От И.Пыхалов Ответить на сообщение
К Константин Чиркин Ответить по почте
Дата 14.03.2004 07:12:56 Найти в дереве
Рубрики 11-19 век; Спецслужбы; Версия для печати

Цитата из мемуаров

>Где и с какого возраста учили на жандармов?Были-ли что-нибудь наподобии кадетских корпусов?Как туда отбирали народ?

В Корпус жандармов я попал совершенно случайно. Вскоре по моему возвращению с Китайской кампании в Одессу, где я проживал, мне однажды довелось быть в Жандармском управлении по одному семейному делу. Известно, что при Николае II существовала Комиссия для принятия разных прошений, а в этой Комиссии была особая канцелярия, которой ведал жандармский офицер, специально назначенный для приема прошений о выдаче отдельных видов на жительство недовольным супругам...

Было это в 1903 году, и статистика показала, что в предыдущем, 1902 году таких отдельных видов на жительство было выдано более 82 000, в чем особенно покровительствовала тогда императрица Мария Федоровна, которая, собственно говоря, и завела упомянутую канцелярию для бедных и угнетенных жен. Таким образом, церковный брак уже тогда обращался для многих под покровительством такой особы, как Мария Федоровна, в простую фикцию.

...До случая, когда я побывал в Жандармском управлении, я понятия не имел, что такое жандармы, и, признаться, их синий мундир внушал мне, как и многим другим, даже некоторый страх. Я не знал, что в губернском Жандармском управлении ведутся дела исключительно политические, что наряду с ними были еще охранные отделения, которые для политических розысков употребляли все меры дозволенные и недозволенные, часто предосудительные настолько, что от них претило даже губернским жандармским офицерам; не знал, что железнодорожные жандармы были поставлены для порядка в полосе железных дорог, исполняя функции чисто полицейские; не знал о деятельности жандармов портовых, крепостных и других, и мне казалось, что, так как они все носят один мундир, то и дело должно быть у них тоже одно, то есть, главным образом политический розыск.

Встретили меня в Одесском управлении очень любезно, чем, как известно, при посторонних жандармы всегда отличались: любезность, корректность, выдержка, вежливость были присущими чертами всех жандармов, особенно железнодорожных, в своей же среде, как я потом убедился, они были часто грубы и невыносимы.

Покончив все дела по вопросу, по которому меня вызывали в Управление, я заинтересовался жандармской службой, обязанностями, взглядами жандармских офицеров на общество и общества на них (я только знал, что офицерский состав Корпуса жандармов пополнялся строевыми офицерами всех родов оружия, получаемым содержанием и прочее. Увы, я тогда был льготный казачий подъесаул и получал несчастные 28 рублей в месяц, и в дальнейшем полагал окончить свою карьеру самое большое полковником. Все же благополучие тогда считал в должности сотенного командира, которые и то на службе в чине есаула получали тогда около 120 рублей в месяц, а на льготе всего на 2 рубля больше, чем подъесаулы, то есть 30 рублей — жалованье нищенское! И вдруг я узнаю, что уже первая должность — адъютантская в самых скромных управлениях — в губернском или железнодорожном — оплачивается в 130 рублей и что, пробыв на этой должности полтора-два года, губернские адъютанты получают назначение на должность помощников начальников Управлений, а железнодорожные на должность начальников Отделений с окладами 300—500 рублей в месяц!

Всякой политики я тогда был совершенно чужд, ни о каких революционных партиях понятия не имел, был офицером, как и все: верноподданный Государя, нехорошей памяти Николая II. Тут же мне объяснили, как можно попасть в Корпус жандармов, но что личное присутствие всегда лучше устраивает дело.

