>Редкая граната к ружейному гранатомету Дьяконова.
>Очень было бы интересно почитать по применении(не в НСД), может кто в мемуарах встречал?
где то вчера читал, но где не помню : если граната не посажена в мортирку до упора она вылетала и шлепалась в нескольких метрах от стрелка.
И вот что ещё интересно цилиндр взрывчатки с дыркой(для пролета пули) по продольной оси должен вести себя как суперкумулятивный заряд и "схлопываться". Может оттого в воспоминаниях о них такое мнение. см очерк "откочевка" ниже
------------------------------------
к 50-летию пограничных войск
Геннадий Ананьев
ОТКОЧЕВКА
замешательством врагов, успели уложить из винтовок еще по нескольку басмачей. Уже израненные, пограничники бросили еще по гранате. Весь этот бой видели джигиты, посланные Манапом в откочевку. — Басмачи стали резать красноармейцев ножами, — закончил рассказ один из них. — Оба живы были, но сопротивляться уже не могли, только стонали. Помолчав немного, рассказчик добавил: — После этого никто уже не согласился возвращаться, как договорились. Судить, говорят, теперь будут нас, расстреляют.
— А где Шалдин? — прервал его начальник.
— Не пробился. Как стемнело, ушел. Видно, к перевалу Алайгыр.
— Что будем делать, командир? — спросил Байпаков.
— Оставь двух своих, я — одного. Отвезут на заставу убитых. Сами — вперед. Ударим с тыла. Должны успеть. Шалдин на Алайгыре задержит банду.
Отряд встретил рассвет на перевале Ашутур. До Алайгыра оставалось совсем недалеко — часов шесть-семь езды, даже на уставших лошадях. Справа серебрились на солнце ледники Семенова и Мушкетова, высился озаренный солнцем пирамидальный Хан-Тенгри. А внизу в ущелье, еще едва различимая в предутреннем сумраке, пенилась речка Сарджаска. Комотрядовцы и пограничники заметили группу всадников, выехавших на небольшую поляну на правой стороне Сарджаски, в километре от них. Начальник достал бинокль. На поляне были непограничники.
— Надо проверить, — отнимая от глаз бинокль, проговорил он. — Со мной поедут пятеро. Небольшой отряд начал спускаться по крутому склону к речке. Всадники на поляне спешились и залегли, а когда группа стала приближаться к ним, они открыли огонь из винтовок. Высоко над головой пролетела граната и с оглушительным треском разорвалась недалеко от коней, оставленных пограничниками в укрытии.
— «Дьяконовка!» Наши на поляне! Не стрелять! — громко закричал начальник, рассчитывая, что его голос услышат и те, что укрылись за камнями и обстреливают их. Но его не услышали. «Как убедить их, что мы не враги?»
Гранаты Дьяконова были только на вооружении пограничников. Специальная мортирка надевалась на ствол винтовки, такая винтовка, стреляя, бросала специальной конструкции гранату; граната летела далеко, громко разрывалась, но почти никого никогда не убивала. Иногда лишь — случаи легкого ранения. О гранатах этих так и говорили: «Шума много — толку нет!». Начальник подполз к красноармейцу, у которого была винтовка с мортиркой: «Теперь догадаются, что свои». Он выстрелил в сторону поляны.
Граната Дьякова подействовала, выстрелы прекратились и начались «переговоры». Отряду встретился взвод Каракольской комендатуры и группа добровольцев — крестьян, выехавших на преследование банды, которая разграбила комендатурские склады с обмундированием и, переодевшись в пограничную форму, пыталась уйти за кордон. Банда эта пришла из Киргизии. Возглавлял операцию по уничтожению банды командир взвода Вольный, а добровольцами командовал Соболев. В годы гражданской войны Соболев был бригадным командиром.
— За басмачей вас приняли, — оправдывался командир взвода. — Черт знает, как здесь воевать, в этих проклятых горах. На фронте все было ясно, а здесь...
— Нелепость, сущая нелепость, — поддержал его Соболев. — Нужно бы опознавательные сигналы установить, что ли? Не могу понять границу, где тут свои, где чужие. И басмачи и комотрядовцы в малахаях, а теперь еще и в зеленых фуражках басмачи появились. Бригадой командовать куда легче было.
Проинформировав друг друга о своих задачах, отряды разъехались. Начальник торопил уставшего коня, злился на то, что так без толку потерян еще час дорогого времени (на перевале, может быть, уже идет бой и нужна помощь), обвинял и себя, и Вольного с Соболевым в тактической безграмотности, даже в трусости, досадовал на ехавшего впереди, как ему казалось слишком медленно, Манапа Байпакова.
— Побыстрей можно? — ворчливо проговорил он.
— Не горячись, командир, коней беречь надо. Скоро бой, — спокойно ответил Байпаков и улыбнулся — почти так же, как улыбался начальник, когда нервничал Манап. — Не горячись, командир, думай о бое на перевале. Трудный бой будет. Спокойный голос Байпакова, его улыбка подействовали на него успокаивающе, и хотя он так же недовольно бросил в ответ: «О бое и думаю, раз прошу поторопиться», — все же его душевное напряжение стало спадать, и теперь он не так мрачно оценивал перестрелку в горах со своими. Он стал думать только об одном — о предстоящей схватке. Мысленно он намечал рубежи, на которых отряду предстоит разбиться на группы, чтобы выйти к перевалу с трех сторон и, окружив басмачей, вынудить их сдаться. О полном уничтожении откочевки он не думал — там были не только баи и их подручные, но и обманутые бедняки, которые наверняка не станут сильно сопротивляться.
