С высоты прошедших двух десятилетий перестройку можно охарактеризовать одной фразой - перерастание структурного кризиса в системный вызванное неадекватным управлением. В результате в 1989-1993 гг. сложилась революционная ситуация повлекшая cноc застывших, но отнюдь не устаревших социальных структур, и разрешившаяся нисходящим трендом реставрации полупериферийного капитализма. Одну из составляющих революционной ситуации можно переформулировать как утрату текущим гегемоном управления социально-экономическими процессами. В ходе борьбы за расширение личных полномочий Горбачев заблокировал как хозяйственные (отраслевые) и политические (партийные) рычаги управления - «сваливание в штопор» вызванное размыканием инвестиционного контура советской экономики (законом о предприятии 1988 )не могло не закончиться катастрофой. Более того, сами цели управления были ложными. Желание преобразовать СССР в западную социал-демократию это просто попытка поменять шило на мыло. СССР вполне можно интерпретировать как крайне левую форму социал-демократии — ультрапарламентскую республику со сверхвысокой долей госсектора. Конечно это только внешняя форма, скрывающая иной производственный базис, воспроизводящий процессы-деятельности, а не предметности-товары. Но и тем лучше, поскольку достигнув полной занятости, социал демократическая программа оплаты социалистического потребления из прибыли капиталистического производства, начинает угнетать последнее — перестает работать кейнсианский мультипликатор — на чем и построили свои теории неолиберальные экономисты. Еще более фантастическими были надежды войти в ядро мир системы. С тех пор как ядро мир-системы сформировалось этого не удавалось никому. Даже Япония, стоявшая наособицу в международном разделении труда до 1945, успела сесть на вторую кондратьевскую волну 1870-х, когда ядро мир-системы закончило формироваться вместе с эпохой европейских революций. Немаловажную роль сыграли и победы в Русско-Японской войне 1904-05 гг. и весьма выгодное участие в Первой мировой. Куда более интересен вопрос, почему в 1945 проигравшие не были низвергнуты на периферию? Не потому ли, что тогда революции Японии, Германии, Италии, а может быть и других странах Европы и Азии свергли бы мировую гегемонию капитала? Советская Россия потому и сумела сменить ранг, что стала альтернативой мировой системе капитализма. Бессмысленный отказ от этого положения обошелся куда дороже всех мыслимых и немыслимых издержек холодной войны, разумеется кроме перерастания её в прямой обмен ракетно-ядерными ударами.
Холодная война являлась одним из факторов структурного кризиса, но не единственным. К 50-м была построена самодостаточная система машинного производства, а к 70-м исчерпались возможности её экстенсивного расширения, поскольку большая часть населения сосредоточилась в городах. Одновременно возникла пауза между 4-м и 5-м технологическими укладами. Всё это обусловило отход от принципа опережающего развития производства средств производства. Инвестиции были перемещены в воспроизводство фондов потребления ( закупка как самих товаров народного потребления, так и автоматических линий их производства), высокотехнологичное потребление (ВПК), ТЭК и ряд капиталоемких инфраструктурных проектов. С одной стороны, сам по себе обмен энергоносителей, производство которых легко быстро нарастить, на оборудование нефтехимической и целлюлозно-бумажной промышленности и капиталоемкие элементы инфраструктуры, быстрое расширение производства которых невозможно, достаточно разумен. С другой стороны, цель социалистического производства состоит не в простом расширении, ,а в накоплении неотчужденного труда, и, следовательно, в снижении трудоемкости воспроизводства основных фондов. При этом мощность основных фондов не только может, но и должна расширяться экспоненциально, увеличивая энерговооруженность труда — труд накапливается в изменении технологии. Так, планомерно сменяя технологические уклады, социалистическая индустриально развитая страна может поддерживать темпы роста страны развивающийся, т.е. избегать тенденции нормы прибыли к понижения. Именно такой смысл имеет превращенный в норматив естественный закон опережающего роста первого подразделения. Но если при капитализме сокращается стоимость простого воспроизводства рабочей силы, то при социализме она наоборот вложения в человека, в его образование и здоровье, в расширение его свободного времени, как времени развития деятельностных способностей.
