Встреча : Статья

От	Пуденко Сергей
К	Константин
Дата	15.06.2006 06:51:34
Рубрики	История & память; Управление & методология;

Re: "Политбюро. Механизм...

там моя любимая тема "ведомственность" раскрыта на фактура реальных
конфликтов между наркомами. Правильные слова!

Константин сообщил в новостях следующее:3095@vstrecha...
> В библиотеке situation.ru выложена книга О. Хлевнюка Политбюро.
Механизмы политической власти в 30-е годы.
> М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 1996.
>

> http://www.situation.ru/app/sresallid511.htm
>
> СОДЕРЖАНИЕ
> 4. Причины и значение реальных конфликтов
>

выводы на стр. 94-95. Очень четко ИМО. Внизу упомянут механизм
клиентелы.

И до сих пор до большинства не доходит

> Глава 3. "Потепление" 1934 года
> 1. Упрочение "умеренного" курса
> 2. Политбюро XVII созыва
> 3. Сталин и Киров
> 4. Корректировка второй пятилетки
тут обратите внимание на очень важную и интересную речь Сталина по
поводу отмены карточек и роли денег. Она целиком так и не публиковалась,
на нее давно обратили внимание всвязи с темой "сталинского неоНЭПа".
Вождь- "пойдет мода на деньги"...
с. 126

можно подискутировать. Я правда уже подзабыл многое, читал давно, книга
вышла 10 лет назад. ИМО лучшее подобного рода исследование

спасибо, Костя

От	Potato
К	Пуденко Сергей (15.06.2006 06:51:34)
Дата	18.06.2006 03:23:56

Ведомственность была, а местничества не было?

Ведомственность была, а местничества не было?

Видите ли, если автор книги о вкусной и здоровой пище напишет, что Земля - плоская, то я буду очень осторожно читать его советы, как, например, жарить картошку.

Так и с книгой Хлевнюка, которую Вы так хвалите.

Плоская Земля - 1. Автор утверждает, что форсированная индустриализация - ультралевая авантюра Сталина. Обоснований сему утверждению нет. Но если встать на другую точку зрения - форсированная индустриализация была необходима, то рассыпается и тезис автора: Сталин был самодуром, для которого главной целью была личная власть.

Плоская Земля - 2. В Заключении автор пишет (извините за длинную цитату):
======
Очевидно, что все эти предположения по поводу противостояния "фракций" в Политбюро имеют принципиальное значение для понимания политической истории 30-х годов. Если придерживаться этой точки точки зрения, то механизм функционирования высшей партийно-государственной власти в СССР описывается при помощи достаточно четкой, непротиворечивой схемы. Прежде всего, наличие и противоборство двух "фракций" объясняет колебания "генеральной линии" в 30-е годы между всплесками государственного террора и "реформами". Понятно, что в том случае, когда верх брали радикалы, усиливались репрессии и преобладала чрезвычайная политика, победа же "умеренных" приводила к попыткам "реформ". Более объяснимыми становятся также обстоятельства подготовки "большого террора" и сам террор 1937-1938 гг. Наличие "умеренных" сдерживало Сталина и его радикальных сторонников. Воспользовавшись ослаблением позиций "умеренных" после убийства Кирова и смерти Куйбышева, Сталин, опираясь на радикалов, сделал окончательный выбор в пользу массовых репрессий. Причем "умеренные" члены Политбюро, ограничивающие власть Сталина, были одной из первых целей террора. Их уничтожение способствовало завершению сталинской "революции сверху", утверждению единоличной диктатуры Сталина.

Эта достаточно логичная схема всегда подтверждалась определенными источниками и фактами. Уже современники событий наблюдали некоторые колебания политики высшего советского руководства. В экономике — от индустриальных скачков до резкого снижения планов промышленного роста, от коллективизации и раскулачивания до поощрения личных приусадебных хозяйств, от попыток свернуть торговлю и ввести прямой продуктообмен до провозглашения "социалистичности" товарно-денежных отношений. В идеологии — от проповеди "революционного аскетизма" до лозунгов "зажиточной жизни". Во внешней политике — от обличения социал-демократии до поддержки "народных фронтов".
======
Задумаемся. Есть ли другие объяснения так называемых колебаний?
Например, изменения в политике могли быть вызваны изменением условий. Далее. Инструкций по строительству нового государства в изменяющихся условиях у руководства не было - приходилось действовать методом проб и ошибок.
Или возьмем, например, взаимоотношения между коммунистами и социал-демократами. Так ведь коммунисты и возникли, как отколовшаяся группа социал-демократов. Если с социал-демократами объединяться, то зачем было откалываться? Кроме того, длительное время социал-демократы и коммунисты в друг друга стреляли. Насмерть.
Только после прихода Гитлера к власти условия изменились настолько, что можно было говорить о каком-то объединении.
Как теперь можно верить автору?

Плоская Земля - 3. В Заключении автор пишет: "Странным образом даже Хрущев, в распоряжении которого находились все архивы партии предпочитал пользоваться воспоминаниями старых коммунистов, вернувшихся из лагерей."
Странно, что автор находит это странным. Он почему-то не предполагает, что самое простое объяснение: если бы Хрущев открыл архивы, то мог бы и сам предстать в весьма неприглядном виде. А если бы автор представил бы это возможным, то обрушился бы его тезис, что репрессии шли исключительно сверху, из Москвы, а секретари обкомов были просто вынуждены исполнять волю Сталина.

Юрий Жуков в книге "Иной Сталин" как раз и доказывает противоположное. Извиняюсь за длинную цитату.
=======
Таким образом, на 11 июля в ПБ поступили сведения о намеченном составе «троек» от 43 из 71 первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, прямо подчиненных ЦК ВКП(б). Иными словами, треть их совсем не торопилась, а может быть, и вообще не собиралась воспользоваться весьма сомнительными правами, свалившимися на них столь неожиданно. Не собирались ни создавать «тройки», ни проводить карательные акции. Это, а также указанные в шифротелеграммах по 43 регионам страны из 78, установленных новой конституцией, цифры «лимитов» по обеим категориям — расстрел, высылка — позволяют назвать поименно тех партократов, кто более других жаждал крови, и отнюдь не в переносном смысле.

Оказалось, что численность намеченных жертв свыше пяти тысяч определили семеро: А. Икрамов — Узбекская ССР, 5441 человек; К.М. Сергеев — Орджоникидзевский (бывший Ставропольский) край, 6133; П.П. Постышев — Куйбышевская область, 6140; Ю.М. Каганович — Горьковская область, 6580; И.М. Варейкис — Дальне-Восточный край, 6698; Л.И. Мирзоян — Казахская ССР, 6749; К.В. Рындин — Челябинская область, 7953. Сочли, что число жертв «троек» должно превысить 10 тысяч человек, уже только трое: А.Я. Столяр — Свердловская область, 12 000; В.Ф. Шарангович — Белорусская ССР, 12 800, и Е.Г. Евдокимов — Азово-Черноморский край, 13 606 человек. Самыми же кровожадными оказались двое: Р.И. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о еще не определенном числе тех, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н.С. Хрущев, который сумел подозрительно быстро разыскать и «учесть» в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо высылке 41 305 «бывших кулаков» и «уголовников».

Но 11 первых секретарей — четверть всех, принявших на 11 июля новые правила игры, практически отписались, определили для своих регионов число тех, кому намеревались установить либо высшую меру наказания, либо высылку, в пределах тысячи человек. Вполне возможно, это были те, кто уже был арестован и ожидал суда.
=======
Ю.Жуков приводит и пример конкретного человека (случай, так сказать, местничества):
Полностью на киевских властях лежит вина за самоубийство П.П. Любченко, председателя СНК УССР. 23 августа по инициативе С.В. Косиора ПБ утвердило решение «О буржуазно-националистической антисоветской организации боротьбистов» — давно не существующей украинской партии левых социалистов-революционеров (боротьбистов). Выделившаяся из левого крыла украинских левых эсеров в марте 1919 г., она сразу же сблизилась с РКП(б) и КП(б) Украины, активно сотрудничала с ними в годы гражданской войны, в июле 1920-го самораспустилась, а ее члены в персональном порядке вступили в РКП(б). И вот теперь без каких бы то ни было причин на Украине началась охота на бывших боротьбистов, в том числе и на Любченко, действительно состоявшего в этой партии. Однако в Москве, пойдя на признание боротьбистов «активными врагами народа», отказались санкционировать арест главы правительства УССР Решение его судьбы передали на рассмотрение пленума ЦК компартии Украины. Но в Киеве были неумолимы, и 30 августа сняли своего вчерашнего товарища с должности председателя СНК УССР и исключили из партии. На следующий день П.П. Любченко, не без оснований опасаясь ареста, застрелился.

