От	Пуденко Сергей
К	All
Дата	22.11.2005 13:43:46
Рубрики	Интернет & общество;

Сетевые теории - арсенал 21 века. "Машина войны".

---

Адрес документа в интернете: { http://prometa.ru/lib/13}
------------------------------------
ПРОМЕТА

Трактат о номадологии
Дата: 30.03.2004 11:54
Источник публикации: "НК" ? 2/92 стр. 183-187

Автор: Жиль Делёз, Феликс Гватари.


От переводчика
В ряду критиков-постмодернистов Жиль Делез, пожалуй, самая боевая
фигура. В нем ещё сохранился марксистский запал 60-х годов. Он не любит
буржуа - как зто и принято в стране классической буржуазии: Если Жак
Деррида ведет свою деконструкцию внутри классической традиции, то Делез
с самого начала стремится вычти за ее пределы, завоевать новое
пространство мышления. Здесь, на просторе, они встречается с кочевниками
(хотя в категориях самого Делеза он не кочевник, а беглец, мигрант).
Место их встречи - пустыня, плоскость пустыни. В "Логике смысла" (1969)
Делез различает философию высоты (платонизм), философию глубины (русская
"софиология") и противопоставленную им обеим философию плоскости. -
философию поверхностных "симптомов", проекцию высоты и глуби-ны (стоики
и киники). Плоскость - безличное и доиндивидуальпое пространство, она
отличается от феноменологического поля, сохраняющего присутствие
субъекта ("высота" наблюдателя).
Плоскость - пространство "шизопотоков": последнее понятие Делез вводит в
работе "Капитализм и шизофрения", написанной в соавторстве с Ф. Гватари
(первый том - <Анти-Эдип>, 1972). "Машины желания", "тело без органов",
"шизопотоки" - это реальности общественного производства. Капита-лизм
производит потоки желания, и он же кодирует их, проецируя на "тело
денег", или запирает в эдиповом треугольнике. Задача
шизоанализа-декодировать эти потоки, освободить от фрейдистской
аксиоматики.
Следующая метафора этого ряда - ризома, давшая название книге Делеза
1976 года. Ризома (корнеище, трава) - образ постмодернистского сознания.
Она противостоит корню (дереву, лесу), пред-ставляющим классическое
мышление. Корень имеет центр - ствол, уходящий в "глубину". Ризома -
сотовидная структура, не имеющая центра и растуищя вширь (примером может
служить грибница, прорастающая в любом месте).
Па место экологической метафоры можно подставить этнографическую, и
тогда корень будет представлять оседлую, а ризома - кочевую культуру.
Результат этой подстановки - "Трактат о номадологии", вошедший во второй
том "Капитализма и шизофрении" (1980). Собственно говоря, кочевники сами
подставляют себя в эту метафору, поскольку очи не разделяют
пространство, а разде-ляются в пространстве. Помещая кочевника в
"гладком пространстве", лишая его всякой опоры и зацепки, Делез
фактически совершает феноменологическую редукцию: изолирует свой
предмет, углубляется в его внутренний смысл. Трактат превращается в
эссе - художественное исследование кочевья.
В конце концов, Делез приходит к тому же "инварианту", и может быть, это
больше соответствует кочевой культуре, чем "рассеяние" и
<эксцентричность". Как признает сам Делез, восточное мышление
процедурно. Оно требует не "охвата", а постепенного продвижения шаг за
шагом. При этом шаги. связаны как звенья одной цепи. Сила, которая их
связывает, - это Путь (Дао, Махаяна, колесо Кармы). Все существующее
имеет "творца-родителя" (Шакарим), то есть существует благодаря Пути от
родителя к потомкам. Отсюда генеалогические построения, которые сам
Делез относит к типу "кор-ня: Путь не умещается на плоскости, прорастает
"ввысь" и "вглубь: Хитрый кочевник ускользает из постмодернистских
сетей.
Первый том "Капитализма и шизофрении" переведен па русский язык
М.Рыклиным (М. - ИПИОП. - 1990). Второй том недоступен - но крайней
мере, в библиотеках Москвы его обнаружить не удалось. Пришлось
воспользоваться извлечениями, помещенными в альманахе "CoUoquia
communia" (Waraava. - 19S8. - ?1-3). Публикуемый перевод редуцирован -
за счет "вариаций на тему", но не за счет стиля. Хочется думать, что
книга тоже проделала свой путь, вернувшись к географическим истокам.

------

"Тысяча плато" .Капитализм и шизофрения,т2.

глава 12
War Machine
Машина войны. Трактат о номадологии
(отрывок)

Жорж Дюмезиль, автор обобщающих работ по индоевропейской мифологии,
уста-новил, что политическое господство, или власть, имеет два обличья:
вождь-кудесник и жрец-судья. Раджа и Брахман, Ромул и Нума, Варуна и
Митра, деспот и законода-тель, тот, кто связывает, и тот, кто
организует. Это основные элементы государствен-ного механизма, который
действует по принципу "двое в одном", накладывает бинар-ные
противопоставления и создает свою собственную среду.
Заметим, что в этот механизм не включена война. Или государство обладает
собст-венной силой, которая позволяет ему обходиться без войны, оно
использует скорее полицейских и шпионов, чем солдат, не имеет оружия и
не испытывает в нем потреб-ности, поскольку действует магическими
средствами - "хватает" и "вяжет", не при-бегая к военным действиям. Или
же государство создаст армию, что требует, однако, правовой интеграции
машины войны с государственной властью. Сама же машина войны не входит в
механизм государства. Она лежит за пределами его власти и выводится из
какого-то другого источника. Индра, бог-воин, противостоит одновре-менно
Варуне и Митре. Он не сводятся ни к одному из них и не является третьим.
Индра - это чистая множественность, рой, мимолетность и метаморфоза. Он
одно-временно развязывает узел и разрывает договор.
Различие между военной машиной и механизмом государства можно
проиллюстри-ровать конкретным примером из теории игр. Сравним шахматы с
игрой го. Шахма-ты - игра правительства и двора. В шахматы играет
китайский император. Шахмат-ные фигуры - элементы кода, имеющие
внутреннее значение и внешние функции, из которых вытекают все ходы и
комбинации, фигуры обладают качеством: конь остается конем, пешка
пешкой, слон слоном. Арсенал игры го - фишки, простые арифметические
единицы, зернышки и камешки. Это некое анонимное собирательное третье
лицо - мужчина, женщина, блоха, слон. Фишки - элементы коллективной
машины, обладающие не внутренними, а ситуативными качествами.
Шахматы - это война, но война институализированная, урегулированная,
война с фронтом, тылом, сражениями. Наоборот, война без линии фронта,
без прямых столк-новений, без тылов и до определенного момента без
сражений - это партизанская война го: чистая стратегия, тогда как
шахматы - это семиология.
Не совпадает и пространство этих игр: пространство шахмат - замкнутое и
расчле-ненное пространство, фигуры здесь перемещаются с одного поля на
другое, стремятся при минимальном числе занять максимальное количество
мест. В игре го фишки рассеиваются в открытом пространстве, захватывают
пространство, появляются то в том, то в другом месте: движение не
направлено из одного пункта в другой, а стано-вится непрерывным,
лишенным цели и назначения, пункта отбытия и пункта прибы-тия. "Гладкое"
пространство го против "расчерченного" пространства шахмат. Номос го
против государства шахмат, номос против полиса. И это потому, что
шахматы кодируют и декодируют пространство, а го территориализируст и
дстерриториализирует (превратить свое окружение в плацдарм, расширить
этот плацдарм, присоединяя к нему смежное пространство,
детерриториализировать неприятеля, расколов его территорию,
детерриториализировать самого себя, перебросив силы в другое место).
Другая справедливость, другое движение, другой ритм.
С точки зрения государства, индивидуальность человека войны негативна:
жестокость, коварство, дикость. Этой точки зрения придерживаются и
буржуазные, и совет-ские историки, утверждая, что Чингис-хан ничего не
понял: "не понял" значения государства, "не понял" значения городов...
Так говорить нетрудно: эксцентричность военной машины по отношению к
механизму государства обнаруживается на каждом шагу; трудно, однако, ее
осмыслить. Недостаточно считать машину войны эксцент-ричной по отношению
к государству, надо мыслить о ней как о чистой форме эксцен-тричности в
противовес внутринаходимости государства.
Первобытные фрагментарные общества часто определяют как общества, не
имею-щие государственного аппарата, то есть обособленных органов власти.
Конечно, пер-вобытные общества имеют вождей. Однако государство
определяется не существова-нием вождей, а сохранением органов власти.
Государство заботится о сохранении. П.Кластр определяет войну как самый
надежный механизм, препятствующий возник-новению государства. Это
объясняется тем, что война поддерживает диффузность и сегментарность
общества и тем, что сам воин, увлеченный подвигами и грабежами,
погружается в одиночество и смерть. Кластр мог бы сослаться на
"естественное право", перевернув его главный принцип. Подобно тому, как
считал Гоббс - "Государство - враг войны" - можно сказать: война - враг
государства.
Следует противопоставить две научные модели - Компарс и Диспарс.
Компарс - правовая или правомочная модель, ее использует наука королей.
Поиск правовых норм означает выделение инвариантов, даже если
инвариант - отношение между переменными (уравнение). В этом смысл
гилсоморфизма - принципа, утверждающе-го переменность материи и
постоянство формы. Диспарс - принцип науки кочевни-ков -
противопоставляет скорее не материю и форму, а материал и силу. Здесь
речь идет не о выделении инварианта в ряду переменных, а о приведении
самих переменных в состояние непрерывной вариации. Уравнение возможно
здесь только как уравнива-ние - временное равновесие переменных,
несводимое к алгебраической форме и неотделимое от процесса вариации.
Оно выделяет индивидуальные моменты и особен-ности материи, а не
всеобщие "формы". Индивидуальность возникает здесь как собы-тие,
происходящее здесь-и-теперь, а не как "предмет", состоящий из материи и
формы.
Гладкое пространство кочевников - это пространство минимальных
расстояний:
однородными являются только бесконечно близкие точки. Это пространство
контакта, индивидуальных событии контакта, пространство скорее
тактильное, чем визуальное, в противоположность расчерченному
пространству Эвклида. Гладкое пространство не знает каналов и тропинок.
Это гетерогенное поле соответствует особому типу мно-жеств -
децентрнрованным ризоматическим множествам, которые не размечают
занимаемое ими пространство. Это пространство можно эксплуатировать,
только пу-тешествуя по нему. Его нельзя наблюдать со стороны, как
эвклидово пространство; скорее оно напоминает звуковую или цветовую
гамму.
Один тип наук основывается на воспроизведении, другой - на движении.
Репро-дукция, индукция, дедукция - это методы науки королей. Они
трактуют пространст-во и время как переменные, чей инвариант выражает
управляющий ими Закон: если наблюдается постоянный эффект или если между
переменными причины и эффекта существует постоянное отношение, то в
условиях расчерченного пространства эффект должен регулярно
воспроизводиться. Репродукция предполагает сохранение инвари-анта,
сохранение внешней точки зрения по отношению к объекту наблюдения:
наблю-дать прилив, стоя на берегу. Движение путешественника - это нечто
другое: мы не стоим на берегу, наблюдая за течением реки,
однонаправленным и разделенным на струи, а сами несемся в клубящемся
потоке, сами вовлечены в процесс вариации.
Пример пешеходной науки - первобытная металлургия, уподобляющая кузнеца
кочевнику. Существует тип ученого-бродяги, с которым ученые государства
постоян-но борются, ассимилируют его или же включают в правовую систему
науки, уделяя в ней второстепенную "клеточку". Соединить мышление с
движением вовне, придать ему силу этого движения, короче говоря,
превратить мышление в машину войны - это удивительное предприятие затеял
Ницше, разработавший точные методы этой войны.
Кочевник обладает территорией, передвигается постоянными маршрутами,
дви-жется от одного пункта к другому, не пропуская ни одного из них
(водопой, место отдыха, место сбора и т.д.). Однако следует разобраться,
что является в жизни кочев-ника основным и что - производным. Во-первых,
если даже пункты очерчивают маршрут, они сами принадлежат этому
маршруту, тогда как для оседлого жителя пункты задают маршрут. Водопой,
например, может быть пропущен, поскольку каж-дый пункт - это место
перехода, промежуточное звено, "реле". Путь всегда проходит между двумя
точками, но это "движение-между-двумя" приобретает самостоятель-ность и
внутреннюю целостность. Жизнь кочевника - это интермеццо. Кочевник не то
же самое, что мигрант: мигрант всегда перемещается из одного пункта в
другой, даже если этот следующий пункт еще ему неизвестен. Кочевник
движется из одного пункта в другой только в силу фактической
необходимости - в силу смежности этих пунктов на трассе, пункты - это
связки его пути.
Во-вторых, хотя маршрут кочевника может проходить по обычным дорогам,
это не та дорога, которую знают оседлые народы. Та дорога делит
замкнутое пространство, предоставляя каждому определенную часть этого
пространства и обеспечивая связь частей. Маршрут кочевника - полная
противоположность дороги: он делит людей (или животных) в открытом
пространстве - неочерченном и несвязном.
В-третьих, существует разница между двумя типами пространства.
Пространство оседлых народов расчерчено стенами, границами и дорогами.
Кочевники населяют гладкое пространство, метки которого сдвигаются
вместе с трассой. Так с неописуемым звуком сдвигаются в пустыне песчаные
плиты... Кочевник обживает гладкое про-странство, присваивает себе это
пространство - в этом и состоит его территориальный принцип. Было бы
ошибочно определить кочевника через понятие движения. Тойнби совершенно
прав, говоря, что кочевник скорее тот, кто не движется. Мигрант - это
беглец, покидающий местность, когда она исчерпала свои ресурсы. Кочевник
никуда не бежит, не хочет бежать: он срастается с этим гладким
пространством, где лес редеет, а пустыня или степь разрастается.
Кочевник, очевидно, движется, но движется сидя; он сидит всегда, когда
движется (бедуин в галопе сидит, подвернув под себя ступни ног).
Кочевник умеет ждать, он бесконечно терпелив. Неподвижность и скорость,
оцепенение и порывистость, "стационарный процесс", неподвижность как
процесс - эти черты Клейста в полной мере характеризуют и кочевника.
Следует различать скорость и движение. Движение может быть очень
быстрым, но оно не становится от этого скоростью. Скорость не исключает
замедленности или даже неподвижности. Движение экстенсивно, скорость
интенсивна. Движение - относи-тельная характеристика тела, понимаемого
как "целое", тела, которое перемещается из одного пункта в другой.
Скорость, наоборот, это абсолютная характеристика тела, отдельные части
которого (атомы) заполняют гладкое пространство наподобие вихря
(воронки) и могут появиться в любом пункте. (Таким образом, очевидно, и
соверша-лись духовные путешествия - без относительного движения, не
сходя с места, интен-сивно) . В качестве итога скажем условно: только
кочевник владеет абсолютным дви-жением или скоростью; круговое
движение - свойство его военной машины.
Именно в этом смысле кочевник не владеет земельными участками и
дорогами, хотя вполне очевидно, что он ими владеет. Если можно назвать
кочевника в полном смысле слова детерриториализированным, то именно
потому, что детерриториализация осу-ществляется не после, как у
мигранта, и не посредством, как у оседлого жителя (связь которого с
землей всегда опосредована чем-то иным - правами собственности,
аппа-ратом власти...). Связь кочевника с землей создает именно
детерриториализация, даже если в результате кочевник приобретает
земельную территорию. Земля сама перестает быть землей, становится
просто почвой, опорой под ногами. Она детеррито-риализирустся не
целостным относительным движением, а лишь в отдельных мес-тах - именно
там, где лес отступает и где рождается степь и пустыня. Губак прав,
считая, что номадизм связан скорее с "неустойчивостью локальных
климатов", чем с глобальными изменениями климата (которые порождают
скорее миграцию). Там, где возникает гладкое пространство, где оно
растет и ширится во всех направлениях, там появляется и кочевник. Он
срастается с этим пространством и сам его расширяет:
кочевник порождает пустыню в той же степени, в какой порожден ею.
Песчаная пустыня содержит не только стационарные участки растительности
(оази-сы), но и подвижную ризоматичсскую растительность, связанную с
картинок осадков и определяющую направления кочевок. Песчаная и ледяная
пустыня - пространства одного типа: ни одна линия не отделяет земли от
неба, нет ни перспективы, ни контура, видимость ограничена. И при этом
существует развитая топология, основанная не на пунктах и ориентирах, а
на комплексных ситуативных приметах (ветер, волнистость снега или песка,
звуки - свист песка или потрескивание льда, фактура - качество
поверхности на ощупь). Это пространство воспринимается на слух и на
ощупь - его можно скорее ухватить, чем увидеть.
Отличительная черта гладких пространств-корневищ - переменная
картография, изменчивость к разнонаправлснность. Расчерченное
пространство является целостно-релятивным: оно имеет определенный набор
частей и общую постоянную ориентацию. Кочевник не принадлежит этой
целостной релятивности, в которой движение соотно-сится с пунктами.
Скорее он пребывает в абсолютной локальности - абсолютное пребывает в
локальном - в несводимости здесь-и-теперь: пустыня, степь, лед, море.

