|
|
От
|
Lesha
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
26.01.2003 20:51:24
|
|
|
Рубрики
|
WWII; ВВС;
|
|
Юрий Визбор. ЧЕСТНЫЙ БОЙ .
Найдено на АвиаФоруме. А туда попало с:
http://www.vizbor.org/proza/chestnyi_boi.html
- Илья Киреич, доверни-ка пять градусов влево! - сказал штурман.
- Понял.
Командир протянул руку к пульту автопилота. Черное дно атмосферы с разбросанными созвездиями городов медленно плыло под рукой командира, под автопилотом, под невидимыми из кабины гигантскими крыльями. В темноте кабины, где светились, как сотни марсианских глаз, только приборы - оранжевым светились, зеленым и фиолетовым, и стрелки на одних покачивались, словно вынюхивая нужное деление, а на других по-строевому показывали на главную цифру, - в этой темноте кабины прочно существовало понятие, сколоченное из светящихся стрелок, проплывающих под ногами городов, ровного гула турбин, вечных шуточек бортинженера, заспанного голоса очередного диспетчера, переклички и добродушного переругивания дальних и близких бортов, несущих в эту ночь людей на север и с севера. Штурман называл это понятие "нормально", командир - "порядок".
Двумя пальцами командир взялся за маленькую - как кружок настройки приемника - ручку и легонько повернул ее влево. И вдруг добрая сотня тонн полетного веса грозно наклонилась влево, пол ушел из-под ног, созвездия городов стали медленно карабкаться вверх по иллюминатору, а капот поплыл в сторону по ночному горизонту.
- Хорош, Киреич! - сказал штурман.
- Понял... Так о чем мы с вами говорили?
- Вы сказали - вот это встреча была. Про кого-то хотели рассказать.
- Да, действительно была встреча... Шли мы на Гавану при отличной погоде. Движки работают отлично, курс штурман держит точно - у меня Николай Федорович ас! Встал я - пройтись по самолету. Как-никак шесть часов в кресле отсидел, взлет был тяжелый. Да. Наших почему-то этим рейсом мало летело. Все иностранцы. Иду и вижу, что с краю сидит здоровенного роста мужчина и глядит на меня. Ну, знаете, по-всякому можно глядеть на человека. А в самолете, так тем более Кто лишнего перед посадкой хватит, кто от болтанки сам не свой. Отвел я глаза, прошел мимо. Но в конце салона не выдержал - обернулся. И он вслед смотрит. Загадка. Спустился в кухню, на первый этаж, с бортпроводницами покалякал, а человек этот все у меня не идет с головы. Пошел обратно. Смотрю - он уже с места своего встал, стоит у двери, проход загородил. Курит. Подхожу ближе - вдруг он прямо к носу мне подносит большой палец, а сам смеется, и слезы на глазах. И стоит на пути. И я стою...
- Илья Киреич, Ленинград запрашивает, сколько топлива на борту, - раздалось по бортовой сети.
- Инженер!
- Тридцать... тридцать девять тонн.
- Понял, - сказал радист.
- Да, и вот мы так друг перед другом и стоим. И он все палец держит свой. И вдруг - вот не поверите - я узнал его. Узнал я его. Узнал я его так, что как будто меня молния какая поразила - и лицо его увидел, и палец вот этот самый. Тогда я кулаком повертел - вот так, как пропеллером. Он взмахнул руками, слезы текут, говорит что-то. Я тогда его в кабину отвел, ребятам представил, посадил на вот это место, на котором вы сейчас сидите. Даже за штурвалом он немного посидел.
Не отвык...
Я с ним познакомился в сорок третьем году. Впрочем, даже сказать так нельзя. Нигде я с ним не знакомился. Но узнал я его хорошо. Надо вообще-то все по порядку рассказать. Под Харьковом прошил меня "мессершмитт" довольно основательно. До аэродрома дотянул на ангельском газу, а уж когда из кабины вынимали, так все хлюпало от крови. Полгода по госпиталям, и бумажка в зубы - "к летной работе не годен".
Действительно, рука у меня не сгибалась, а на военных машинах штурвал приходилось с силой тянуть. Иной раз даже ногой упираться приходилось. Но я мысли не бросаю, знакомые люди к командующему на прием устроили. Он на мои бумаги глянул и - от ворот поворот. Героя Советского Союза, говорит, заработал, и марш в тыл. Без тебя обойдемся. Такая меня злость взяла, что он хочет без меня обойтись. Я кулаком по столу! Он тоже! Отличный мужик! Договорились мы с ним так: полгода я полетаю у кого-нибудь в стрелках, а как шкура заживет - опять на истребитель. Так я и стал стрелком-радистом.