От	Константин
К	Пуденко Сергей (15.06.2006 06:51:34)
Дата	15.06.2006 15:51:25

Re: "Политбюро. Механизм...

>тут обратите внимание на очень важную и интересную речь Сталина по
>поводу отмены карточек и роли денег. Она целиком так и не публиковалась,
>на нее давно обратили внимание всвязи с темой "сталинского неоНЭПа".
>Вождь- "пойдет мода на деньги"...
>с. 126

В копилке лежит статья Е. А. ОСОКИНА *
ЛЮДИ И ВЛАСТЬ В УСЛОВИЯХ КРИЗИСА СНАБЖЕНИЯ
1939—1941 годы
http://vif2ne.ru/vstrecha/forum/files/Konst71/osokina.pdf

Там весьма забавный эпизод - Сталин и Молотов - борцы с карточной системой, введения которой требуют широкие массы.
И не только требуют, но и стихийно вводят.

От	Пуденко Сергей
К	Константин (15.06.2006 15:51:25)
Дата	16.06.2006 10:12:48

"Неизвестный Сталин".."Сталин -читатель книг"

статейка конечно та еще,но этот очередной Хейфец собрал мозаику отрывков из трех недавних книг, а вот они-то содержат как раз уникальный материал. Его (три цитируемые Хейфецом книги) можно выцедить из статйки.
О работах Илизаторва на форуме раза три писали, даже длинный отрывок из нее был (Портрет Сталина на фоне библиотеки"). Тут - дополняющий мат-л
Поэтому наиболее репрезентативна главка материла хейфеца"Сталин -читатель книг".

Е. Громов, «Сталин. Власть и искусство» (далее «Е. Громов»)
Б. Илизаров, автор книги «Тайная жизнь Иосифа Сталина»
Жорес и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин».

http://www.berkovich-zametki.com/Nomer49/Hejfec1.htm

...

Даже дочь Сталина писала: у отца было крепкое здоровье. Общераспространенное мнение... Но сейчас выясняется (из медицинских карточек): с сибирской поры страдал туберкулезом и ревматоидным артритом (Микоян уговорил поехать лечиться «на воды», лечение помогло, отсюда проистекало особое внимание советских властей к курортам на Кавказе). Долгие годы вождь страдал и от болей в ногах, от острой диареи (проще – от изнурительных поносов). Даже Микоян, один из самых близких людей, про болезнь вождя не знал ничего! Соратник издевательски рассказал, как во время единственной за четыре года войны поездки на фронт т. Сталин вдруг остановил машину, не доехав нескольких километров до передовой, и сходил по-большому - прямо на шоссе, на глазах у свиты, а потом... вернулся в Кремль. Микоян, естественно, съехидничал, мол, пронесло товарища от приближения к огневой линии. Но Верховный, оказывается, болел диареей - сильно и давно. И неврастенией. И болезнью Эрла. Измотанный недугами немолодой человек... Как эти постоянные поносы, вечные боли в суставах, бессонницы, как все это отражалось в политике, на принимаемых решениях?

Давняя тайна – отношения с женщинами. Публика воспринимала Сталина (после смерти жены) как отшельника-аскета (немцы тоже думали, что у их фюрера нет личной жизни, он живет ради Германии! Ева Браун официально числилась – для сотрудников – лишь чиновницей, управлявшей загородной виллой!). Теперь, когда архивы открываются, выяснилось: Коба, оказывается, считался «ба-альшим ходоком» по сексуальной части! Причем нравился женщинам всю жизнь, с ранней, с нищей молодости! Каково воздействие на «слабый пол» незаурядной личности, необычного человека... Недавно в личном архиве нашли письмо, посланное некоей теткой, которая сообщила генсеку, мол, моя невестка, обратившаяся, т. Сталин, в Кремль, неведомо куда пропала... Суть в том, что невестка – «Ваша родственница», если захотите ее признать, «которой когда-то помогала ваша мама. Она хотела показать Вам свои детские фотографии. Вы их когда-то видели». История могла бы показаться выдумкой, плодом фантазии (что теоретически вероятно), но вряд ли письмо фантазерки подали бы на стол Сталину, а, главное, не хранил бы он сочинение психованной дамы в своем архиве.

Историк, профессор Б. Илизаров, автор книги «Тайная жизнь Иосифа Сталина» (далее «Илизаров»), обнаруживший документ, вычислил, что, судя по тексту, «пропавшая молодая женщина» родилась в том году, когда молодого семинариста выбросили из семинарии «за неявку на экзамен». Илизаров предположил, что изгнание будущего священника из учебного заведения могло быть вызвано не революционной работой (это - позднейшая легенда, сделанная исключительно с его слов), а по хорошо знакомой советским людям причине - «за аморалку». (Я ни в коем случае не в укор фиксирую факт, упаси Господь! Просто напоминаю, какие неожиданности ждут всюду, когда касаемся этой биографии).

Судя по всяким свидетельствам, у Кобы насчитывалось как минимум четверо внебрачных детей (одного мальчика он даже пристроил в Москве на видный пост, т. е. позаботился о нем). В Курейке, например, Кобу преследовал («придирался) стражник: тот соблазнил квартирную хозяйку, 14-летнюю девочку. Она родила Кобе двоих детей. Пришлось обещать: когда девочка подрастет, он женится (Иосиф уже был вдовцом). К слову, чистые сплетни, якобы годы спустя он силой (в каком-то поезде?) овладел секретаршей, юной гимназисткой Надей Аллилуевой. Девушка сама страстно влюбилась в него, ушла из дому и, едва ей исполнилось семнадцать лет, сделалась законной супругой члена Политбюро. Через многие годы Молотов в беседе с поэтом Ф. Чуевым заявлял (а Хрущев повторил в мемуарах), что Надежда покончила с собой из-за ревности, она ревновала мужа - не то к парикмахерше, не то к жене маршала Егорова (по версии Хрущева – к вдове военкома Гусева, Е. Драбкиной). Как говорил поэту скромный и верный супруг Полины Жемчужиной, Вячеслав Михайлович, - ревновала безосновательно... Но Б. Илизаров предполагает иное. Он разыскал дневниковую запись близкой родственницы вождя, Марины Сванидзе, сделанную ею после ареста стариннейшего личного друга Самого, Авеля Енукидзе. Тот служил в Кремле властным распорядителем всего хозяйства!

«Будучи сам развратен и сластолюбив – он смрадил все вокруг себя – Авель наслаждался сводничеством (курсив мой – М. Х.), разладом семьи, обольщением девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, особенно в первые годы революции, он использовал их для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом: будучи эротически ненормальным и очевидно не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более юных и, наконец, докатился до девочек 9-11 лет, развращая их воображение, растлевая их... Женщины, имевшие подходящих дочерей, владели всем. Девочки за ненадобностью подсовывались им другим мужчинам... В учреждении (в Кремле – М. Х.) набирался штат только по половым признакам, нравившимся Авелю... Стоило ему поставить интересную девочку или женщину, и все можно было около его носа разделывать» (Б. Илизаров стр. 343).

К слову: дочь, Светлана, полагает, что после гибели жены душа правителя России омертвела. Личное событие возымело, видимо, всемирные последствия!