Перевод и предисловие Валерия МЕРЛИНА



---

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.11.2005 13:43:46)
Дата	13.06.2006 07:17:03

Арсенал 21 века. Батюшка наш Жиль Делез, полностью "Машина войны" и др нетленка

---

ЖИЛЬ ДЕЛЕЗ
практически все, что издано на русском( в хронологическом порядке)

В "Критике и клинике" последний текст(он же последний вообще) - "Спиноза и три Этики"
Анти-Эдип - на украинском
Тысяча Плато - на английском (10е Плато - Становление, 12е -Машина Войны,полный текст)
http://abuss.narod.ru/Biblio/deleuze/Deleuze_1000.rar

Алфавит - запись видеоинтервью на 7 часов( то что посмертно опубликовано - транскрипт),популярное изложение тем
http://abuss.narod.ru/Biblio/deleuze/Deleuze_ABC.rar
Кино - 2 тома,очень много

Учебные курсы из циклов преподававшихся в "народном" ун-те Винсенн, конец 1970х,
по англ,есть еще курс Спиноза(на сайте webdeleuze.com)


http://abuss.narod.ru/Biblio/deleuze/Deleuze.htm



http://abuss.narod.ru/Biblio/deleuze/deleuze.jpg
1925 - 1995
__________________________

НИЦШЕ
МАРСЕЛЬ ПРУСТ И ЗНАКИ
ЛОГИКА СМЫСЛА
ФУКО
РАЗЛИЧИЕ И ПОВТОРЕНИЕ
НИЦШЕ И ФИЛОСОФИЯ
СКЛАДКА. ЛЕЙБНИЦ И БАРОККО
ПЕРЕГОВОРЫ
КРИТИКА И КЛИНИКА
КИНО
ЭМПИРИЗМ И СУБЪЕКТИВНОСТЬ. КРИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ КАНТА. БЕРГСОНИЗМ. СПИНОЗА
АЛФАВИТ ЖИЛЯ ДЕЛЕЗА (интервью с К. Парне)
В соавторстве с Феликсом Гваттари:

КАПІТАЛІЗМ І ШІЗОФРЕНІЯ: АНТІ-ЕДІП (укр.)
ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ
A THOUSAND PLATEAUS (англ.)
Фрагменты учебных курсов (пер. на англ.):

КАНТ (1978)
ЛЕЙБНИЦ (1980)

-----

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.11.2005 13:43:46)
Дата	06.01.2006 17:31:15

Арсенал 21 века. Some remarks on historical-libidinal materialism ("Ибимат".)

---

1) спецкурс по теме Ибимата (много) и
2) - развитие темы "общества Контроля" (первая статья Делеза "Контроль и Становление" - в Альманахе и на первой странице сайта)
Майкл Хардт - соавтор "Империи", с Негри.

к сожалению, ЭТИ вводные тексты пока только по-английски

-----
http://www.protevi.com/john/DG/
Some remarks on historical-libidinal materialism

Comments and Questions to: {John Protevi}
{LSU French Studies}
{Protevi Home Page}


Last week we discussed one wing of contemporary French philosophy, the post-phenomenological philosophy of radical difference. This week I'll lecture on the other wing, the one to which Foucault and Deleuze/Guattari belong, historical-libidinal materialism. Terminologically, hist-lib mat is often called a "post-structuralism," so we'll begin with structuralism.


Structuralism

Structuralism is in some sense the polar opposite of phenomenology. Cultural meaning is grounded in social structures, not subjects. There's a good sense in which Foucault's work in the 60s is akin to structuralism, although he will vehemently deny that he IS a "structuralist" in the preface to the English edition of OT.

Structuralism was a widespread "movement" of 20th C thought, reaching its peak in 50s-60s France. Notable figures are Ferdinand de Saussure, Roman Jakobson, Noam Chomsky in linguistics; Claude Lйvi-Strauss in anthropology; Jacques Lacan in psychoanalysis; Jean Piaget in developmental psychology; and Roland Barthes in literary criticism.

Hallmarks of structuralist thought, according to Piaget (Structuralism: NY: Basic Books, 1970): wholeness, transformation, self-regulation. 1) wholeness: the usual opposition is between emergent properties vs. atomistic compounding of prior and independent elements; Piaget however prefers "operational structuralism" = focus on relations [on processes by which whole comes about], not on whole OR on elements. Problem of genesis is key point. 2) transfomations: laws of composition of structures are simultaneously structuring and structured: they structure the system actively, but they can only be ("passively") defined in terms of that system (they are "structured"). 3) self-regulation: self-maintenance and closure. In math/logic, by operations; in social systems by feedback (regulation); in biological systems by rhythm.

Let's look at social systems, primarily at Levi-Strauss. Piaget begins by distinguishing global from analytic structuralism. Global structuralism studies emergent wholes; analytic structuralism elicits deep structures of transformational laws that explain empirical systems; structures are not facts but logico-math models that explain facts (thus social actors are unaware of deep rules that explain social actions.)

Piaget describes L-S as being "the very incarnation of the structuralist faith in the permanence of human nature and the unity of reason," (106) and quotes him as writing, "all social life, however elementary, presupposes an intellectual activity in man of which the formal properties cannot, accordingly, be a reflection of the concrete organization of society" (Totemism, 96; quoted on 107). It is this "unconscious conceptual structure" of societies that L-S seeks to discover, locating it between infrastructure and superstructure in the Marxist senses.

L-S is firmly synchronic: history is only the holding-pen of elements of structures, the starting point for the quest for intelligibility. L-S was inspired by linguistics, but the real take-off for him was being able to give mathematical form to social systems.

The ontological status of these structures is problematic. Piaget offers the following: "the collective intellect is the social equilibrium resulting from the interplay of the operations that enter into all cooperation. ... [I]ntelligence ... is the equilibriated form of all cognitive functions " (114).

Summary of structuralism: 1). linguistics: emphasis on the code as prior to the message; 2) reduction of content and history; 3) reduction of subjectivity to effect; 4) differential production of meaning; 5) "Kantianism w/o TUA": conditions of possibility of unified meaningful experience; 6) synoptic gaze on totality: structures as self-sufficient; 7) system of transformations governed by self-regulating laws.
Post-structuralism

The study of bodies politic

If structuralism was, in the words of Paul Ricoeur, "Kantianism without the transcendental subject," - a search for structures of intelligibility located in cultural systems rather than in a subject - then post-structuralism is the French response to German philosophy after Kant, that is, to Hegel. In other words, post-structuralism as historical-libidinal materialism turns Marx, Nietzsche, and Freud against Hegel.

Why against Hegel? Because he offers a total history: nothing can exceed or resist the march of spirit. This emphasis on totality, endemic to Western philosophy and science, is shared by the structuralists. Structuralism was expanded by Lйvi-Strauss to the structuralist study of cultural systems in general: all human endeavor. Using the chess analogy common to structuralist self-explication, we can say that structuralism elucidates the synchronic oppositional rules that render a game (language or cultural system) intelligible to an observer, though not to its pieces (speakers or actors): the knight or bishop can know what is expected of him, but not understand the totality of the "rules of the game." The structuralist will model these rules using the oppositions in which each piece fits: the knight, which is not the bishop, moves one way, while the bishop, which is not the knight, moves another way.

To arrive at a structure of intelligibility via oppositions between rules governing pieces, the structuralist observer-modeller practices a grand meta-opposition between internal structure and external history. Hence the historical forces that produced different social actors (the bodily training of real knights and bishops) in order to fulfill social aims - e.g., the production and distribution of surplus value - are neutralized into rules that produce intelligibility for an observer.

Here we see the arena for historical-libidinal materialism: the production of bodies. For post-structuralism, cultural oppositions rely on the forceful production of bodies trained to fulfill the expectations of the group into which they are placed. In other words, the great social oppositions which render a system intelligible to a structuralist observer: male/female, adult/child, white/black, owner/worker, are for post-structuralism the result of appropriately-behaving and -labelled bodies produced by such loci of historical forces as families, schools, churches, and workplaces.

The historical-libidinal materialism of post-structuralism thus analyzes the de-centered, multiple, conflictual, and overlapping differential and historical force networks productive of "bodies politic": the medicalized, disciplined, racialized, gendered, capitalized - the objectified and subjectified - bodies of people and the body politic of corporations, families, sects, gangs, classes, genders, races, nations, Reichs.

German Predecessors: Marx, Nietzsche, Freud

Despite DG's and Foucault's hatred of the PCF and the Eastern bloc--their hatred of totalitarianism--and Foucault's relegation of Marx's political economy to the 19th century episteme, Marx's term "historical materialism" is still a useful term for much of Foucault's work in DP and HS 1 and DG in AO and MP.

Marx showed how networks of differential force, the material and social relations of production, produce the seemingly natural identities of social categories: "owner," "worker," "product," "tool," etc. What seems a stable unity is the product of an historically relative system of production, a system put in place by the revolutionary force of the bourgeoisie. The productivity of the network of historical labor is masked by the seeming solidity of the thing and the vampiric "productivity" of capital, which Marx showed was simply the coagulation of past labor. [D/G break with Marx here on the notion of "machinic surplus value."] Marx's insistence on dissolving the certainties and identities of everyday common sense by reference to networks of historical force reveals a "deconstructive" Marx purged of the eschatological promises of the inevitability of "The Revolution" into which he sometimes lapsed in his popular addresses and on which the PCF "bureaucrats of the revolution" pounced as if scripture.

Despite their surface opposition on political issues, Nietzsche has some striking similarities to the Marx we sketched above, for Nietzsche also dissolved received pieties through analyses of their construction by historical forces. Simply put, both thinkers are historical materialists; they both show material forces producing identities--in Nietzsche's case the identity of the responsible individual, as in On the Genealogy of Morals. Crudely put, then, Marx dissolves "objective" identity and Nietzsche "subjective" identity by reference to historical force networks.

I have used the term "historical-libidinal materialism" to discuss the Foucualt and D/G wing. To appreciate the libidinal qualification, we turn to Freud. It's often said that there are two Freuds, the scientific materialist of the drives (the "energetic Freud") and the investigative hermeneut of the unconscious (the "linguistic Freud"); the struggle to articulate the two is notoriously difficult, both for Freud himself and his interpreters.

The key for post-structuralism is to distinguish Freud's diagnosis of the patriarchal etiology of the neuroses from his prescriptions for their treatment. In the working out of his diagnoses through his case studies, Freud points to the historical, political, economic and social milieu of his patients, even if his thematic focus on family dynamics often obscured the class and race contributions to the neuroses of his patients those case studies describe. Together with the materialist orientation of the energetic analysis of drives, we see here the elements of a historical-libidinal materialism, which, is brought out in the explicit politicizations of Reich and Deleuze and Guattari.

Although Freud is important in these other post-structuralists, Foucault doesn't have much good to say about him, ultimately implicating Freud in the modern construction of bio-power; DG have a more complex relation, as we will see in reading AO.

20th century French predecessors of post-structuralism

To escape Hegel is the self-acknowledged task of French 20th C thought--to be non-totalizing, non-spiritual, and non-teleological. The French reception of Hegel is very complex: it began in earnest in the late 20s, continued throughout the 30s, and reached a peak in the immediate post-war years. The major figures are Alexandre Kojиve, Jean Hyppolite and Georges Bataille.

The break with Kojиve's anthropological and progressive Hegel, and with Hegel himself, paradoxically begins with the greatest French Hegelian, Jean Hyppolite, who taught and mentored Deleuze, Foucault, and Derrida. (See F's moving tribute in "The Discourse on Language," his speech upon being elected to Hyppolite's chair at the Collиge de France [Appendix to English of AK].) Generally speaking, post-structuralists reject the anthropologism, the historical narrative of progress, and the emphasis on the work of the negative found in Kojиve by taking up the hints in Hyppolite

Hyppolite translated Hegel's Phenomenology (1939-41) and wrote a great commentary, Genesis and Structure of Hegel's Phenomenology of Spirit (1947). Of more interest to us is Logique et existence (1953), Hyppolite's second major work, which comments on Hegel's Logic. In this work, Hyppolite poses three questions of importance for post-structuralism: non-dialectical difference (diversity rather than opposition), philosophy's appropriation of its other (sense and non-sense), and the centrality, priority, and self-referentiality of language (rather than disembodied thought) in constituting meaning. Hyppolite's locating of language between logic and existence, between thought and bodies, provides the seeds of Foucault's dispositif, which sets forth the relation of discursive and non-discursive practices, and Deleuze's notion of sens, as in the Logique du sens.

Next, Georges Bataille, who attempts a strange interweaving of Nietzsche and Hegel in focusing on communion, sacrifice, waste, intensity, and economy. Bataille's investigations into the construction of the ego or consciousness through social and bodily practices, the converse experience of the dissolution of the ego in madness, the themes of non-productive expenditure, of excess and outrage to common sense, resonate in both Foucault and D/G.

The birth of French historical-libidinal materialism in the 1960s

The key text at the origin of historical-libidinal materialism is Gilles Deleuze's Nietzsche and Philosophy (1962). Here Deleuze shows the productivity of the non-dialectical ("affirmative") differential forces termed by Nietzsche "noble." These forces differentiate themselves first, and only secondarily consider that from which they have differentiated themselves. Deleuze's reading rescued Nietzsche from Heidegger's narrative of the history of metaphysics; the thought of differential force would in turn, in Anti-Oedipus, rescue Marx and Freud from the institutional prisons of their "isms," the orthodox parties and schools that appropriated their charisma.

Through the 60s, while Foucault was writing his archaelogies, Deleuze and Derrida led the way in theorizing a "philosophy of difference." The key is to show difference producing identity, but a non-totalized, non-spiritual, and non-teleological difference--in other words, difference freed of Hegel (and, minus the "spiritual" bit, official Marxism). Key texts: Difference and Repetition and Of Grammatology.

(In)famously, the events of May 1968 accelerated the post-structuralist movement. The story has often been told, but bears repeating. A threshold of social unrest was passed, as turbulent post-war affluence and concomitant life-style experimentation was countered by a government backlash in the guise of education reform. May '68 included students and workers, to the befuddlement of the established guardians of the revolution, the French Communist Party. Days of general strikes and standoffs with the police led de Gaulle to call a general election. Shockingly, de Gaulle's call for a parliamentary solution to the crisis was backed by the Communists, who were evidently as scared of any revolution from below - which by definition would lack the party discipline they so craved - as were the official holders of State power, to whose position they aspired. The worker-student movement eventually collapsed, leaving memories of non-scripted social interactions and revealing the investments of the Party, lampooned thereafter as "bureaucrats of the revolution" (Foucault's Foreword to the English translation of AO).

The response changed French academic life: 1) institutionally, by the creation of Paris VIII (Vincennes) where Foucault was chair briefly, and where Deleuze and Irigaray taught later; and 2) in the direction of the post-structuralist movement. The second change concerns us here. Although it was certainly never apolitical in its first incarnation, the philosophy of difference became (explicitly) political post-1968. It became, in fact, a politics of philosophy dedicated to exposing the historical force relations producing identity in all its ontological and epistemological forms. In other words, post-structuralism now set out to show how the unified objects of the world, the unified subjects who know and hence control them, the unified bodies of knowledge that codify this knowledge, and the unified institution of philosophy that polices the whole affair, are products of historical, political forces in combat with other forces.

The most immediately provocative politicization of the philosophy of difference was Deleuze and Guattari's 1972 Anti-Oedipus. A rip-roaring attack on the tame Marx-Freud synthesis that was the mother's milk of the bureaucrats of the revolution, Anti-Oedipus is historical-libidinal materialism par excellence: the explosive result of using the Nietzschean thought of differential force to expose the production of the socio-political identities of race, class, nation, and - most threateningly - gendered personal identity.

In the mid 70s the politics of philosophy reaches a critical mass, with major works published every year: Derrida's Glas; Lyotard's Libidinal Economy; Irigaray's Speculum of the Other Woman; Cixous and Clйment's The Newly-Born Woman; Kristeva's Revolution in Poetic Language; Foucault's Discipline and Punish; Baudrillard's Symbolic Exchange and Death. All of them to one extent or another show how philosophy has served to legitimate forceful constructions of identity in racial, religious, economic, political, and sexual contexts. By analyzing the interrelations of these registers, and by showing differential force as productive of identity, these works set the stage for Deleuze and Guattari's A Thousand Plateaus (1980), arguably the high-water mark to date of post-structuralism.

In 14 plateaus, or points of intensity - productive connections between forces without reference to an external governing source - Deleuze and Guattari develop a new materialism in which a politicized philosophy of difference joins forces with the sciences explored in Difference and Repetition. A Thousand Plateaus is a book of strange and terrifying new questions: "Who Does the Earth Think It Is?," "How Do You make Yourself a Body Without Organs?," "How does the war-machine ward off the apparatus of capture of the State?" and so on. To over-simplify, Deleuze and Guattari take the insights of "complexity theory", which explores the mathematics of the various thresholds at which matter achieves self-organization (e.g., turbulence or oscillation), and extend the notion of self-organizing matter - matter with no need of transcendent organizing agents such as gods, leaders, capital, or subjects - to the social, linguistic, political, and economic realms. The resultant "rhizome" or de-centered network that is A Thousand Plateaus provides hints for experimentation with the more and more de-regulated flows of energy and matter, ideas and actions - and the attendant attempts at binding them - that make up the contemporary world.

A stunning work, nothing after A Thousand Plateaus by any post-structuralist author has the same potential for inciting new flows of ideas and action. Yet this is not the end of the story. Perhaps the most fruitful area of on-going post-structuralism will prove to be feminism, especially as that work interacts with Foucault, Deleuze, Derrida, Levinas et al.

This interchange is not a simple case of feminism learning from philosophers who remain untouched. Rather we have here a "becoming" in the Deleuzian sense, for both terms change in the encounter: for instance, "Deleuze" or "Derrida" - what those names mean as potentials for inciting flows of ideas and action - are not the same after their encounter with the "corporeal feminism" of Elizabeth Grosz or the theory of performative gender in Judith Butler.


+++++++
2) Общество Контроля


{makeworlds}

The Withering of Civil Society
Submitted by fls on Sun, 04/04/2004 - 16:37.
BY MICHAEL HARDT

Civil society is proposed as an essential feature of any democracy: the institutional infrastructure for political mediation and public exchange. However, while recognizing the democratic functions that the concept and reality of civil society have made possible, it is also important to be aware of the functions of discipline and exploitation that are inherent in and inseparable from these same structures.

Furthermore, we must question whether the social foundations necessary for the construction and sustenance of civil society are themselves present in contemporary social formations. I want to argue, in fact, that in recent years the conditions of possibility for civil society have progressively been undermined in North America, Europe, and elsewhere (if indeed they ever existed outside the European world). ... The society we are living in today is more properly understood as a postcivil society.

Organization of Abstract Labor

In political philosophy, civil society is fundamentally linked to the modern notion of labor, a connection made most clear by G. W. F. Hegel. ... According to Hegel ... through needs, work, exchange, and the pursuit of particular self-interests, the В»unorganized atoms of civil societyВ« are to be ordered toward the universal - not exactly through the mysterious actions of Adam Smith's invisible hand, but rather through the competitive institutions of capitalist production and circulation. ... The second innovation in Hegel's usage of the concept of civil society, which is closely tied to the first but specific to Hegel in its formulation, is the emphasis on the educative aspect of civil society. ... In other words, civil society takes the natural human systems of needs and particular self-interests, puts them in relation with each other through the capitalist social institutions of production and exchange and, thus, on the basis of the mediation and subsumption of the particular, poses a terrain on which the State can realize the universal interest of society in В»the actuality of the ethical IdeaВ«. Hegelian education in civil society is a process of formal subsumption, a process whereby particular differences, foreign to the universal, are negated and preserved in unity.

