От Chestnut Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 18.11.2010 20:11:12 Найти в дереве
Рубрики WWII; Спецслужбы; Версия для печати

воспоминания палача из АК

украинский перевод отрывков тут
http://www.istpravda.com.ua/reviews/2010/11/10/3768/
более подробно здесь
http://joanerges.livejournal.com/1209653.html

гуглопереводчик на русский:

В польском издательстве «Ośrodеk KARTA» этим летом вышла книга воспоминаний Стефана Донмбського (Stefan Dąmbski) под названием «Палач» (Egzekutor). Автор вырос в крестьянской семье, окончил школу во Львове, а в 1942 г. 17-летним юношей попал в спецподразделение польской Армии Крайовой, задачей которого были казни гитлеровцев и коллаборационистов. После освобождения Польши подразделение казнил представителей новой, коммунистической, власти, а также этнических украинский. Повесть уже вызвала относительное возмущение в польском обществе и СМИ, ведь в ней речь идет о темной стороне деятельности польского незалежницкого подполья. О том, на что наложено негласное табу - о жестокости и безжалостности аковцев. В современной Польше по этим вопросам действует негласный закон омерты.

Польские историки отмечают уникальность этого издания - это, по сути, первые воспоминания участника карательного подразделения подполья в Европе времен ВМВ. До сих пор был только голландский документальный фильм о судьбе участника подпольного трибунала, но впервые рассказывается о том, кто непосредственно нажимал на крючок. В социалистической Польше такие воспоминания не могли появиться, поскольку в них описаны пытки милиционеров. Но они не могли быть выданы и никоим эмигрантским группировкой, ни лондонским, ни парижским Гедройца, поскольку это могло бросить тень на АК ...

Автор признает, что выбрал себе роль палача во время войны: «Не отрицаю, что мне и таким, как я, жизнь диверсанта было очень на руку. Я не должен был ходить в школу, которую в молодости не любил, не должен работать физически, не имел никаких родственных обязательств, не должен переживать о том, что завтра поставлю на плиту. Не выносил монотонного жизни, а многообразие эмоций различного рода имел в подразделе вволю ». Донмбський резюмирует свою историю: «Осуществились мои мечты: я стал человеком без сомнений в собственной правоте ... Был хуже подлейших зверя. Был на самом дне человеческого болота. Но я был типичным воином АК. Был героем, на груди которого после войны висел Крест Борцов ... »[Крест Борцов - вторая (на то время) по значимости военная польская награда, предоставляемая за« поступки мужества и отваги, сделанные во время боя »- Joanerges].

Донмбський писал не о том, каким бесстрашным, белым и пушистым борцом за Отчизну он был, а о том, как понемногу начал получать удовольствие от самого процесса убийства, казни. О том, как все чаще гибнут и простые поляки - случайные люди: девушка, которая видела казнь коллаборациониста, дети на линии огня ... Собственно, воспоминания оборваны на полуслове - автор застрелился 13 января 1993 в американском Майами. Вашему вниманию предлагается мой перевод отрывков из книги, доступных в интернете. Вот только зачем я опять мечусь из никому не нужными переводами?




Автор, детское фото



НАЧАЛО

[...] К АК меня привлек мой хороший довоенный знакомый [Станислав Дворец], старше меня, который имел в подполье звание подпоручика. Принадлежал не к «Чотирнадцяткы» [спецподразделение из львовских поляков, созданный в 1943 г., специализировался на казнях украинский - Joanerges], которая в мой Жешувский регион пришла значительно позже, а до второго отдела «Юзефа». «Стах» был моим непосредственным руководителем и «контактом». Он принял у меня присягу в малой крестьянской избе, при зажженной на Библии свече.

Только через две недели после присяги я впервые встретился с нашими ребятами из подполья. Я был быстрее удивлен. Они не носили оружия. Не проходили никакого обучения. Их задачей была только доставка сообщений. С тех начал и я.

Вступив в АК, я надеялся на более акций и эмоций, мечтал о славе. А здесь в течение первых трех недель ничего не происходит. Каждые два дня отправлялся с сообщениями, которые брал из-под одного камня для того, чтобы отнести и положить под камень, находившийся на 15 километров дальше [...]