Товарищ Сталин и национальный вопрос

Истоки личности человека закладываются в детстве – это верно по отношению к любому из нас и к Сталину, конечно, тоже.Сосо рос, как выясняется, страстным романтиком («Почему-то никто не замечает, что Сталин был необыкновенно романтической натурой... Любая революция делается романтиками». Б. Илизаров, стр. 196-197). В Горийском духовном училище и в первых классах Тифлисской семинарии (он учился там до зрелого возраста, до 20 лет), Иосиф отличался повышенной православной религиозностью. Е. Громов, автор книги «Сталин. Власть и искусство» (далее «Е. Громов»), вспомнил про статью в газете «Безбожник» («Как формировались атеистические взгляды товарища Сталина»), в ней цитируются воспоминания соученика по духовному училищу: «В первые годы учения Сосо был очень верующим, посещал все богослужения, пел в церковном хоре... Хорошо помню, что он не только сам выполнял все религиозные обряды, но всегда нам напоминал об их соблюдении» (Громов, стр. 38). Учтя направленность газеты, Громов сделал вывод: «Сталин в детстве был не просто верующим, но едва ли не фанатично верующим человеком»! Историк обратил внимание на пометки Сталина на книге Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой». Он подчеркнул слова француза: «Существование Бога есть истина, подсказанная чувством... Каждый раз, когда разум человека приходит в столкновение с чувством, разум оказывается побежденным». И далее: «Бог есть перекресток всех человеческих противоречий». И записал на полях: «Разум - чувство. Неужели это тоже плюс-минус?! Это ужасно!» Перелом в отношении к вере совершился у юного фанатика, видимо, только в старших классах Тифлисской семинарии. Профессор Б. Илизаров обратил внимание на важный аспект его личности: «Джугашвили – революционер с ущемленным национальным достоинством» (Б. Илизаров, стр. 198). В детстве, стихийно, мальчик овладел языками приятелей, с которыми общался на улице, – знал, например, армянский, азербайджанский, осетинский языки... Но в принципе способностей к языкам у природно-одаренного и самолюбивого парнишки, видимо, не имелось: впоследствии не мог овладеть языком тогдашней мировой культуры, «европейских Афин», – немецким. А очень хотел и старался! И в переломном возрасте свершилась важная перемена в его развитии – когда в Тифлисскую семинарию пришла новая директива. Семинаристов вынуждали учить русский язык, и не как один из предметов (что делалось очень давно), но как главный язык их веры и культуры... Сосело столкнулся с противоречивым социальным фактором грузинской жизни. С одной стороны, присоединение к империи сыграло положительную роль в судьбе Грузии и ее культуры. Через русский язык, господствовавший в огромной державе, грузины приобщались к мировой цивилизации, сами становились ее неотъемлемой и оригинальной частью. Через российскую государственность грузинские дельцы получали выход на имперские рынки. Пользуясь защитой русских штыков, спасались от набегов мусульманского моря, грозившего смыть с лица Земли малый христианский островок на Востоке. Началось ускоренное развитие родины Иосифа Джугашвили! Сие - несомненно... Но плюсы сопрягались с минусом – со всегдашним ощущением неравенства аборигенов. Социальные преимущества доставались лишь двуязычным гражданам, чужеязычная, пусть великая культура раздражала аборигенов своими кодами, вызывала аллергию, ощущение постоянного неудобства, неловкости, отторжения. Минусы «глобализации XIX века» умножались личными особенностями российских колонизаторов, тех типов, коих Ленин в позднейшем письме к Сталину характеризовал так: «Истинно русский человек, в сущности, подлец и насильник, каким является типичный русский бюрократ» (в другом месте: «Шовинистическая русская шваль». Особенно негодовал Ленин на грузинских помощников россиян: «Обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения»).
Известно, что кое с кем из деятелей такого типа самолюбивый и талантливый грузинский юноша столкнулся в семинарии, ему тыкали в нос «необразованностью» (легко представляю, когда вспоминаю тяжелый акцент и ошибки в сложной и для самих русских людей пунктуации их языка)... Юный семинарист, между тем, писал грузинские стихи. Публиковался у выдающегося мастера национальной литературы Ильи Чавчавадзе. По оценке проф. Илизарова, это были «очень хорошие стихи» (Илизаров, стр. 198. Не владея грузинским языком, судить не могу). Обычно люди, тонко чувствующие оттенки родного языка, болезненно воспринимают силовую попытку начальства навязать им язык чужой. Троцкий в 30-х гг. явно угадал, съязвив по адресу своего будущего убийцы: «Сталин выучил русский язык из-под палки»... Напоминаю: Сосело (поэтический псевдоним юноши) впервые познакомился с языком империи не раньше одиннадцати лет, только в училище. И лишь в семинарии, т. е. где-то лет в 15-16, овладел им достаточно свободно (человек был трудолюбивый, настойчивый, учиться любил). Но одновременно формировалось резко отрицательное отношение к Российской империи. Его чувства выразил в одобренной самим вождем биографии Анри Барбюс: «Управлять другими национальностями, например, грузинами, для царя означало – угнетать их. Можно сказать, что в те времена кавказские народности пользовались только одним правом – правом быть судимыми. Они имели лишь одну свободу - свободу стонать, да и то только по-русски. При таком порядке вещей в колонии, попросту прицепленной к территории господствующей русской национальности, естественно возникало националистическое движение с конечной целью освобождения Грузии». На X съезде партии Сталин сказал: «Старое государство, помещики и капиталисты оставили в наследство такие загнанные народности, как киргизы, чеченцы, осетины, земли которых служили для колонизации со стороны казачьих и кулацких элементов России. Эти народности были обречены на неимоверные страдания и вымирание». Цитаты особо интересны для историка, если помнить, что Кобу как спеца по национальному вопросу (и по национальным заботам империи тоже) Ленин избрал в первые наркомы (министры) по делам национальностей. Можно лишь догадываться, с каким удовольствием грузин разваливал в те годы Державу. Но он же и восстановил ее – причем в масштабах и пределах, каких она не знала в своей истории. Еще один парадокс в цепи сталинских противоречий!

Каким был еще не Сталин, но уже - Коба?

В первые годы подполья Коба писал революционные тексты только по-грузински, причем это были переводы русских партийных материалов. Л. Безыменский в книге «Гитлер и Сталин: перед схваткой» с гордостью заявил: «Одним из первых печатных произведений Сталина стала листовка, распространенная Бакинским комитетом РСДРП (б) в количестве 4 тысяч экземпляров. Вот текст, доселе не публиковавшийся» - далее сочинение об Августе Бебеле (ук. соч., стр. 39.). Не удивляйтесь, что текст не публиковался при жизни Сталина: стиль вовсе не его! Скорее, это переложение какого-то социал-демократического автора (мне кажется,
Каменева, главного русскоязычного партийного публициста на Кавказе). Впрочем, русскоязычные авторы-марксисты занимались тем же популяризаторским ремеслом, излагая уже для своей публики германоязычные труды.

(Итак, десять лет после семинарии революционер Коба писал и публиковался только по-грузински. Лишь в 28-29 лет он напечатал первые строки на русском. Профессор Илизаров предположил, что первые крупные теоретические работы, вышедшие за подписью Кобы, «Анархизм или социализм?» или «Маркс и Энгельс о восстании» были написаны им по рукописям, отданным в редакцию – т. е. Кобе - его рано умершим другом, меньшевиком Г. Телия.)

Когда и как Сосело сделался Кобой? Где-то читал, что «псевдо» - дань памяти любимому крестному отцу, священнику Якову. Однако каноническая версия, переписываемая из сочинения в сочинение, гласит, что Коба - имя литературного персонажа из повести Пшавелы «Отцеубийца» (по свидетельству соклассников, больше всех в национальной литературе Сосело любил Шота Руставели и Важа Пшавелу).
Проф. Илизаров раздумывает над текстом повести: что так сильно увлекло пятнадцатилетнего романтика Сосело в Кобе? Почему имя персонажа юнец избрал партийной кличкой? («Прошел как бы акт инициации»).
Коба – абрек-герой. Решительный, жестокий, отчаянный, смелый. С кем воевал? Вот эпизоды, процитированные профессором: «Они ясно различили приближающихся солдат (русских – М. Х.).

.).

- Караульные! – Коба достал из чехла ружье.
- Дайте и мне ружье, уложу хотя бы одного! – сказал Йато. Он едва стоял на ногах, но зов свободы, ненависти и несправедливости... удесятерил его силы».
Грузины ведут беседу:
«- Являются казаки, хватают баранов, хотят резать...
- Нет безбожнее никого на свете.
- А мой милый не стерпел, избил казака...
- Дай Бог ему здоровья».
Финал: вольнолюбивый Коба после гибели друзей в боях с русскими (и их прислужниками из местных аборигенов) уходит спасаться в... Чечню! Пикантно – в свете последующей политической биографии читателя...

