехал в Советский Союз, он мог убедиться там, что на берегу речки Пахры, возле дачи Горького, уже стоит рама на автомобильных колесах, ощетинившаяся лопастями, — прообраз будущего буксира.
В начале июля от Горького позвонили и просили приехать в Горки третьего числа, добавив: «У ворот уже предупреждены».
В этот день у ворот было очень много военных, проверяли документы. Ромен Роллан, Горький, философ Минц и кое-кто из домашних сидели в салоне, негромко разговали.
- Ждем Сталина, — предупредил Алексей Максимович. — Надо бы мне давно вас свести - без него сейчас ничего серьезного не делается. А я что-то сдал: силенки убывают, настроение весьма достоевское, поганое.
Игнатьев слышал о Сталине от Орджоникидзе и от Камо, они отзывались о нем с уважением.
В группе военных вошли Сталин и Ворошилов. Климент Ефремович был в гимнастерке с орденамм и большими шинельными петлицами, на которых блистали звезды; Сталин — в обычном кителе, шароварах и сапогах. Игнатьева поразило противоречие между быстрой, цепкой мыслью, которая светилась в прищуренных глазах Сталина, и нарочитой медлительностью его жестов и слов.
подробности этой встречи известны плохо. Говорили о новой Конституции, о постройке эскадрильи самолетов-гигантов, спроектированных Туполевым, и о будущем Московском метро. Ворошилов рассказал несколько эпизодов гражданской войны. Потом Горький, волнуясь, заговорил об изобретениях Игнатьева — о резцах и новом буксире. Напоминания о годах подполья Сталин словно не расслышал, но изобретениями заинтересовался, обещал помочь.
- Он сделает, — убежденно сказал Алексей Максимович, когда гости уехали. - Раз сказал — сделает.
Но что мог сделать хоть и сам Сталин, если резцы по-прежнему не сохраняли постоянства свойств: то отлично самозатачивались, то ломались? Игнатьев расстроенно махнул рукой.
На утро были назначены испытания буксира. Его спихнули в воду. Он конечно завяз все волновались, что течение не вытянет его из грязи. Но когда сняли тормоз, буксир медленно пополз вверх, шлепая по воде лопатками.
Счастливый изобретатель с секундомером в руке шел берегом, не замечая проливного дождя.
На следующий день он почувствовал, что заболел. Врачи отправили его в санаторий потом положили в больницу. Александр Михайлович Игнатьев умер от острой сердечной недостаточности 27 марта 1936 года.
«Товарищ Игнатьев являлся подлинным революционером техники», — было написано в некрологе помещенном в журнале Общества изобретателей, который тогда назывался «Изобретатель». Этот некролог подписали К. Ворошилов, М Горький а также выдающиеся изобретатели той поры: Казанцев, Матросов, Капелюшников, Брюхоненко, Майзель, Карпов и председатель ВОИЗ Артем Халатов. Через три месяца умер Максим Горький.
БИОНИКА
Чеверть века спустя, осенью 1960 года в городе Огайо, штат Огайо, Соединенные Штаты Америки, под вспышки репортерских блицев открылась 1-я конференция по бионике. Слово это, как сообщалось, придумал Джек Стиль, оно означало науку призваную связать изучение живой природы с решением технических проблем. Был изобретен изьящный золотой иероглиф: знак интеграла, связывающий ланцет хирурга с паяльником монажника. Десятки глубокомысленных докладов касались обтекаемости дельфиньих тел, ультразвуковой локации у летучих мышей и электрических органов ската, вспомнили дальннх провидцев бионики — Леонардо да Винчи, Гальвани, Декарта.
Но ни в одной из книг и брошюр, посвященных бионике, русских и иностранных я не видел имени Александра Игнатьева и сведений о его работах по самозаострению. Теперь конечно, век другой — сразу создаются десятки кафедр и ученых обществ, сотни проблемных лабораторий, пишутся диссертации, выходят публикации. Путь прежних изобретателей — маленькая лаборатория, созданная на собственные средства, тисочки два-три помощника — кажется наивным. Производство изобретений поставлено в индустриальных масштабах.
Но как бы далеко мы ни ушли, временами полезно вспоминать тех чудаков и провидцев, кто шел впереди, и тех, кто их горячо, бескорыстно и преданно поддерживал Им было труднее, и все-таки они побеждали.