Перспектива сделать карьеру, а главное получать приличное содержание после скудного жалованья армейского офицера, в каковом звании я имел еще глупость тогда несчастливо жениться на барышне, которая, став моей женой, стала требовать моего ухода из Донского войска, так как по ее мнению, казачьи офицеры были просто невоспитанные и грубые дикари, то не раздумывая долго и желая угодить жене, с которой впоследствии я разошелся, собрался я и махнул в Петербург, где и явился в штаб Отдельного корпуса жандармов на Фурштадтской, 40, — место известное. Это было в феврале 1902 года.

Для поступления в жандармы тогда требовались от каждого офицера высокие нравственные качества, трезвое поведение, неимение долгов. Офицеры, которые играли азартно в карты, вовсе не допускались, не допускались также «лица, женатые на католичках, и евреи, хотя бы крещеные». Принимались в расчет отношения к товарищам, к начальству, к подчиненным, к обществу и обратно. Всякие корыстные мотивы исключались. Все эти справки собирали жандармские офицеры, «не сносясь с командиром части». Кроме того, в мое время требовалось еще дворянское происхождение и окончание военного училища по 1-му разряду. Таким образом, в Корпус жандармов могли попасть всегда лучшие элементы из офицерского сословия (Впоследствии, в так называемые «освободительные 1905 и 1906 годы», когда много жандармских офицеров было убито, и желающих переводиться в Корпус жандармов поэтому почти никого не было, то чтобы облегчить перевод, стали принимать кого попало, чуть не с улицы: безо всяких испытаний, без курсов, не собирая сведений о качествах офицеров, — лишь бы пополнить недостающий комплект. Потому качественный уровень жандармских офицеров за эти годы сильно понизился. Впрочем, в 1913 году когда Корпус принял генерал Джунковский, офицерский состав опять повысился. Джунковский очень позаботился о поднятии офицерского престижа и очистил Корпус от многих элементов, которые грязнили его). Никакие протекции значения не имели, за исключением редких случаев, которых я знаю два-три. Вступительной программы тогда еще не было, как впоследствии, и на приемном экзамене при штабе «испытывали офицера в степени его развития» и в наблюдательности (Для перевода офицеров из жандармских дивизионов и полевых жандармских эскадронов предъявлялись те же испытания).

Экзамены производились тогда раз в неделю каждый понедельник. Со мной на экзамен явилось семь офицеров, и за одного из них, помню, приехал просить какой-то жандармский генерал, желая оказать протекцию, но именно этот-то офицер и провалился, как и двое других, а четверо, в том числе и я, были приняты. Задавали мне всевозможные вопросы: о последних реформах в Финляндии, о земских, губернских и уездных управах, об их функциях и взаимоотношениях, о разнице между Комитетом Министров и Советом Министров и прочее. Ответы дал я удовлетворительные, а так как я был в форме Охранной стражи Китайско-Восточной железной дороги (ныне Заамурский округ пограничной стражи), в форме очень удобной и красивой, и на мне была надета довольно родовая шашка, то начальник штаба генерал Зуев, он же председатель экзаменационной комиссии, которому очень понравилась и форма и шашка (особенно он восторгался моей шашкой) предложил мне еще несколько вопросов: о ходе Китайской компании и о моем в ней участии, на что я также дал ответы удовлетворительные (Рассказывали, что задавали и такие вопросы: «Вы курите?» — Курю. — «Сколько спичек помещается в коробке?». Или: «В винт играете?» — «Играю». «Что написано на тузе бубен?» Если офицер не знал, ему говорили: «У Вас нет наблюдательности», и его проваливали).

После устных ответов мне задали написать сочинение на тему «Значение судебных реформ 1864 года Императора Александра II», с каковой темой я справился тоже удачно, вспомнив перед тем, идя на экзамен, прочитанные мною слова на здании Окружного Суда на Литейном проспекте: «и правда, и милость да царствуют в судах», каковые слова я и положил в основу моего сочинения.

Так или сяк, но экзамен я выдержал и был зачислен кандидатом для слушания лекций и перевода затем в Корпус жандармов.