Я жил тогда в селе с братом и тетей, начал мечтать о том, чтобы уйти из дома и перейти к диверсионного подразделения. Знал, что меня ждут тяжелые условия в лесу, но чувствовал также, что там будет разнообразная жизнь, полная крепких впечатлений, которых всегда искал. Принять решение было легко, но попасть в спецподразделение - другое дело. О «Юзефа» уже слышал, но доступа к нему не имел никакого, а также не знал, где его искать. Мне пригодился чистый случай.

Имел приятеля Юрка. Отрок танца и к молитве. Интересно, что хотя сам АК не принадлежал, но всегда аковцев себе друзей выбирал. Вдруг бомба взорвалась! Однажды после полудня приходит ко мне «Стах» и говорит, чтобы учитывал то, что говорю Юре, поскольку оказалось, что он еженедельно регулярно общается с Гестапо. Просил меня, чтобы я временно виделся с Юрой, как и раньше, до прибытия ребят из диверсионного подразделения, которые проведут ликвидацию.

Увидел вместо свой большой шанс. Сказал «Стаху», что имею скрытый у себя под кроватью польский карабин, и попросил, чтобы позволил мне покончить с Юрой. Сказал, что предложу ему охота на серн, на которых действительно тайком охотился, и дело сделано. В начале «Стах» не хотел ничего о том слышать, говоря, что у меня нет опыта, что если Юра то почувствует, то может быть уважительная проблема, потому что этот парень «имеет четыре ноги». После часового спора согласился на все, хотя и с неохотой. После ухода «Стаха» тяжело вздохнул [...] Мне как-то не пришло в голову, что через несколько часов меня застрелить человека, должен лишить жизни не просто человека, а своего друга, с которым не одну бутылку самогона выпил. Считал это нормальным делом, делом, которое следует сделать, считал это выполнением обычного патриотического долга. То, что предложил свои услуги добровольно, не было важно.

Следующего после моего разговора со «Стахом» пришел Юрек. Тетя пошла в костел. Мы были одни в доме. Юрко, веселый как всегда, рассказывал новости за последние два дня. Вытащил из шкафа бутылку, налил в стаканов и началась пьянка. Когда уже были достаточно веселые, начал я деликатно признаваться, словно по-пьяному, как сильно люблю охоту, что имею даже скрытый в доме карабин и, если он желает, с радостью приму его еще сегодня вечером на охоту [...] Согласился сразу . Осмотрел с удивлением мой карабин, похвалил, что он в таком хорошем состоянии, будто только что из фабрики. Выпили на дорогу стремянный, я спрятал карабин под полу и за неполные полчаса мы вышли на первую лесную поляну.

Шел первым, с готовой к выстрелу оружием. Вспомнил последние слова «Стаха»: «Не забудь произнести ему приговор, пусть знает, за которые погибают». Начал вспоминать слова того приговора: «Именем Правительства Польской Республики и именем Командование АК ...». Фигня - подумал - вот именно сейчас ему тот приговор для счастья нужен!

Прошла вторая лесную поляну. Знал здесь каждый поворот, каждое дерево. Обернулся быстро. Юрек шел улыбающийся. С такого близкого расстояния не должен прицеливаться. Выстрелил молниеносно. Юрек сделал еще один шаг вперед, улыбка погасла на устах и без слова рухнул, как бревно, на землю. [...]

Мы имели источники в Гестапо и польской полиции. В большинстве случаев нас предупреждали паны о предстоящих облавы и аресты. Эти люди были для нас на вес золота. Их было много [...] Одним из таких драгоценных источников был никто иной, как комендант польской полиции в Тычине, мелком местечковые, расположенном в 8 километрах юго-восточнее Жешува.

Пех хотел, чтобы, когда я уйду из «Вилком» [Яном Гонсьорем] и «Маеранкем» на работу [выделение курсивом мои - Joanerges] к Жешув, мы зашли на завтрак к другу открытого в том месте ресторана, где мы заказали хлеб с маслом и принялись живо до еды, пиючы кофе. А тут двери открываются и входят трое полицейских в синих мундирах польской полиции. Одним из них (о чем мы не знали), был сам комендант, который - увидев чужие лица - решил попросить у нас документы.