Hegel combines and highlights these economic and educative aspects in his conception that civil sociey is primarily a society of _labor_. ... In his early writings on the State, in the Jena period, Hegel conceived the process of the abstraction of Iabor from its concrete instantiations as the motor driving the civilizing social institutions. В»Concrete labor is the elemental, substantial conversion,В« the basic foundation of everything, but it is also В»blind and savage,В« that is, uneducated in the universal interest. Concrete labor, which in this early period Hegel imagines as the labor of peasants, is the human activity closest to nature. Just like nature, concrete labor cannot be simply negated, since it is the foundation of all society, but neither can it be simply integrated, since it is savage and uncivilized. ... [W]e should say that civil society is not simply the society of labor, but that it is specifically the society of _abstract_ labor.

This same educative process of abstraction is also at the center of Hegel's mature conception of civil society, which he poses in his later writings in less philosophical, more practical terms: through labor the pursuit of the satisfaction of one's particular needs is related to the pursuits of others and thus В»subjective self-seeking turns into a contribution to the satisfaction of the needs of everyone else.В« Hegel finds this educative role of labor, the transformation to the universal, organized and made explicit in the institutional trade unions, the corporations, which structurally orient the particular interests of workers toward the universal interest of society. Civil society consists of not just the unions but all the institutions of capitalist society that organize abstract labor. ... [C]ivil society is the society of the organization of abstract labor.

Education, Hegemony, Discipline

The Hegelian conception of civil society persists in various forms throughout modern and contemporary social and political theory. When we survey the work of the wide variety of twentieth-century authors who in some form or another take up this notion of civil society, we quickly recognize that the social dialectic of civil society is presented in two guises, one more democratic and the other more authoritarian. Antonio Gramsci has perhaps gone furthest in theorizing the democratic and socialist potential of civil society. ... As we have seen, Hegel conceives the end of social movement and conflict, in both logical and historical terms, as gathered together, subsumed, and thus realized in the ends of State, the actuality of the ethical Idea. Gramsci casts the historical movement or flow in the opposite direction, proposing instead В»that the State's goal is its own end, its own disappearance, in other words, the re-absorption of political society within civil societyВ«. The term _reabsorption_ indicates a reversal of the social flow: what according to the Hegelian process of subsumption flowed from society toward the State now is reversed from the State to civil society as a sort of inverted subsumption. Gramsci is able to understand the process of the withering or disappearance of the State as a process of re-absorption because he conceives the State as existing only secondarily, as if it were a placeholder filling the structural voici left by a not fully developed civil society. When civil society does manage fully to fill its role, the State as such will no longer exist; or rather, State elements will continue to exist only as subordinated agents of civil society's hegemony. ... Expanding and reenforcing the scope and powers of the various segments and institutions of civil society is thus central to a Gramscian strategy of social progress, which will eventually reverse the flow of the Hegelian process and fill the dictatorial and coercive spaces now occupied by the State with democratic forces organized in terms of social hegemony and consent. This hegemony is grounded finally on an Hegelian form of education, which gives the revolutionary class or party its ability to В»absorbВ« or В»assimilate all of societyВ« in the name of general interests. When the State has been effectively subsumed, Gramsci claims, the reign of civil society, or self-government, will begin.

Authors who, like Gramsci, highlight the democratic aspects of civil society focus in general on the pluralism of the institutions of civil society and on the avenues or channels they provide for input into the rule of political society or the State. ... Numerous other strategies of political practice and scholarly analysis ... all emphasize the possibility of democratic representation available through the passages opened by the ideological, cultural, and economic institutions of civil society. From this perspective, the social dialectic in civil society and the possibilities of mediation make the State open to the plurality of social flows channeled through the institutions. The activation of the forces of civil society makes the State porous, destabilize its dictatorial powers or rather В»re-absorbingВ« them within the expanding hegemony of civil society.

In the work of other authors, however, the mediatory institutions that define the relationship between civil society and the State are shown to function not toward democratic but authoritarian ends. From this second perspective, then, the representation of interests through the channels of the institutions does not reveal the pluralistic effects of social forces on the State; instead, it highlights the State's capacities to organize, recuperate, even produce social forces. Michel Foucault's work has made dear that the institutions and _enfermements_ or enclosures of civil society - the church, the school, the prison, the family, the union, the party, et cetera - constitute the paradigmatic terrain for the disciplinary deployments of power in modern society, producing normalized subjects and thus exerting hegemony through consent in a way that is perhaps more subtle but no less authoritarian than the exertion of dictatorship through coercion. The disciplinary perspective, then, might recognize the same channels passing through civil society, but sees the flows moving argain in the opposite direction. ... The social dialectic thus functions in order that antagonistic social forces be subsumed within the prior and unitary synthesis of the State.

... Hegel's understanding of the historical rise of civil society and the generalization of its educative social role does correspond in several respects to the process that Michel Foucault calls the governmentalization of the State. The State of sovereignty which, according to Foucault, served as the dominant form of rule in Europe from the Middle Ages to the sixteenth century, positioned itself as a transcendent singularity with respect to its subjects. The transcendence of the sovereign State afforded it a certain detachment from the pressures of conflictive particular interests in society. In the passage to the modern State, however, the transcendence and singularity of the State were overturned through the rise of what Foucault calls В»governmentality.В« The rule of the governmental State is characterized instead by its immanence to the population through a multiplicity of forms. ... The management of people and things implied by this governance involves an active engagement, exchange, or dialectic among social forces and between social forces and the State. The same educative social processes that Hegel casts in terms of abstraction and organization, Foucault recognizes in terms of training, discipline, and management. The channels or striae in which these processes function, recognized as social institutions by Hegel, are characterized by Foucault in terms of deployments (_dispositifs_) and enclosures (_enfermements_). Civil society, from this perspective, is the productive site of modern economy (economy understood now in the large sense); in other words, it is the site of the production of goods, desires, individual and collective identities, et cetera. It is the site, finally, of the institutional dialectic of social forces, of the social dialectic that gives rise to and underwrites the State.

In his extensive work on the nature of power, however, Foucault not only refuses Gramsci's inversion of the priority between civil society and political society (that is, civil society and the State), he goes one step further and argues that we can make no analytical distinction at all between them. When Foucault argues that power cannot be isolated but is everywhere, that it comes from everywhere, that there is no outside to power, he is also denying the analytical separation of political society from civil society. ... In the disciplinary and governmental society the lines of power extend through social space in the channels created by the institutions of civil society. The exertion of power is organized through deployments, which are at once ideological, institutional, and corporeal. This is not to say that there is no State, but rather that it cannot effectively be isolated and contested at a level separate from society. ... On the contrary, the State as such is better understood as the result, the consolidation or molarization of forces of В»statizationВ« (_etatisation_) immanent to social power relations. The causes and intentions that inform and order power relations are not isolated in some headquarters of rationality but are immanent to the field of forces. Foucault thus prefers to use instead of _State_ the term _government_, which indicates the multiplicity and immanence of the forces of statization to the social field. ... In particular, Foucault emphasizes the В»educationalВ« aspect of civil society whereby particular social interests are enlightened to the general interest and brought in line with the universal. Education means discipline. More accurately, Foucault reformulates the educational process of civil society in terms of production: power acts not only by training or ordering the elements of the social terrain but actually by producing them - producing desires, needs, individuals, identities, et cetera. ... The State, Hegel claims, is not the result but the cause; Foucault adds, not a transcendent but an immanent cause, statization, immanent to the various channels, institutions, or enclosures of social production.

... Disciplinary society can be characterized as civil society seen from a different perspective, approached from underneath, from the microphysics of its power relations. While Gramsci highlights the democratic potentials of the institutions of civil society, Foucault makes clear that civil society is a society founded on discipline and that the education it offers is a diffuse network of normalization. From this perspective, Gramsci and Foucault highlight the two contrasting faces of Hegel's civil society. ...

Infinite Undulations of the Snake

When we look at the contemporary societies of Western Europe and North America, it seems that these various, rich, promising, and frightening theoretical visions of civil society, both in the Hegelian version and in the Gramscian and Foucauldian reformulations, no longer hold - they no longer grasp the dominant mechanisms or schema of social production and social ordering. The decline of the paradigm of civil society correlates to a passage in contemporary society toward a new configuration of social relations and new conditions of rule. This is not to say that the forms and structures of social exchange, participation, and domination that were identified by the concept of civil society have ceased entirely to exist, but rather that they have been displaced from the dominant position by a new configuration of apparatuses, deployments, and structures. Deleuze's notion [that we have recently experienced a passage from a disciplinary society to a society of control] can serve us here as a first attempt to understand the decline of the rule of civil society and the rise of a new form of control. Disciplinary societies, as I suggested earlier, are characterized by the enclosures or institutions that serve as the skeleton or backbone of civil society; these enclosures define the striae of social space. ... Deleuze insists, however, that these social enclosures or institutions are today everywhere in crisis [and] suggests that it is more adequate, then, to understand the collapse of the walls defined by the enclosures not as some sort of social evacuation but rather as the generalization of logics that previously functioned within these limited domains across the entire society, spreading like a virus. The logic of capitalist production perfected in the factory now invests all forms of social production. The same might he said also for the school, the family, the hospital, and the other disciplinary institutions. ... Social space has not been emptied of the disciplinary institutions; it has been completely filled with the modulations of control. The relationship between society and the State no longer primarily involves the mediation and organization of the institutions for discipline and rule. Instead, the relationship sets the State in motion directly through the perpetual circuitry of social production.

We should be careful to point out, however, that the passage from disciplinary society to the society of control is not merely a shift in the institutional structures of rule. ... What underlies the various institutions is the diagram: the anonymous or abstract strategic machine, the unformed or nonstratified schema of power relations. The diagram transcends, or better subtends the various institutional assemblages. ... The disciplinary diagram runs throughout the various institutions defining the conditions of possibility, the conditions of what can be seen, said, and known, the conditions of the exertion of power. The passage to a society of control, then, will certainly manifest symptoms at the institutional level, but it should he grasped also and above all at the diagrammatic level. If we are to follow Foucault's method, then, we should ask, first, what are the diagrams that define the conditions of possibility in the societies of control? And then, in what kinds of social assemblages will these diagrammatic forces be consolidated, and how? The metaphors available to us can at least give us an indication of the nature of this passage. ... The panopticon, and disciplinary diagrammatics in general, functioned primarily in terms of positions, fixed points, and identities. ... The diagram of control, however, is not oriented toward position and identity, but rather toward mobility and anonymity. It functions on the basis of В»the whatever,В« the flexible and mobile performance of contingent identities, and thus its assemblages or institutions are elaborated primarily through repetition and the production of simulacra. ... Elaborate controls over information flow, extensive use of polling and monitoring techniques, and innovative social use of the media thus gain prominent positions in the exertion of power. ...

Claiming the decline of civil sociey, of course, does not mean that all the mechanisms of rule and organization which characterized civil society no longer exist or function. Similarly, recognizing a passage from disciplinary societies to societies of control does not mean that disciplinary deployments and the attendant potentialities of resistance have completely disappeared. Disciplinary deployments remain, as do elements of sovereignty in the regimes of control. ... What is primarily at issue, though, is not simply the existence of certain apparatuses, mechanisms, or deployments, but rather their predominance within a specific paradigm of rule. Our task is to discern the salient characteristics of the social formation that succeeds civil society; the smooth spaces of the societies of control constitute our first attempt. We can formulate a second, complementary approach to this problematic by casting the passage not in Foucauldian but rather in Marxian terminology, which will highlight the contemporary change in the social organization of labor. ... Marx recognized the passage from the formal to the real subsumption in nineteenth-century society as a tendency, but it seems to me that this passage has only come to be generalized in the most completely capitalist countries in our times. [6] According to Marx, in the first of these two phases, the formal subsumption, social labor processes are subsumed under capital; that is, they are enveloped within the capitalist relations of production in such a manner that capital intervenes as the director or manager. In this arrangement, capital subsumes labor the way it finds it; capital takes over existing labor processes that were developed in previous modes of production or at any rate outside of capitalist production. .... Actually, as Hegel clearly recognized in his writings ... capital cannot directly integrate concrete labor but must first abstract it from its concrete forms. The various processes of abstraction, the resistances these give rise to, and the potential lines of social conflict between concrete labor and abstract labor are thus principle characteristics of the phase of the formal subsumption. Capital tends, however, through the socialization of production and through scientific and technological innovation, to create new labor processes and to destroy old ones, transforming the situations of the various agents of production. Capital thus sets in motion a specifically capitalist mode of production. Marx calls the subsumption of labor _real_, then, when the labor processes themselves are born within capital and therefore when labor is incorporated not as an external, but an internal force, proper to capital itself. As we move to the phase of the real subsumption, Marx explains, labor processes evolve so that, first of all, production is no longer a direct and individual activitv but an immediately social activity. ... In the _specifically_ capitalist mode of production, that is, in the phase of the real subsumption, productive labor - or even production in general - no longer appears as the pillar that defines and sustains capitalist social organization. Production is given an objective quality, as if the capitalist system were a machine that marched forward on its own accord, without labor, a capitalist automaton. ... This is how we should understand the passage from the formal to the real subsumption. The society of the formal subsumption was characterized by the dialectic between capital and labor: as a foreign force subsumed within capital, labor had to be abstracted, recuperated, disciplined, and tamed within the productive processes. But labor nonetheless was continually recognized as the source of all social wealth. ... In the society of the real subsumption this dialectic no longer holds the central role, and capital no longer needs to engage labor or represent labor at the heart of production. What is subsumed, what is accepted into the process, is no longer a potentially conflictive force but a product of the system itself; the real subsumption does not extend vertically throughout the various strata of society but rather constructs a separate plane, a simulacrum of society that excludes or marginalizes social forces foreign to the system. Social capital thus appears to reproduce itself autonomously, as if it were emancipated from the working class, and labor becomes invisible in the system. ...

... The State of the real subsumption is no longer interested in mediation or В»educationВ« but in separation, no longer in discipline but in control. The State of the real subsumption operates on a separate plane, a simulacrum of the social field, abstract from labor itself. ... Once again, my general point here is simply that in this passage the democratic and/or disciplinary institutions of civil society, the channels of social mediation, as a particular form of the organization of social labor, society politically have declined and been displaced from the center of the scene. Not the State, but civil society has withered away! In other words, even if one were to consider civil society politically desirable ... the social conditions necessary for civil society no longer exist.

The Postcivil Condition

... Civil society, as we have seen, is central to a form of rule, or government, as Foucault says, that focuses, on the one hand, on the identitv of the citizen and the processes of civilization and, on the other hand, on the organization of abstract labor. These processes are variously conceived as education, training, or discipline, but what remains common is the active engagement with social forces (through either mediation or production) to order social identities within the context of institutions. What has come to an end, or more accurately declined in importance in postcivil society, then, are precisely these functions of mediation or education and the institutions that gave them form. The formulation _postcivil_ however, like _postmodern_, is finally limited by its backward gaze; it is too reactive to do justice to the new paradigm of social relations. More important than the social elements and techniques that have faded from prominence are those that have newly taken the dominant positions. The deployments of control and the social constitution of the real subsumption give us a framework to begin to grasp the novelties of our situation. Instead of disciplining the citizen as a fixed social identity, the new social regime seeks to control the citizen as a whatever identity, or rather as an infinitely flexible placeholder for identity. It tends to establish an autonomous plane of rule, a simulacrum of the social - separate from the terrain of conflictive social forces. Mobility, speed, and flexibility are the qualities that characterize this separate plane of rule. The infinitely programmable machine, the ideal of cybernetics, gives us at least on approximation of the diagram of the new paradigm of rule. Analyzing the new techniques, of social control is only worthwhile to the extent that it allows us to grasp also the new potentialities for contestation and freedom emerging witthin this new paradigm. ... I would suggest that in order to begin thinking these new potentialities we should return again to investigate the form and nature of labor, or creative social practices, in contemporary society. ... Social practices have certainly changed and so too should our notion of what constitutes labor - not just in the sphere of wage labor (which indeed has undergone radical transformation in some sectors) but also in the sphere of desiring production, intellectual creativitv, caring labor, kin work, and so forth. ... Even in the society of control, labor is still the В»savage beastВ« that Hegel feared, refusing to he subjugated and tamed - and perhaps its potential is even greater today when it is no longer engaged, mediated, and disciplined through the institutions of civil society as it was in the previous paradigm. The networks of sociality and forms of cooperation embedded in contemporary social practices constitute the germs for a new movement, with new forms of contestation and new conceptions of lliberation. This alternative community of social practices (call it, perhaps, the self-organization of concrete lahor) will be the most potent challenge to the control of postcivil society, and will point, perhaps, to the of our future.

------

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (06.01.2006 17:31:15)
Дата	06.01.2006 22:19:38

"Ибимат". Становление Becoming-Intense Becomig Animal, Becoming Woman...

---

> 1) спецкурс по теме Ибимата (много) и

> 2) - развитие темы "общества Контроля" (первая статья Делеза "Контроль
и Становление" - в Альманахе и на первой странице сайта)
>
> -----
http://www.protevi.com/john/DG/

> ------
Тысяча Плато, глава 10

Один из центральных моментов Ибимата. Принципиально "ортогональный"
процесс к простому "развитию" как "росту". Становление ребенок-
взрослый,девочка-женщина -эмерджентный процесс, вовлекающий "встречи" и
сугубо индивидуальный. Но в то же время -закономерный.
Другой тип. "Становление животным" (молекулярный тип процесса).
Все это не метафоры.
Общая теория "интенсивностей" (потоков, мощностей) практически та же,
что и научная версия теории -Побиск.

Рассматриваются на основе древних концепций - "здесьность" (thisness)
по Иоганну Дунс Скотту и главное,по теории аффектов Спинозы. Делез тут
основывается на своем решении проблемы интеллект-аффект, центрального
пункта системы Спинозы. Подробней - в спецкурсе лекций Делеза в Винсенне
(полностью выложены в сети)

Дальнейшие ходы - на главы Тысяча Плато : "Micropolitics", "Захват",
"Машина войны"

Дальнейшее чтение. Рекомендуется чтение на любителя по отдельным
направлениям. Напр. В чем суть становления женщиной и т.д. Откуда это
"внимание феминизма" к Ибимату...