2



Так как кандидатов для слушания лекций было слишком много, то мне обещали зачислить меня на курсы только на будущий год; весенние и осенние, по 4—5 месяцев и каждый раз их проходило около 40 офицеров. Ввиду того, что с весны будущего года я должен был, окончив льготу, идти на службу в 9-й Донской казачий полк, и должен был из Одессы переезжать в другой город, обзаводиться конем, снаряжением и прочим, на что пришлось бы израсходовать около тысячи рублей, что меня вовсе не устраивало, тем более, что по прибытии в полк я все равно скоро должен был ехать на курсы, то заручившись письмом начальника артиллерии Одесского округа, генерала Кокорина, который был моим добрым соседом в Одессе, махнул обратно в Петербург — просить о зачислении меня на осенние курсы.

Однако письмо генерала Кокорина никакого впечатления не произвело и в принятии на курсы мне было отказано. Вспомнив, что когда я еще держал экзамен, один офицер был принят на курсы сейчас же, так как был какого-то шефского полка и поступил на курсы по ходатайству своего шефа, кажется Великого князя Петра Николаевича (этот случай был один из тех 2—3 мне известных, когда помогла протекция), я надумал обратиться за такой же протекцией к управляющему Двором Великого князя Михаила Николаевича, которого, то есть управляющего, конечно, я знал немного по Одессе, где его дочь лечилась у моего тестя, известного в свое время профессора. Этот управляющий приходился ближайшим родственником генерала Зуева, начальника штаба Корпуса жандармов.

«Вот теперь, — думаю я, — мое дело будет в шляпе». Однако и его личная просьба не только не помогла, но чуть не ухудшила мое положение. Тогда я, добившись личной аудиенции у генерала Зуева (начальник штаба всегда больше значит, чем сам командир Корпуса), рассказал ему о предстоящем моем зачислении в полк, может быть, всего на две недели, о неудобстве переезда на это время из Одессы в какой-то Янов Люблинской губернии, где тогда стоял 9-й Донской казачий полк, о напрасной затрате на коня, о лишних расходах, и генерал Зуев, вняв моей просьбе, принял меня на курсы осенью.

На курсах нас было 42 человека — офицеров разных родов оружия. Были тут даже офицеры, окончившие академии, были и неудачники, которые срезавшись на экзаменах в академиях, предпочли пойти на службу в Корпус жандармов, чем оставаться в строю, где условия в мирное время тогда были иногда невозможны и не удовлетворяли запросам и потребностям многих офицеров. Всякий, кто мог уйти из строя, пристраивался в полиции, в акцизе, в пограничной страже, везде, где больше платили и где офицеры чувв_м и потребностям многих офицеров. Всякий, кто мог уйти из строя, пристраивался в полиции, в акцизе, в пограничной страже, везде, где больше платили и где офицеры чу_ях, предпочли пойти на службу в Корпус жандармов, чем оставаться в строю, где уятельность, которой, когда узнал впоследствии, многие офицеры, сказать к стыду, пользовались слишком широко и ею злоупотребляли. Впрочем, об этом потом.

Уголовное право, уменье вести политические дела, общие обязанности жандармских офицеров, историю революции и прочее читал нам полковник Добряков, вполне оправдавший свою фамилию: человек он был, действительно, добрейшей души и очень порядочный. Такой же добрый, хороший и порядочный человек был наш другой лектор — полковник Федоров, читавший нам железнодорожное дело, то есть Устав Российских железных дорог, мировых судей и вообще обязанности жандармской полиции на железных дорогах.

Политическому розыску учил нас один чиновник при департаменте полиции, по имени Александр Иванович, забыл, как его фамилия, тоже недурной человек, хороший товарищ и, видимо, большой карьерист.