Видя, что один из полицейских положил руку на пистолет, мы все трое одновременно вырвали пистолеты из-за поясов. «Маераник» одним выстрелом положил коменданта, а я с «Вилком» падаем на пол и открываем огонь по двум другим. Вся приключение длилась не дольше пяти секунд. Только за две недели, после возвращения в отдел, я узнал, что один из убитых полицейских работал на АК [...]

Командир Управление диверсий (Кедив) Главного командования АК подполковник Ян Мазуркевич-«Радослав» (стоит боком) во время Варшавского восстания. В кресле сидит его жена капитан Анна Мазуркевич-«Ирма», комендант связистов штаба Кедиву



РАБОТА

30 километров южнее Жешува находилось малое село, которое называлось Гарта. Местное население состояло преимущественно из мелких землевладельцев, главной проблемой которых было прокормить семьи. Политикой не занимались, еженедельно ходили в костел и ожидали лучшего завтра. В этом же селе родилась и выросла замечательная девушка, Ядзя Перожанська. Окончила 7-классную школу, поэтому на уровне села имела так называемое будущее перед собой.

Малая светлые волосы, голубые глаза и фигуру не с этой земли. После смерти отца, погибшего в результате несчастного случая на лисопилци, жила с матерью и младшей сестрой. Было понятно, что при приверженностью волшебной Ядзи соревновались ребята не только с закалкой, но и со всех окрестных сел. Ядзя любила развлечения, поэтому ходила на все местные забавы и досуга, не все заканчивались благополучно. Не раз случалось, что кто-то из более слабых претендентов возвращался домой с делать головой, в которую попал более прочный. Ядзя однако любила показных мужчин. Одним из них был Бронек Пеньовський [...]

Любил петь и это Ядзи нравилось больше всего. Но окончательно потеряла от Бронка голову, когда на свадьбе у знакомых, окруженная, как всегда, роем поклонников, увидела, как Бронек, пораженный нехваткой места для себя у любимой, поднялся с кресла и, подойдя, перед оркестром, сказал крепким, чистым голосом: «Отойдите деды, отойдите фраера, потому изгоню к ясной холера! Как вы танцевали, то я вам не мешал, а теперь буду вами окна выбивать ». Закончив подошел торжественно в угол дома, из которого извлек хорошо спрятанную оглобли, обитую железом. Эта картина дала всем понять, что это конец забавы и последующие танцы состоятся только на поправинах [обед для близких родственников следующий день после свадьбы - Joanerges]. В течение минуты в доме было пусто, потому что те, кто не вышел через дверь, сбежал через окна.

Почалався большой роман между Бронко и очаровательной Ядзею. [...] Бронек считал однако, не только любовью живет человек [...] Что супругов можно перенести на потом, а Отчизна требует его сейчас, потому войну отложить нельзя. Не помогли Ядзи просьбы, слезы и соблазняющие улыбки [...] Бронек принял решение. Любил свою девушку и рассказал ей все. Сказал, что идет к диверсионного подразделения воевать за Отечество. Бронек Пеньовський попал в наш отдел осенью 1943 г. Полюбил его за искренность, открытость, учил его в свободное время многих партизанских хитростей [...] О Ядзю рассказал мне все. Отдавал дань его любви.

Между после ухода Бронка Ядзю охватило отчаяние. Не видела цели в жизни [...] Начала искать мщения жениха [...] Ушла в местный Гестапо и все рассказала. Что Бронек ушел в партизаны, имеет оружие ... Гестапо сразу выслало карательную экспедицию, которая ликвидировала всю семью Бронка. Расстреляли его мать, отца, двух братьев и сестру, даже дяди, приехавший в гости и ночевал у родителей Бронка.

Через две недели после трагедии судьба Ядзи была решена. Выхожу из квартиры перед восходом солнца, имея автомат под плащом. Захожу по дороге к «Маеранка». Идем к Гарт. Целый день в дороге, на месте - около шести вечера. Сейчас помню, как по дороге думал о Бронка. Парень даже не знал, что это я пошел на эту работу.