Л. ЛЬВОВ
ЛИТЕРАТУРА
Основным материалом для биографии А. М. Игнатьева остаются воспоминания Н.Е. Буренина. Н. Буренин. Памятные годы. Л.. 1967. Беллетризирована его биография в повести В.Апресяна. Время не ждет, изд. 2-е, М., 1961. См. также: М.Горький. Сочинения, т. 17, стр. 41-42; т. 29, стр. 382; т. 30, стр. 218; «Изобретатель», 1936, № 5, стр. 24.
1.
Из воспоминаний жандармского офицера Спиридовича мы знаем, как выглядело московское охранное отделение в конце 1901 года и чем оно тогда было занято. В нижних комнатах властвовал обер-филер Медников. Собиравшиеся к ночи шпики приносили туда густые запахи Москвы: базаров, обжорок, помоек, отхожих мест, где им приходилось отираться, ведя «негласное наблюдение». Офицеры наверху напрасно пытались залить эту вонь французским одеколоном. В большом промерзшем кабинете начальника отделения полковника Зубатова на зеленой выкрашенной масляной краской стене вместо обязательного государя висели две увеличенные фотографии. Одна из них — с куском пыльного крепа — изображала убитого террористами Судейкина, вторая — таинственную даму, очень ценного провокатора, имени которой Спиридович долго не знал.
Они часто собирались тут втроем: Зубатов, его заместитель Спиридович и помощник по агентуре рыжий, косоглазый Лев Меньшиков, славившийся необыкновенной памятью. Он никогда ничего не записывал, весь день, кусая ногти, читал запрещенные книжки и вдруг выкладывал сведения поистине поразительные. Уже год было известно, что новый вождь социал-демократов Владимир Ульянов, выехавший в Европу после ссылки, наладил там издание газеты «Искра», в которой участвуют также Плеханов и Вера Засулич. Осведомитель в Берлине, причастный к пересылке газет через границу, обычно предупреждал таможенников, где именно понесут чемоданы с двойным дном.
И вдруг «Искра» наводнила Москву. Вот он лежит на столе — лист мелкой печати, захватанный множеством рук, в пятнах машинного масла... «Из искры возгорится пламя».
Сергей Васильевич Зубатов между жандармами слыл философом; он отчасти разделял мнение Маркса, что рабочие должны бороться против капиталистов, выкачивающих прибавочную стоимость. Пусть создают тред-юнионы, но без политики, господа, без покушений на самодержавие, на чисто экономической основе! Егор Медников только глаза таращил, когда у него на квартире, где обстановочка была попроще — канарейка, самоварчик,— полковник подбивал рабочих на забастовки. Сам министр Плеве намекал полковнику, что он доиграется до позорной отставки, но Зубатов не унимался. Он знал, что многие в Петербурге панически боятся террористов, что Плеве не снимает со стола фотокарточки своего предполагаемого убийцы — чахоточного эсера Гершуни. И все же настоящим своим врагом Зубатов считал Ульянова и его «искряков». Эти рубили под корень.
+ В. И. Ленин был инициатором и организатором «Искры», ее идейным вдохновителем и главным редактором
Меньшиков докладывал, что «Искра», которая в переписке между революционерами называется Феклой, доставлялась через Персию на Кавказ, а сейчас, кажется, ее возят пароходами в Батум; что, по самым последним сведениям, некий Аким, а точнее Леон Гольдман, проходивший по делу столичного «Союза борьбы», где-то на юге, возможно в Одессе, весной поставил типографию для перепечатки «Искры». Но та газета, которая ловится в Москве, не похожа на перепечатанную — шрифт заграничный.
И снова все трое теребили, разглядывали тонкий листок, словно он мог рассказать им, как он пробрался из далекой Женевы, минуя липкие глаза предателей, патрулей пограничной стражи, неусыпное бдение медниковской команды. А листок говорил совсем о другом, неприятном, кажется, неотвратимом.
— Еще весной Ульянов писал кому-то: «Перевозки по-прежнему невелики и случайны... Наш насущный хлеб, с которого мы только едва и живы — чемоданы»,— сказал Зубатов.— Как же они развернулись? Не Грач ли тут замешан?
Да, возможно, последний транспорт был делом Грача-Баумана. У Грача есть деньги, он дружит с Саввой Морозовым, а таможенники падки на взятку. Но столько газет даже самый алчный пограничник пропустить побоится.