наберите "Becoming Cat, Becoming Irena" в поисковике. вообще,
делезовский Интернет дает почти все необходимое

( Недавно эту вторую после Машины Войны центральную 10 главу ТП -
Becomig Animal, Becoming Intense.... разбирали у нас на семинаре - есть
аудио,будет текст - выложу)



Опять к сож. по английски

Some Remarks on Plateau 10: Becoming-Intense ....


Comments and Questions to: {John Protevi}
{LSU French Studies}
{Protevi Home Page}



1.The key term of Plateau 10, devenir, is one of the relatively few
cases where the translation of D/G into English is problematic.
Relatively few, that is, compared with the absolute necessity of reading
Derrida or Irigaray in French, for instance. This is due to three
factors: 1) D/G's insistence on the primacy of the concept (philosophy
is the creation of concepts, they declare in What is Philosophy?); 2)
their disdain of treating language in terms of signifiers; 3) their
abjuring of "typographical cleverness, lexical agility, ... syntactical
boldness" [22E/33F] in favor of a method that will construct the
multiple. As they say in a famous passage a little earlier in the
"Rhizome" plateau: "It is not enough to say 'Long live the multiple' ...
No typographical, lexical or even syntactical cleverness is enough to
make it heard. The multiple must be made [Le multiple, il faut le
faire]" (6E/13F). Other examples of translation difficulties would
include, as Massumi notes: puissance vs. pouvoir, which we will deal
with later, and signifiance and йnoncй, which we wrestled with the last
few weeks.

Devenir is the infinitive form of the verb. Infinitive means unlimited,
without temporal or logical restriction, that is, without a "tense" or a
"mood." Now French can use the infinitive form as a noun: un devenir; "a
to-become" or un кtre, "a to-be." English, obviously cannot do this, so
Massumi translates devenir with "becoming." "Becoming," on the other
hand, is in some cases a gerund, a verbal that functions as a noun: "a
becoming" or in other cases a present participle, a verb form that
functions as part of a verb phrase: "the wasp is becoming the orchid,"
or as a modifier: "the wasp, becoming the orchid ..." In these latter
cases of becoming as a present participle, there is a temporal
restriction to the present.

This is important to recognize because, as Deleuze/Guattari explains at
MP 263E/322F, an infinitive, even though it is not temporally
restricted, is not "indeterminate" with regard to time; rather it
expresses the "floating, nonpulsed time proper to Aeon, in other words,
the time of the pure event or of becoming." Deleuze/Guattari explains
that the plane of consistency, the virtual realm of continuous
variation, the BwO, has both a specific plane of content: haecceities or
assemblages of unformed matters and pure functions or affects; and a
specific plane of expression: indefinite article + proper name +
infinitive verb. We thus have a clue as to "becoming": it is an event, a
bifurcation, the actualization of which moves a system from one zone of
its phase space to another.

2. Deleuze/Guattari will tell us outright how to think devenir: it is a
"mutual but dissymetric deterritorialization" (Dialogues 77F); it is the
entry into a "symbiosis" (MP 238E/291F); the production of a new
assemblage (257-8E/315F). What is real is the "the becoming itself, the
block of becoming, not the supposedly fixed terms through which that
which becomes passes" (238E/291F). Let's take their favorite example,
the wasp-orchid. The orchid becomes necessary to the life of the wasp
and vice versa: what is primary is the new assemblage, the wasp-orchid
machine. The becoming of wasp-orchid does not have a subject separate
from itself: it's not that the wasp, say, stays the same and merely adds
a new property to the set of properties that defines it. Nor is there a
goal or finish (or "term" = terminus) separate from the block of
becoming, for the other in the pair is also changed by its entry into
the new assemblage. In complexity theory terms, the new assemblage, the
symbiosis, is marked by emergent properties above and beyond the sum of
the parts. It is also important to remember that a becoming is a
combination of heterogenous parts; it is an alliance rather than a
filiation, an "unnatural participation," a "marriage against nature," a
"transversal communication." Keith Ansell Pearson cites Lynn Margulis'
revolutionary work in contemporary biology on mitochondrial capture as
the origin of the eukaryotic (nucleated) cells as a heterogenous
becoming, a symbiosis that produces a new assemblage (Viroid Life,
132)..

3. A few words on "becoming" in two of its most important instances in
the history of philosophy.

A. Hegel's Science of Logic begins with the triad:
Being-Nothing-Becoming [Sein-Nichts-Werden]. The first, most general and
most abstract thought possible is that of pure being, pure immediacy, or
pure intuition with no determination whatsoever. But this thought is
also precisely the thought of nothing at all: it is the pure form of
thought with no content whatsoever. But this thought of nothing can not
be held onto either and the thought then moves to Becoming. We thus
recognize that Being, pure self-identity, and its absolute opposite,
Nothing, are interchangeable. This sameness means we can never isolate
being and nothing, for they have always already gone over into each
other: "What is the truth is neither being nor nothing, but that
being--does not pass over but has passed over--into nothing, and nothing
into being." (83/82-83). As Gadamer shows, the "always already" of "has
passed over" [ьbergegangen ist] indicates the circularity of the system.
Spirit is always on the move, the movement generated by an originary
splitting (being and nothing are opposites) that is always already a
healing (being and nothing are the same). The sameness of being and
nothing is not self-identity as simple undifferentiation, but as the
always already accomplished disappearance into each other of what is
absolutely different. Becoming, then is the basic movement of Hegel's
Logic, and thus of thought and nature and spirit, the elements of the
system

But just what purchase on real becoming does one gain by examining pure
thought (or pure consciousness, the correlate of pure thought which
Hegel examines in the Phenomenology of Spirit)? None at all, Deleuze
writes. Michael Hardt has pointed out that Deleuze's early Bergson work
is the locus of Deleuze's working through of his hatred of Hegel.
Deleuze writes in
Bergsonism: "To Bergson, it seems that in this type of dialectical
method one begins with concepts that, like baggy clothes, are much too
big. The One in general, the multiple in general, nonbeing in general
... of what use is a dialectic that believes itself to be reunited with
the real when it compensates for the inadequacy of a concept that is too
broad or too general by invoking
the opposite concept, which is no less broad and general? ... The
singular will never be attained by correcting a generality with another
generality" (44E).

B. Nietzsche contrasts Being and Becoming. While Deleuze and D/G are
obviously more sympathetic to Nietzsche than to Hegel, Nietzsche's
concept of Becoming is not that which animates Plateau 10. For
Nietzsche, Being is the privilege of stability over change, of substance
over event. Becoming is the insistence on the "eventualizing" of
substance: rather than being a
substance with properties all things are events of capture and escape,
the outcome of struggles of forces against each other, struggles that
are stabilized in relations of power via a process of "interpretation."
Now for Nietzsche, a substance with properties is a fiction produced by
the "metaphysics of grammar," that is, a projection of the subject --
predicate structure of Indo-European languages onto the inhabitants of
the world, so that they are seen as substances with predicates.
(Although it is possible to give more interesting readings of him, I
have to admit that Aristotle's text can yield a prime example of the
analogy between the structures of language and reality: this analogy is
reflected in the term logos: language, logic, ratio, structure of the
world.)

The metaphysics of grammar is at root a phenomenon of a weak will that
separates a force from that it can do: the weak "could have" been
strong, but they "chose" not to-thus the sin of the strong is not their
strength, but their acting on their strength. This separates a subject
underneath of action. For Nietzsche, a force goes to the limit of its
strength: or at least that is the definition of nobility. In any event,
Nietzschean Becoming is much too much a cosmic concept for D/G's use in
this plateau, where it designates the most concrete of actions.

4. Spinoza. The real philosophical heritage upon which D/G draw in the
central "ontology" section of plateau 10 is Spinoza. There is a brief
mention of Bergson early in the plateau during the discussion of blocks
of becoming, but let's defer any discussion of Bergson to a later
meeting.

Deleuze's two works on Spinoza are marvels. Expressionism in Philosophy:
Spinoza was Deleuze's submission to the jury for his doctorat d'кtat in
1968; Spinoza: Practical Philosophy is a little gem, the work in which
Deleuze's love for the object of his writing shines forth most clearly.
Deleuze is extravagant in his praise of Spinoza in his interviews and
writings: "the prince
of philosophers"; "the Christ of philosophy" (to which Alain Badiou,
whose Deleuze: Le clameur de l'кtre is the most challenging of the
recent French reactions to Deleuze [along with Alliez, Mengue,
Zourabichvili], adds that Deleuze was "one of his most considerable
apostles" [150]).

Reading Spinoza's Ethics (Demonstrated by the Order of Geometry) is
without a doubt one of the most exhilarating experiences available to
students of western philosophy. Deleuze sets a passage from Bernard
Malamud's The Fixer as the epigraph to Spinoza: Pratical Philosophy. In
it, a poor and poorly educated man explains to a judge how he felt upon
reading Spinoza: "I found it in a junkyard in a nearby town, paid a
kopek and left cursing myself for wasting money hard to come by. Later I
read through a few pages and kept on going as though there were a
whirlwind at my back. As I say, I didn't understand every word, but when
you're dealing with such ideas you feel as though you were taking a
witch's ride. After that I wasn't the same man ..." (The feeling I had
reading Anti-Oedipus for the first time!).

What draws Deleuze to Spinoza? Immanence. Spinoza refuses all
transcendence. His single substance, Deus sive Natura (God or Nature, an
equivalence) saturates existence. Its two attributes (or more precisely,
the two attributes accessible to us) thought and extension, are, because
immanent to the same substance, univocal expressions of that substance.
Spinoza thus refuses the reserve of negative theology (the substance
saturates the world with no reserve) and the analogical being of
positive theologies that propose a transcendent God (God/Nature is fully
expressed in its attributes; there is no supereminence to God's being in
relation to the being of thought and extension in the world). In D/G
terms, God/Nature is a plane of consistency or desiring-production
itself as the being of the world.

Spinoza's theory of bodies is also very attractive to Deleuze. Bodies
for Spinoza are assemblages: Part II, Proposition 13, Definition: "When
any given bodies of the same or different magnitude are compelled by
other bodies to remain in contact, or if they be moved at the same of
different rates of speed, so that their mutual movements should preserve
among themselves a certain fixed relation, we say that such bodies are
in union, and that together they compose one body or individual, which
is distinguished from other bodies by this union." Notice that bodies
are not composed of definite types of stuff, but by achieved
relationships of speed or rest. Earlier Spinoza writes: "Bodies are
distinguished from one another in respect of motion and rest, quickness
and slowness, and not in respect of substance" (II P13 Lemma I). We see
D/G explicating this notion of body in "Memories of a Spinozist I." A
body is composed: it is an assemblage of parts whose relative motions
are able to be preserved for a time in a ratio of capture and escape,
deterritorialization and reterritorialization. D/G call this the
"longitude" of a body (256E/313F).

"Memories of a Spinozist II" deals with "latitude," which is the set of
affects of a body, the set of actions of which it is capable. "Affects
are becomings," D/G write: affects are the set of incorporeal
transformations, the bifurcations that move a body into a different
region of its phase space, that is, that allow it to enter new
assemblages, new forms of interminglings with other bodies to form new
machines. As capacities, affects are virtual or intensive as opposed to
the extensive parts that form the longitude of a body. Affects are "what
a body can do" (Deleuze loves to quote Spinoza to the effect that "we do
not know what the body is capable of" -- we do not know [a priori], and
hence we must experiment. Defining bodies by affects is not the same as
by genus/species (this relies on the substance-properties model).
Grouping bodies by affects breaks open the organic stratum to the
"machinic phylum" that cuts across it: for example, a race horse has
more in common with a race car or speed boat than with a plow horse,
which is closer to an ox than to the race horse.

In "Memories of a Haecceity," D/G bring the two previous Spinozist
points together: "On the PC, a body is defined only by a longitude and a
latitude." This mode of individuation is called by D/G haecceity,
recalling Duns Scotus' use of the term for singular being. A haecceity
is an assemblage, a certain relation of particles in motion or rest
giving rise to a set of affects. This is an individuation, but not that
of a subject or substance. Examples are "five in the evening" or a life:
a set of matters and functions on a PC individuated from others on that
PC. Here we see a theme familiar to us from our study of the Geology of
Morals: D/G's insistence that the virtual is not chaos but is inhabited
by its own denizens. This refuses the transcendence or chaos forced
choice (Louis XVI: "aprиs nous, le dйluge"). The time of the PC is Aeon,
as we remarked at the beginning of the lecture.

D/G do not detail it here, but Spinoza's ethics and politics are
fascinating. (Here I rely on Michael Hardt, Gilles Deleuze: An
Apprenticeship in Philosophy [Minnesota, 1993], a model of clarity.) The
train of thought is the following. Affects can be either passive
(external cause) or active (internal cause). Encounters with others
produce either joy or sadness, depending on whether the other body is
composable with ours, that is, whether the new assemblage results in an
increase or diminution of our
strength. So we can have either passive sad or joyful encounters or
active joyful or sad encounters. Spinoza's realism makes him say that
most of our encounters are passive sad. But we do have the principle of
selection: move to the active and the joyful. Spinozist politics is
arranging a system of joyful encounters that tend to more activity and
more joy. This is only possible
through the puissance of democracy rather than the pouvoir of the State,
which precisely relies on the multiplication of sad passions, as D/G
recall for us in Anti-Oedipus in quoting Spinoza: the prime question of
political philosophy: how can desire desire its own repression? "Why do
men fight for their servitude as stubbornly as though it were their
salvation?" (AO 29) How can people possibly reach the point of shouting:
"More taxes! Less bread!"

In the insistence on joy rather than pleasure we see a key difference
between D/G and Foucault. For D/G pleasure is the subjective
appropriation of the shared energy field that is joy, while for
Foucault, pleasure is the (notorious) rallying cry for resistance to
bio-power and the dispositif of sexuality at the close of History of
Sexuality I: "bodies and pleasures." (Resistance to power, by the way,
is the other major difference: for D/G, the line of flight is primary,
and power relations
are secondary phenomena of reterritorialization; hence resistance is
reactive.)



-------

process is the subject of the two memories of a Spinozist sections. I
think it's correct to say that at one end of this process of composition
is the haecceities; they are more or less the raw material, the
heterogeneous elements that enter into the process of composition. Now,
the term haecceity comes from the work of Duns Scotus, the Scottish
scholastic philosopher (14th century?) and specifically from his book on
individuation. I think haecceity can be used interchangeable, at least
in the context of scholastic philosophy, with the term singularity. A
haecceity, D&G explain, is a mode of individuation very different from a
person, a subject, a thing, or a substance. A haecceity might refer
rather to a season, a time of day, a wind. The light at that hour, or
that color was singular. It cannot be captured in its difference from
something else, but is only defined in its thisness. (The recourse to
"thisness" or to the "here and now" are often used to understand Duns
Scotus's use of the term.) D&G of course explain it somewhat
differently. "They are haecceities in the sense that they consist
entirely of relations of movement and rest between molecules or
particules, capacities to affect and be affected" (261). Or, in their
terms they consist of longitude (relations of movement and rest) and
latitude (powers of affect). (I have no idea why the words longitude and
latitude are used.) This definition of haecceities as longitude and
latitude demonstrates how they are available or disposed to the process
of composition. On one hand, and this according to Spinoza's definition
of the Individual in the Ethics, an Individual is composed of bodies
that have a common relationship of movement and rest (that is the
longitude part). And on the other hand, (and now in terms of latitude),
the affects of each body, including both its power to act and its power
to be affected, determine a different axis of composition. This has to
do with the Spinoza line Deleuze likes so much: we still don't know what
a body can do. What it can do indicates how it can be composed. "We know
nothing about a body until we know what it can do, in other words, what
its affects are, how they can or cannot enter into composition with
other affects, with the affects of other bodies, either to destroy that
body or to be destroyed by it..." (257). What interests me in these two
axes, longitude and latitude, is that they begin to identify how the
process of composition can take place.

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.11.2005 13:43:46)
Дата	07.12.2005 19:03:12

Арсенал 21 века. Политэкономия труда Побиска Кузнецова )статья)

---

Политэкономия труда и физическая экономика по Побиску Кузнецову
С. Пуденко
Введение в тему и краткое описание ее состояния

Введение

Критика политэкономии капитализма
Подход Кузнецова - политэкономия труда
Эффективность экономики. Эквивалент "процента на вложенный капитал"
Эквивалент денег."Энергорубль"
Критика экономической концепции Кузнецова
Политический портрет страны
Состояние наследия и его развитие


Введение

Научная концепция физической экономики П.Кузнецова в отрывочном изложении выглядит неполно и порой вызывает непонимание. Ее потребуется в будущем изложить в основах, с самого начала. Начиная с его предтечи С.А.Подолинского и его учения о труде , как способе "концентрации" энергии, и об орудиях труда, как "усилителях мощности". Моя задача - введение в тему и попытка обрисовать ее современное состояние

При Советской власти в 1920е годы появился целый спектр новых идей ( в том числе и первые наброски "физической экономики"), которые имеют ограниченно-верный характер и создавались в стране с 85процентным сельскохозяйственным населением и господством "простого" труда. Но уже и тогда выходили этапные работы. Например, есть альманах “Вестник Социалистической Академии” номер 7 за 1923г, там вводная в тему - работа И.Иванов "Мировое хозяйство в свете энергетического подхода".
А в период с 1960г и особенно в 1980х шли комплексные разработки , в том числе в масштабе целых союзных отраслей (транспорт), привязанные к энергетическому .подходу и физическим мерам работы , в транспорте -"транспортная услуга -"тран"".


