|
|
От
|
И.Пыхалов
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
21.09.2006 15:47:51
|
|
|
Рубрики
|
1917-1939;
|
|
К дискуссии о мостах, разрушенных во время Гражданской
Правда. 1926, 23 февраля. №44(3273). С.1.
Мост горит!
Люди, которые не знают законов, движущих историю, говорят, что Варфоломеевская ночь явилась следствием расстройства желудка у Карла IX, и Наполеон проиграл Бородинское сражение потому, что болел в этот день насморком, от которого он приходил неизменно в состояние крайней душевной подавленности. Спасителем России явился, таким образом, камердинер, накануне забывший подать императору непромокаемые сапоги.
Ежели рассуждать таким образом, то мост у Верчунки и городишка Озырь были взяты белыми единственно потому, что полковник Бугач, первопоходник и командир трёх сводных чёртовых сотен, выезжая из Озыря, позабыл в номерах «Флорида» лядунку и кисет, родовые награды прапрадедов за успешный, как значилось на лядунке, особливый деташемент в Померании к покорённому городу Кольбергу. Якобы, обнаружив потерю, полковник заскучал, трое суток питался исключительно коньяком «Депре» и сухими лимонными корками, на четвёртые же созвал всех взводных и вахмистров из сотен и сказал в отчаянии, волосатым кулаком ударив себя в грудь:
— Орлы! Возьмите мне этот проклятый город, и на четыре дня и на четыре ночи я отдаю его вам, на волю вашу и господ офицеров!
И город был взят. Оттиснутые за Верчунку, за мост, в болото, отрезанные от дивизии — мы видели ночью зловещее кровавое зарево над ложбиной; мы слушали, стиснув зубы, гул и вой, которые неслись оттуда, и дикие, смертельные крики людей, сухой треск винтовочных выстрелов и короткие разрывы гранат. Может быть, там расстреливали и жгли в паровозных топках захваченных товарищей? Может быть, там низали на фонарные столбы жуткие трупы повешенных, резали груди девушек и пьяные чеченцы, по освящённому ритуалу, били еврейских детей головами о тумбы? Всё равно, мы могли только в бессильном бешенстве, как волк в капкане, грызть собственные руки, или землю, трещащую на зубах: деревянный мост был длинен и узок, защищён артиллерией и пулемётами, и при первой же попытке переползти его цепью мы оставили на середине, у фермы, двадцать восемь человек. И было бесполезно искать в темноте брод в этой проклятой речке с омутами и водовертями, в которых погибли днём, в минутной панике отступления, десятки поплывших людей.
И мы сидели молча и подавленно, окопавшись меж кочек и кутаясь с головами в шинели, чтобы не видеть и не слышать того, что творилось в жуткие эти часы в обречённой ложбине, за рекой.
В два часа ночи приехал неожиданно, на лошади за мостом переплыв реку, дивизионный комиссар. Он был оборван, грязен, насквозь мокр и простужен, он дрожал в ознобе и лязгал зубами, но сиплый шёпот его звучал торжественно и строго:
— Товарищи, — сказал комиссар, дрожа и задыхаясь. И я помню ожёгшее всех, как пощёчина, беспощадное презрение в срывавшемся его голосе: — я не знал, что в дивизии есть бегуны! Вы задали себе плохую работу, — вам неделю придётся убирать трупы по городу! Вам придётся своими руками хоронить товарищей, которых вы бросили там, и послушать, что скажут вам дети, которых вы оставили сиротами, и посмотреть в глаза матерям, у которых не пересохнут больше слёзы...
Он умолк, дрожал и окоченелыми пальцами рвал, задыхаясь, ворот грязной своей гимнастёрки. И молчали все тоже. Потом Старчук, который работал фрезеровщиком на металлургическом и был старшим среди нас, глухо сказал:
— Иудство!
...Попытка к наступлению была бессмысленна до очевидности, и невозможным казалось взять разгороженный пулемётами мост, но было ли что-нибудь невозможное в незабываемые дни Мозыря и Перекопа и ночных рейдов в Приднепровье, если невозможного требовала революция? Мост нужно было взять — и мост был взят.
Старчук собрал среди нас всё, что было горючего — бензин, спички, запалы, паклю и вату из зажигалок, — он разделся, горючим, увязанным в портянки, обмотал себе голову и, опустившись неслышно в воду, поплыл к мосту: в темень, в ночь, в омуты...
Старчук, наш милый товарищ, не вернулся больше, и мы не знали даже, где искать его тело, чтобы с почестями предать земле. Но Старчук, который работал фрезеровщиком на металлургическом, исполнил то, о чём сиплым шёпотом говорил ему в два ночи на болотных кочках оборванный комиссар: мост, выжженный солнцем и пересохший на ветру, задымился и вспыхнул через час у фермы, где начинались заставы: заставы бежали, бросая пулемёты и в давке через перила срываясь вниз.
— Мост горит! — закричал тогда комиссар и, вскочив, побежал, спотыкаясь о кочки и проваливаясь ногами в топь, к освещённой пламенем реке.
И люди бросились за ним, и батальон перешёл, задыхаясь в чадном удушье, опаляя лица, глаза и волосы, через горящий, брошенный мост: ничто не могло теперь остановить лавину, катившуюся к городу, откуда нёсся навстречу нам ужасный, леденящий сердце вой.
Озырь пал в четыре с половиной утра, когда опустился туман на реку и стало розоветь на востоке небо. Полковник Бугач, первопоходник и командир, был расстрелян в номерах «Флорида», где висела у него в изголовьях кровати родовая лядунка с надписью об успешном деташементе в Померании, к покорённому городу Кольбергу.
Я вспоминаю о горевшем мосте через Верчунку всегда, когда переворачиваю в календаре двадцать третий февральский листок: ибо через этот безвестный мост, через многие горевшие мосты на Верчунках, ценою жизни многих Старчуков, фрезеровщиков с металлургического — пришли мы к этой славной годовщине, которую празднуем сегодня, в девятый февраль революции.
А.Зорич