Попал я в экипаж, который очень большие неприятности фашистам доставлял. Лучший экипаж в части. Летал только в нелетную погоду, бомбил в дождь и в туманы, и в снег. Два Героя Советского Союза летали на этом бомбардировщике - пилот и штурман. Замполит полка уж больно хотел, чтобы был у него в части "экипаж Героев". А тут я как раз подоспел. Вот так меня и определили к ним. И любил очень замполит, чтобы звезды на борту - сколько танков разбомбили или эшелонов - поярче и покрупнее рисовали. Ну, а у нашего экипажа этого добра было достаточно. Так что летали мы, выкрашенные как в цирке. Штурман особенно сердился - демаскировка все это, дескать. Но порядка этого не сломал.
Летали мы на машине иностранной марки. Как у нас говорили: "два мотора, два киля, а дефектов много". Или "на "бостоне" летать - что тигра целовать: страшно и никакого удовольствия". До смешного доходило: представьте, приходит боевой бомбардировщик, так к нему даже штучки для чистки ногтей придаются - это чтобы экипаж гигиеной занимался. А вот бомболюк, вот на моем лично самолете - открывался так, что чуть ли не ногой его проталкивал, чтобы кассеты с бомбами подать. Поскольку это дело было в моей компетенции, я после первого же боевого вылета - намучался я с этим люком до крайности - раздобыл багор и горюшка не знал. Как заел механизм, я багром створку - р-раз! - и все в порядке.
Так вот. Вся эта история началась с того черного дня, когда к нам приехал в полк корреспондент. Вы только, пожалуйста, не обижайтесь, но так было, что же делать. Замполит, конечно, ему "экипаж Героев" показывает. Вот они, дескать, соколы. Корреспондент с нами минут десять посидел, машину нашу, разрисованную этими звездами, сфотографировал и на командирском "виллисе" укатил. Три дня жили мы как и раньше, вдруг приходит газета, и в газете про нас такое написано, что весь полк два дня воевать не мог - у всех колики от смеха. Такие мы были в его заметке раскрасавцы, что просто девать некуда. Ну ладно. Посмеялись, и все. Вдруг через неделю над аэродромом на бреющем полете "мессершмитт" проходит и что-то бросает. Все, конечно, на землю. Лежим, взрыва нет. Вымпел немец бросил. Саперов начальство вызвало вымпел вскрыть, - а ну как там адская машина. Но ничего не взорвалось. Письмо там было. "Прочитав в газете "За Родину" заметку "Экипаж машины боевой", капитан фон Гротт вызывает на честный поединок старшего лейтенанта Соловьева и его экипаж Героев. Бой состоится в районе деревни Печки в пятницу, 12 июня, в 13.00 по среднеевропейскому времени. С германской стороны освещать бой будут корреспонденты газет и кинохроникеры. В случае нелетной погоды бой переносится на субботу, на то же время".
Представляете? Как к немцам в руки эта газета попала - понять никто не может. Но, с другой стороны, какой же это честный бой - истребитель против бомбардировщика? Но Костя Соловьев говорит - ничего, дескать, не одного Ганса сбивали на своем гробу, как-нибудь и в этот раз сдюжим. Но командир полка в гнев пришел. "Тут вам не рыцарские турниры, а война! Видали плакат "Убей немца"? Так вот иди и убей его! А в джентльменство играть нечего!"
Так мы в пятницу и не вылетели. Стояла прекрасная погода, а летал наш экипаж на бомбежки только в нелетную...
Через два дня снова вымпел нам кидают. Возмущаются немцы, что Соловьев не прибыл на место боя и что если его не устраивает фон Гротт - он молодой летчик, - то в среду на "честный бой" выйдет герой Африки майор Вильгельм Шварцберг. Но и к Шварцбергу на свиданку мы не вышли - бомбили.
Немчура бросает нам третий вымпел - что, дескать, честного боя после двух неявок больше не будет и что если только хоть кто-нибудь из фашистов обнаружит в воздухе или на земле наш самолет - снимочек-то у них был, - то бросят все силы на его уничтожение. Ну, мы-то на это дело плевать хотели. И так они все силы бросили на наше уничтожение, да вот что-то ничего у них не выходило.
