>>Думаю, можно найти какие-то данные про персонажа. Странно однако, что текст этот не цитируется повсеместно, не предъявляется Зюганову и т.п.
>Смотрите статью по ссылке ув. Booker. Статья вошла в очень интересную книгу Натальи Козловой "Советские люди", правда тираж ее всего 2000 экз.
Я просмотрел статью, видел и рецензию Фрумкиной, вот выдержка про Рибковского:
Замечательный контраст дневниковым записям Подлубного представляет дневник партийного и профсоюзного работника Николая Андреевича Рибковского, который тот вел с 1940 по 1944 г. Эту главу Н.Н. Козлова назвала «Победитель: живущий в языке плаката». Записи Рибковского, встретившего войну уже зрелым человеком (он родился в 1903 г.), любопытны тем, что показывают тотальную зависимость жизни человека от той ступеньки официальной социальной лестницы, которую он занимал в данный момент времени. Рибковский окончил Высшую партийную школу в 1940 г. и к началу войны занимал весьма ответственный пост секретаря РК ВКП (б) в Выборге. Вместе с отступающими войсками Рибковский попал в Ленинград и оказался в блокаде, но не с правами и возможностями человека номенклатуры, а с продуктовой карточкой иждивенца, то есть обреченным на голодную смерть.
Видимо, он был вполне искренним партийцем, потому что хотел продолжать работать в парторганах Карело-Финской ССР. Судьба в лице ленинградского партначальства распорядилась иначе, и уже в декабре наш герой попал на работу в Смольный. И тут жизнь его меняется так, как если бы он попал на другую планету. Из его записей исчезают упоминания о соседях, рядом с которыми он пытался выжить осенью 1941 г. Весной 1942 г. Рибковский попадает в стационар горкома партии и подробнейшим образом описывает, чем его там кормят. Это поистине раблезианское изобилие поражает меня и сегодня, потому что ничего подобного я не видела не только во время войны, но и после нее, хотя с 1943 г. училась в школе с дочерьми тогдашних министров и крупных партработников, а потому попадала в их семьях за накрытый стол, то в чей-то день рождения, то в период совместной подготовки к экзаменам. Ранее мне не встречались документальные подтверждения слухов о балыке и копченостях, доставляемых в Смольный, в то время как ленинградцы вымирали целыми домами и улицами…
На основании сохранившегося в бумагах Рибковского письма от его сестры, пережившей оккупацию, и дневниковых записей — воспоминаний о родителях Козлова реконструирует не столь давнее прошлое нашего героя — типичного выходца из крестьян, получившего от партии и советского строя не только диплом ВПШ, но заодно и новую идентичность. Герой пишет с орфографическими ошибками, но все советские штампы им полностью освоены и притом обжиты изнутри. Товарищ Сталин упоминается даже в письме родным. Рибковский — образцовый советский человек, если не «винтик», то шестеренка. И культурен он тоже как советский человек: посетив Кировский Мариинский театр, он осознает, что таким образом «соответствует».
Замечу, что именно из людей этого типа, которые весь свой символический капитал получили буквально из рук «партии и правительства», формировался слой советской номенклатуры, от которой в стране зависело буквально все.
Конец цитаты.
Видно, что Фрумкина тоже заостряет на "раблезианском изобилии". Надо бы посмотреть весь текст дневника, похоже, что предлагаемые цитаты выбраны специальным образом.
Описание жратвы относится к стационару. Каков статус этого учреждения? Кто туда попадал? Любой, заплативший 50 рублей? Как часто? В общем, есть вопросы.
>Видно, что Фрумкина тоже заостряет на "раблезианском изобилии". Надо бы посмотреть весь текст дневника, похоже, что предлагаемые цитаты выбраны специальным образом.
Да, и Козлова прямо говорит об этом: "Я стала разбивать прочитанное по рубрикам, из каждой рубрики вставал свой образ: первый образ - театрал, второй образ - блокадник, несущий все тяготы холода и голода, третий - прекрасный семьянин, четвертый - образ привилегированного, который во время всеобщей беды ел не то, что все, проводил ночи в теплом Смольном, а значит имел иные шансы на спасение, нежели все прочие". И с её словами я согласен полностью - привилегии он имел, но не привилегии на обжорство, а привилегии на "иной шанс (не 100%-й!) на спасение от голодной смерти".
>Описание жратвы относится к стационару. Каков статус этого учреждения? Кто туда попадал? Любой, заплативший 50 рублей? Как часто? В общем, есть вопросы.
"По решению Городского комитета партии и Военного совета Ленинградского фронта на многих предприятиях и при районных поликлиниках зимой 1941/42 г. были открыты специальные лечебные учреждения (стационары) для наиболее истощенных жителей.
* * *
«Теперь при заводе оборудован специальный стационар, — писал в январе 1942 г. работник Кировского завода. — Сюда ложатся по особому ходатайству цеховых организаций люди, опухшие и требующие поддержки питанием и отдыхом. Лежа в стационаре, они сдают свои продкарточки, по которым получают в день три раза пищу: обед, завтрак и ужин в течение 8-10 дней, а затем поступают новые обессиленные товарищи». [162]
В январе 1942 г. в гостинице «Астория» был открыт стационар на 200 коек для ослабевших от голода работников науки и культуры. Зимой и весной 1942 г. в 109 стационарах города, поправили свое здоровье 63 740 ленинградцев, главным образом рабочие фабрик и заводов." http://militera.lib.ru/h/leningrad/05.html "Непокоренный Ленинград"
Таким образом, Рибковский:
1. питаясь по карточке иждивенца, сильно "доходит". 13 декабря 41 пишет в дневнике: "Даже сомнение взяло - моё это тело или мне его кто подменил?!!! Ноги и кисти рук тонкие, как у ребенка, который ещё растёт, вытягивается, тоненькие, живот провалился. Рёбра чуть не наружу вылезли, вытягиваются"
2. 5 декабря 41 устраивается на работу инструктором отдела кадров Ленгоркома ВКП(б) и помимо рабочей карточки получает право на 2-разовое горячее спецпитание в столовой Смольного.
3. попадает 2 марта 1942 года на семь дней в лечебное учреждение для сильно истощенных людей. с оплатой путевки в размере 50 рублей. питание в этом стационаре соответствует госпитальным либо санаторным нормам, действовавшим в тот период.