Критика политэкономии капитализма

На базе "энергетического" подхода Подолинского-Вернадского- Кузнецова переосмысление категорий и их связи происходит, когда вместо слова "сила" употребляется понятие мощность , и конструируется ряд категорий, на основе которых можно производить расчеты и формульные записи. Это - не произвольно ход, а задача в ходе перехода от политэка "стоимости" к "политэкономии труда". Отсюда, таким "энергетизмом", развивается и теоретическая база (аналог политэкономии "Капитала") для некапиталистической экономии.
Это совершенно иной тип "переиначиванья" центральных категорий экономики (производительных сил), чем работа в старом марксистском дискурсе - любом до сих пор. Значит, этот ход - мажорирование не только политэкономии, но и "марксизма". Этот путь оказывается творческим "снятием" концепции, если угодно , пост-марксизмом , можно привлечь еще "хорошие слова" вроде "экологический"
Категории (такие как "производительные силы") требуется устрожить, пройдя по цепи от оригинала и от " скрытого смысла" в оригинале, закодированного в хорошем немецком языке.. В оригинале не "стоимость" , а "ценность" . В оригинале "рабочая мощность" , а не просто "сила" . "Капитал" можно расписать в терминах ряда мощности( таких как "производственные мощности"). Производящая мощь ( Аrbeitskraft - в политэкономии "рабочая сила"). "Развертку" можно расписать через "ряд труда", а не только "ряд капитала". Одновременно от стоимостных форм можно перейти к математически выраженным и физически обоснованным выражениям для конкретных типов работ и услуг (так,как это сделано для транспортной услуги П.Кузнецовым).
Проясняется и смысл утверждений классической политэкономии. Не труд продает наемный работник, а товар рабочую силу, Arbeitskraft. У нее по немецки - смысл "мощности" . У Маркса термин приобретает понятийное содержание по ходу развития теории. Этому помогает и немецкий язык, благодаря гибкости, развитости и давно отмеченной за ним способности к более точному отображению строгих, скажем философских. понятий. . Рабочая сила в итоге оказывается тем, что именуется "способностью производить работу", Arbeitsfahigkeit (в том же смысле и еще более этимологически прозрачно- иногда Arbeitsvermogen). Это , еще и еще раз, величина, имеющая смысл и размерность мощности (в физическом смысле). А не силы. Как только это достигнуто, все начинает становиться на свои места. Произведение мощности на время есть работа (Arbeit). "Весь "Капитал" написан в категориях ряда мощности" (Побиск Кузнецов)
С основными понятиями физики дело обстояло так. Нечеткие термины сила и "живые силы" вплоть до Роберта Майера (1845) служили основным эквивалентом величины с размерностью энергии. Майер сделал акт выбора и закрепил понятие силы только за силой в ньютоновском смысле с ее размерностью.

Подход Кузнецова - политэкономия труда

Фактически учетной единицей становится ЭНЕРГИЯ, что соответствует и существу дела. Существу процесса труда-производства (по Подолинскому).

В процессе труда-производства, тут продукты рассматриваются не как "сгустки абстрактного труда" (субстанции стоимости), а как сгустки воплощенного в продукте потока энергии (абстрактной мощности, умноженной на время работы). Это одна сторона, вторая - конкретная производственная мощность, производство продукта в натуральном виде. Их (сторон) единство при стоимостной парадигме -товар, стоимость которого (мера абстрактного труда)выявляется в процессе обмена. В "энергетической" парадигме стоимостная выводится как частный случай, для полной картины частные виды конкретных работ нужно расписать через "физику процесса" и сопоставить через "общий знаменатель" -абстрактную(обычную, физическую)мощность, киловатт-часы. Для транспорта СССР (точней -транспортной услуги)это было сделано в 80х годах по всему циклу отрасли до операционно-инженерного уровня, а не только "чисто теоретически" . Для мировых финансов есть прикидки 1990х годов в соответствующей главе последней монографии Кузнецова с соавторами 2000г .
Смущает вид равенства (эквивалентной формы "ценности", тут неверно употреблять слово "стоимость", продуктов производства (услуг и др.). не через доллары, а через киловатты, понятное дело. После стольких лет господства политэкономии стоимости представляется " совершенно естественным, что все стоит в долларах". Или приравнивается к другим денежным знакам "Политэкономия труда" политэкономию стоимости не отменяет и не ниспровергает, а "мажорирует".

Речь идет сначала о процессе производства, а затем об "обмене" на основе установления однородной" субстанции" продуктов процесса труда.
В марксистской политэкономии этот процесс рассматривается диалектически (единый акт труда выглядит двояко), за таковую субстанцию принимается "абстрактный труд", однородный безразличный к форме продукта (результата конкретного труда, составляющего диа.пару с абстрактным). Соответственно этой паре следующим ходом и на ее основе вводится пара стоимость-потребительная стоимость. Первая выявляется в акте обмена товаров внешним образом, хотя составляет внутреннюю (имманентную) сущность продукта труда как товара.
Физическая экономика Кузнецова не пользуется стоимостной формой, не оперирует как исходным понятиями товара и денег, она их получает как частный, предельный случай. Она, исходно рассматривая акт труда(производства ), вводит понятия абстрактной и конкретной (производственной) мощности в производственном процессе.


(отрывок из начала монографии Образцовой по транспорту об "алгоритме установления взаимосвязи" абстрактной и конкретной мощности)
...
Фактическая конкретная производительная сила любого производственного процесса при использовании для выпуска продукта всегда потребляет некоторую мощность. Казалось бы, что эта мощность может представлять абстрактную производительную силу. Но это не так. Каждый процесс преобразует в продукт только часть потребляемой мощности. По этой причине между потребляемой физической мощностью и абстрактной производительной силой существует связь, которая указывает, что абстрактная производительная сила труда составляет некоторую долю от потребляемой мощности. Эта доля определяется как произведение фактической величины потребляемой мощности на обобщенный коэффициент полезного действия, или на обобщенный коэффициент совершенства технологии. Точное установление абстрактной производительной силы труда требует вычисления теоретически необходимых затрат энергии на выпуск данного продукта. Если такой расчет выполнен, то каждый продукт может быть представлен в двух формах: конкретной и абстрактной работы. Представление продукта в форме конкретной работы есть описание единицы продукта: тепловоз, электростанция, гвоздь, электрическая лампочка. За каждым продуктом "скрыта" и его абстрактная работа - число киловатт-часов, -теоретически необходимая на изготовление единицы продукта. В этом случае мы можем записать:
1 тепловоз = 6 млн кВт o ч
1 электростанция =12 млрд кВт o ч

Подобного рода расчет может быть выполнен и для другой продукции.
Если конкретные вещи - тепловоз, электростанцию, гвоздь - можно увидеть, потрогать руками, то абстрактный компонент необходимых затрат энергии на их изготовление можно лишь вычислить.
Введение абстрактной производительной силы труда позволяет описывать скорость выпуска всех видов продукции в одних и тех же единицах измерения - единицах потребляемой мощности.

Зафиксировав для каждого производственного процесса теоретически необходимые затраты энергии на изготовление единицы продукта, мы имеем возможность любой производственный процесс охарактеризовать скоростью выпуска продукта двояким образом: в форме натурального выражения (число штук в час, число тонн в час, число литров в час и т.д.) и в абстрактной форме - в форме полезной мощности.

С другой стороны, зная фактическую величину потребляемой мощности соответствующей машиной, механизмом, технологическим процессом Nj(t), мы можем определить конкретную производительность данного процесса, характеризующуюся конкретной скоростью выпуска продукта, разделив фактическую величину потребляемой мощности на фактические затраты энергии на единицу данного продукта:
Обратим внимание на размерность используемых величин - правая часть дает нам абстрактную мощность, которая выражается в скорости выпуска данного продукта, В левой части мы имеем ту же самую мощность, которая (если игнорировать множитель теоретически необходимых затрат энергии) имеет вид конкретной мощности, выраженной через скорость выпуска продукции в натуральном измерении.
Теперь мы имеем унифицированную форму записи, где скорость выпуска любого продукта представляется одновременно в виде конкретной и абстрактной мощности.


Эффективность экономики. Эквивалент "процента на вложенный капитал"

.
Побиск Кузнецов прорабатывал в пакете задач и такую - "социалистический эквивалент капиталистическому алгоритму эффективности - максимизации процента на вложенный капитал". В НИИ Госстроя ,где он работал в 1970х, когда тема "оптимизации капитальных вложений в производство" встала остро, он разработал идею вчерне, на примере строительства в энергетике. Алгоритм завязан на расчете для устанавливаемой мощности (электростанция). Потом, в упоминающейся здесь книге о транспорте 1990г , тот же алгоритм подробней разработан для тяжелого машиностроения , на примере производства подвижного состава , локомотивов(эта работа велась под транспортное ведомство).


Эквивалент денег ."Энергорубль"

Теоретически обоснован Кузнецовым и "энергорубль", в соответствии с классической политэкономической теорией, как ее "развитие-снятие".
Что касается энергорубля как расчетной единицы в финансовой сфере, или нефтедоллара по Соросу - они наполнены энергетическим ."содержанием" вместо аналогичного "количества абстрактного труда" как меры стоимости.

выдержки из набора статей П.Кузнецова из "Экономической газеты" - "Новая валюта - киловатт-час"
--------
...
Физическая экономика базируется на понятии о физической величине
мощности. Возможность что-либо сделать за заданное время - определяется наличием физической мощности, технического средства и умением выполнить
данную работу. Физическая величина мощности широко известна как величина энерговооруженности труда. Умение выполнить данную работу характеризует уровень подготовки работающего. Эти три фактора и являются решающими в любом процессе мирового экономического развития.

Люди старшего поколения хорошо помнят, что в каждой квартире стоял
электрический счетчик и что за каждый киловатт-час надо платить четыре копейки. Это означает, что страна обеспечивала покупательную способность
рубля - 25 киловатт-часами. Между прочим, когда изучался вопрос о
возникновении "хлебного рынка" России, то критерием возникновения общего рынка являлось установление единой цены на хлеб во всех городах России. В этом смысле - установление всякого общего рынка - это установление единой цены на один и тот же продукт вне зависимости от географического положения места продажи. Послушайте представителей Кока-Колы и
Мак-Дональдса - они гарантируют одно и то же качество продукта за одну и туже цену вне зависимости от места продажи.

В тот же 1972 год цена "промышленного" киловатт-часа составляла только одну копейку. В то же самое время цена "промышленного" киловатт-часа в США составляла один цент, то есть доллар обеспечивался ста киловатт-часами. С 1972 г. по настоящее время, как об этом писал в
нескольких номерах "Модуса" А.Петров, мировой продукт в "долларовом исчислении" увеличился в ВОСЕМЬ раз, но ровно во столько же раз снизилась "покупательная способность" доллара!

По этой причине, когда Министерство финансов США утверждает (в связи с обменом денежных знаков), что "сто долларов - это всегда сто долларов" - то это ложь! Сегодня за один доллар США можно купить только 13 киловатт-часов: доллар "подешевел" почти в восемь раз!

По Бреттон-Вудскому соглашению, которое действовало до 1967 года,
Правительство США гарантировало обмен 35 долларов на тройскую унцию
золота (тройская унция - около 33 грамм), что соответствует примерно
одному грамму золота за 1 доллар. Сегодня эта цена в 12 раз выше. Но
золото - не очень ходовой товар для экономики - можно обойтись и без
него. А вот без энергии ни в каком виде деятельности обойтись нельзя!

Поскольку киловатт-час везде и всегда киловатт-час, то физическая
экономика и принимает за общую базу измерения стоимости - именно
киловатт-час. ....

Тот факт, что махинации с денежными печатными станками не могут продолжаться до бесконечности
увидел не только мой коллега и единомышленник по физической экономике - Линдон Ларуш мл., - он очевиден для всякого мало-мальски образованного человека Измерение "валового продукта" отдельных стран не может адекватно определяться через выпуск продукции в национальной валюте. Выраженный таким образом "валовой продукт" гораздо больше говорит о темпе инфляции, чем о действительном объеме валового продукта.

Мировая статистика показала, что наиболее точным выражением валового
продукта является его вычисление через суммарное энергопотребление в киловатт-часах. В первом приближении валовой продукт пересчитывается в киловатт-часы по следующему правилу:
а) вся потребленная электрическая энергия входит в сумму в виде
действительного числа киловатт-часов;
б) все виды топлива, не пошедшего на производство электрической энергии, пересчитываются в киловатт-часы и входят в сумму с коэффициентом 0, 2
(за 20 процентов принимается средний коэффициент полезного действия котельных и других двигательных установок для перевода в механическую энергию);
в) все виды продуктов питания для людей и домашнего скота
пересчитываются в киловатт-часы и входят в сумму с коэффициентом 0, 05 (за 5 процентов принимается средний коэффициент полезного действия превращения продуктов в механическую работу человека, в продукты животноводства, служащие питанием для человека).

Полученная сумма и выражает валовой продукт данной страны.
Сам по себе человеко-час остается без изменения, а вот его
вклад в производство материальных благ становится все более и более
весомым по мере роста энерговооруженности труда. В силу названного
обстоятельства человеко-час, например, землекопа, работающего простой лопатой, существенно отличается от человеко-часа машиниста шагающего или роторного экскаватора.

Этот рост энерговооруженности, рост коэффициента полезного действия машин и механизмов сокращает общественно необходимое время на выполнение той же работы. Изменение энерговооруженности и является сущностью изменения производительной силы труда, которая сама изменяется с течением времени. Именно в силу названного обстоятельства и невозможно измерение производительной силы труда простым измерением только рабочего
времени. Определение общественно необходимого времени есть вычисление рабочего времени, требуемого при данной средней энерговооруженности труда. Последняя монотонно (с ходом исторического времени) возрастает - значит, и общественно необходимое время столь же закономерно
сокращается.

Поскольку стоимость можно измерять любым товаром, то ее измерение в
киловатт-часах столь же законно, как измерение в унциях золота".


Критика экономической концепции Кузнецова

Поверхностно воспринимать кузнецовскую экономику так, как будто " труд работника и его продукция могут быть подсчитаны только в ЭНЕРГИИ". Вот пример такой критики
Труд не может быть "посчитан в энергии". И потому что это фактически невозможно - свести некий результат конкретного труда к количеству Джоулей. И потому, что результат будет неоднозначным - одну и ту же вещь можно произвести играючи и долгими муками - и ссылки на предыдущие затраты энергии на обучение ВПРЯМУЮ - не проходят, так как дело еще и в способностях.

"Посчитать в энергии" - это огрубление и неточное выражение кузнецовской идеи . Труд может быть выражен двояко, отражая фундаментальный факт. Труд - это производство конкретного продукта и это - работа. Работа же в простейшем физическом случае - это произведение мощности на рабочее время. Продукты труда можно потребить (съесть, износить, и пр.), а можно - обменять, продать, тогда это товар.
Можно перейти сопоставить продукты как однородные сущности безотносительно к товарной(стоимостной)форме, но - в иной эквивалентной форме, потому что сопоставлять надо вещи "однородные" ,как модусы одной субстанции, сущности. Сопоставляются вещи при обмене только "одной размерности", как говорят физики. Конкретное выражение труда в продукте(услуге) имеет другую "размерность" в физическом смысле. Так, транспортная услуга неточно выражается в единицах тонно-километры, а точно в физическом смысле - в единицах, названных Кузнецовым и Образцовой "тран" (в выражение транспортной работы входит квадрат скорости доставки - это своего рода закон природы, чистая физика и математика). Когда "обрушится долговая пирамида" и рухнет мировой финансовый капитализм, то начнут поневоле рассчитывать услуги с учетом реальной работы, но лучше научиться этому раньше , чем начнется экономический коллапс.
Не в "рублях" фундаментально выражается количественно транспортная работа -доставка груза от точки до точки. "Сложные виды" труда в отличие от "простого" физического труда-работы -эта проблема тоже рассматривается в "политэкономии труда". Раньше надо определиться. что такое труд, и либо исходить из такого определения, либо использовать другое.
В этой связи, о Подолинскому. О его трудах, к сожалению, все еще недостаточно известно . С него такое понимание процесса труда как " концентрации рассеянной энергии" начинается, потом оно было развито Кузнецовым.

(цитата из работы Кузнецова о Подолинском)
"...такой взгляд требовал пересмотреть само понятие труда и связать его не просто с созданием меновых стоимостей, но и с физической основой деятельности человека - энергией. И Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства как рода деятельности, через фотосинтез вовлекающей в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу - "Труд человека и его отношение к распределению энергии. В том же году он послал ее на французском языке Марксу и получил от него благожелательный ответ (они были лично знакомы, Марксу представил Подолинского в 1872 г. Лавров в доме Энгельса. В архивах ИМЭЛ хранился конспект этой работы, сделанный Марксом.)"
"Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии. Некоторые виды труда исключительно эффективны в вовлечении энергии Солнца в хозяйство, другие - в ее сохранение и переработку, так что в совокупности человечество может обеспечить "поток отрицательной энтропии", достаточный для устойчивого развития. Но для этого трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом - политэкономия должна была соединиться с физикой. Подолинский обосновал свои выкладки настолько ясными и красноречивыми эмпирическими данными, что его труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой современной научной экологии в ее экономическом аспекте. Работа Подолинского была быстро опубликована во французском, итальянском и немецком левых журналах. Он, например, сыграл важную роль в становлении взглядов В.И.Вернадского."
"...главный смысл работы Подолинского - определение критериев устойчивого развития и включение в политэкономию "энергетического императива" (выражение Оствальда)"
см. Подолинский С.А. “Труд человека и его отношение к распределению энергии”. СПб: Слово. 1880.

Эта книга переиздана в 1990 с предисловием П.Кузнецова, и только что издана научная биография Подолинского В.Чеснокова , там есть и упомянутая переписка автора с Энгельсом и Марксом и ее конспект .


Политический портрет страны

В политической сфере в "кластере" было направление , которое курировал Б.Е.Большаков . Называлось "политический портрет страны". Там на основе тех же и еще некоторых других показателей составлялся в матричнои виде набор наиболее важных и связанных величин, количественно выраженных, общим числом 16, на основе известных соглашений. Иначе скажем "развитость" страны, да и "производительность труда" пришлось трактовать в рамках традиционного политэка, либо вообще из общих соображений.

На мемориальном сайте побиск.народ.ру в разделе "Политика" отдельные куски этого добра лежат, по виду все как 20 лет назад, когда я отправленный Поиском к у Большакову немного этим занимался. По виду старые разработки порой проходили дальше. Критерии ставились на грубом уровне, но ставились. Шла война и рассчитывали победить. И добиться этого "повышением производительной силы ума", всеобщего советского труда, сравнительно с капиталистическим. Пусть у нас ЭВМ слабей в сто раз, зато - у нас свои мозги и супер-метод. Постараюсь обозначить этот подход.