Ладно. Через неделю под вечер, при возвращении домой с бомбежки, нас обнаруживает одинокий "мессер". Тоже охотник. Соловьев орет: "Илюха, смотри там!" Я и так смотрю. Немец ни здрасьте тебе, ни привет, - прямо с ходу в боевой разворот и в хвост норовит зайти. Но от волнения, видать, оба мы ошибку допустили - и я из кормовой пушки его поливаю, и он меня. Но далеко это было. Ни я его не задел, ни он меня. Летим дальше. А надо сказать, что посмотрел я на свое оружие, и, знаете, пот прошиб. Пусто все. Боезапас вышел. Дело в том, что отбивались мы в этом полете еще от двух "приятелей" - так что стрелять нечем. Я командиру кричу - дескать, одна надежда на штурвал. "Мессер" снова заходит в атаку. Соловьев и туда, и сюда - а машина-то большая. Аэроплан! Не ПО-2. Так что немец уже и на хорошую дистанцию подошел и ее прошел, и все подходит и подходит. Наверно, для того, чтобы уж наверняка нас из живых исключить. Но не стреляет. Чего же он, думаю, не стреляет? Вот уже пятьдесят метров... двадцать... пять метров! Вы представьте себе - пять метров между моим фонарем (а я в самой корме сидел - даже киль не видать) и коком его мотора! И тут только я понял - так у него, голубчика, красавца моего, тоже нечем пу-пу делать! Значит, он прямо-таки идет на таран. Выполняет приказ начальства, чтобы сбить всеми силами наш разукрашенный аэроплан. Все предельно ясно. Я уже и лицо его вижу, и вижу то, что машинка-то у него не новенькая, черные кружочки пушек разбираю и то, что он сам очки снял и щурится. На меня глядит и улыбается - сейчас, дескать, вертану вам по стабилизатору кончиком винта - и привет вам, ребята, горячий. А надо вам сказать - вот не знаю, в курсе ли вы, что таран как таковой происходит совсем не так, как его многие себе представляют. Дескать, бах машина об машину - и весь тут таран. Неправильно. Ты подошел к самолету, уровнял скорости и чуть-чуть кончиком винта по килю или стабилизатору - р-раз! Самолет тут же теряет управление, идет камнем вниз. Ты тоже оказываешься в нехорошей ситуации. Винт у тебя, в лучшем случае, погнут, но тянет. Потихоньку на средних газах отваливаешь и идешь к себе. Вот и весь таран. Правда, случаи бывали, конечно, разные, но по идее самой делать надо именно так. Значит, понимаю я, ему нужно сблизиться. Открываю фонарь, достаю свой ТТ и начинаю по машине его постреливать. И нельзя сказать, чтобы я не попадал. Правда, Костя машину то влево, то вниз как чумовой бросает. Это вообще-то мешало. Но немец на хвосте висит, будто танковым тросом привязанный. Пуля у ТТ слабоватая для такого дела - вот в чем неудача была. Но как я стал из своей личной пушки постреливать - отвернул Ганс, не понравилось ему. Порядок! Только я собрался анекдот по этому поводу ребятам рассказать, - смотрю, он снова тут как тут. Снова заходит с хвоста. Да что ж это за кабак! Я снова к старой тактике прибегнул - с него как с гуся вода. И еще показывает мне - крутит палец на виске: дескать, я дурак. Ну, дурак - так учись! Я силенками собрался и как ма-ахнул в него свой ТТ! Но в этот раз по-настоящему промахнулся. Метил я в винт, и он увидал это - ручку от себя дернул, так что я прямо по плоскости ему угодил. Пистолетик мой как мячик об металл - и был таков. Но позицию-то немец потерял. Снова заводит. Вот, думаю, сволочь упорная! И делать мне больше вроде нечего. Остается только глядеть, как тебе самому будут хвост аккуратненько отрезать. Веселое дело!
"Мессер" снова тут как тут. Снова личико приятное свое показывает мне. Но тоже вижу, что веселости той уже прежней на нем нет. Устали нервишки. Костя его увидал - снова закладывает машину так, что она, красавица, только повизгивает. Хорошо еще, что шли пустые, а с грузом - так поломались бы давно. А немец все никак не приладится. То так ему нехорошо, то так не подходит. И вдруг меня такая безумная мысль осенила, что сначала я просто сам себе не поверил, что такое могу придумать или сделать. Просто удивительная была эта мысль. Но это я вам сейчас вот так рассказываю долго, философствую на этот предмет. А тогда все происходило быстро. Не успел я подумать, а уже сделал. Вот так я только подумал, еще и толком-то понять ничего не успел, а уже вытащил я свой багор и немцу в мотор тычу. Он - не представляете - до того испугался, что даже в лице переменился! Как дернет ручку газа - прямо я сам это видел, - и тут же отстал. Может, думал, что новое оружие у меня, или божественное что ему представилось при виде моего багра, который я, по правде сказать, потихоньку утащил с пожарного щита для исправления недочетов зарубежной техники. Только он подлетает - теперь уже подальше держится, и мне кажется, что я просто сам вижу, как у него под шлемом волосы рыжие дыбом встают. И соображает он, наверно, что, если рубанет он своим винтом по багру моему, - конец придет всей его затее, а скорее всего, и карьере на этом свете. Вот такая у нас с ним возникла ситуация. Я сижу с багром своим и норовлю его пнуть, вернее, отпихнуться норовлю. А он смотрит уже не на приборчики свои, не на меня, а на конец этого багра уставился, будто цирковое представление я ему показываю.