Дарования молодого Кобы

Нынешние биографы открывают в этой личности неожиданные черты. Например, кто бы догадался, что изнеженный грузинским югом ссыльный обернется в Сибири удачливым и азартным охотником, умелым рыболовом, кормившим в курейской ссылке не только себя, но поддерживавший добычей семью юной хозяюшки. Или другое: что большевик-ленинец избавился от ссылки, выразив желание идти... добровольцем на русско-германский фронт! Или что его первые шаги во всероссийской политической карьере состояли в том, что, вернувшись в столицу из Сибири, он сместил (в свою пользу) руководителя питерской большевистской организации по кличке... Молотов! Коба, как подобает на востоке, был беспредельно предан выбранному им лидеру. Всегда соглашался следовать за Лениным, хотя, если понаблюдать, каким он лично был тогда, в далеком 1917-м году, то, видимо, грузин считался умеренным соглашателем, по-дружески общавшимся с земляками-меньшевиками (Чхеидзе и Церетели). В дни Октябрьского восстания Коба близок к оппозиции (Зиновьеву и Каменеву). В решающий момент пропал. Не из трусости, нет, – и Троцкий признавал, что «лично Сталин – не трус», а уж в вопросах личной смелости Лев Давидович хорошо разбирался. Профессор Илизаров предполагает, что член ЦК провел решающие Октябрьские дни на квартире у очаровательной юницы, Наденьки Аллилуевой. В моих, например, глазах, это лишь хорошо характеризует темпераментного и страстного южного человека...

Вверх по карьерной партийной лестнице Сталина подталкивал Ленин. Коба импонировал вождю революции практичностью, трезвостью подхода к людям и, во-вторых, особым и редким даром, который проф. Илизаров называет «талантом редактора». Сталин не был от природы наделен творческим гением, не являлся созидателем новых идей, новых проектов (возможно, отсюда проистекало его благоговение перед Лениным, способным придумывать многое - новый тип партии, новый тип государства, например. Это были ленинские идеи, которые Сталин только обогатил и усовершенствовал). Но, наряду с могучей страстью к беспредельной свободе (формально она выражалась в стремлении к абсолютной власти), в партийном деятеле второго ряда с поразительной силой выявилось «инженерное начало», способность к конструированию. Можно спросить: к конструированию чего? Да всего на свете, в чем нуждался Ленин, а потом он сам – партаппарата, истории, литературы, сельского хозяйства, оборонной промышленности... По-моему, Илизаров точно заметил, что великим природным даром Сталина являлась «редактура» – она помогла выдвижению в вожди. Коллеги по Политбюро мечтали взвалить на «тягачка» то, что он умел и любил делать - бумажную, бюрократическую, организаторскую работу в партии. Всякую канцелярскую волокиту! Себе же хотели оставить творческую работу... Оказалось, что прирожденный редактор умел сорганизовывать не только циркуляры, переписку, резолюции, т. е. расстановку слов на бумаге, но и - расстановку людей во всеобъемлющем партийном аппарате! Это качество обеспечило победу над творчески более одаренными людьми (типа Троцкого), потому что в ходе истории выяснилось: именно редкий талант редактора, а не ораторский, не публицистический, даже не дар государственного строительства был востребован для получения абсолютной власти в государстве нового типа.

Некая пробежка - от основной темы

Любопытно мельком пробежать по страницам книги Жореса и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин».
...Их работа выполнена в «перестроечном ключе»: стиль легкий, увлекательный, используется масса новой, волнующей исторической информации. Но... Сообщаемые сведения бывают поверхностными, факты часто неубедительны, выводы поспешны. К примеру, целый раздел уделен доказательству гипотезы, якобы Сталин в последние месяцы жизни продвигал в преемники... Суслова! Однако Ж. Медведев сам цитирует мнение Сталина, почему казался непригодным на роль наследника ближайший сотрудник – Маленков: «Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей. Это он сделает быстрее и лучше других, а на какие-нибудь самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу не способен» (Медведевы, стр. 36). Что ж, подручных вождь, наверно, знал получше нас, но разве Медведев кому-то доказал, что Суслов - иной, по сути, персонаж? Всю последующую жизнь «серый кардинал партии» исполнял роль писаря-запретителя – не более того. С какой же стати Сталин мог захотеть старательного исполнителя повелений любого из первых лиц империи тащить в наследники?

Или - сообщается: на Курской дуге из 3000 немецких танков гитлеровцы потеряли 2900 (стр. 93). Такие цифры публиковали в сводках Совинформбюро, но в наше время не грех бы авторам, претендующим на то, что считаются историками, залезть в германские архивы (по моим, например, сведениям, танковые потери вермахта преувеличены Медведевыми раз в 7-8). Или - сообщается, что Куйбышев умер от... белой горячки (стр. 95). Не спорю, пил мужик крепко, но причину смерти все ж не грех документировать, скажем, ссылкой на какое–то медицинское заключение. Или сообщается, что певица Лидия Русланова вывезла трофеи из Германии - сотни полотен русских художников (стр. 101). Спору нет, советские мародеры грабили Германию самым жутким образом, но русские полотна Русланова приобрела в СССР (что известно из ее уголовного дела) на деньги, заработанные «левыми концертами».

Как положено благонамеренным «перестройщикам», Медведевы пользуются «демократическими» банальностями: «Ландау к этому времени уже быстро «признался» в своих несуществующих преступлениях» (стр. 106). Но Ландау признавался не в несуществующем, а в реальном деянии: совместно с другом и сотрудником Корецем вдвоем ими сочинена первомайская листовка, где Сталин приравнивался к партейгеноссе Гитлеру, а НКВД к гестапо... Или написано: «Неизвестно, был ли Сталин знаком с письмом Лидии Тимашук» (стр. 29), хотя на оригинале письма любой в наше время, если захочет, может прочесть собственноручную резолюцию вождя: «В архив». На 345-й странице встретим странное замечание о «возврате утраченных Россией в 1905 году Курилах» (люди, кончавшие среднюю школу, знают, что Курилами русские обменялись с Японией – выменяли на Сахалин, сделав это сорока годами ранее...) Наконец, пикантно звучит информация: «Выселению подвергались не только те народы, территории которых на какой-то срок подвергались немецкой оккупации (...чеченцы)» (стр. 344). Я, в те годы школьник, и то помню по сводкам Совинформбюро, что немцы были остановлены Красной армией перед Грозным!

Все это фиксирую с сожалением, ибо, повторюсь, текст повествует о многих увлекательных, мне, например, неизвестных эпизодах советской истории. Например, о подробностях негласного соревнования советских и американских физиков при создании водородной бомбы (первый советский атомный котел был, оказывается, создан на тех ста тоннах оксида урана, что подготовил Гитлер для своего атомного проекта); или что, посылая в 1941 году «сибирские дивизии» спасать Москву, командующий Дальневосточным округом Апанасенко мобилизовал в армию недомерков-юнцов и стариков в возрасте за пятьдесят лет, набрал для них командиров, освободив нужных зэков-профессионалов из сибирских лагерей своей военной властью, сформировал из горе-новобранцев соединения под теми же номерами, что и части, отправленные под Москву, и снабдил японцев дезинформацией, якобы прежние соединения все стоят «у высоких берегов Амура»! Причем кормили «новые красноармейцы» сами себя в так называемых «военных совхозах» (на части, числившиеся под одинаковыми номерами, довольствие из резервов Наркомата обороны не поступало), вооружали их, переделывая всевозможные виды учебного оружия в боевое! Этот малоизвестный эпизод доказывает важный факт: Сталин отпустил в войну жесткие тоталитарные вожжи, дозволяя инициативным людям осуществлять самые рискованные проекты – и спас этим страну и свой режим.

(Если уж заговорили об Апанасенко, внесшем неоцененный вклад в общую победу, то его фамилия запомнилась мне вот в какой ситуации: на последнем перед трибуналом допросе Тухачевского его следователь из НКВД вышиб из маршала обвинительные показания на... Апанасенко. Карьере генерала это не повредило (что, к слову, показывает, насколько Сталин «доверял» всяким показаниям), но убийственный компромат на верного солдата он, видимо, в НКВД заказал и - «держал на запасном пути».)

* * *

Товарищ Сталин в роли читателя книг

Всю жизнь Сосело-Коба-Сталин учился по книгам. Он был страстным книгочеем, восполнявшим недостатки незаконченного образования беспрерывным чтением.
Вождь народов СССР вел замкнутый образ жизни. Никогда не летал. Был за границами СССР за 30 лет два раза, и то под чужим давлением (в Тегеране, в Потсдаме). Редко выступал перед публикой и практически не давал устных интервью. Кабинет, квартира, дача – замкнутые ареалы быта. Знание жизни, необходимое для руководства крупнейшей империей мира, повелитель черпал из прежнего опыта, либо из докладов помощников, из документов. Но из книг тоже. Из разных книг!