Курсы помещались в Петроградском Жандармском дивизионе на Кирочной, куда мы должны были являться на лекции к половине двенадцатого утра. Занятия продолжались до 14—15 часов. Занимались мы в одном из залов Собрания, лекции слушали свободно и непринужденно, сидя на стульях полукругом около лектора; сидя же отвечали. Учиться вообще было нетрудно. Одни занимались усердно, другие ленились, я был в числе последних, так как еще в корпусе и училище никогда не отличался прилежанием и усердием, а имея, когда был на курсах, 34 года от роду, вовсе находил для себя обременительным утруждать себя науками. Курс наш был очень дружный, симпатичный, буфет находился рядом в соседней комнате, куда после лекции часто шли мы вместе обедать и засиживались до вечера, а так как все мы были в чинах от чина поручика до чина капитана и ротмистра (старше не принимались), значит народ все молодой и большей частью несемейные, а если и семейные, то без жен и детей, то почти каждый вечер у нас кончался в добрые времена где-нибудь в «Аквариуме» или иных подобных местах. Все мы считались прикомандированными к штабу Корпуса, получая жалованье из своих частей, а из штаба только квартирные по Петербургу — тогда в размере 25 рублей в месяц.

Каждый из нас должен был дежурить по штабу и у командира корпуса, которым тогда командовал известный генерал фон Валь. По штабу за все время курсов мне пришлось дежурить почему-то только один раз, а у фон Валя — раз пять, вероятно, вот по какому случаю: однажды, кажется, на первое же мое у него дежурство, явилась к фон Валю какая-то курсистка, очень, так сказать, странного вида, назвалась в швейцарской одним именем с указанием своего адреса где-то на Фонтанке, а, поднявшись наверх в приемную, мне назвалась другим именем и адрес указала, не помню на Караванной или Конюшенной, правую же свою руку она держала все время в кармане своего платья, что, конечно, навело меня на некоторые подозрения. Доложил об этом фон Валю, последний не смутился и смело вошел к просительнице, причем сейчас же фон Валь и я относительно курсистки стали так, что, если бы она вздумала стрелять, то я всегда успел бы схватить ее за правую руку, а фон Валь мог бы схватить ее за шею. Если у нее и был какой-нибудь злой умысел, он, все равно, ей не удался бы, и наговорив какой-то чепухи, она благополучно ушла, даже не обысканная, а фон Валь обратил на меня внимание, чем, впрочем, я не только не воспользовался, а раз даже отказался быть с ним в театре, каковой мой поступок нашли тогда бестактным.

К этому времени относится мое знакомство с Мясоедовым, которого я видел только однажды в штабе. Это был высокий, статный, красивый мужчина, несомненно нравившийся женщинам. Больше орденов, как на нем, я ни у кого не видел, вся грудь, живот, даже ниже пояса, все было усеяно орденами и звездами, должно быть, в количестве пятидесяти, не было у него их только на спине, и среди них скромно выделялись только два русских ордена: Анны и Станислава 3-й степени, остальные все были иностранные, преимущественно немецкие. Вот, где любителю орденов можно было позавидовать! Уже тогда носились темные слухи о его предательской деятельности и вот, чтобы не позорить Корпуса, как тогда говорили, в 1904 году его выгнали со службы, не объявив причин его увольнения. В 1914 году, когда его повесили, он уже десять лет не был жандармским офицером. Рассказывали также, что когда у него была дуэль с А. И. Гучковым, который первый изобличил его в шпионстве в пользу Германии, то Мясоедов стрелял первым, и, хотя, он был хороший стрелок, но промахнулся, Гучков же выстрелил в воздух, заявив, что стрелять в Мясоедова не будет, так как ему, все равно, не миновать петли. Так оно и вышло. Анекдот это или факт, утверждать не решаюсь.

В середине декабря состоялись выпускные экзамены, а после них разбирались вакансии по баллам. При разборке вакансий одни руководились тем, где выгоднее служить, или легче сделать карьеру, другие — где лучше и спокойнее. Руководились также личными взглядами и симпатиями к той или иной службе. Поэтому одни шли в охранки, другие — в Губернские жандармские управления, третьи по железной дороге.