•А надо сказать, что скорость-то у нас приличная. Сидеть вот так, как я сидел с открытым фонарем, да еще держать за самый кончик двухметровый, почитай, багор - шутки здесь невеселые. Уставать я начинаю, да и холодно. Соловьев кричит - что там у тебя происходит? А я толкам-то сказать ему ничего не могу. Рык только какой-то из горла несется. Немец справа заходит - я ему справа багром перед носом кручу. Остерегается. Слева зайдет - я и слева могу. Выходит. Так мы с ним игрались в кошки-мышки долго. Не скажу сколько, а долго. Времени я тогда не чувствовал. Может, вся эта история три минуты длилась, а может, полчаса. И вдруг по глазам его вижу: отказался он от этой глупой мысли нас на тот свет спровадить. И правильно сделал. Смеется, вижу, но смех у него какой-то ненормальный, вроде бы с ним истерика происходит. И с меня как-то само собой напряжение спало, тут почувствовал я, что руки-то уже деревянные стали. Но багор держу. А он мне палец большой показывает - дескать, я здорово все это с багром придумал. Я, правда, ничего ему не отвечаю, потому что обе руки у меня заняты. Но лицом-то ему рожицы всякие строю, мол, не на тех напал, дурачок, головой думать нужно! Вот так мы со злейшим врагом переглядывались да перемигивались.
Такой уж у меня вышел бой - единственный, можно сказать, в своем роде, когда я как на экране врага своего разглядывал, а он меня. И - вот не шучу - мысли все мы читали там в воздухе очень даже просто.
- Илья Киреич, под нами встречный борт, ИЛ-18, идет из Риги, высота... высота 7600.
- Понял.
- Ну вот. Поглядел он напоследок мне в глаза, я ему. И вот взгляды-то эти были очень существенные. Будто для меня вся война вот в этих двух взглядах. Его и моем. Не ненависть в этом была, не злость, тоска какая-то... или даже отчаяние. И мысль у меня такая, что нехорошая эта штука - война. Нехорошо это, когда люди людей убивать должны. Но она, конечно, так это, знаете, промелькнула, мысль эта, как ласточка. Было бы чем, я бы его, конечно, в расход пустил - не задумался. Да и он меня.
Не знаю, о том ли он думал, но помахал крыльями, газ убрал и отвалил. Мелькнуло перед моими глазами брюхо его камуфляжное, и ушел он. Мне бы свой багор убрать, да фонарь закрыть не могу. Руки как не свои. Ничего не хотят делать. А одна-то вообще не сгибалась, простреленная. Соловьев кричит: Илья, ранен? Нет, говорю, порядок. Он меня, оказывается, несколько раз на связь вызывал, а я почему-то молчал. Не знаю, почему. Может быть, не слышал...
Вот такая была у меня история...
- А вы сначала что-то про Гаванский рейс рассказывали.
- Так это ж был тот немец! Который все таранить хотел.
- Тот? Не может быть!
- Точно, тот. Узнал меня. И я его узнал. По-немецки-то я уж забыл с войны много, но на английском объяснились. Оказывается, он, как и я, был гражданским летчиком, работал в Германии на линиях. Ну, а когда в сорок третьем у фашистов пилотов изрядно поубавилось, вот посадили его - кстати, Ганс его зовут, - посадили его на истребитель. Вот когда он напал на меня - это был его первый вылет. На следующий день вылетел снова - сбили его, прыгнул, попал к нашим в плен. Вот какой случай... Николай Федорович, как там с курсом?
- Нормально. Ветер попутно-боковой, сто километров.
- То-то я и смотрю...
- Илья Киреич, а что он в Гавану летел?
- Командировка у него была. Директор он теперь большой фирмы в ГДР. Летел соглашение заключать с братьями-кубинцами. Так до посадки и просидел у меня в кабине... А через месяца два получаю вдруг посылку из ГДР. Очень аккуратненькая синяя коробочка, и внутри ее на бархате, гляжу, крохотный багор. Сын его, оказывается, в подарок мне выпилил этот багор. Из бронзы. Хорошая работа. Все никак не найду ему место, куда бы его пристроить на столе. Может быть, лет десять назад в кабине бы подвесил - вместо, так сказать, амулета, что ли. Да не в моде теперь они... ребята засмеют... Иван Прокофич, имеешь связь с Мурманском?
- Имею.
- Хорошо. Как там у них погодка?
- Нормально. Штиль.
- Понял... Вон, видите, полоска над горизонтом начинается... чуть-чуть. Это уже рассвет к нам навстречу бежит...
1965