На месте находим парня из местного подполья. Уже темно. Приводит нас под дом Ядзи и уходит. Мы под окнами. Видим три силуэта ... Она дома - думаю. Стучим и, не дожидаясь ответа, входим внутрь. Ядзю узнаю сразу. Столько слышал о ней от Бронка. Что за прелестная девушка! Это длинные волосы и эти большие голубые глаза ... Увидела нас и сделалась белая, как бумага.

- Ядзя Перожанка? - Спрашиваю, глядя ей прямо в глаза.
- Да, это я [...]

Слышу, как дрожит ее голос; пробует владеть собой до конца. Ее младшая сестра стоит, как окаменевшая, мать падает упала в обморок на пол. Читаю приговор.

- Вас осужден на смерть за измену Польского государства, приговор будет выполнено немедленно. Даю вам десять минут на молитву прощания с родиную.

Большие, как горох, слезы появились на глазах Ядзи. Сестра со спазматическим плачем виснет у него на шее, они поднимают иметь с пола и кладут на кровать. Вижу, как Ядзя делает знак креста на груди, и слышу, как шепчет молитву. Так проходит несколько минут.

Беру Ядзю за руку и веду ее к двери, прохожу «Маеранка», который стоит в дверях, как окаменелый. Вижу, что у него слезы на глазах. Еще несколько шагов и овин. Ставлю под нее полусознательном из страха Ядзю, лицом к себе, делаю один шаг назад и поднимаю автомат. Цилюся в голову. Ночь лунная, вижу это волшебное тело перед собой и в последний момент чувствую определенного рода сожалению. Снижаю прицел и одновременно нажимаю на крючок. Чтобы не в голову - думаю - как она будет выглядеть в гробу. Вторая серия ... и конец всему! Ядзя Перожанка перестала существовать ... И почему? Это был вопрос, который терзали меня потом неделями.




Автор [судя по униформе - в стражей сотнях американской армии в западной оккупационной зоне Германии - Joanerges]

УКРАИНСКИЙ

[...] Моему коллеге из «Чотирнадцяткы» «Твардому» [Вильгельму Цьвьокови], который с братом жил на Пасеках во Львове, Украинская убили всю семью: отца, мать и братьев-сестер. Хоть он и брат спаслись, но оба никогда не могли забыть эту трагедию и наконец брат «Твардого» застрелился на танцах, на глазах у своей девушки и килькх коллег. Сам «Твардий» тоже имел склонность к самоубийству, поэтому на пьянке нужно было за ним следить, чтобы себе не выстрелил в лоб.

Именно этот «Твардий», которого второй псевдоним был «Вилусько», после [...] моего прибытия в Ласкувкы был назначен самим «Драже», вместе со мной, «Словик» и «Луисом», в специальный карательного отдела, созданного для ликвидации украинский. Это была наша регулярная работа ежедневно. На большую работу приобщались еще «Шофер» и «Мушка».

Наши операции были по своему типу близки к украинским, с той лишь разницей, что мы выбирали села, где преобладало польское население, потому что благодаря этому нам было легче прикончить украинский. Не было в этих акциях никакой жалости, никаких извинений. Не мог я жаловаться и на своих товарищей по оружию. Только «Твардий», который имел личные претензии к украинским, превышал сам себя.

Когда мы входили в украинскую дома, наш «Вилусько» становился буквально безумным. Устав, как хорошо развита горилла, когда только видел украинский, глаза выходили ему из орбит, из открытых губ начинала капать слюна и он производил впечатление бешеного.

Я с «Луисом» преимущественно находились под двери и окна, вместо полусознании «Твардий», старый ножевик из львовских Пасек, бросался на окаменевших украинском и резал их на куски. С неслыханной ловкостью вспарывал им животы или разрезал глотки, даже кровь брызгала на стены. Невероятно сильный, часто вместо ножа использовал обычную лавку, которой раскалывал черепа, как маковые головки.

Однажды собрали три украинские семьи в одном доме и «Твардий» решил прикончить их «весело». Надел найден на полке шляпу, взял со стола скрипку, начал играть на ней. Разделил украинский на четыре группы и при звуках музыки приказал им петь «Здесь взгорье, там долина в заднице будет Украины ...». И под угрозой моего пистолета бедолаги пели, что стекла в окнах дрожали. Это была их последняя песня. По окончании концерта «Твардий» так живо принялся за работу, что мы с «Луисом» скрылись в сени, чтобы и нас порой ошибочно не зарезал [...]