Видимо, еще в молодости стал библиофилом, но до революции быт не позволял ему дать волю страстному увлечению. Хотя в Курейке одна из наиболее порочивших в среде товарищей история свелась к тому, что Коба не удержался и присвоил книги, оставшиеся после умершего в Сибири «великого строителя партии» - Иннокентия Дубровинского. Книги умерших в ссылке считались коллективной собственностью всех «сидельцев», но в этом казусе Сталин, человек в быту весьма скромный, не стяжатель, не выдержал – присвоил чужие книги себе. Лично!

...Исследователям, как упоминалось, стали доступны воспоминания о юном Джугашвили, изданные некогда в эмиграции. Главное, пожалуй, что врезалось в память соученикам, – как много и разнообразно Сосело читал. Например, из документа (кондуита) известно, что в семинарии Джугашвили был сажаем в карцер за разговоры о «неположенных книгах», и соклассник вспомнил, что то был «93-й год» Виктора Гюго. Другой товарищ говорит, что важную роль в переломе религиозного настроения Сосело сыграл произведший на того сильное впечатление роман Тургенева «Отцы и дети». Е. Громов по косвенным признакам установил, что читал он «Заговор Фиеско» Шиллера, пьесы Ибсена, «Тартарена из Тараскона» Доде... Изучив переписку с М. Цхакая, Е. Громов указал, что «практик подпольной работы» Сталин читал труды по философии - не только Плеханова, но Дицгена, Маха, Авенариуса. Кстати, Маха и Авенариуса оценивал терпимее, чем кумир - Ленин. Исследователь пишет: «В их интерпретации научного знания грузинский марксист усматривал и «хорошие стороны»... За догматическое непонимание «хороших сторон» им высмеивался Плеханов» (Громов, стр. 34).

На меня немалое впечатление произвел опубликованный Громовым факт: в вологодской ссылке Сталин «дружил» с молодой девушкой из Тотьмы, Полей Онуфриевой. Много лет спустя Поля, жена местного завстоловой, рассказала сотрудникам Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛа): «Он постоянно заходил к нам на квартиру... Мы подолгу разговаривали о литературе, искусстве, книжных новинках. Больше всего эти собеседования шли в Александровском или Детском садах... Если мы бывали дома у нас, то вели себя свободно – читали, каждый про себя, что-нибудь» (Громов, стр. 31). «Чудак Иосиф» (как он себя назвал) подарил на память книгу, которой увлекался – «Очерки по истории западноевропейских литератур» искусствоведа П. Когана. С большой неохотой Поля пожертвовала эту книгу в библиотеку ИМЭЛа. Громов обнаружил на ней пометки почерком Сталина. Коган, например, пишет: «Мы остановились далеко не на всех важных произведениях Шекспира», Сталин - на полях: «Совершенно не касается пьесы «Буря» тема важной характеристики самого Шекспира» (там же, стр. 32). Так что, Шекспира он знал, оказывается, в тонких подробностях...

Когда сделался лидером огромной державы, получил, наконец, возможность удовлетворять безмерную страсть к собиранию книг. В конце жизни в личной библиотеке насчитывалось свыше 20 тысяч томов! Там можно найти уникальные экземпляры, например, прижизненные издания Пушкина или, что много уникальнее, исследование жизни Чернышевского, сделанное Львом Каменевым в последний год перед арестом. (Выброшенный из политики, вице-премьер осуществил давнюю мечту – сел за научный труд о Чернышевском. Успел сдать его в печать (в серию ЖЗЛ), но вряд ли видел готовый тираж (40 тысяч экземпляров) отдельного издания - книгу уничтожили сразу после ареста автора. Из Внутренней тюрьмы Каменев живым уже не вышел, но по приказу Сталина в личную библиотеку доставили единственный уцелевший от уничтожения «авторский» томик из серии ЖЗЛ - со штампом «Книгохранилище УСО ГУГБ».)

...К сожалению, сталинскую библиотеку «расформировали» после смерти хозяина (дети-наследники не имели пропуска ни в квартиру, ни на дачу отца и физически не могли взять хоть что-то на память из его личных вещей). Сотрудники ИМЭЛа сохранили примерно 300 книг, где обнаружены рукописные пометки хозяина (а в скольких – не сумели обнаружить?! Их до сих пор находят). В огромном количестве книг остались закладки (множество разноцветных полосок бумаги) или загнутые уголки страниц. Многое, однако, пропало. В большинстве случаев это, конечно, детали, вернее – царапинки, но важные для понимания личности. Увы, они постепенно исчезают для исследователей.

Пометки на книгах – по-моему, самый ценный источник информации о внутреннем мире Сталина. Великий интриган был невероятно скрытным человеком: думал одно, говорил другое, делал третье (отсюда проистекала невероятная недоверчивость к остальным, даже самым лояльным сотрудникам). Вдобавок, едва ли не инстинктивно, он истреблял каждого, кто мог его узнать (как выразился Сам, объясняя дочери арест ее тетки, своей свояченицы: «Знала слишком много – и болтала слишком много»). И вообще – приближал тех людей, что не вели личных записей (Поскребышева, Власика, Мехлиса – они и уцелели!). Но был у него, оказывается, единственный собеседник, которому доверял, с которым позволял пооткровенничать. Книга, которой в тот момент пользовался!

Книги физически не могли разболтать, выдать, предать. К ним никто не имел доступа, кроме него, – библиотека была личной (иногда разрешалось кое-что почитать детям). Немало книг Сталин брал из общественных библиотек, но ничего не возвращал (только после его кончины директор Ленинской библиотеки набрался дерзости и попросил вернуть в фонды 72 книги, взятые скончавшимся пользователем. Тут-то и выяснилось, что на 62-х библиотечных раритетах имеются рукописные пометки! Пришлось передавать не в Ленинку, а в ИМЭЛ).

Объем книжных интересов Сталина поражает. По его собственному признанию в беседе с «и примкнувшим к ним Шепиловым», ежедневно читал до пятисот страниц! Конечно, значительную часть составляли партийные и государственные документы, но и книги – немалую долю... Память у вождя с детства считалась великолепной, и другой знаменитый книгочей, Горький, удивлялся, как, прочитав текст один раз, Сталин умел запомнить его наизусть! Среди книг из Ленинки, взятых для домашнего чтения, значатся, например - из исторических сочинений - Геродот, Ксенофонт, П. Виноградов, Р. Виппер, И. Бельяминов, Д. Иловайский («ха-ха-ха! Дурак Иловайский» - помета), К. Иванов, Н. Кареев, 12 томов «Истории» Карамзина, шеститомная «История России с древнейших времен» С. Соловьева. Значились в списке и «История русской армии и флота» (том пятый), «Мемуары князя Бисмарка (мысли и воспоминания»), дореволюционное издание книги А. Богданова «Краткий очерк экономической науки». (Это сочинение Сталин особо любил, в его каталоге содержится примерно десять разных изданий - возможно, потому, что марксов «Капитал» давался вождю с трудом – пометки есть только во вступлении к «Капиталу» и в конце, в выводах). Следует помнить, что множество книг после его смерти разошлись таинственным образом по частным собраниям, и нас еще ждет немало открытий впереди... Молотов, например, показывал Ф. Чуеву книгу с пометами вождя; известный историк М. Гефтер являлся обладателем первого тома собрания Бисмарка (1940 г. издания), где вступительная статья была испещрена пометами Сталина. А классики марксизма! Ленин являлся постоянным источником размышлений и решений «наследника», его книги прорабатывались много раз – всегда с карандашом в руке. Например, «Материализм и эмпириокритицизм» проконспектирован трижды (тремя карандашами)! Сталин, к слову, разыскал и собрал в свою библиотеку все прижизненные издания Ленина, включая редчайшие. В его библиотеке хранились книги политических оппонентов – Каутского, например, Зиновьева, да и многое иное, за что рядовой читатель без разговоров получил бы срок... Молотов говорил Чуеву: «Сталин, в общем, умел использовать и троцкистов, и правых, но когда потребовалось, тут же, конечно, полетели щепки... Но не использовать таких лиц – тоже неправильно. А вот до каких пор можно использовать, тут можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно» (Ф. Чуев «Сто бесед с Молотовым», М., 1991 г., стр. 249, 432). Троцкого, скажем, главный враг читал внимательно и, судя по пометкам, – одобрительно! Впрочем, проф. Илизаров предполагает, что вообще ненависть к Льву Давидовичу была сродни неприязни, даже ненависти актеров к их выдающимся коллегам по сцене: она вовсе не мешает перенимать трюки и приемы конкурентов.

