У нас были отношения и с Тарковским, он дал мне небольшую роль в «Зеркале». Он хотел снимать меня и в «Андрее Рублеве», и в «Солярисе», но тогда я была в черных списках и мне не особенно разрешали играть главные роли.
– В каких черных списках?
– Был такой черный список... Считалось, что мы несем какую-то негативную энергию.
– Этот список был в Министерстве культуры?
– Нет, в Комитете по кинематографии. Собственно, ведь этот комитет утверждал или не утверждал окончательный список претендентов на роли. Но я не люблю вспоминать эти дни и неохотно говорю об этом. Вообще я не люблю вспоминать то, что было. Было-было, прошло. Это ваше дело – копаться и разбирать что к чему и почему, а наше дело – работать и думать, как жить дальше.
– Алла Сергеевна, вы назвали имена очень известных режиссеров. Но они еще говорят и о той высокой степени духовности, которая была присуща этим людям. Не думаю, что вы, общаясь с ними, не разделяли их убеждений. Как же вам живется в современном мире с такими понятиями?
– Вы, конечно, правы в том, что я снималась у лучших режиссеров 70-х годов – у Авербаха, Шепитько, Райзмана, Зархи, Таланкина, Швейцера, Венгерова. Вы правы, что после этого труднее выбирать роли, потому что современность я особенно не играла и не умею ее играть. Меня не интересует в ролях быт. Меня интересуют роль – тема, роль – сильный характер, роль – сильная личность. Сейчас я не вижу этого в кино и не думаю, что вы назвали бы мне хотя бы один фильм, в котором хотели бы меня видеть. Это не значит, что мне предлагают сегодня роли. Время от времени предлагают, не так часто, как раньше, когда не было ни одного сценария, который прошел бы мимо меня. Сейчас предложений меньше, идет другое поколение, смена имен, и это правильно.
Недавно я снялась у Грамматикова в фильме «Маленькая принцесса». Фильм о ХIХ веке, а-ля Диккенс, у меня была роль директрисы пансионата для богатых девочек. Причем, характер такой, что эту роль должна была бы играть Раневская, помните ее роль в «Золушке» с такими перепадами голоса, тембра, с такой характерной реакцией? Но у меня этого нет в моем актерском материале. Я подумала, что одна из моих собак, Микки-пиккинес, за меня все сыграет, и стала сниматься вместе с ней. И действительно, когда он появляется на экране, все смотрят только на него.
Это я рассказала вам к тому, что я никогда в жизни – ни в театре, ни в кино – не играла себя. Тем не менее, я выбирала роли уже сложившихся, сильных личностей, хотя по средствам выявления и слабых, например, Гертруда в «Гамлете», беззащитная Эльмира в «Тартюфе» или Раневская в «Вишневом саде». Но это скорее были не роли, а темы. За мной утвердилось амплуа актрисы сильных личностей. Меня и в жизни считают такой же. Раньше я получала много писем от зрителей, и очень много было писем из лагерей, чуть ли не с предложением стать руководителем банды. Этим отмечали силу и силу воли моих героинь. Однако они путали, как это всегда бывает у зрителей, моего героя, характер, который я играю, и меня. Меня, настоящую, слава Богу, никто не знает.
– То есть, в жизни вы совершенно другая? И те страсти, которые мучили ваших героев на сцене, вам безразличны?
– Так нельзя ставить вопрос, потому что актер играет... Ведь недаром же раньше актеров хоронили за чертой кладбищ. Считалось, что у них нет души, что они входят в чужие души, играя, и этим как бы теряют себя. Но если за актером публика чувствует какую-то личность, то, как я заметила, к таким людям тянутся. В этом тайна нашей профессии и в то же время ответ. Все люди в общем-то ходят в масках – на работе они одни, дома другие, в общественном транспорте – третьи. Интуитивно они тянутся к актерам как к профессиональным носителям масок, профессиональным лицедеям. Но можно ли за всем этим калейдоскопом смен ролей сохранить себя?
– Когда вы выходите из театра, тоже носите маску?
– Безусловно, равно как и сейчас у меня маска актрисы, которая дает интервью.
– Можно немного приподнять занавес над вашей личной жизнью – какая вы в жизни?
– Нет, нет. Я абсолютно искренна, но до какого-то предела, который я сама себе поставила. Я никогда не играла себя, и зрителю не обязательно знать, какая я на самом деле, как живу. Все это я целомудренно храню.
Р.Адомайтис
Это имя открыл миллионам зрителей выдающийся режиссер Витаутас Жалакявичюс картиной "Никто не хотел умирать". Регимантас АДОМАЙТИС - уже давно не просто известный актер, но символ строгого обаяния, мягкого магнетизма и мужской красоты. Как и любой из плеяды прибалтийских звезд, он интеллигентен и сдержан, интеллектуален и глубоко психологичен. Начал он свою карьеру в маленьком Каунасе, а с 1967 года и по сей день работает в Вильнюсском академическом, который сейчас называется Национальным драматическим театром. В прошлом, в течение 30 лет, Адомайтис делал по фильму в год, но никогда не считал количество своих картин. В 90-е снимался в эпизодах за границей - играл русских мафиози (это после всех иностранцев, сыгранных им в советском кино!). Адомайтис смиренно констатирует: "Просто я был рядовым солдатом кинематографа". Был?!
- Регимантас, хочу спросить у вас о сочетании двух сфер духовности - религии и искусства, о том, как они пересекаются в актере. Актерскую профессию Церковь исстари считает греховной, и в то же время ее можно рассматривать как миссию. Как вы к этому относитесь?
- Вообще, что это за профессия "актер"? Актер - это проститутка. Он всегда отдается - роли, персонажу, режиссеру. Он должен отдаваться. Что это за профессия, тем более для мужчины! И наверное, в этой профессии интересны только те, кто имеет право называться личностью. И всегда были личности интересны, а не скоморохи, "актеры актеровичи" обаятельные. Они - подавай любую роль - пожалуйста, сыграют! Это, наверное, и грех, и миссия. Какая-то правда есть в том, что раньше не позволяли хоронить актеров на христианском кладбище. Они вроде бы не имели своей души. И действительно, любой артист впитал столько разных душ, что его собственная, может быть, уже сгладилась, вытерлась совсем с духовной доски. Пустота только осталась. Помню, я играл в пьесе Жана Поля Сартра "Затворники Альтоны" бывшего нациста, который участвовал в зверских расправах над партизанами, хотя в молодости был воспитан в духе гуманистических принципов. Он не может с этим противоречием смириться, закрывается на чердаке в своем доме и живет там годами. Не выходя. Он уже немножко... полусумасшедший. Очень сложная роль, и когда я играл, так входил в нее, что после спектакля не мог спать. Это было такое... не знаю, как вам сказать. Это было опасное слияние с персонажем... Но спектакль окончился, и ты снял маску, забыл, оставил все. Ты был другим только на время представления и ни в коем случае не вносишь это в жизнь, потому что такие вещи могут довести даже до неких болезненных превращений... Конечно, с годами многие вещи делаешь не слишком изнутри - мастерство, жизненный опыт включаются, и ты всегда остаешься "со стороны". Может быть, это очень правильно... Странную пустоту ощущаешь в своей душе после каждого удачного, хорошо прошедшего спектакля. Ты выплеснул на общее съедение свою душу. И от этого у тебя грусть, такое одиночество! Отстраненность появляется. Не знаю, как определить подобное состояние, но это именно пустота.