В ликвидации Украинский нам помогала также местная Гражданская милиция [органы внутренних дел социалистической Польши - Joanerges]. Мы имели один «свой» участок, расположенный в районе Дынова, около Сяна, который помогал нам тем, что после ареста украинский, подозревавшихся в поджоге польских сел, просто отдавали нам их для расстрела. Вместо отвозить их в главную комендатуру или в суды, давали нам знать через связного, что такой-украинский ждет нас в участке и может быть забран. Тогда была работа только для меня и «Твардого». Шли туда в основном вечером и затем более реку. Здесь ставили человека на повышение и для верности дырявили ее пулями из автоматов, так что уже мертвое тело падало в воду [...] Эти тела выплывали на поверхность только через неделю. Плыли по течению, раздутые, как беременные, синие, полные дыр [...]




Воины отдела Кедиву «колонки» с Новогрудского округа АК



В диверсионном подразделении делались временем вещи, которые даже мне самому не нравились. Не раз во время войны нужно было за какую измену женщину, у стены поставить и приговор выполнить. Сам участвовал в таких ликвидация и до того не имею претензий, тогда считал это делом нормальным. Но «Твардий», что любил пытать украинский, не делал для женщин никаких поблажек.

Однажды, идя через село с «Твардим» и «Луисом», вошли в дом, где жили три девушки. Во время разговора выяснилось, что одна из них - украинский. Поскольку она была молодая и очень красивая, «Твардий» решил, что лучшей карой за ее украинское происхождение будет, если мы все трое изнасилует ее.

Я был этой идеей неприятно удивлен, но сделал каменное лицо, ибо нет ничего хуже для 19-летнего парню, чем признаться, что «боится задницы». Никто не протестовал. Девушку отвели в отдельную комнату, в которой первым с ней остался как инициатор капрал «Твардий». Вышел к нам потный через десять минут и «Луис» занял его место. Наконец наступила моя очередь.

Войдя в спальню, застав бедную девушку, лежавшую голой на кровати и истерически вздрагивала. Я чувствовал себя по-дурацки, начал ее жалеть и не знал, что делать. Наконец сел на край кровати и начал деликатно гладить ее по длинному черному, как бархат, волосам. Начал ее просить, чтобы перестала плакать, и даже пробовал ее уговорить, что может еще все хорошо закончится, хотя в глубине души, зная уже хорошо «Твардого», знал, каким тот конец будет. Однако мне стало очень обидно.

Девушка была красивая да еще так молода, что в жизни, наверное, никому вреда не сделала и имела такое же право на жизнь, как каждый из нас. Единственное, что имела неудачу родиться украинский - поэтому ее судьба была уже определена.

Я слишком занят своей партизанской карьерой и своим «патриотизмом», чтобы тогда выйти и заявить «Твардому» прямо в глаза, что мы делаем большое свинство и ту девушку следует помиловать. Я имел то же звание, что и «Твардий», поэтому о каких приказы речи не было. Вот только мой образ мышления был таким простым ... Считал, что первая ступенька к героизму - это быть твердым, как «Твардий». Следуя этой основы, не думал целом о спасении девушки.

Я не изнасиловал ее третьим, это правда, но главным образом потому, что насилие не действовало на меня возбуждающе, а истерический плач девушки действовал на меня скорее депрессивно. Захлестнув себе волосы, «вытирая от пота» сухое лоб, вышел в комнату, где коллеги развлекались разговором с двумя полька.

Подтвердил, что уже все сделал и что отдаю девушку на усмотрение «Твардого», с легким, однако, намеком, чтобы ей подарить жизнь. «Твардий», хотя и посмотрел на меня как на сумасшедшего, неожиданно согласился на это легко, но отметил: «Ты,« Жбик », всегда имеешь идиотские идеи».

Однако самым изнасилованием не закончилось и хоть «Твардий» подарил ей жизнь, но перед тем вытащил ее голую на кухню и розгрившы докрасна кочергу, прикладывал ее к телу девушки, пока не появлялись красные полосы. И в таком состоянии, полностью обнаженную, выбросил бедную девушку на улицу. Ратуя жизни, по колено в снегу, в трескучий мороз, она побежала к соседям.