1. Ключевые понятия (мы их тогда не употребляли , не читали еще Иммануила Валлерстайна и Грамши ) - гегемония и мир-система. Прежде всего экономико-хозяйственная. В 1980е было ДВЕ системы - МКС (мир-капитализм) и МСС (мир-социализм). Ставилась четкая задача - сформулировать критерии превозмогания и победы одной над другой (причем в измеримом виде), затем алгоритмы достижения оптимальной стратегии победы. И чтоб понятно было все, для натаскивания инженеров, и чтоб в формульном виде в ЭВМ чтоб вводилось, а на стол ЛПР (лиц принимающих решения) ложились расчеты, доступные для их уровня понимания(без всяких дюже умных слов).

2. "Гегемония как система" по самому своему смыслу означает возможность "автоматом" откачки-перетока ("неэквивалентного обмена" товаров и услуг). Имеющий гегемонию сосет "неэквивалентно", за ради того и борьба, переделы мира и войны, всю мировую историю. В торговых войнах - за то чтоб иметь возможность продавать товары дешевле местных, но это частный случай "войн за гегемонию", составляющих единой войны мир-систем .

3. Конечно это все слова, интересен конкретный механизм "насоса" ( в той или иной сфере). Он расписывался тогда через показатели ряда производительной силы труда, истолкованной через вложенные показатели энергетического подхода. Мощность, установленные мощности, производственные мощности., энерговооруженность и т.п. Система (пул) "высокоразвитых стран" "сосет" весь прочий мир по размеру пропорционально связке удельных показателей "развитости" выше средне-мирового. Если, разумеется, обеспечивает политический, военный и прочий антураж , включая "канонерки". Культурно-идеологический аспект мы не рассматривали вообще. В общем, была самая простая модель.

4. В стоимостных показателях картина , как ее не раскладывай, насчет "отсоса" и его механизма всегда останется непрозрачной или в лучшем случае - неисчислимой. Невозможно точно установить ни СКОЛЬКО , ни КАК сосет. В этом смысле "спор с экономистами о грабеже бразилий", точнее - в терминах СКОЛЬКО грабят, грубо говоря, с расчетами в амер.долларах - вырожденная, некорректно поставленная задача (или что то же самое - задача поставленная в рамках иной парадигмы)

5. В нестоимостных показателях по Побиску выражались не только подобные методики и расчеты (это было на периферии), но и политэкономия для социализма. Расчеты проводились вплоть до методик планово-оперативного склада (для кап.строительства и транспорта прежде всего). В транспорте вполне успешно была доведена разработка, это было в центре внимания ПГ в то время когда я у него работал (диссертация Р.Образцовой - жены министра транспорта СССР - вся про это).

6. Совершенно верно, что ключевые выражения в расчетах - это потоки (прежде всего поток мощности). Отсюда постановка для методической части. Под это дело бралась у Габриэля Крона (инженера из Дженерал Электрик) вся разработанная им математика (тензорный анализ сетей - динамика вращающихся электрических машин). Эту часть побискологии некоторые авторы (А.Петров) развивают как ее методический аппарат. Тут можно дать ссылки на "Учебник 21 века" Кузнецова-Большакова 2001 года, - там последовательно и понятно изложена эта линия).



С позиции "энергетической подоплеки" происходящее с начала 1970х в мировой экономике(и политике) объясняют , если коротко, "концом эры дешевой энергии". Обратите внимание, что за доллар середины 1990х можно было приобрести в 8 раз меньше киловатт-часов, чем за доллар 1970г (расчеты А.Петрова - из этих статей по киловатту-валюте). Или, иначе говоря, "наполнение" доллара относительно постоянной "энерговалюты" снизилось в восемь раз за 20 лет. Графики цены сырой нефти и газолина в США отчасти иллюстрируют это процесс, но только отчасти.

график с ценой на нефть и бензин в США

{ http://www.energy.ca.gov/gasoline/images/usgas+oilprices1918-1999.gif}

добавка к нему
> ПОКАЗАТЕЛИ 1998 1999 2000 2001 2002 2003 2004П
> Цена нефти , СИФ, ($/брр, сред.)
11.8 17.1 26.5 22.9 23.7 28.5 30.0

Борьба за энергоресурсы приобретает характер основной направляющей мировой политики.
Осознание этой подоплеки до уровня предложений операционной схемы новой мировой финансовой системы требует минимум опыта и мозгов Сороса, это не пройдет, наверно. Будет ползучий (стихийным порядком)нарастающий поиск суррогатов, более способных объективно отразить указанную подоплеку, зацепятся наверно за золото, что привычней.
“Физическая экономика” , по мере углубления мирового экономического кризиса, пойдет в дело обязательно . Линдон Ларуш и его версия физической экономики - "ларушизм" - это западный вариант "побискологии", для нас нетехнологичный. Но если тут все по прежнему будет скатываться к доразворовыванию под руководством ликвидационной команды, "идеи" впитают не конструктивные русские силы. Ларуш озабочен совсем другими проблемами и "заточит" разработки под иные цели. Под свои. Как и Сорос. Что видимо и происходит. Концепции утилизовываются вовне "применительно к подлости", как говорил Щедрин . К подлости обстановки. Скажем "тренингами Деревицкого" на бизнес-практикумах утилизуется анти-манипуляционная разработка Сергея Кара-Мурзы. Это так и будет, пока торжествует бабкоделание и превозмогает “западоидная” мораль, а не сдвигается завязшая телега. "Телега" стоит, а наработки утилизуются.

Есть направление или целый кластер (пучок) пост-побисковцев, которые обретаются в разных нишах. Отголоски идут из двух ниш- громыковской (Юрий Громыко ) и большаковская (университет Дубна ). И еще есть разрозненные коллективы и ответвления, и одиночки,. Условно говоря, такие реликты-бессеребренники, которые и тогда, в СССР, и теперь, "СЧИТАЮТ прежде всего ТРАН" , а не бабки. ЭТОМУ при сложившемся раскладе НЕ БЫВАТЬ. Скоро они все вымрут,и настанет "поздняя Сербия", которой уже от реликтов ничего не светит.

Состояние наследия и его развитие
---------------------------------------------------------
На симпозиумах памяти Побиска 2001-02гг (их было два ) , даже если взять программу видно,что остатки цеха пятнами покрывают какой-то широкий спектр. Инновационные технологии для нескольких отраслей тоже есть. "Орг.вопросы", вроде обсуждения темы наукоградов. Если бы некая сила была заинтересована в технологичных заделах таких проектов для будущей России, то один из вариантов общего Проекта - это комплексный центр или даже ожерелье, и их эпицентр скажем в Дубне, в тамошнем университете. Плюс такое центральное бюро для них (глебпавловского размаха) по подготовке менеджеров и студиозусов, чтобы здоровый резерв плодить. И встречные и проникающие наплывы от "нового социального проекта".
Потому, что нужна заточка всего хозяйства под Новый Социальный Проект, а не под "устойчивое развитие" или"физическую экономику"ларушевского типа. Сейчас разработки физической экономики заточены под проекты, связанные с "устойчивым развитием", ларушизмом и пр. Это - нынешняя жизнь, и так реликты еле живы. Классический Побиск -то был заточен под новый социализм. Но это "жизни при ржавой Трубе" не ко двору.

Если же работа пойдет. Скажем грубо, наиболее дефицитно потребуются ишаки среднего звена , встречное движение и слипание. Сайты надо делать само собой и труды"пшеничниковых", разработки"социалистической побискологии"(а не только пафосные речи), учебные пособия и методички для студентов и менеджеров выкладывать. Потом наступает кирдык, скажем - о ужас- дедолларизация - и хоть что-то вроде "трана","Скалара"(целевое планирование) можно взять в дело с колес из аккумулированнного наследия и разработок. Ржавая ведь Труба, накторой держится нынешняя экономика , ей все равно скоро конец, при том уже ясно что "доллар и Россия две вещи несовместные". ..
Имеются уже и некоторые продолжения ранее сделанных разработок по физической экономике Побиска Кузнецова . В сборниках трудов мемориальных симпозиумов , первый из них недавно издали -, в том числе несколько не публиковавшихся работ Побиска. Достанем упоминавшиеся сборники работ, выберем инженерное в первую очередь, добавим ранее заточенное куда надо. Будут постепенно, восстанавливая разрывы, аккумулироваться "знания для тех кому надо". Интернет в помощь

- +++ --




Это - ревизованная (с некоторыми сокращениями) версия материала,написаннного дл выпуска альманаха ВОСТОК в 2003г
Полная версия статьи в Internet (добавлено обсуждение и осисание , приуроченное к содержанию тематического номера) - в номере "Физическая экономика"

http://www.situation.ru/app/j_art_226.htm


ВОРД-версия с наглядным форматированием текста,цитат етс - в Копилке
http://vif2ne.ru/vstrecha/forum/files/Presnja/kuznec2.doc

БОЛЬШАЯ просьба высказать свои соображения по возможному сокращению текста на 1-2 страницы (сейчас размер статьи 22страницы в ВОРДе). Единственно ИМО что можно сделать -сократить тексты обширных цитат из работ Побиска,но там все по делу и вносит необходимые разъяснения к очень сухим тезисным утверждениям собственно основного текста. Тем не менее, нужны варианты сокращений этих 3-4х обширных цитат (выделены курсивом в ВОРДверсии).
БУДУ ОЧЕНЬ БЛАГОДАРЕН ЗА ПОДСКАЗКИ

Очень может помочь. Материал будет опубликован в мемориальном Сборнике

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.11.2005 13:43:46)
Дата	02.12.2005 11:38:26

Арсенал 21 века. Практическая социология Бурдье и Ко. Об опросахз и ТВ(*)

---

к сожалению, произошла большая подвижка - практически из сети убран
большой сегмент с работами Пьера Бурдье. Что именно произошло -пока не
ясно, но на трех сайтах русских бурдьевистов, да и поисковиках, исчезли
сетевые ссылки на ранее выложенные работы. Это большая потеря для всех,
кто оринтировался и мог ориентироваться на эту теорию, лучшую теорию
праксиса в социологии начала 21 века.

Почти все изданное по-русски - а это довольно обширный свод (я почти все
успел списать) - имелось в электронном виде на сайтах вокруг
Сайта <Социологическое пространство Пьера Бурдье>
( http://bourdieu.narod.ru)
07.03.05. В разделе <Книги> добавлена книга П. Бурдье
<О телевидении>
Бурдье П. О телевидении и журналистике. М.: Фонд научных исследований
"Прагматика культуры", Институт экспериментальной социологии, 2002. -
159 с.

04.07.04. В разделе <Статьи> добавлен перевод статьи
П. Бурдье <Мужское господство>


- вот это были последние дополнения, и потеря книги "О телевидении"
очень обидна. Дело в том, что работы мэтра по практической социологии
,по опросам (там также важны работы Шампаня) не имеют прецедента по их
силе и практической значимости. Мало критиковать опросы и даже уяснять
себе их утсройство и )огромные) возможности и функции в современном
обществе,где их роль приблизилась к роли института выборов в органы
власти. Нужно уметь работать в этой сфере самому и уметиь делать
_"правильные"_ опросы. Вот такие вещи в отношении ТВ и опросов умели и
не так давно рассказали Бурдье и Шампань

работа Шампаня все еще есть в сети!! но в формате джв. Просьба к
желающим - скачайте и попробуйте конвертировать или вырезать в любом
другом формате главу Шампаня из книги "Практическая социология". Буду
премного благодарен - да и людям быстро пригодится. Я уже слыхал
запросы (фактически - к нам) на шампаневский труд. Это прямое
продолжение мыслей и тематики основополагающей статьи Бурдье 1982г
кажется - "Общественное мнение не существует"


тут. Ниже ссылки ,содержание, аннотация
http://sociologos.narod.ru/annonce.htm

Сайт альманаха <Социологос> ( http://sociologos.narod.ru)
07.03.05. В разделе добавлена книга
П. Шампаня, Л. Пэнто, Р. Ленуара, Д. Мерлье <Начала практической
социологии>

Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической
социологии (2353 КБ., файл в формате djvu, подробнее о формате djvu см.
здесь: http://www.mccme.ru/free-books/4djvu/refs.html) new 07.03.05!
http://sociologos.narod.ru/textes/initiation.djvu



Содержание



От редактора

Введение

ГЛАВА I. Личный опыт и научное требование объективности (Луи Пэнто)

1. Объективирующий разрыв

1.1. Методологическое применение сравнения: процесс внушения в
<тотальных институциях

1.2. Установление связей между социальными свойствами агентов и
социальными функциями <тотальной институции>

1.3. Воспроизводство <тотальной институции> и наблюдение за
изменениями

2. Объективация опыта

2.1. Объективация опыта доминируемых

2.2. Оппозиция <они - мы> как категория восприятия

2.3. Социальный универсум <выживания

2.4. Армия как социальный мир <пережидания>

Заключение: Включенное наблюдение и отношение к объекту



ГЛАВА II. Социологический объект и социальная проблема (Реми Ленуар)

1. Заранее cконструированная реальность и конструирование
социологического объекта

1.1. <Естественная> категория - возраст

1.2. <Естественные> категории и социальные ставки

1.3. Неосознаваемая семантика и заранее сконструированный объект:
<семья>

2. Социальное основание заранее сконструированных категорий

2.1. Морфологические и экономические трансформации

2.2. Социальная проблема и формы солидарности

3. Социальный генезис социальной проблемы

3.1. Давление и выражение

3.2. Сила слов и социальные силы

3.3. Государственное освящение и работа по легитимации

3.4. Эксперт и социолог

4. Институционализация

4.1. Бюрократизация социальных отношений

4.2. Дискурсы институций

4.3. Институционализация новой морали

4.4. Государственный позитивизм

Заключение: Социальное основание социальных представлений



ГЛАВА III. Статистическое конструирование (Доминик Мерлье)

1. Воздействие формы сбора данных на результаты

1.1. Статистика самоубийств

1.2. Безработица

1.3. Контрацепция

1.4. Социально-профессиональные категории и квалификация

1.5. Какой статус придавать <ошибкам> ?

2. Социология статистического производства

2.1. Толкование <не-естественных> смертей

2.2. Безработица, ее формы, отношение к безработице

2.3. <Иметь детей - значит не хотеть не иметь их>

2.4. Названия профессии как ставка в игре

2.5. Статистическая коммуникация

Заключение: Социологическое отношение к социальному миру



ГЛАВА IV. Разрыв с предвзятыми или искусственно созданными конструкциями
(Патрик Шампань)

1. Техника опроса - это не наука

1.1. Политическая и инструментальная критика опросов общественного
мнения

1.2. Большая разнородность <опросов>

1.3. Незаконные обобщения

2. Социология и опросы общественного мнения

2.1. Выборка как элемент политического конструирования

2.2. Социологическое конструирование <не-ответов>

2.3. Социологическое конструирование ответов

2.4. Социологическое конструирование вопросов

3. Политическое использование опросов общественного мнения

3.1. Социальные функции <политологических> вопросов

3.2. Эффект легитимации опросов общественного мнения

3.3. Опрос общественного мнения : <эффект вердикта>

4. Социологическое конструирование: <уличная демонстрация в

средствах массовой информации>

4.1. Сбор данных: описание демонстрации

4.2. Информация как социальная ставка

4.3. Эффект круга

Заключение: социальные науки и социальные представления о науке



Библиография



ПРИЛОЖЕНИЕ. Формирование взгляда социолога через критику очевидности
(Александр Бикбов)

1. Программа социального познания школы Бурдье

1.1. Обыденная очевидность и объективный мир

1.2. Взгляд исследователя и свойства объекта исследования: имманентное
и трансцендентное описание социального мира

1.3. Очевидность, классификация и вопрос власти

1.4. Социологическая бдительность против схоластического разума

1.5. Метод имманентного анализа

2. Система практических оппозиций и структура школы

2.1. Оппозиция исследователя/профессора: против самодовлеющей учености

2.2. Оппозиция узкого/широкого производств: критика обыденных и
политических представлений в социологии

2.3. Основание критической диспозиции

2.4. Генезис и структура школы Бурдье

2.5. Введение социологии в политическую практику

Заключение. Расколдование мира и освобождение от иллюзий


-----

В книге излагается новый подход к центральным проблемам методологии,
методики и техники социологического исследования. <Метод социологии>
представлен в действии, на конкретных примерах: изучается связь между
понятийным аппаратом социологии и социальным контекстом ее
функционирования, объективация субъективного опыта социолога,
статистическое конструирование в социологии, научная и политическая
сущность опросов <общественного мнения>.

Можно ли с помощью одних только слов, вербально, или, как еще говорят,
<теоретически> обучить практике исследования? Лекции по социологии, даже
если они хорошо подготовлены преподавателями и хорошо усвоены
студентами, лишь с большим трудом изменяют привычное мышление и способ
видения тех, кто их читает и изучает. Как преподавать социологию, ее
методы и результаты, чтобы способствовать реальному освоению <ремесла
социолога> как способа специфического восприятия социального мира? Иными
словами, как ограничить эту предрасположенность системы образования к
производству знаний (во всяком случае, в некоторых областях науки),
которые остаются как бы чужими для тех, кто их получает, и обычно
забываются сразу после экзаменов? Действительно, в такой дисциплине, как
социология, образовательная институция реализует способность
выхолащивать особым образом, а именно <нейтрализуя> то знание, которое
она должна передавать и превращая его просто в учебные сведения. Для
студентов, как и для преподавателей, курс социологии часто является
неким минимумом, который следует выучить и суметь воспроизвести, чтобы
успешно сдать экзамены в конце года. Тогда как в результате настоящего
усвоения социологии и ее достижений должно произойти глубокое и
устойчивое изменение привычного восприятия социального мира.

Совершенно очевидно, что это проблема не только педагогическая: она
обращает нас к вопросу о содержании самой дисциплины, к тому, что каждый
преподаватель считает важным передать. Например, если считать
достаточным, чтобы студенты знали критерии, которыми определяется
<социальный класс>, а также могли воспроизводить, даже не читая,
заглавия и авторов классических трудов по социологии, то учебники
успешно могут с этим справиться.