— Ведь философы же они, кабинетные теоретики — господин Плеханов с учениками!— заметил Спиридович.— Откуда же такая техника, изобретательность, размах? — Это все он, Ульянов.— убежденно отвечал Зубатов. Жандармы потолковали о чичиковских баранах с двойными шкурами, о возможности запуска воздушных шаров с пачками газет, о ящиках под вагонами, но ни до чего не додумались.
И вдруг вспомнили - несколько дней назад Министерство финансов сообщало охране, что в посылке на имя Гинзбург, случайно поломанной в бакинской таможне, за двойным дном были найдены странные оттиски «Искры» — на толстом картоне, сильно вдавленные, словно бы для слепых. Оказалось, что зубной врач Софья Гинзбург вовсе не слепая. Почему к ней прибыл сей странный груз, не знает, утверждает, что перепутан адрес. Стреляная дамочка! И среди слепых, оказывается, завелись марксисты — хотят читать «Искру»!
— Боюсь, господа, что не там вы ищете слепых,— горько заметил Зубатов. — Мы с вами слепые. Знаете, что это за оттиски? Это матрицы.
2
В апреле того же 1901 года, возвратившись из сибирской ссылки, Надежда Константиновна Крупская отправилась искать за границей своего мужа. У нее был адрес в Прагу. Но дверь ей открыл испуганный чех-врач, который знал только, что письма он должен переправлять в Мюнхен господину Ритмейеру. Пересчитав в сумочке остатки денег, Крупская покатила в Мюнхен, повторяя адрес гостиницы: Кайзерштрассе. 53. На этом месте оказался дымный кабак.
Краснолицые бюргеры с оловянными глазами пели песни, размахивая пивными кружками.
— Вот Ритменер,— Крупской указали на хозяина кабачка, тучного, в кожаном фартуке.— Но вы — не мой муж,— проговорила она растерянно.— А! Вы, наверное, к господину Мейеру! — хозяин повел ее задним двором в комнатушку на втором этаже, где она увидела, наконец, своего Володю. Он яростно спорил с бородатым Юлием Мартовым.
Вскоре Мейер — он же Петров и Фрей — исчез. Статьи он подписывал новым псевдонимом — Н. Ленин, а для частной жизни Ульяновы имели новенькие болгарские паспорта на имя доктора юриспруденции Йордана К. Иорданова и его жены Марицы.
— Конечно, нас считают кабинетными теоретиками, философами, а мы должны стать и техниками, если не хотим провалить великое дело,— говорил Владимир Ильич.— Подумать только: все чемоданы для перевозки «Искры» заказали на одной фабрике, одного фасона, и теперь жандармы узнают их, как близких родственников! Новое дело требует новой и притом совершенной техники.
Как-то получилось, что Ленин встал в центре всевозможных технических экспериментов. Когда некий врач-рентгенолог из Петербурга прислал предложение размножать «Искру» фотоспособом, Плеханов писал Ленину: «Что отвечать ему? Просит также кое-каких практических указаний (технических). Я не могу их дать. Помогите».
Ленин поинтересовался: причем тут фотопленки? Оказалось, что существует способ копировать изображение с пленки на цинковые пластины и получать печатные формы, подобные тем, какие делаются на литографском камне. Кстати, литографский способ был изобретен Алоизием Зенефельдером как раз в Мюнхене, и типография Макса Эрнста, где печаталась «Искра», находилась на улице Зенефельдерштрассе.
Ленин поручил Смидовичу проверить этот способ. Смидович—Матрена долго возился с пластинами, поливал их эмульсией, засвечивал и травил, но для подпольных типографий упростить его не смог.
Очень полезную вещь придумала Вера Велнчкина. Она нашла способ склеивать под прессом газеты в плотные пачки. Сверху на пачку наклеивали репродукцию, вставляли в раму и посылали в Россию. Оставалось положить картонку в воду. Она набухала и разваливалась на отдельные газетки.
Особенно заинтересовала Ленина идея пересылать матрицы для отливки стереотипов. Так поступали немецкие социалисты в эпоху «чрезвычайных законов». Они делали набор в Швейцарии, оттискивали его на картон, перевозили оттиск, потом в картонную матрицу наливали расплавленный типографский металл — гарт. Получалась печатная форма — стереотип.
Гольдман — Аким отправился в Штутгарт, где в издательстве Дитца печатался журнал «Заря». Дитц считался высшим авторитетом среди социалистов по типографским тонкостям. Вернулся он невеселый.
— Что они у вас там выдумывают,— брюзгливо отвечал Дитц.— Отливка стереотипов возможна только в больших, хорошо оборудованных, естественно, легальных типографиях.
