Как докладывал командир звена, он увидел самолет необычной, незнакомой конфигурации с красными кругами на фюзеляже и на крыльях. Красный круг — символ восходящего солнца — эмблема японских ВВС. Поэтому Шишкарев приказал своим ведомым идти сзади и ниже, а сам сблизился с самолетом-нарушителем и с дистанции
100 метров открыл огонь из всех четырех пулеметов, но, когда проскочил над атакованным им самолетом, ясно увидел на его плоскостях звезды. Между тем самолет задымил, пошел со снижением и произвел посадку на озере Ханко.
Павлу Шишкареву грозил трибунал. Летчики звена утверждали, что они тоже ясно видели красный круг. Тогда по нашему настоянию дознаватель провел следственный эксперимент. В такую же погоду (только уже на земле) пригнали другой самолет-амфибию и стали рассматривать его с расстояния 100 метров. Все ясно увидели красный круг! Оказалось, что этот зрительный эффект вызывала обрамляющая звезду черная кайма, которая, кстати говоря, была и на других наших самолетах.
Павел Шишкарев был оправдан. Приказом Наркома обороны СССР впредь было запрещено на самолетах обрамлять каймой звезды.
В полку посчитали Бориса Ковзана погибшим. А он вернулся на следующий день. Вернулся не пешком, не на подводе и не на попутной машине, как это бывало со многими летчиками, которым приходилось прыгать с парашютом из горящих и поврежденных машин. Нет, Борис прилетел на своем «миге». И тут выяснилось, что накануне в бою он пошел на таран, ударил винтом своего истребителя по хвосту немецкого бомбардировщика, и тот рухнул на землю. При таране Ковзан повредил винт и совершил вынужденную посадку в поле. Винт ему удалось отремонтировать в колхозной кузнице.
///
Но через некоторое время после осмотра самолета Ковзана техники доложили мне, что летчик истратил только половину боезапаса. Я сразу подумал, что во время атаки у него отказало оружие, — такие случаи, к сожалению, бывали чаще, чем хотелось бы. Проверили оружие—оно работало безотказно.
///
Выбрав момент, когда наш разговор не привлекал бы к себе внимания со стороны, сказал ему, как высоко я ценю его мужество, решимость и волю, но при этом объяснил, что всем этим качествам необходимо найти лучшее применение, именно на умелом использовании своего оружия.
Ковзан молча слушал меня и опускал голову все ниже. Казалось, его что-то тяготило. И тогда я сказал, что если он мне не объяснит, почему не стрелял, то придется отстранить его от полетов.
То, что я услышал, меня поразило.
— Я не умею стрелять, — мучительно выдавил он из себя.
— Как — не умеешь? — с изумлением спросил я. — Ты же воевал в своем полку?
— Я летал на самолете связи... Если бы я об этом сказал, вы бы меня не взяли в полк...
Я был ошеломлен: с У-2 пересесть на Миг-3!
— Почему же ты не изучил систему вооружения и хотя бы основы теории правил стрельбы? — допытывался я.
— Боялся спрашивать... Сразу бы определили, что я не летчик-истребитель. Вынужден был молчать. Ну и пришлось применить таран...
Горючего у нас оставалось в обрез. К аэродрому следовало идти по кратчайшей прямой, но после столь тяжелого боя, после многих маневров и сложных эволюции я не мог быстро сориентироваться. Развернул планшет и ошалел от неожиданности: там была карта из школьного учебника с двумя полушариями Земли. Наваждение какое-то!
А все летчики пристроились ко мне и, конечно, не подозревают, что я «слеп». Скоро до меня дошло, что случилось. В землянке, где был КП полка, на гвоздь рядом с моим планшетом повесил свой планшет комиссар эскадрильи старший лейтенант Николай Рузин, который перед этим проводил политинформацию с личным составом. Выбегали из землянки по тревоге. Комиссар выскочил первым и по ошибке схватил мой планшет, а оставшийся был его. Вспоминая об этом, я одновременно пытался зрительно восстановить ориентировку. Вскоре объявились знакомые приметы местности, и мне стал совершенно очевиден точный курс на аэродром.
После посадки я прежде всего обнял и расцеловал Котова. (Кстати, вскоре после этого боя он был награжден орденом Ленина, а впоследствии стал Героем Советского Союза.) Потом оглядел летчиков, отыскивая среди них Рузина. Его не было. Долго мы его ждали, не теряя зыбких надежд.
Однако комиссар с этого боевого задания не вернулся.
Должен заметить, что в ту пору у нас в полку кроме «Харрикейнов» было три «яка», на которые мы понемногу в основном и переучивали летный состав в ожидании того дня, когда нас полностью обеспечат этими машинами. Но когда приходилось туго, уже использовали «яки» и в боевой работе.