Особенно интересовался Сталин историей Французской революции: еще в ссылке Свердлов давал ему почитать Олара... В принципе проф. Илизаров называет Сталина «самым свободным читателем в стране» - только ему позволялось читать то, что невозможным считалось изучить никому другому. В чем и таился один из мощных источников его интеллектуального превосходства над сотрудниками. Он знал то, чего никто из ближних не мог узнать! Ценил, например, труды выдающегося историка Лукина (казненного родственника Бухарина – брата его первой жены). Пометы можно найти на книгах Сафарова, Ксенофонтова, Квиринга, Бубнова, И. Стукова, Сорина... Из неполитиков я бы выделил историка Р. Виппера. В личной библиотеке Сталина Илизаров не обнаружил капитальное сочинение Виппера об Иване Грозном, хотя оно сильно повлияло на историческое мировоззрение Сталина («возможно, первое издание этой книги, 1922 года, с критическими замечаниями Сталина еще хранится в архиве историка», Илизаров, стр. 93), зато три книги Виппера - «Древняя Европа и Восток», «История Греции в классическую эпоху. IX-IV до Р. Х.» (обе - Москва, 1916 г.) и особенно «Очерки истории Римской империи» (М., 1908 г.) исчирканы пометами вождя. Последняя особенно нравилась «Хозяину империи»: в ней были изложены основы римского империализма. Ради объективности добавлю, что книгу другого крупнейшего историка, С. Платонова, о Грозном вождь тоже проработал основательно.

Много книг в библиотеке по истории военного дела, в частности, артиллерии. Есть сочинения самого крупного военного теоретика России в XX веке – генерала Свечина, предупреждавшего читателей о рисках модного тогда «уклона в блицкриг» (Свечин был расстрелян в 1937 г.). Забавную байку, связанную с одной из сталинских книг я нашел у Роя Медведева. До войны молодой профессор кафедры военного искусства полковник Разин представил в Воениздат рукописи двух томов из задуманной четырехтомной «Истории военного искусства с древнейших времен до Первой империалистической войны». Разин опирался на труды великого немецкого военного теоретика Клаузевица. Казалось бы, где непорядок? Энгельс находил у Клаузевица «пример хорошей диалектики», Маркс снисходительно заметил, что «у этого парня есть здравый смысл, граничащий с остроумием», а Ленин назвал германского теоретика «одним из великих и глубоких писателей по военным вопросам, чьи основные мысли сделались безусловным приобретением всякого мыслящего человека». Но после войны Сталин решил Клаузевица развенчать! Разин написал письмо в защиту германского мыслителя и получил от генсека прямой ответ: «Нужно покончить с незаслуженным уважением к военным авторитетам Германии. Что касается, в частности, Клаузевица, то он, конечно, устарел». (Мне думается, тогда у вождя и рождался замысел будущей «борьбы с иностранщиной». Пока что - против немцев.) Письмо Сталина опубликовали, Разина уволили из армии и арестовали. Сталин, кстати, не знал ничего: для ареста генералов требовалась его личная санкция, но Разин был полковником – хватало санкции Булганина (или кого-то из замов?).

Полковник попал в лапы Андрея Свердлова, сына Якова Михайловича, одного из самых свирепых людей в МГБ. Тот выбил Разину шесть зубов и... сломал ему волю. Правда, Разин получил относительно скромный приговор – десять лет зоны (как шутили, «за «ни за что» дают десять лет»). Его книги, естественно, изъяли из библиотек. Но они остались в библиотеке Сталина! И, готовясь в 1950 году к встрече с Мао Цзе-дуном, Сталин снял с полки и полистал томик Разина. Книга понравилась. Вождь вызвал секретаря и велел узнать, а что делает, где служит нынче товарищ Разин...

Что началось! Разина самолетом доставили из лагеря в Москву и обрядили в... генеральский мундир. Произвели заочно в чин! Берия лично извинился за «недоразумение». Генерал-майора вернули на кафедру. Но... поезд, увы, ушел: талантливый человек оказался навсегда сломлен. В переизданиях «Истории» он клеймил Клаузевица... Кто бросит камень?

Сталин, Лев Толстой и Достоевский

Интересно размышлять о восприятии Сталиным художественной литературы и искусств вообще.
...Что бы плохого ни говорить о большевистских политиках (всё покажется справедливым!), увы, как правило, они были эрудитами, полиглотами, обладали собственным вкусом и недурными привязанностями в художествах. Например, своим любимым поэтом Троцкий называл Есенина, любимым прозаиком – Бабеля. Бухарин дружил с Мандельштамом, высоко ставил Пастернака. И так далее... Кажется, только Ленин в этой компании видится человеком, глухим к художествам: был всецело поглощен политическими страстями. Сталин - не исключение среди старых большевиков. По вкусам, правда, как многие коллеги по партии, был... как бы точнее определить?.. либерал-народником. Искусство, в его глазах, должно быть понятно народу, воспитывать народ, ценилось, прежде всего, как общественная сила, помогающая читателям (зрителям) обогащать личный опыт общественными наблюдениями «больших мастеров» - писателей, музыкантов, художников. Но в те годы это считалось обычным восприятием искусства у вполне интеллигентных россиян. Ничем Сталин от массовой образованной публики России не отличался!

...Нужно держать в памяти грандиозный разрыв, который образовался в XX веке между искусством, пронизанным невероятным взлетом индивидуализма, высвобождением личности от связей с общиной, с коллективом (достаточно напомнить кризис фигуративной живописи, появление абстракционизма) и – современными тому же искусству общественными движениями, стремившимися создавать коллективы, вручавшие судьбу народов харизматическим личностям. Новые движения передоверяли совесть целых поколений решительным нахалам, готовым сразу и ладом отвечать на любые вопросы, мучившие сознание человечества, сбитого с толку Мировой войной и Великой депрессией...

Но вернемся к «нашему барану», к Сосело-Кобе-Сталину. Всю жизнь он оставался фанатом Шота Руставели (собирал все издания и переводы «Витязя в тигровой шкуре» - что не мешало отправить лучшего из переводчиков поэмы, Заболоцкого, в зону. Но такие противоречия возникали нередко). Пристрастился к русской классике. Часто и обычно к месту цитировал Гоголя и Салтыкова-Щедрина. «Есть разная манера писать, - приводит Громов одно из его рассуждений перед писателями, - Например, манера Гоголя или Шекспира. У них есть выдающиеся герои – отрицательные или положительные. Когда читаешь Гоголя или Грибоедова, то... все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочел другую манеру письма – манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть «серые» люди, но отражающие основной поток жизни». «По-видимому, Сталин-читатель более всего любил в литературе Чехова», сделал общий вывод из изученного материала Е. Громов (ук. соч., стр. 258). Проф. Илизаров согласен с этим мнением. Стражник из Курейки через десятки лет пересказывал, как его поднадзорный рассказывал «забавный анекдот» про какого-то человека «с лошадиной фамилией»...

Из более поздних классиков хорошо знал Горького. Секретарь югославского ЦК Джилас после войны заговорил с вождем о писателе: выше всего прочего Джилас ставил «Жизнь Клима Самгина». Сталин возразил: «Лучшие вещи – другие: «Городок Окуров», рассказы, «Фома Гордеев»... С литературной точки зрения ранние его произведения лучше». Видимо, по-своему он читал роман «Мать»: единственный персонаж, который, судя по пометкам на полях, увлек его, это не героический Павел, не Ниловна, а более сложный и более неоднозначный образ - Рыбин. Знал, причем в подробностях, поэзию Горького: например, проверяя текст подготовленного после войны сборника поэзии, напомнил составителям про упущенные ими стихи из рассказов Горького - «Варенька Олесова» и «Мальва».

...В тот раз Джилас заговорил со Сталиными о Достоевском, страстным поклонником которого являлся. Серб выразил недоумение, почему к гению, мягко выражаясь, так осторожно относятся в Советском Союзе. Сталин сформулировал четко: «Великий писатель и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий». И это не были фразы, сложившиеся под влиянием общепринятых предрассудков: сегодня, когда доступны книги из его библиотеки, видно, что за оценками кроются собственные долгие размышлений над текстами.