Весной Аким уехал в Россию ставить типографию в Кишиневе. Зимой он прислал первые пробы. Надежда Константиновна, ставшая секретарем «Искры», увидела свою брошюру «Женщина-работница», а также пару номеров набранной заново «Искры».
Но Ленин не успокаивался: идея со стереотипами завладела им. Может быть поискать легальную типографию на Кавказе? Льва Гальперина, по кличке Коняга, cpoчно послали с письмом к Классону, который, по слухам, был царь и бог в Баку, строил там электростанции. «...Просим оказать денежную поддержку делу,— писал Ленин.- В настоящее время от этой поддержки зависит судьба всего дела».
Коняга сообщил, что есть деньги и превосходные люди. Классон, правда, корчит барина, но начальником строительства у него — Лев Красин, а у Льва все почтовые служащие — социалисты, и даже сторожем в воротах сидит партийный товарищ, шпиков гонит метлой. Тогда в Баку через Астрахань, где в ссылке жила связная Лидия Книпович (по кличке Дяденька), полетело письмо Ленина и Крупской:
«Есть ли у вас опытный печатник? Если да, то можно пользоваться матрицами, которые легко пересылать в журналах и т.п. Преимущества этого способа: 1) не надо иметь шрифта, 1а) гораздо скорее, 2) меньше людей — значит безопаснее в конспиративном отношении, 3) газета будет иметь вид заграничный, что опять-таки в видах конспирации гораздо удобнее. Для опыта мы на днях пошлем вам на адрес К. (Красина) матрицы в переплете. Раскройте осторожнее, сделайте все опыты и скорее сообщите нам результат...
Сообщите, какого формата у вас машина? Можно ли печатать на ней в формате нашей «Искры»? Вообше пришлите, как можно скорей, хоть какой-нибудь образец вашей работы. Если техника у вас налажена, постарайтесь издать целиком хоть один номер «Искры».
3.
...Печатник в Баку нашелся незаурядный. Правда, опыт его был недолог, но зато у него была бесконечная преданность делу и редкая природная одаренность. Это был изгнанник Тифлисской духовной семинари Ладо Кецховели, задумчивый бородатый великан. Сын типографа Хеладзе, известный гуляка, стал названым братом и приятеля Ладо. Когда в доме затевался пир до утра на балконах по местному обычаю дымили мангалы с шашлычком и осетринкой да опустошались бурдюки с вином, Кецховели удирал вниз, к наборным кассам. За час другой он набирал и тискал листовку или агитационную брошюру. Поскольку в Тифлисе Ладо был приметен, местные социалисты послали его печатать маленькую газету «Брдзола» в Баку.
Ленин не одобрял распыления сил на местные газеты, и Коняге нетрудно было сговорить Ладо примкнуть к затевающейся искровской типографии — к «лошадям», как их стали называть в письмах. Типографии дали имя Нина.
У Ладо было три паспорта: на имя грузина Деметрашвили, армянина Меликова и даже французского живописца Бастьена. Он соорудил на имя Деметрашвили письменное разрешение для открытия типографии; сам переписал его на губернаторском бланке и подписал, сам снял копию и заверил у нотариуса, а оригинал сжег. Получилась вполне убедительная на вид бумага, которой он купил в Тифлисе печатную машину, стереотипное оборудование и привез в Баку.
Первые образцы печати послали в Mюнхен; Ленину они понравились. «Рукоделье Нины -прямо великолепно!» — писала Крупская в ноябре 1901 года. И еще: «Письмо ваше от 6 сентября получили. Матрицы будем присылать» и «С нетерпеньем ждем первого опыта с матрицами».
Инженера Красина однажды вызвали таможню: ему пришел из Швейцарии большой альбом. Переплет этого альбома был несообразно толст, склеен кое-как, а внутри на больших листах изображались верблюды, змеи и слоны. Растерявшись, Красин ждал вопроса: зачем инженеру-строителю слоны? Но чиновник только указал толстым пальцем, где расписаться.
Так прибыли драгоценные матрицы, и Ладо принялся колдовать с отливкой. То, что нитал невозможным маститый типограф Дитц, осуществил тифлисский самоучка. Получились неплохие стереотипы. «Получили II номер. Прямо чудо, что такое!» — написала Крупская ликующим «лошадям».
В тетрадках, куда Крупская аккуратно переписывала ленинские шифровки, появляются краткие записи. В Москву: «Напишите, сколько денег дали лошадям и установили ли правильные сношения». В Одессу: «Лошади привезут в Киев 2 тыс. Морозовской стачки и столько же Речи Петра Алексеева».