Из 42 слушателей я окончил довольно неважно, близко к союзу «и», но все-таки я имел 9 в среднем и кончил 32-м, а с союзом «и» кончил поручик Ерарский, хороший человек и чудесный товарищ, который впоследствии упустил из вагона при перевозке известного Беленцова, первого открытого экспроприатора, ограбившего в Москве один банк днем и забравшего 2 миллиона рублей.

В Охранное пошло тогда человек пять, в том числе некто Еремин, невидный сотник Уральского казачьего войска, который за короткое время нахватал чинов и орденов и уже, кажется, в 1910 году был генералом. Главным образом он отличился тем, что ему удалось поймать в Киеве известного революционера Гершуни.

Мне очень хотелось выйти на железную дорогу, но так как ни одна железнодорожная вакансия до меня не дошла, то мне поневоле пришлось взять Губернское Ярославское управление.

Первым кончил штабс-капитан Дроздовский, который взял Московское железнодорожное управление, считавшееся у нас вроде гвардейского, а одному офицеру удалось поступить в Военно-Морской суд, впрочем, он был военный юрист.

Кроме офицеров, пошедших по охранке, первая ступень каждого офицера, начинавшего службу в Корпусе жандармов, была адъютантская должность.

В начале января 1903 года состоялся приказ о нашем переводе в Корпус жандармов, причем офицеры, имевшие пехотные или казачьи чины, были переименованы в соответствующие кавалерийские и я из подъесаулов стал штаб-ротмистром, потому что Корпус жандармов считался кавалерийским соединением — «табуретной кавалерией», вероятно, потому, что в его состав входили три конных дивизиона: Петербургская, Московская, Варшавская и Одесская городская конная команда, куда нижние чины набирались из новобранцев, тогда как в прочих частях были сверхсрочные унтер-офицеры. Кроме того, в крепостной жандармской команде на 10—20 унтер-офицеров приходилось две-три лошади, которые брались из ближайших кавалерийских частей и обыкновенно от плохих всадников-жандармов всегда были запуганы и зацуканы до крайности.

Исторически когда-то жандармы относились к разряду тяжелой конницы, так же, как и кирасиры.

Получив по 100 рублей из штаба на обмундирование, причем, правду сказать, не с радостью надевал я новую для себя жандармскую форму. Она была тогда самая элегантная и красивая и после представления фон Валю, около середины января, мы разъехались по своим новым местам служения, получив каждый предварительно отпуски на 28 дней и соответствующие прогоны. Прежде всего я отправился за своими вещами в Одессу, где в казачьем полку мои товарищи офицеры встретили меня с большой завистью. Узнав от меня, как я устроился в Корпусе жандармов, некоторые сейчас же поехали в Петербург, но никому из них попасть в Корпус жандармов не удалось, даже одному такому офицеру, который на экзамене в Академии Генерального штаба срезался только по одному какому-то предмету. Отправив вещи в Ярославль и забрав своего сынишку, в начале февраля я был уже на своем новом месте служения — в Ярославском губернском Жандармском управлении, которое было моим началом и первым этапом на службе в Корпусе жандармов.

Замечу кстати, что в обществе держалось мнение, что при поступлении в жандармы все офицеры и нижние чины будто бы должны были давать особую клятву, в которой отрекались от отца, матери, обещали, будто бы никого не щадить и прочее. Это все вздор и глупости! Новой присяги мы никакой не принимали: действительной оставалась та, которую принимали при вступлении на военную службу. Кроме того, Корпус жандармов многие считали в Министерстве внутренних дел, это тоже вздор: он всегда принадлежал Министерству военному, хотя Министр внутренних дел и считался шефом Отдельного корпуса жандармов, — это объясняется тем, что все политические распоряжения Корпусу жандармов поступали из департамента полиции.

(Александр Поляков. Записки жандармского офицера)