выступает перед боевыми частями вермахта, которым завтра на фронт.
>Следом на лагерные нары по приговору Особого совещания при министре внутренних дел СССР пришлось отправиться и актрисе театра и кино Валентине Георгиевне Токарской. К четырем годам лагерного заключения она была приговорена «за пособничество немецким оккупантам ». Однако на оккупированной территории Токарская оказалась не по своей воле. «Из материалов дела видно, — говорилось в заключении комиссии по реабилитации, — что Холодов-Цеймах и Токарская в 1941 году в группе артистов Московских театров выехали на Западный фронт для культурного обслуживания частей Советской Армии, но в районе гор. Вязьма попали в окружение, а затем и в плен.
>Находясь на оккупированной территории и не имея средств к существованию, Холодов-Цеймах, Токарская и другие артисты организовались в труппу, в составе которой выступали перед гражданским населением, в немецких воинских частях и в лагерях военнопленных, за что получали зарплату и продуктовые пайки. Фактов выступления Холодова-Цеймах, Токарской и всей их труппы с антисоветским репертуаром не установлено, так же как и не установлено какой-либо другой помощи немецко-фашистским оккупантам со стороны Холодова-Цеймах и Токарской. При таких обстоятельствах осуждение Холодова-Цеймах и Токарской нельзя признать обоснованным».
Холодов (Цеймах) Рафаил Моисеевич (1900—1975), театральный актер; был необоснованно репрессирован.
Токарская Валентина Георгиевна (1906–1996) — актриса Московского мюзик-холла и Театра сатиры, в плену и в оккупации в войну, з/к (1945–49)
Не выдам я вам, краснопузые, секрет хруста настоящей французской булки!
Из воспоминаний Валентины Токарской:
Начался сорок первый год. Актерская труппа поехала на фронт и попала в плен. Мой партнер Рафаил Холодов был еврей. Мы разорвали его паспорт и сказали, что он — донской казак.
Были мы в Вязьме. Есть нечего. Пошли в городскую управу, сказали, что артисты, будем играть, пусть платят. Явился немец: «Докажите, что вы артисты».
Мы запели: «Волга, Волга, мать родная, Волга русская река». Нас отправили в городской театр. Там был знаменитый конферансье Вернер. Из берлинского кабаре. Мы его полюбили. С нами в плен попали и артисты цирка. Вернер поехал в Берлин, привез музыкальные инструменты. Но однажды отправился в командировку и не вернулся. Ходили слухи, что его расстреляли.
Нас отдали очень плохому немцу-руководителю. Он возил нас по Белоруссии, довез до Берлина. Шло наступление наших. На Холодова кто-то донес. Его взяли. Я сказалась его женой, искала его. Холодова в тюрьме били. Мне все же позволили с ним встретиться. У немцев было правило: евреи не имели права работать в помещении, а только на улице. Но встретилась русская женщина, устроила его гладить брюки. По ночам, чтобы не на улице. Он спасся, потому что был уже конец войны и немцы не могли его отправить в концентрационный лагерь.
Пришли наши. Домой стали возвращаться те, кого угнали в Германию. Нас с Холодовым оставили давать им концерты. Было это в городе Загань.
В ноябре сорок пятого нас наконец отправили домой. Премировали трофейным пианино.
Доехали мы до Бреста. От Бреста в Москву добраться казалось невозможно: поезда переполнены, люди ехали на крышах, на подножках вагонов. Холодов отдал начальнику станции пианино за два билета до Москвы.
В столице нас тепло встретили, сказали, что отправят на курорт. Как только я отдала паспорт на прописку, за мной пришли. Холодова тоже взяли. Обоих на Лубянку. Без суда приговорили к заключению в разные места. Попала я в Вологду. Я все выискивала Холодова. Работала на общих работах — деревья из воды тащила. Тяжело, не привыкла. Докторша взяла меня к себе в санчасть, научила делать уколы. Потом я все же встретила Холодова, и на нас прислали требование из Воркуты, чтобы нас отправили туда «для прохождения наказания в областном театре». На спектакли ходили под конвоем.
Играли дивные пьесы. Никогда бы я здесь, в Москве, не получила таких ролей…
Мы отсидели свой срок и остались в Воркуте.
Поехали на фронт на месяц, а задержались на двенадцать лет.
Когда умер вождь и учитель, мы вернулись в московский Театр сатиры. Холодов умер в семьдесят пятом году, в своей постели, а не в яме.
Не выдам я вам, краснопузые, секрет хруста настоящей французской булки!