Потом пошла полоса провалов. Пропали матрицы, высланные на адрес Софьи Гинзбург. В марте была выслежена и разгромлена кишиневская типография Акима. В апреле в Тифлис приехал Спиридович: он считал, что Нина там. Плохо стало и в Мюнхене: шпики нагло заходили к Дитцу и Эрнсту, осведомлялись, не здесь ли издается русская газета? Ленин решил переезжать в Лондон. «Нет ли на примете опытного товарища-наборщика?» — спрашивал он у Ногина, Старый наборщик Блюменфельд, набиравший еще первый номер «Искры», ехать отказался. Весной 1902 года Мартов, Засулич и Ульяновы переехали в Лондон.
«Лошади» замерли, Ладо запаковал машину и сдал ее на склад бакинского порта, а шрифт в мешках отправил знакомым железнодорожникам на станцию Аджикабул. Сам же отправился вверх по Волге присмотреть для Нины более спокойное место. В мае Крупская с облегчением писала Кржижановскому в Самару: «Лошади отозвались... С отцом Нины постарайтесь повидаться и сговориться». Но нигде не нашлось более подходящего для подпольщины места, чем шумный, бестолковый и многоязычный Баку. Ладо вернулся, нанял домик на Чадровой улице и принялся восстанавливать Нину.
Подвел прохудившийся мешок. Помощник машиниста Виктор Бакрадзе привез шрифт н спрятал у себя на паровозе. Литеры просыпались в дырку дорожкой и привели станционного жандарма к паровозу. Ночью полиция ввалилась по ошибке к совсем другому Бакрадзе. Там случайно оказался Кецховели. Он был, кажется, уже так вымотан, что не пытался спастись. На вопрос, кто он такой, Ладо вытащил все свои интересные паспорта н сказал:
— Выбирайте любой. А я — революционер Кецховели.
4.
Худенькая большеглазая женщина читала стихи, пела, смеялась и плакала в низком зале, увешанном коврами. Вразброд стояли кресла; застыли узколобые, прилизанные, в черных усах богатые гости и их пышные, в немыслимо пестрых туалетах дамы. Они млели, вспоминая, сколько заплачено за билет и что перед ними — сама Вера Комиссаржевская. В конце устроитель вечера — начальник жандармского управления — одернув голубой мундир, поднес столичной актрисе несколько корявый букет, где цветы были свернуты из розовых, голубых и зеленых кредиток.
Откланявшись, Вера Федоровна выбежала в соседнюю комнату, упала в кресло.
К ней подошел инженер Красин и осторожно отобрал букет.
— Ленточку хоть оставьте,— кокетливо попрленла актриса.
— Вы лучше понюхайте, чем пахнет букет. Он пахнет типографской краской,— улыбнулся Красин.
Тем временем неподалеку, во дворе дома № 102 по Первой Параллельной улице, сезонники рыли глубокую траншею и выкладывали на дне ее кирпичный короб. Засыпав траншею, они ушли. Другой каменщик выложил в фундаменте дома колодец — от короба в настенный посудный шкаф. За глухим забором, окружавшим участок, теснились склады. Один из сараев тут взял в аренду престарелый фаэтонщик Гуссейн Ага — под пролетку, лошадь и запас сена для нее. Старика услали в деревню; в его отсутствие в сарае возвели кирпичную стену, отгородив комнату без окон и дверей. Так по проекту Красина и под руководством его ученика чертежника Авеля Енукидзе была построена новая Нина.
Склады стояли впритык, и только тщательным измерением их снаружи и внутри, нанеся все обмеры на план, можно было заметить, что остается место, куда нельзя ниоткуда попасть. А попадали туда подземным ходом из шкафа, закрывавшимся массивной бетонной плитой на сложном подвесе. Тут стояла новая быстроходная печатная машина, купленная в Германии на деньги Комиссаржевской, стереотипное и переплетное оборудование — отличная, современная типография. Со всех сторон она была завалена тюками сена, гасящими звук.
Теперь матрицы из Лондона доставлялись в чемоданах с двойным дном на квартиру бухгалтера электростанции Козеренко с аккуратностью регулярной почты.