После того случая с девушкой я убедился, что «Твардий» имел исключительно хороший «нюх» к украинским. Ведь ту девушку распознал сразу, хотя жила с двумя полька. Убедил меня в этом его талант еще один случай, два дня спустя.

Когда мы возвращались вечером на свою квартиру в Ласкувци, [«Твардий»] зацепил чужого прохожего, спокойно шел, и спросил его, то случайно не украинский. Тот, хоть и имел немного странный аценты, с абсолютной уверенностью сказал: «Я, господа, греко-католик, я не украинский!" «Твардий», однако, попросил меня, чтобы подержал его под дулом пистолета, сам снял ремень от брюк и начал безжалостно его бить по лицу. Сначала бедолага даже протестовал и кричать, что, мол, что это за порядки, что мы его атакуем, когда он не украинский, а только греко-католик. Но «Твардий» бил его каждый раз сильнее. Наконец боль, похоже, был невменяем, что прохожий, пидскокуючы на одной ноге, как раненый заяц, согласился с нами во всем: «Да, я украинский, курвин сын я ...». В этот момент допрос закончился, а приговор был исполнен «Твардим», который привычным движением перерезал обреченном горло [...]




Справа стоит "Твардий" (1944)



ЗАВЕРШЕНИЕ

[...] Когда стреляешь в человека, который говорит тем же языком, что и я, которого не раз даже знаешь много лет, сложно это было как-то объяснить собственном совести. Во имя чего и что нас располагало к поступкам, которые в цивилизованном мире приравнивались к убийствам? Делалось ли это «во имя Отчизны», было ли это в рамках военных действий?

Наш долг был слепое послушание, связанная с врожденным патриотизмом. Нашим долгом было показать миру, что поляк никогда не сдается и что за «вашу и нашу свободу» исчезнет с улыбкой на устах. А в реальности также часто, пока жил, убивал всех, которые не были на его стороне или тоже не соглашались с нашими идеями - а точнее с решениями нашего командования.

Понимаю, что, читая это, можно не доверять и обвинять меня в грубом преувеличении. Это понятно, если учесть, что ни один участник партизанской борьбы ничего на эту тему не написал. Никто сегодня не хочет брать ответственность за полное фиаско военных действий, современные «деятели» предпочитают подделывать историю и подавать все в неправдоподобный способ, чем проливать свет на действительные события и предостерегать будущее поколение от совершения подобной ошибки.

Из каждой истории можно сделать выводы и чему-то научиться, если опираться только на правду. Для того в этой книге пишу только о боевых действиях, в которых принимал непосредственное участие. Не пишу о вещах, о которых мне рассказывали и каких свидетелем не был. Подаю здесь факты из жизни простого солдата Армии Крайовой.

Спустя годы после окончания войны я пробовал анализировать самого себя и в конце решил, что дошел до зверской стадии прежде всего через свое воспитание молодости - в атмосфере излишне патриотизма. Каждый из нас рождается как простой камень, который можно обтесать по собственным предпочтениям. Каждый из нас, невзирая на национальность, есть такой же. Когда ребенку втемяшивается от колыбели насколько важна Отечество и что надо за нее воевать с противником до смерти или победы, то ребенок, когда вырастет, будет воевать согласно приказу и стрелять в каждого, кто имеет другие взгляды или иную национальность.

Сочиняя сегодня эти воспоминания пытаюсь - подавая разные примеры - оправдать себя и таких, как я, когда речь идет об огромных обиды, которые мы тогда причинили роду человеческому. Слишком поздно сейчас, чтобы просить у кого прощения, этим людям жизнь не вернуть. Пусть это будет еще одна предостережение для будущих поколений и разных политических организаторов. Пусть помнят, что каждая война - это трагедия, что в ней всегда погибают молодые люди, имея всю жизнь перед собой, и гибнут напрасно [...]



NB Перевод с польского осуществлен владельцем этого ЖЖ с просветительской целью в рамках проекта «Архив партии». Авторские права определяются согласно соответствующему действующим национальным законодательством. Точка зрения автора не обязательно совпадает с мнением владельца этого ЖЖ.

'Бій відлунав. Жовто-сині знамена затріпотіли на станції знов'