...Проф. Илизаров уделил две главы сталинским пометкам на романах Толстого и Достоевского. Как минимум дважды, судя по цвету карандашей, генсек читал «Воскресение», выпущенное ACADEMIA в 1935 году. Особо интересны оценки изображенной Толстым революционной среды. Сталин жирно подчеркнул фразу: «Сначала, благодаря своей способности усваивать чужие мысли и точно передавать их, он в период учения... имел первенство и был этим удовлетворен... (Далее персонаж стал «революционистом», и Сталин опять чиркает карандашом) ...Раз выбрав направление, он уже никогда не сомневался и не колебался и потому был уверен, что никогда не ошибался. Все ему казалось необыкновенно просто, ясно, несомненно... Самоуверенность его была так велика, что она могла только отталкивать от себя людей или подчинять их.... Деятельность его состояла в подготовке к восстанию, в котором он должен был захватить власть и созвать собор... Товарищи уважали его за смелость и решительность, но не любили. Он же никого не любил и ко всем выдающимся людям относился, как к соперникам, и охотно поступил с ними, как старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей». Сталин подчеркнул: «Он относился хорошо только к людям, преклонявшимся перед ним»!

«Признаться, я не знаю, как все это непротиворечиво объяснить», - пишет в комментарии Илизаров (стр. 393). Толстым изображен некий двойник Сталина, каким мы его знаем, но «невозможно не только Сталину с его гипертрофированным комплексом нарциссизма, но признаться в этом вообще невозможно любому человеку». Нужно, однако, помнить, что Толстой набрасывал не сталинский, а типовой портрет подпольного руководителя! В их среде Сталин жил всю зрелую жизнь, наблюдал изнутри, ему, конечно, любопытно было читать, как все это виделось глазами постороннего человека. Должно быть, похожим, вот он и подчеркнул. А себя не узнал... Нормальное психологическое заблуждение!
Всего сталинских помет на «Воскресении» профессор насчитал тридцать, но еще больше – сорок! – обнаружил на романе Достоевского «Братья Карамазовы».

* * *

Бывший завотделом ЦК Шепилов донес до нас послевоенное мнение Сталина о великом писателе, переданное в качестве установки секретарем ЦК Ждановым: «Ведь он написал не только «Записки из Мертвого дома» или «Бедные люди». А его «Двойник»? А знаменитые «Бесы»?.. Раскольников-убийца является порождением философии Достоевского... Философия «Преступления и наказания» по существу не лучше философии «Бесов»... Товарищ Сталин сказал, - продолжал Жданов, - что мы, конечно, не собираемся отказываться от Достоевского. Мы широко издавали и будем издавать его сочинения. Но наши литераторы, наша критика должны помочь читателям правильнее представлять, что такое Достоевский».
Установку поняли: Достоевского более не печатали до самой смерти установщика. Но он говорил дочери, причем тогда же: «Это был великий психолог». К сожалению, я не спросила его, что он имел в виду...», заметила Светлана.

Что великого в «психологе Достоевского» узрел для себя Сталин? Исследователям доступны четыре тома из того собрания сочинений, что находилось в библиотеке Сталина: два тома «Дневников писателя» и два - «Братьев Карамазовых». Все сорок помет сосредоточены в одном томе - в «Братьях Карамазовых».

Поражает, что интересовал вождя не «Великий Инквизитор», не Карамазовы. Внимание сосредоточилось на одном образе. На старце Зосиме. Отчеркнуты, например, слова старца, обращенные к зловещему Федору Карамазову: «Главное, не стыдитесь самого себя, ибо от всего лишь все и выходит». И чуть дальше – опять обращение к Карамазову-отцу: «Главное самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, стало быть, входит в неуважение и к себе, и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы не имея любви занять себя... доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям, и себе самому. И ведь знает человек, что никто не обидел его и что он сам себе навыдумывал и налгал для красы, сам преувеличил, чтоб картину создать, и из горошинки сделал гору – знает сам это, а все-таки сам первый обижается... и тем самым доходит и до вражды истинной...»

Может, этот абзац заставил говорить со Светланой о «великом психологе»? Или другая фраза? Старец Зосима учит: «Любовь деятельная сравнительно с мечтательной есть дело жестокое и устрашающее» - Сталин это место жирно подчеркнул. И еще подчеркнул: «Любовь деятельная – это работа и выдержка». Он был деятельным человеком, обладал огромной выдержкой и считал себя орудием Провидения – потому, видимо, и ощущал счастливым! Подчеркнул: «Все праведники, все святые... были все счастливые». Что ж, действительно верил в личную праведность – высшую праведность избранника Вышних сил! А, может, есть другое толкование его высокого, хотя и опасливого уважения к Достоевскому? Например, Сталина явно волновали мысли другого религиозного персонажа, отца Паисия, о соотношении государства и церкви. «По русскому же пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы способиться стать единственной лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди». Мысль подчеркнута, более того, помечена инициалами «Ф. Д.», как Сталин делал, когда что-то казалось ему очень важным. И еще подчеркнул слова отца Паисия: «Не церковь обращается к государству, поймите Вы это. То Рим и мечта и его... А напротив, государство обращается в церковь, исходит от церкви и становится церковью на всей земле... От Востока звезда сия воссияет». От Востока? («Прямо и без обиняков» отец Паисий спрашивает в романе оппонента: «То есть вы... видите в нас социалистов?».) В проповеди нового «папоцезаризма» Сталин явно слышал что-то близкое своему идеалу организации власти в тридцатые годы, когда, числясь «главой церкви», т. е. партии, он из-за кулис управлял государством! Конечно, я пересказал лишь малую часть замечаний Сталина, зафиксированных исследователями. Моя задача – не заменить названные здесь книги, а привлечь внимание читателей к незнакомому, неожиданно возникающему образу потайного читателя русской классики.

Свободный человек и пределы свободы

Думается, неожиданности в сталинском образе порождаются контрастом между немалыми интеллектуальными возможностями и пошлым, часто по-животному грубым поведением его в быту.
В личной жизни он был, что называется, плебеем (мог, например, сказать недостаточно расторопному главе тайной полиции: «Смотри, морду набьем!». Мог похвалить наркома обороны: «Мировой вождь, едри его мать. Читал твой доклад – попало всем, мать их туды» (Илизаров, стр. 105).Сыграло, конечно, свою роль воспитание в семье сапожника и те манеры, что господствовали в компании хамоватых семинаристов (читайте Помяловского - «Очерки бурсы»). Его характер дозревал среди «простых людей», замышлявших, однако, переустроить мир, а потому считавших любое нарушение морали дозволенным. Барбюс описал увиденную бытовую сценку: «Сталин смеется, как ребенок... В салонах, расположенных за бывшей императорской ложей, собрались руководящие деятели. Какой адский шум они там подняли! Какой хохот! Там были Сталин, Орджоникидзе, Рыков, Бубнов, Молотов, Ворошилов, Каганович, Пятницкий. Они припоминали забавные эпизоды гражданской войны... Гомерический хохот, юношеская жизнерадостность, мощное веселье – короткая свежая разрядка великих бурлаков реконструкции». Любопытно, всерьез эти «бурлаки» верили в дружеское веселье «своих»? Скоро трое из семерых будут расстреляны. Четвертый застрелится сам...

Специфическое «веселье» прямо-таки пенилось в их компании в молодые 20-30-е годы XX века: щеголеватому и аккуратному кавказцу Микояну подкладывали на стул помидор, выпившему Калинину подсыпали в рюмку соль и перец... По-детски веселились! Следы шуток сохранились в письменной форме. В архиве Маленкова нашли рисунок, сделанный Самим на заседании Политбюро в 1930 году (в разгар коллективизации!). Вождь неплохо рисовал... Тема рисунка: «За все нынешние и будущие грехи подвесить Брюханова (наркома финансов – М. Х.) за яйца; если яйца выдержат, считать его оправданным, если нет – утопить. И. Ст.». Ловко схваченный карандашом, Брюханов так именно и подвешен вождем... Впрочем, его не повесят и не утопят. Его расстреляют.

А раньше, в 1923 году, Сталин набросал эскиз с натуры своего близкого (в то время) друга, «нашего дорогого Бухарчика». Какая неприязнь (если не ненависть!) уже тогда водила рукой шаржиста! Позднее Вышинский назовет Бухарина «помесью лисы со свиньей» - именно такая «помесь» набросана, причем мастерски, на рисунке «друга любимца партии»...