Началась размеренная жизнь. В шкаф закладывали чистую бумагу, а вынимали стопы отпечатанных газет. Раз в три дня нз шкафа выходила молчаливая смена и отправлялась на загородную дачу, входила и исчезала другая. Старая Нина была переименована. Ее назвали Надей. Подпольщики изо всех сил старались быстрей возобновить работу типографий, чтобы отвести обвинение от Кецховели. Но в марте 1903 года Ладо был убит в тифлисской тюрьме. Часовой выстрелил в него, когда он подошел к окну.
Бакинский комитет РСДРП пробовал создавать для своих нужд маленькие типографии. Через месяц-другой они неизменно проваливались. А Нина выдавала пуды продукции, распространявшейся по всей стране, «Нина работает во-всю, перепечатывает статьи из «Зари», речи нижегородских рабочих, и листки печатает»,— сообщал Ленин Кржижановскому.
Из Лондона приходили не только тексты, но и очередные технические новинки. Однажды Нина получила отштампованные из целлулоида клише, которые могли заменить стереотип. В другой раз Красину сообщили, что особо важные тексты будут пересылаться на непроявленных фотопленках, чтобы они засветились, если конверт раскроет чужая рука.
Близился Второй съезд партии, был создан Организационный комитет. Инициалы его ОК обыгрывались в конспиративных кличках «Лучшая подруга для Нины — Ольга Константиновна, она человек опытный, даст нужные указания, поможет деньгами и проч. Нину всецело поручаем ей»,— писала Крупская «лошадям».
После Второго съезда, когда выявился раскол РСДРП, при попустительстве Плеханова меньшевики захватили «Искру», и Ленин вынужден был уйти из редакции. Это произошло на 52 номере, а с 59 номера «лошади» отказались печатать «Искру». Они печатали настоящую — революционную, а не соглашательскую литературу.
«Нина и Надя здоровы, кланяются»,— прочитал Ленин в конце 1903 года, уже будучи в Женеве.
Осенью 1905 года, когда царское правительство пошло на политические уступки, большевики разобрали стену в сарае Гуссейна Аги. Они вытащили всю свою технику на солнечный свет и отправили в Петербург, где ее уже ждал Владимир Ильич. Там она работала легально до новых репрессий.
5.
Время шло, Россия неудержимо двигалась к революции. И вот она разразилась.
Ленин, Крупская, Кржижановский, Красин, Енукидзе стали во главе партии, строящей новое, социалистическое общество. Те, кто цеплялся за меньшевистскую «Искру» — Плеханов, Мартов, Гольдман — Аким,— остались за бортом событий.
Еще раньше сбежал за границу Лев Меньшиков н с тем же азартом, с которым он вылавливал подпольщиков, принялся разоблачать провокаторов ради денег, ради скандала.
Жандарму-философу Зубатову бюрократы не простили самостоятельности: он был арестован, потом уволен в отставку и жил в маленьком домике в Замоскворечье. В день отречения царя он застрелился. Спиридович, который был начальником тайной охраны царя, после революции эмигрировал.
Заразилась во время гастролей и умерла Вера Комиссаржевская.
Нина на Первой Параллельной улице сейчас восстановлена. Теперь здесь музей, а сама улица названа Искровской.
Над ее историей полезно размыслить не только историку революции, но и инженеру.
С тех времен, когда Иоганн Гутенберг создал первую типографию, в ней соединялись два принципиально разных производства. Сначала автор, редакторы и художники, наборщики и верстальщики должны создать книгу, номер газеты или журнала как уникальное произведение.
Затем это произведение размножается в тысячах, а нередко в миллионах экземпляров. Совмещение этих двух процессов всегда было насильственным и создавало множество неудобств. Издательство должно располагаться там, где удобнее работать творческому коллективу. Но творческие поиски, всякие поправки и улучшения неизбежно прерывают производственный процесс, лишают его непрерывности. И уж вовсе ни к чему связывать эту работу с рулонами бумаги, тоннами отпечатанных листов.
Впервые отделение издательского процесса от чисто типографского было осуществлено в газетном деле, когда матрицы стали развозить по типографиям самолетами и печатать на местах потребления газет. В массовом масштабе эта техника стала применяться в 20—30-х годах. Потом появились журнальные комбинаты и фабрики книг, отделенные от своих редакций сотнями километров. Началась передача оригиналов по фототелеграфу. Сейчас это разделение стало генеральным направлением развития полиграфической техники.
И вот, оказывается, что зарождение этого переворота относится ко времени, когда в исключительно трудных условиях создавалась наша революционная печать, революционная не только по идейному содержанию, по языку и по читателю, но и по технике.