>"Шли мы по местности, уже оставленной нашими войсками, но еще не занятой врагом. На всю жизнь врезался в память нескончаемый поток беженцев. У кого-то лошадь везет небогатый скарб, кто-то сам впрягся в самодельную тележку. Молчаливые, хмурые вышагивают старики. Они хорошо помнят и германскую войну, и интервенцию во время гражданской и не хотят оставлять своих близких под оккупантами. Женщины поминутно нервно оглядываются: не отстали ли дети? Не догоняет ли немец? Не висит ли в воздухе смерть? "Мессершмиты" время от времени выныривают откуда-то и в упор расстреливают беженцев. А дети и тут остаются детьми: пока в небе нет самолетов, они сбиваются в стайки и умудряются играть на ходу.
>Обходим одну партию беженцев, догоняем новую. Снова старики, женщины, дети — с мешками, узлами, тачками, которые служили подспорьем в хозяйстве.
>Мы держались дружно. С толпой беженцев не смешивались и, по возможности двигались чуть в стороне от нее. Невыносимо было смотреть на детей, которых мы бросаем на невесть какую судьбу, слышать призывы о помощи от изнемогавших под ношей пожилых женщин и отказывать им в ней. Не по себе было, когда старухи жалели нас, а старики проклинали. Старые солдаты прямо говорили нам о том, что вот -де собрались разбить врага на вражьей земле, а что выходит..
>Вдоволь я нагляделся тогда горя людского...
>После налетов "мессершмитов" на безоружные колонны мирных жителей дорога оставалась буквально вымощенной трупами. Такое за всю войну мне пришлось видеть раза три. Я — летчик и отвечаю за свои слова: не отличить несчастной неорганизованной толпы от войск невозможно. Фашистские стервятники творили свое варварское, бесчеловечное мерзкое дело сознательно."