Но мы считаем, что важнее научить тому, как вычленять из самых банальных
взаимодействий обыденной жизни ту <борьбу классов>, которую раскрыл Карл
Маркс - один из <отцов-основателей> социологии. Чтобы вскрыть эту борьбу
(обычно невидимую, поскольку она выражается не на ученом и условном
языке борьбы классов, а скорее на языке <вкуса> и <безвкусицы>,
<симпатий> и <антипатий>), чтение работ такого социолога как Эрвин
Гоффман, который создает настоящую этнографию повседневной жизни наших
обществ, нам представляется наиболее эффективным и поучительным.

В деле приобретения социологического навыка учебники по социологии
занимают важное место, и они, безусловно, необходимы. Кроме всего
прочего, они способствуют быстрому и экономному усвоению базовой
<социологической культуры>, т. е. совокупности необходимых реперов
(имена собственные, понятия, идейные течения и т. д.), которые позволяют
фиксировать этапы истории науки и те проблемы, с которыми она
сталкивалась. Но следует признать, что учебники совсем не помогают
студентам узнать, как реально провести исследование, составить
вопросник, критически интерпретировать ответы, мобилизовать все данные и
необходимую информацию, короче, сконструировать объект исследования и
провести оригинальное исследование, которое не было бы простым
повторением уже осуществленных работ. Однако если учебников по
социологии довольно много, то, напротив, совсем недостаточно работ,
которые ставили бы себе целью приобщить студентов к социологической
практике, не отвергая при этом теоретических амбиций, свойственных
учебникам. Именно такую цель и ставит перед собой данная работа.

На страницах этой книги вы не найдете ни экскурса в историю
<социологической мысли>, ни резюме известных классических трудов, ни
даже систематического перечня основных понятий социологической науки. В
большой мере, все эти аспекты будут представлены, но в практическом
разрезе, т. е. в конкретном их применении и на материале исследований.
Мы сознательно делаем упор на способе социологического мышления в
действии, чем объясняется большое разнообразие цитируемых, анализируемых
и сравниваемых работ. Кроме того, были отобраны новые исследования,
касающиеся очень близких студентам сфер (школа, политика на телевидении,
иммигранты, опросы общественного мнения, отношения с родителями и т. п.)
и, следовательно, в определенной степени, доступных их собственному
опыту.

Стремясь изложить подходы, разработанные в практике социологических
исследований, эта книга попадает в особую область, которая не сводится
ни к области теоретического дискурса, ни к области механического
научения набору приемов. Задача данной работы - познакомить студентов с
плодотворной практикой исследований, предложить им инструменты анализа,
которые можно было бы реально применять. Хотелось бы, в частности, найти
ответ на вопрос, который почти всегда задают себе изучающие социологию:
как следует поступать, чтобы в рамках исследования практически
объединять одновременно теории известных авторов и методики наблюдения,
сбора, анализа данных? Не имея возможности привлечь студентов к участию
в настоящем исследовании (что было бы наиболее продуктивным), мы решили
представить самые разные примеры исследований. Их нужно воспринимать не
как <модели> для подражания, но как практические упражнения, где
используются принципы анализа, продемонстрировать которые можно только в
конкретных приложениях.

Книга состоит из четырех глав, каждой из которых свойственна собственная
логика, а потому любая из них может быть прочитана независимо от других.
Главы даны в порядке, который не исключает и другой последовательности
прочтения. В первой главе (<Личный опыт и научное требование
объективности>) на примере ряда работ, в частности, исследований армии,
церкви и школы, ставится один из вопросов, который обычно возникает
перед любым студентом, изучающим социологию, а именно вопрос об
объективности. Уже Эмиль Дюркгейм в <Методе социологии> настаивал на
необходимости <понимать социальные факты как вещи>, однако важно еще
знать, как осуществить это в конкретном случае, особенно когда
исследователь обращается к социальным универсумам, частью которых
является сам.

Вторая глава (<Предмет социологии и социальная проблема>) на основе
анализа нескольких современных социальных проблем (<положение женщин>,
<иммигранты>, <третий возраст> и т. д.) раскрывает незаменимую роль
социальной истории, позволяющей установить генезис того, что сегодня нам
кажется очевидным и, соответственно, относительность этих проблем.
Исследование показывает, что социальная проблема не является, как это
часто думают, социологической проблемой, но - и это особенно важно - что
социальную проблему можно изучать социологически.

Третья глава (<Статистическое конструирование>), на примере самоубийств,
безработицы, контрацепции и использования социально-профессиональных
категорий, показывает, что незаменимость статистических исследований,
совершенно очевидная для социолога, не должна заслонять того факта, что
сами исследования конструируют реальность, которую они берутся
объективно измерять, и что трудности измерения связаны вовсе не с
несовершенством инструментария, но почти всегда исходят от самой
социальной реальности. Таким образом, в качестве объекта изучения здесь
взяты социологические исследования, и к самой социологической практике
применены методы социологии.

Этот прием служит удачным введением к последней главе (<Разрыв с
предвзятыми или искусственно созданными конструкциями>), которая
показывает, что одно из главных препятствий для социологической практики
сегодня состоит в распространении результатов социальных наук или,
точнее, в определенном представлении о социологии, сложившемся в
обществе. Рассматривая в качестве примера опросы общественного мнения
(зондажи), которые обычно путают с социологией, эта глава напоминает,
что социологическая практика отнюдь не сводится к использованию одних
лишь технических приемов анкетирования, но в первую очередь предполагает
операции по конструированию объекта исследования, а через него - и
собираемых данных.

В приложении к книге (<Формирование взгляда социолога через критику
очевидности>) развернут социологический и социальный контекст ее
появления. Здесь явным образом представлены позиции и оппозиции,
определяющие логику и стиль работы школы Бурдье, к которой принадлежат
авторы. Как показывают исследования, данные в каждой из глав, понять
социальное явление - значит описать его в контексте его рождения и
функционирования. Тот же принцип применим к самой социологической
работе. Исследование позволяет прояснить, как профессиональная и
политическая борьба, позиция и структура школы во французском
интеллектуальном поле отражаются в содержании критической теории и
императивах социологической практики.

Сайт альманаха <Социологос> ( http://sociologos.narod.ru)

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.11.2005 13:43:46)
Дата	22.11.2005 13:50:27

"Машина войны" (отрывки).TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE

---

Selections from:
Gilles Deleuze and Felix Guattari


A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia
Translated by Brian Massumi

TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE
This text for use of Students of Philosophy 6600. Possible errors.

------------------------------------

12 : 1227 (A.D.): Treatise on Nomadology-- The War Machine

[Wood Chariot]

Nomad Chariot. Entirely of Wood, Altai. Fifth to Fourth Centuries B.C.
картинка в копилке

AXIOM I. The war machine is exterior to the State apparatus.

PROPOSITION I. This exteriority is first attested to in mythology, epic,
drama, and games.


Georges Dumйzil. in his definitive analyses of Indo-European mythology,
has shown that political sovereignty. or domination, has two heads: the
magician- king and the jurist-priest, Rex and flamen, raj and Brahman,
Romulus and Numa, Varuna and Mitra, the despot and the legislator, the
binder and the organizer. Undoubtedly, these two poles stand in
opposition term by term, as the obscure and the clear, the violent and
the calm, the quick and the weighty. the fearsome and the regulated, the
"bond" and the "pact," etc. But their opposition is only relative: they
function as a pair, in alternation, as though they expressed a division
of the One or constituted in themselves a sovereign unity. "At once
antithetical and complementary. necessary to one another and
consequently without hostility, lacking a



351









352 : 1227: Treatise on Nomadology-The War Machine




mythology of conflict: a specification on any one level automatically
calls forth a homologous specification on another. The two together
exhaust the field of the function." They are the principal elements of a
State apparatus that proceeds by a One-Two, distributes binary
distinctions, and forms a milieu of inferiority. It is a double
articulation that makes the State apparatus into a stratum.

It will be noted that war is not contained within this apparatus. Either
the State has at its disposal a violence that is not channeled through
war-either it uses police officers and jailers in place of warriors, has
no arms and no need of them, operates by immediate, magical capture.
seizes" and "binds," preventing all combat-or, the State acquires an
army, but in a way that presupposes a juridical integration of war and
the organization of a military function.2 As for the war machine in
itself, it seems to be irreducible to the State apparatus, to be outside
its sovereignty and prior to its law:

it comes from elsewhere. Indra, the Warrior god, is in opposition to
Varuna no less than Mitra. 3 He can no more he reduced to one or the
other than he can constitute a third of their kind. Rather, he is like a
pure and immeasurable multiplicity, the pack, an irruption of the
ephemeral and the power of metamorphosis. He unties the bond just as he
betrays the pact. He brings a furor to bear against sovereignty, a
celerity against gravity, secrecy against the public, a power
(puissance) against sovereignty, a machine against the apparatus. He
bears witness to another kind of justice, one of incomprehensible
cruelty at times, but at others of unequaled pity as well (because he
unties bonds . . .).4 He bears witness, above all, to other relations
with women, with animals, because he sees all things in relations of
becoming, rather than implementing binary distributions between
"states": a veritable becoming-animal of the warrior, a becoming-woman,
which lies outside dualities of terms as well as correspondences between
relations. In every respect, the war machine is of another species,
another nature, another origin than the State apparatus.

Let us take a limited example and compare the war machine and the State
apparatus in the context of the theory of games. Let us take chess and
Go, from the standpoint of the game pieces, the relations between the
pieces and the space involved. Chess is a game of State, or of the
court: the emperor of China played it. Chess pieces are coded: they have
an internal nature and intrinsic properties from which their movements,
situations, and confrontations derive. They have qualities: a knight
remains a knight, a pawn a pawn, a bishop a bishop. Each is like a
subject of the statement endowed with a relative power, and these
relative powers combine in a subject of enunciation, that is, the chess
player or the game's form of interiority. Go pieces, in contrast, are
pellets, disks, simple arithmetic units, and have only an anonymous,
collective, or third-person function:


1227 : TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE : 353




"It" makes a move. "It" could he a man, a woman, a louse, an elephant.
Go pieces are elements of a nonsubjectified machine assemblage with no
intrinsic properties, only situational ones. Thus the relations are very
different in the two cases. Within their milieu of interiority, chess
pieces entertain biunivocal relations with one another, and with the
adversary's pieces: their functioning is structural. On the other hand,
a Go piece has a milieu of exteriority, or extrinsic relations with
nebulas or constellations, according to which it fulfills functions of
insertion or situation, such as bordering, encircling, shattering. All
by itself, a Go piece can destroy an entire constellation
synchronically; a chess piece cannot (or can do so diachronically only).
Chess is indeed a war, but an institutionalized, regulated, coded war,
with a front, a rear, battles. But what is proper to Go is war without
battle lines, with neither confrontation nor retreat, without battles
even: pure strategy, whereas chess is a semiology. Finally, the space is
not at all the same: in chess. it is a question of arranging a closed
space for oneself, thus of going from one point to another, of occupying
the maximum number of squares with the minimum number of pieces. In Go,
it is a question arraying oneself in an open space, of holding space, of
maintaining the possibility of springing up at any point: the movement
is not from one point to another, but becomes perpetual, without aim or
destination, without departure or arrival. The "smooth" space of Go, as
against the "striated" space of chess. The nomos of Go against the State
of chess, nomos against polis. The difference is that chess codes and
decodes space, whereas Go proceeds altogether differently,
territorializing or deterritorializing it (make the outside a territory
in space: consolidate that territory by the construction of a second,
adjacent territory; deterritorialize the enemy by shattering his
territory from within; deterritorialize oneself by renouncing, by going
elsewhere . . .). Another justice, another movement, another space-time.
"They come like fate, without reason, consideration, or pretext ..."
"In some way that is incomprehensible they have pushed right into the
capital. At any rate, here they are: it seems that every morning there
are more of them."'
Luc de Heusch analyzes a Bantu myth that leads us to the same schema:
Nkongolo. an indigenous emperor and administrator of public works, a man
of the public and a man of the police, gives his half-sisters to the
hunter Mbidi, who assists him and then leaves. Mbidi's son, a man of
secrecy, joins up with his father, only to return from the outside with
that inconceivable thing, an army. He kills Nkongolo and proceeds to
build a new State.6 "Between" the magical-despotic State and the
juridical State containing a military institution, we see the flash of
the war machine, arriving from without.

From the standpoint of the State, the originality of the man of war, his




354 : 1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE




eccentricity, necessarily appears in a negative form: stupidity,
deformity, madness, illegitimacy, usurpation, sin. Dumйzil analyzes the
three "sins" of the warrior in the Indo-European tradition: against the
king, against the priest, against the laws originating in the State (for
example, a sexual transgression that compromises the distribution of men
and women, or even a betrayal of the laws of war as instituted by the
State).7 The warrior is in the position of betraying everything,
including the function of the military, or of understanding nothing. It
happens that historians, both bourgeois and Soviet, will follow this
negative tradition and explain how Genghis Khan understood nothing: he
"didn't understand" the phenomenon of the city. An easy thing to say.
The problem is that the exteriority of the war machine in relation to
the State apparatus is everywhere apparent but remains difficult to
conceptualize. It is not enough to affirm that the war machine is
external to the apparatus. It is necessary to reach the point of
conceiving the war machine as itself a pure form of exteriority, whereas
the State apparatus constitutes the form of interiority we habitually
take as a model, or according to which we are in the habit of thinking.
What complicates everything is that this extrinsic power of the war
machine tends, under certain circumstances, to become confused with one
of the two heads of the State apparatus. Sometimes it is confused with
the magic violence of the State, at other times with the State's
military institution. For instance, the war machine invents speed and
secrecy; but there is all the same a certain speed and a certain secrecy
that pertain to the State, relatively, secondarily. So there is a great
danger of identifying the structural relation between the two poles of
political sovereignty, and the dynamic interrelation of these two poles,
with the power of war. Dumezil cites the lineage of the Roman kings:
there is a Romulus-Numa relation that recurs throughout a series, with
variants and an alternation between these two types of equally
legitimate rulers; but there is also a relation with an "evil king."
Tullus Hostilius, Tarquinius Superbus, an upsurge of the warrior as a
disquieting and illegitimate character.8 Shakespeare's kings could also
be invoked: even violence, murders, and perversion do not prevent the
State lineage from producing "good" kings, but a disturbing character
like Richard III slips in, announcing from the outset his intention to
reinvent a war machine and impose its line (deformed, treacherous and
traitorous, he claims a "secret close intent"9 totally different from
the conquest of State power, and another

-an other--relation with women). In short, whenever the irruption of war
power is confused with the line of State domination, everything gets
muddled: the war machine can then be understood only through the
categories of the negative, since nothing is left that remains outside
the State. But, returned to its milieu of exteriority, the war machine
is seen to be of another species, of another nature, of another origin.
One would have to






1227: TREATI227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE : 355




say that it is located between the two heads of the State, between the
two articulations, and that it is necessary in order to pass from one to
the other. But "between" the two, in that instant, even ephemeral, if
only a flash, it proclaims its own irreducibility. The State has no war
machine of its own: it can only appropriate one in the form of a
military institution, one that will continually cause it problems. This
explains the mistrust States have their military institutions, in that
the military institution inherits an extrinsic war machine. Karl von
Clausewitz has a general sense of this situation when he treats the flow
of absolute war as an Idea that States partially appropriate according
to their political needs, and in relation to which they are more or less
good "conductors."

Trapped between the two poles of political sovereignty, the man of war
becomes outmoded, condemned, without a future, reduced to his own fury,
which he turns against himself. The descendants of Hercules, Achilles,
then Ajax, have enough strength left to proclaim their independence from
Agamemnon, a man of the old State. But they are powerless when it comes
to Ulysses, a man of the nascent modern State, the first man of the
modern

State. And it is Ulysses who inherits Achilles' arms, only to convert
them to other uses, submitting them to the laws of the State--not Ajax,
who is condemned by the goddess he defied and against whom he sinned.10
No one has portrayed the situation of the man of war, at once eccentric
and conjemned, better than Kleist. In Penthesilea, Achilles is already
separated from his power: the war machine has passed over to the
Amazons, a Stateless woman-people whose justice, religion, and loves are
organized uniquely in a war mode. Descendants of the Scythians, the
Amazons spring forth like lightning, "between" the two States, the Greek
and the Trojan. They sweep away everything in their path. Achilles is
brought before his double, Penthesilea. And in his ambiguous struggle,
Achilles is unable to prevent himself from marrying the war machine, or
from loving Penthesilea, and thus from betraying Agamemnon and Ulysses
at the same time. Nevertheless, he already belongs enough to the Greek
State that Penthesilea, for her part, cannot enter the passional
relation of war with him without herself betraying the collective law of
her people, the law of the pack that prohibits "choosing" the enemy and
entering into one-to-one relationships or binary distinctions.

Throughout his work, Kleist celebrates the war machine, setting it
against the State apparatus in a struggle that is lost from the start.
Doubtless Arminius heralds a Germanic war machine that breaks with the
imperial order of alliances and armies, and stands forever opposed to
the Roman State. But the Prince of Homburg lives only in a dream and
stands condemned for having reached victory in disobedience of the law
of the State. As for Kohlhaas, his war machine can no longer be anything
more than




356 : 1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE




banditry. Is it the destiny of the war machine, when the State triumphs,
to be caught in this alternative: either to be nothing more than the
disciplined, military organ of the State apparatus, or to turn against
itself, to become a double suicide machine for a solitary man and a
solitary woman? Goethe and Hegel, State thinkers both, see Kleist as a
monster, and Kleist has lost from the start. Why is it, then, that the
most uncanny modernity lies with him? It is because the elements of his
work are secrecy, speed, and affect.11 And in Kleist the secret is no
longer a content held within a form of interiority: rather, it becomes a
form, identified with the form of exteriority that is always external to
itself. Similarly, feelings become uprooted from the interiority of a
"subject," to be projected violently outward into a milieu of pure
exteriority that lends them an incredible velocity, a catapulting force:
love or hate, they are no longer feelings but affects. And these affects
are so many instances of the becoming-woman, the becoming-animal of the
warrior (the bear, she-dogs). Affects transpierce the body like arrows,
they are weapons of war. The deterritorialization velocity of affect.
Even dreams (Homburg's, Pentheselea's) are externalized, by a system of
relays and plug-ins, extrinsic linkages belonging to the war machine.
Broken rings. This element of exteriority--which dominates everything,
which Kleist invents in literature, which he is the first to
invent--will give time a new rhythm: an endless succession of catatonic
episodes or fainting spells, and flashes or rushes. Catatonia is: "This
affect is too strong for me," and a flash is: "The power of this affect
sweeps me away," so that the Self (Moi) is now nothing more than a
character whose actions and emotions are desubjectified, perhaps even to
the point of death. Such is Kleist's personal formula: a succession of
flights of madness and catatonic freezes in which no subjective
interiority remains. There is much of the East in Kleist: the Japanese
fighter, interminably still, who then makes a move too quick to see. The
Go player. Many things in modern art come from Kleist. Goethe and Hegel
are old men next to Kleist. Could it be that it is at the moment the war
machine ceases to exist, conquered by the State, that it displays to the
utmost its irreducibility, that it scatters into thinking, loving,
dying, or creating machines that have at their disposal vital or
revolutionary powers capable of challenging the conquering State? Is the
war machine already overtaken, condemned, appropriated as part of thc
same process whereby it takes on new forms, undergoes a metamorphosis,
affirms its irreducibility and exteriority, and deploys that milieu of
pure exteriority that the occidental man of the State, or the occidental
thinker, continually reduces to something other than itself?