Грубоватое плебейство заслоняло от современников подлинного Сталина – его пороки, но и многие достоинства (вспомним в параллель, что шутовские манеры и позы Гитлера скрывали от современников политические таланты фюрера и реальности его злодейской страсти к уничтожению человечества). Думается, для Сталина абсолютная власть составляла главное наслаждение в жизни - достижение высшей степени свободы! Только к полной свободе он стремился, только ею жил. Он один безбоязненно читал то, что не смел и не мог читать никто другой, один говорил вслух то, чего не смел высказать никто другой (чего стоит признание, высказанное на весь мир в знаменитой послевоенной речи про русский народ: «Любой другой народ прогнал бы такое правительство, как наше»!!) Примеры безграничной свободы вождя я могу множить. Скажем, у него был хороший голос (любил с детства петь), и вот, с двумя бывшими певчими на клиросе, Молотовым и Ворошиловым, затягивали, бывало, на даче распевы типа «Спаси, Господи, люди твоя» и прочее в таком же стиле...

Многих и разнообразных дарований оказался человек! Именно он рекомендовал МХАТу ставить «Любовь Яровую», зарубавшуюся Главреперткомом. Вдумайтесь в сюжет: муж-белогвардеец спасает от гибели в белой контрразведке жену-большевичку, она же в ответ предает любимого мужа в лапы чекистов... Поневоле поймешь цензоров! А т. Сталин высказался: наша, большевистская пьеса – ее приняли. И до сих пор именно так принимают зрители.

Справедливости ради отметим: даже единственно свободному человеку в стране всеобщего, хотя часто добровольно наложенного на себя рабства тоже положен был некий предел. Даже ему! Кем? Собственными политическими заботами... Е. Громов выяснил, например, что руководители РАППа являлись не «леваками»-литераторами, какими раньше нам казались, а штатными сотрудниками аппарата ЦК, получавшими зарплаты из кассы, контролируемой т. Сталиным. Т. е. были не скрытыми троцкистами, как пытались уверять, а сталинскими кадрами. Их он использовал, пока казались полезными, однако... Однако и ему до поры приходилось считаться с их предрассудками, предпочтениями, страстями. Например, они безошибочно учуяли в Булгакове самого крупного литератора России, но знали, как писатель ненавидит самый дух большевизма и поливали «врага» с яростью правоверных партчиновников! А Сталин скрытно защищал «Дни Турбиных», ему пьеса нравилась – за талант. Мы знаем, у него был вкус к настоящей, высокой литературе... Т. е. скрытно защищал Мастера от своих цепных псов... Но, с другой стороны, «Бег» он не решился защитить – хотя на деле пьеса ему тоже нравилась! Но – пришлось уступить... За что они позже заплатили головами - уступать никогда, никому ни в чем не любил. И ничего не забывал!

Особо сильно сталинская «несвобода» от собственной политической линии ощущается в истории с предсмертной пьесой Булгакова – «Батумом». Пьеса официально была заказана МХАТом к 60-летию Сталина. «Непосредственно Сталин не выступал в роли заказчика. Это он счел бы унизительным для себя» (Громов, стр. 126), но, конечно, вождь был в курсе и текст одобрил... Худсовет принял, Комитет по делам искусств утвердил, практически пьесу уже поставили. И в последний миг - запретили. Запретить хорошую пьесу о Сталине мог лишь один человек – понимали все. Удар оказался настолько мощным, что Булгаков не выдержал: заболел и умер. Вот запись в дневнике Е. С. Булгаковой (18.10. 1939). «Сегодня было два звонка... Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить». Почему нельзя? Почему снят спектакль, который мог прославить Сталина в дни юбилея, как никакое иное из произведений искусства? Никто не смел спросить...

Мне видится проницательной версия, высказанная Е. Громовым: «Если бы пьеса пошла, это означало бы официальное признание «внутреннего эмигранта», «певца белогвардейщины», «антисоветчика» - первейшим советским драматургом. Всемогущий диктатор, но заложник собственной идеологической системы, Сталин на такой шаг не решился... Лучшую пьесу о себе генсек закрыл. Вынужден был закрыть» (Громов, стр. 129). Такие случаи в его жизни бывали не раз. Например, долго колебался, отдавая палачам лучшего своего публициста – Михаила Кольцова. Но... Вынужден был им пожертвовать. «Дело требовало». Так же колебался, когда принимал решение о казни лучшего плановика страны, Николая Вознесенского. Благодаря расчетам и планам этого экономиста, выстояла и выдержала в войну советская оборонная промышленность, своевременно эвакуированная на восток. Сталин раздумывал: может, не убивать, а перевести его в Госбанк, вдруг позже пригодится... Но – политический расчет взял вверх.

А вот маршалу Жукову – сохранил жизнь.
Да, иногда он щадил людей - из уважения к их талантам. Так произошло, например, с Шостаковичем. Сталин по-настоящему любил классическую оперу, особенно Мусоргского... Новый музыкальный язык Шостаковича, вообще язык современной музыкальной школы казался ему непривычным, чуждым, неприятным. Потому-то годами шедшая на сценах страны и во многих театрах мира «Леди Макбет Мценского уезда» вдруг подверглась гнусному поношению. Шостакович ждал ареста, но - не дождался. Почему? Может, Сталин ценил его песни? Они-то оказались доступны по языку, и вождь лично присудил за них ему Сталинскую премию первой степени. Может, расчетливый Хозяин понимал, что уничтожить подобный талант легко, а вырастить - трудно?

То же относится к Пастернаку: видимо, Сталин доверился в сем случае вкусу Бухарина или оценке Щербакова («этот блаженный»). А по Мейерхольду – ударил. И по Эйзенштейну (у Илизарова любопытное предположение, что за необъяснимой опалой на «Бежин луг» скрывалось противоречие между личными вкусами Сталина и политическими интересами, только в той ситуации он выбрал личные предубеждения: не мог этот кавказский человек стерпеть прославления мальчика, предавшего отца. Сорвался и ударил по излишне постаравшемуся режиссеру!).

У Сталина имелась странная привычка – писать и рисовать, заполняя каракулями пустые места на страницах блокнотов, тетрадей, читаемых книг. На экземпляре пьесы А. Толстого («Иван Грозный») Э. Радзинский наткнулся на надпись – «Учитель» (такую же надпись он обнаружил на книге Троцкого). Пошли разговоры о том, кем же были его тайные, истинные учителя. Но при проверке факта проф. Илизаров установил, что наблюдение Радзинского оказалось... ошибкой. Надпись «Учитель» (всегда с большой буквы) начертана на десятках книг из библиотеки Сталина, в его блокнотах, в его тетрадях. Часто она соединяется росчерком с буквой «Т», или – иногда – с тремя буквами - «Тиф».

Это слово, часто повторяемое, отражало некую внутреннюю заботу, скрытое от всех размышление Сталина, охватывавшее вождя постоянно - при чтениях, на заседаниях, посреди планирования заводов... «Хронологически эти надписи охватывают почти весь период сталинского правления и не имеют никакого отношения к смыслу напечатанного в книге, и, скорее всего, через моторику сталинской руки отражают его глубинную психологическую установку» (Илизаров, стр. 78). Какую именно? Профессор Илизарова расшифровал надпись так: она гласит - «Учитель из Тифлиса».

«В истории человечества, - пишет он, - «Учителями» называли, главным образом, пророков, в особенности первенствующего среди них – Иисуса из Назарета. Согласно евангельской традиции, Иисуса... стали именовать Учителем простых людей («рабби» по древнееврейски)... Затем он прошел обряд посвящения у Иоанна Предтечи, как Сталин у Ленина. Надеюсь, мне простится столь кощунственное сравнение, но оно лежит на поверхности. Как «Учитель из Назарета», будучи по времени вторым после Иоанна Крестителя, стал в силу Божественной благодати первенствующим, так и «Учитель из Тифлиса» возвысил себя над всеми, в том числе над великим предшественником... Нынче всем известен только один «Учитель из Тифлиса» (Илизаров, стр. 79).

На чистых листах книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» проф. Б. Илизаров нашел запись Сталина:

«1) слабость
2) лень
3) глупость

единственное (это слово подчеркнуто – М. Х.), что может быть названо пороком (и это слово подчеркнуто – М. Х.). Все остальное – при отсутствии вышесказанного – составляет, несомненно, добродетель (слово подчеркнуто – М. Х.).
NB! Если человек
силен (духовно)
деятелен
умен (или способен)

- то он хороший (тоже подчеркнуто – М. Х.), независимо от любых пороков» (Илизаров, стр. 81).

----

©"Заметки по еврейской истории"

{ №49}

11 декабря 2004
Михаил Хейфец
Неизвестный Сталин