Так вот, группа шла на посадку, когда вдруг от нее отделился один «як» и, набрав высоту, на наших глазах пошел в атаку на патрулирующего в стороне Н. Деменчука. То ли летчик на «яке» (это был, как оказалось, М. Кудряшов) плохо настроил свой радиоприемник, то ли в пылу атаки вообще забыл о радиосвязи, но только на наши команды с земли он не реагировал. Деменчук, увидев, что его атакует «як», покачиванием крыльев показал, что он — свой. Но Кудряшов в запальчивости не обратил на это никакого внимания и дал длинную очередь. Дело приняло самый скверный оборот.
Николай Деменчук попытался энергичным маневром оторваться от «яка», но на «Харрикейне» сделать это было непросто. А Кудряшов пошел в повторную атаку. Надеяться на то, что он все-таки разглядит и узнает «Харрикейн», уже не приходилось, и все мы в молчаливой тревоге ждали, что предпримет Деменчук.
А тот сделал переворот, ушел вниз и скрылся за лесом.
Разгоряченный Кудряшов произвел посадку и доложил:
— Товарищ командир! Сбил «мессера». Он упал за лесом!
И тут же вслед за этим «победным» докладом Кудряшова появилась машина Деменчука и сразу пошла на посадку. Нетрудно себе представить, насколько решительно, не выбирая средств, Деменчук «пошел в атаку» на Кудряшова на земле. Обычно выдержанный и хладнокровный, он был вне себя от ярости, а его «обидчик» никак не мог взять в толк, чего от него хочет разъяренный летчик. Всех свидетелей этой сцены на мгновенье сковал приступ смеха — наступила нервная разрядка. Когда я вмешался в эту ситуацию, Кудряшов наконец понял, чего могла стоить его ошибка, и разом изменился в лице. Но Деменчук зато тут же обрел свое обычное спокойствие.
В один из таких дней я довольно долго пробыл на старте и основательно продрог. Пошел ненадолго в землянку погреться, оставив за себя заместителя. Только снял реглан, вбегает дежурный по старту и докладывает:
— Товарищ командир, несчастье: упал самолет.
Одеваюсь, бегу на старт и узнаю, что молодой летчик лейтенант В. П. Хотеев, заходя на посадку, нерасчетливо снизился на самую малую высоту на большом удалении от аэродрома. Ему дали по радио команду: «Подтянуть!» Но при этом пилот потерял высоту и еще прямо перед собой увидел макушку одиноко стоящей сосны. При нормальном заходе на посадку сосна эта никак не могла помешать. Но в данном случае от неожиданности и неопытности летчик резко потянул ручку на себя. Самолет взмыл, но тут же потерял скорость, свалился на левое крыло и упал в лес в начале посадочной полосы.
В сопровождении нескольких человек я пошел к месту катастрофы. Лес был вековой. Часто попадались огромные сосны. Удар самолета пришелся в основания этих могучих деревьев. От машины остались одни щепки по всей полосе падения да отдельные детали, разлетевшиеся метров на 60. Мотор и винт были разбиты в куски. Единственной целой деталью от самолета, которую удалось найти, была бронеспинка. Ее выбросило далеко от места падения машины.
Возле бронеспинки я остановился. Никаких следов крови нигде не было видно. Я обернулся к шедшим сзади летчикам и техникам, спросил:
— Где тело-то?
И вдруг слышу за спиной:
— Я здесь, товарищ командир!
Это было так неожиданно, что я оцепенел. Такого за всю свою службу не видел и даже не слышал, что такое возможно. И если бы я не был свидетелем этого происшествия, никогда бы не поверил, что оно не досужая выдумка. Но летчик стоял передо мной, и когда я, еще не вполне доверяя своим глазам, спросил его, есть ли ушибы, чувствует ли он боль где-нибудь, услышал бодрый ответ:
— Все в порядке, товарищ командир! Я готов к очередному полету...
«Ночников» в части, для которых эти вылеты в течение нескольких дней стали нормой, набралось всего 12 человек. Это, в принципе, немало и говорило о высокой летной подготовке в полку. Но опять же из этих двенадцати регулярно обнаруживали и атаковали противника только шесть летчиков, причем некоторые из них ухитрялись провести даже две атаки — по разным бомбардировщикам. Трассы огня хорошо были видны с земли, и потому мы знали, у кого состоялся перехват.
///
Когда я стал говорить о необходимости использовать индивидуальные особенности зрения некоторых летчиков, это было воспринято как нечто новое. Подтверждался известный афоризм: новое — это хорошо забытое старое. Общими усилиями скоро выяснили, что в полку есть семь человек, которые отличаются особой зоркостью. В ночных полетах из этих семи участвовали шесть. Один был болен. Как раз те шесть летчиков, которые и атаковали противника. Вывод был ясен: одни и те же летчики видят раньше всех и дальше всех как днем, так и ночью. Это было важно знать на будущее.
(ЗЫ - Баджеру - тогда я попутал в этом эпизоде - таки 6 и 7)