{Next}

Selections from:

Gilles Deleuze and Felix Guattari

A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia

This text for use of Students of Philosophy 6600.
TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE

{Axiom One} --- {Home}


------------------------------------

PROPOSITION IX. War does not necessarily have the battle as its object,
and more important, the war machine does not necessarily have war as its
object, although war and the battle may be its necessary result (under
certain conditions).


We now come to three successive problems. First, is the battle the
"object" of war? But also, is war the "object" of the war machine? And
finally, to what extent is the war machine the "object" of the State
apparatus? The ambiguity of the first two problems is certainly due to
the term "object," but implies their dependency on the third. We must
nevertheless approach these problems gradually, even if we are reduced
to multiplying examples. The first question, that of the battle,
requires an immediate distinction to be made between two cases: when a
battle is sought, and when it is essentially avoided by the war machine.
These two cases in no way coincide with the offensive and the defensive.
But war in the strict sense (according to a conception of it that
culminated in Foch) does seem to have the battle as its object, whereas
guerrilla warfare explicitly aims for the nonbattle. However, the
development of war into the war of movement, and into total war, also
places the notion of the battle in question, as much from the offensive
as the defensive points of view: the concept of the nonbattle seems
capable of expressing the speed of a flash attack, and the counterspeed
of an immediate response.104 Conversely, the development of guerilla
warfare implies a moment when, and forms under which, a battle must be
effectively sought, in connection with exterior and interior "support
points." And it is true that guerrilla warfare and war proper are
constantly borrowing each other's methods and that the borrowings run
equally in both directions (for example, stress has often been laid on
the inspirations land-based guerrilla warfare received from maritime
war). All we can say is that the battle and the nonbattle are the double
object of war, according to a criterion that does not coincide with the
offensive and the defensive, or even with war proper and guerrilla
warfare.

That is why we push the question further back, asking if war itself is
the


1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE 417


object of the war machine. It is not at all obvious. To the extent that
war (with or without the battle) aims for the annihilation or
capitulation of enemy forces, the war machine does not necessarily have
war as its object (for example, the raid can be seen as another object,
rather than as a particular form of war). But more generally, we have
seen that the war machine was the invention of the nomad, because it is
in its essence the constitutive element of smooth space, the occupation
of this space, displacement within this space, and the corresponding
composition of people: this is its so1e and veritable positive object
(nomos). Make the desert, the steppe, grow; do not depopulate it, quite
the contrary. If war necessarily results, it is because the war machine
collides with States and cities, as forces (of striation) opposing its
positive object: from then on, the war machine has as its enemy the
State, the city, the state and urban phenomenon, and adopts as its
objective their annihilation. It is at this point that the war machine
becomes war: annihilate the forces of the State, destroy the State-form.
The Attila, or Genghis Khan, adventure clearly illustrates this
progression from the positive object to the negative object. Speaking
like Aristotle, we would say that war is neither the condition nor the
object of the war machine, but necessarily accompanies or completes it,
speaking like Derrida, we would say that war is the "supplement" of the
war machine. It may even happen that this supplementarity is
comprehended through a progressive, anxiety-ridden revelation. Such, for
example, was the adventure of Moses: leaving the Egyptian State behind,
launching into the desert, he begins by forming a war machine, on the
inspiration of the old past of the nomadic Hebrews and on the advice of
his father-in-law, who came from the nomads. This is the machine of the
Just, already a war machine, but one that does not yet have war as its
object. Moses realizes, little by little, in stages, that war is the
necessary supplement of that machine, because it encounters or must
cross cities and States, because it must send ahead spies (armed
observation), then perhaps take things to extremes (war of
annihilation). Then the Jewish people experience doubt, and fear that
they are not strong enough: but Moses also doubts, he shrinks before the
revelation of this supplement. And it will be Joshua, not Moses, who is
charged with waging war. Finally, speaking like Kant, we would say that
the relation between war and the war machine is necessary but
"synthetic" (Yahweh is necessary for the synthesis).

The question of war, in turn, is pushed further back and is subordinated
to the relations between the war machine and the State apparatus. States
were not the first to make war: war, of course, is not a phenomenon one
finds in the universality of Nature, as nonspecific violence. But war is
not the object of States, quite the contrary. The most archaic States do
not even seem to have had a war machine, and their domination, as we
will see, was


417 : 1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE




based on other agencies (comprising, rather the police and prisons). It
is safe to assume that the intervention of an extrinsic or nomad war
machine that counterattacked and destroyed the archaic but powerful
States was one of the mysterious reasons for their sudden annihilation.
But the State learns fast. One of the biggest questions from the point
of view of universal history is: How will the State appropriate the war
machine, that is, constitute one for itself, in conformity with its
size, its domination, and its aims? And with what risks? (What we call a
military institution, or army, is not at all the war machine in itself,
but the form under which it is appropriated by the State.) In order to
grasp the paradoxical character of such an undertaking, we must
recapitulate the hypothesis in its entirety. (1) The war machine is that
nomad invention that in fact has war not as its primary object but as
its second-order, supplementary or synthetic objective, in the sense
that it is determined in such a way as to destroy the State-form and
city-form with which it collides. (2) When the State appropriates the
war machine, the latter obviously changes in nature and function, since
it is afterward directed against the nomad and all State destroyers, or
else expresses relations between States, to the extent that a State
undertakes exclusively to destroy another State or impose its aims upon
it. (3) It is precisely after the war machine has been appropriated by
the State in this way that it tends to take war for its direct and
primary object, for its "analytic" object (and that war tends to take
the battle for its object). In short, it is at one and the same time
that the State apparatus appropriates a war machine that the war machine
takes war as its object, and that war becomes subordinated to the aims
of the State.

This question of appropriation is so varied historically that it is
necessary to distinguish between several kinds of problems. The first
concerns the possibility of the operation: it is precisely because war
is only the supplementary or synthetic object of the nomad war machine
that it experiences the hesitation that proves fatal to it, and that the
State apparatus for its part is able to lay hold of war and thus turn
the war machine back against the nomads. The hesitation of the nomad is
legendary: What is to be done with the lands conquered and crossed?
Return them to the desert, to the steppe, to open pastureland'? Or let a
State apparatus survive that is capable of exploiting them directly, at
the risk of becoming, sooner or later, simply a new dynasty of that
apparatus: sooner or later because Genghis Khan and his followers were
able to holdout for a long time by partially integrating themselves into
the conquered empires while at the same time maintaining a smooth space
on the steppes to which the imperial centers were subordinated. That was
their genius, the Pax Mongolica. It remains the case that the
integration of the nomads into the conquered empires was one of the most
powerful factors of appropriation of the war machine by the


1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE : 419




State apparatus: the inevitable danger to which the nomads succumbed.
But there is another danger as well, the one threatening the State when
it appropriates the war machine (all States have felt the weight of this
danger, as well as the risks this appropriation represents for them).
Tamerlane is the extreme example. He was not Genghis Khan's successor
but his exact opposite: it was Tamerlane who constructed a fantastic war
machine turned back against the nomads, but who, by that very fact, was
obliged to erect a State apparatus all the heavier and more unproductive
since it existed only as the empty form of appropriation of that
machine.105 Turning the war machine back against the nomads may
constitute for the State a danger as great as that presented by nomads
directing the war machine against States.

A second type of problem concerns the concrete forms the appropriation
of the war machine takes: Mercenary or territorial? A professional army
or a conscripted army? A special body or national recruiting? Not only
are these formulas not equivalent, but there are all the possible mixes
between them. Perhaps the most relevant distinction to make, or the most
general one, would be: Is there merely "encastment" of the war machine,
or "appropriation" proper? The capture of the war machine by the State
apparatus took place following two paths, by encasting a society of
warriors (who arrived from without or arose from within), or on the
contrary by constituting it in accordance with rules corresponding to
civil society is a whole. Once again, there is passage and transition
from one formula to another. Last, the third type of problem concerns
the means of appropriation. We must consider from this standpoint the
various data pertaining to the fundamental aspects of the State
apparatus: territoriality, work or public works, taxation. The
constitution of a military institution or an army necessarily implies a
territorialization of the war machine, in other words, the granting of
land ("colonial" or domestic), which can take very diverse forms. But at
the same time, fiscal regimes determine both the nature of the services
and taxes owed by the beneficiary warriors, and especially the kind of
civil tax to which all or part of society is subject for the maintenance
of the army. And the State enterprise of public works must be
reorganized along the lines of a "laying out of the territory" in which
the army plays a determining role, not only in the case of fortresses
and fortified cities, but also in strategic communication, the
logistical structure, the industrial infrastructure, etc, (the role and
function of the Engineer in this form of appropriation).106

Let us compare this hypothesis as a whole with Clausewitz's formula:

"War is the continuation of politics by other means." As we know, this
formula is itself extracted from a theoretical and practical, historic
and transhistoric, aggregate whose parts are interconnected. (1) There
is a pure


420 : 1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE




concept of war as absolute, unconditioned war, an Idea not given in
experience (bring down or "upset" the enemy, who is assumed to have no
other determination, with no political, economic, or social
considerations entering in). (2) What is given are real wars as
submitted to State aims; States are better or worse "conductors" in
relation to absolute war, and in any case condition its realization in
experience, (3) Real wars swing between two poles, both subject to State
politics: the war of annihilation, which can escalate to total war
(depending on the objectives of the annihilation) and tends to approach
the unconditioned concept via an ascent to extremes: and limited war,
which is no "less" a war, but one that effects a descent toward limiting
conditions, and can de-escalate to mere "armed observation." 107

In the first place, the distinction between absolute war as Idea and
real wars seems to us to be of great importance, but only if a different
criterion than that of Clausewitz is applied. The pure Idea is not that
of the abstract elimination of the adversary but that of a war machine
that does not have war as its object and that only entertains a
potential or supplementary synthetic relation with war. Thus the nomad
war machine does not appear to us to be one case of real war among
others, as in Clausewitz, but on the contrary the content adequate to
the Idea, the invention of the Idea, with its own objects, space, and
composition of the nomos. Nevertheless it is still an Idea, and it is
necessary to retain the concept of the pure Idea, even though this war
machine was realized by the nomads. It is the nomads, rather, who remain
an abstraction, an Idea, something real and nonactual, and for several
reasons: first, because the elements of nomadism, as we have seen, enter
into de facto mixes with elements of migration, itinerancy, and
transhumance: this does not affect the purity of the concept, but
introduces always mixed objects, or combinations of space and
composition, which react back upon the war machine from the beginning.
Second, even in the purity of its concept, the nomad war machine
necessarily effectuates its synthetic relation with war as supplement,
uncovered and developed in opposition to the State-form, the destruction
of which is at issue. But that is exactly it: it does not effectuate
this supplementary object or this synthetic relation without the State,
for its part, finding the opportunity to appropriate the war machine,
and the means of making war the direct object of this turned-around
machine (thus the integration of the nomad into the State is a vector
traversing nomadism from the very beginning, from the first act of war
against the State).

The question is therefore less the realization of war than the
appropriation of the war machine. It is at the same time that the State
apparatus appropriates the war machine, subordinates it to its
"political" aims, and gives it war as its direct object. And it is one
and the same historical tendency


1227: TREATISE ON NOMADOLOGY-THE WAR MACHINE : 421




that causes State to evolve from a triple point of view: going from
figures of encastment to forms of appropriation proper, going from
limited war to so-called total war, and transforming the relation
between aim and object. The factors that make State war total war are
closely connected to capitalism: it has to do with the investment of
constant capital in equipment, industry, and the war economy, and the
investment of variable capital in the population in its physical and
mental aspects (both as warmaker and as victim of war).108 Total war is
not only a war of annihilation but arises when annihilation takes as its
"center" not only the enemy army, or the enemy State, but the entire
population and its economy. The fact that this double investment can he
made only under prior conditions of limited war illustrates the
irresistible character of the capitalist tendency to develop total war.
It is therefore true that total war remains subordinated to State
political aims and merely realizes the maximal conditions of the
appropriation of the war machine by the State apparatus. But it is also
true that when total war becomes the object of the appropriated war
machine, then at this level in the set of all possible conditions, the
object and the aim enter into new relations that can reach the point of
contradiction. This explains Clausewitz's vacillation when he asserts at
one point that total war remains a war conditioned by the political aim
of States, and at another that it tends to effectuate the Idea of
unconditioned war. In effect, the aim remains essentially political and
determined as such by the State, but the object itself has become
unlimited. We could say that the appropriation has changed direction, or
rather, that States tend to unleash, reconstitute, an immense war
machine of which they are no longer anything more than the opposable or
apposed parts. This worldwide war machine, which in a way "reissues"
from the States, displays two successive figures: first that of fascism,
which makes war an unlimited movement with no other aim than itself; but
fascism is only a rough sketch, and the second, postfascist, figure is
that of a war machine that takes peace as its object directly, as the
peace of Terror or Survival. The war machine reforms a smooth space that
now claims to control, to surround the entire earth. Total war itself is
surpassed, toward a form of peace more terrifying still. The war machine
has taken charge of the aim, worldwide order, and the States are now no
more than objects or means adapted to that machine. This is the point at
which Clausewitz's formula is effectively reversed; to be entitled to
say that politics is the continuation of war by other means, it is not
enough to invert the order of the words as if they could bespoken in
either direction; it is necessary to follow the real movement at the
conclusion of which the States, having appropriated a war machine, and
having adapted it to their aims, reimpart a war machine that takes
charge of the aim, appropriates the States, and assumes increasingly
wider political functions.110


422 [] 1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE




Doubtless, the present situation is highly discouraging. We have watched
the war machine grow stronger and stronger, as in a science fiction
story: we have seen it assign as its objective a peace still more
terrifying than fascist death;' we have seen it maintain or instigate
the most terrible of local wars as parts of itself; we have seen it set
its sights on a new type of enemy, no longer another State, or even
another regime, but the "unspecified enemy"; we have seen it put its
counterguerrilla elements into place, so that it can be caught by
surprise once, but not twice. Yet the very conditions that make the
State or World war machine possible, in other words, constant capital
(resources and equipment) and human variable capital, continually
recreate unexpected possibilities for counterattack, unforeseen
initiatives determining revolutionary, popular, minority, mutant
machines. The definition of the Unspecified Enemy testifies to this:
"multiform, maneuvering and omnipresent . . . of the moral, political,
subversive or economic order, etc.," the unassignable material Saboteur
or human Deserter assuming the most diverse forms.111 The first
theoretical element of importance is the fact that the war machine has
many varied meanings, and this is precisely because the war machine has
an extremely variable relation to war itself. The war machine is not
uniformly defined, and comprises something other than increasing
quantities of force. We have tried to define two poles of the war
machine: at one pole, it takes war for its object and forms a line of
destruction prolongable to the limits of the universe. But in all of the
shapes it assumes here--limited war, total war, worldwide
organization--war represents not at all the supposed essence of the war
machine but only, whatever the machine's power, either the set of
conditions under which the States appropriate the machine, even going so
far as to project it as the horizon of the world, or the dominant order
of which the States themselves are now only parts. The other pole seemed
to be the essence; it is when the war machine with infinitely lower
"quantities," has as its object not war but the drawing of a creative
line of flight, the composition of a smooth space, and of the movement
of people in that space. At this other pole, the machine does indeed
encounter war, but as its supplementary or synthetic object, now
directed against the State and against the worldwide axiomatic expressed
by States.

We thought it possible to assign the invention of the war machine to the
nomads. This was done only in the historical interest of demonstrating
that the war machine as such was invented, even if it displayed from the
beginning all of the ambiguity that caused it to enter into composition
with the other pole, and swing toward it from the start. However, in
conformity with the essence, the nomads do not hold the secret: an
"ideological," scientific, or artistic movement can be a potential war
machine, to the precise extent to which it draws, in relation to a
phylum, a plane of consistency, a creative


1227: TREATISE ON NOMADOLOGY--THE WAR MACHINE : 423



line of flight, a smooth space of displacement. It is not the nomad who
defines this constellation of characteristics; it is this constellation
that defines the nomad, and at the same time the essence of the war
machine. If guerrilla warfare, minority warfare, revolutionary and
popular war are in conformity with the essence, it is because they take
war as an object all the more necessary for being merely
"supplementary": they can make war only on the condition that they
simultaneously create something else, if only new nonorganic social
relations. The difference between the two poles is great, even, and
especially, from the point of view of death: the line of flight that
creates, or turns into a line of destruction; the plane of consistency
that constitutes itself, even piece by piece, or turns into a plan(e) of
organization and domination. We are constantly reminded that there is
communication between these two lines or planes, that each takes
nourishment from the other, borrows from the other: the worst of the
world war machines reconstitutes a smooth space to surround and enclose
the earth. But the earth asserts its own powers of deterritorialization,
its lines of flight, its smooth spaces that live and blaze their way for
a new earth. The question is not one of quantities but of the
incommensurable character of the quantities that confront one another in
the two kinds of war machine, according to the two poles. War machines
take shape against the apparatuses that appropriate the machine and make
war their affair and their object: they bring connections to bear
against the great conjunction of the apparatuses of capture or
domination.


{Back}

---