Структурные макроэкономические преимущества социализма в 70-х-80-х явно были использованы не до конца. Например, были упущены возможности одновременного с переводом ТЭЦ на газ перехода на парогазовый цикл, хотя технология производства газовых турбин соответствующей мощности и износостойкости была освоена как раз в 70-х. Программе развития атомной энергетики это совершенно бы не противоречило. Простимулировать ключевую технологию 5-го уклада — производство микропроцессоров можно было бы продавая ПК советского производства по тем же схемам «потребительского инвестирования», которые ранее применялись с другим товарам длительного пользования. Закон Мура вполне можно было бы использовать в качестве планового норматива. Благо, пусть с отставанием на несколько лет и копированием технологий отрасль всё же была создана и якобы занимала третье место в мире (правда неизвестно в какой номинации — среди корпораций или национальных экономик). Вообще, в 70-х роль главной отрасли промышленности незаметно перешла от машиностроения к приборостроению и производству вычислительной техники. В целом, индустриализм можно определять двояко. Во первых, по Марксу, как машинное производство, замену человека машиной, и тогда индустриализм тождественен капитализму, накоплению овеществленного труда. Во вторых, по Кузнецову, как производство преобразователей мощности. Оба определения взаимосвязаны -в первом труд замещается энергией, но второе шире, хотя (и именно поэтому) менее социологично - оно позволяет установить индустриальный характер линейной формы социализма как системы накопления неотчужденного труда (меняется технология, а экстенсивный рост технологии обеспечивается ростом мощности, а не вложенного труда). Например, грядущий переход от парогазового цикла к МГД-генераторам лежит в рамках индустриального развития. Вообще, первые четыре кондратьевские волны обусловлены стихийным ростом плотности мощности, становящийся собственной закономерностью при социализме. Однако пятый уклад совсем иной — синхронный переход во всех отраслях на процессы с большей плотностью мощности требует внесения одновременных изменений в большой объем технической документации — именно она, а не валовые показатели, циркулировала в аппаратах различных ведомств, и с некоторого момента возникла потребность в автоматизации обработки больших массивов информации. Момент фазового перехода определялся уровнем структурной диверсификации — каждое предприятие стремиться одновременно к полному циклу и обретению уникальной функции — таково уж фундаментальное свойство «возвращения из отчуждения». Глушков предвидел революцию в средствах коммуникации, ту особую составляющую НТР, на которой классики не уделили должного внимания, видимо потому что в их время из подобных инноваций появился только телеграф. Наряду с овеществленными производительными силами, не менее важны овеществленные формы общения. К данному моменту их всего четыре — язык, письменность, книгопечатание и интернет — в точном соответствии с самым крупномасштабным членением человеческой истории на присваивающее, воспроизводящее, индустриальное и постиндустриальное хозяйство. Технологии и товары, земля и работники — вот основные формы богатства индустриального (социалистического и капиталистического) и воспроизводящего (феодального и рабовладельческого) хозяйства и только 30 тыс. лет предшествующие неолитической революции слишком мало изучены чтобы отыскать пропущенную революцию. Тем не менее можно утверждать, что каждому этапу сосуществуют два способа производства по Марксу и Шушарину, выделяемых на основе методологического критерия - возможности построить теорию типа «Капитала», развертывающую противоречия «клеточки» формы предметности в конкретно-всеобщий способ её воспроизводства. Именно поэтому такое деление оказывается слишком грубым — нельзя построить общую теорию присваивающего хозяйство, поскольку всякая материальная деятельность человека выступает присвоением природы. Различаются лишь способы этого присвоения, но они то и составляют содержание человеческой истории, а значит всё их бесконечное многообразие нельзя описать - это было бы концом истории. Аналогично с воспроизводящим хозяйством — индустрия тоже воспроизводиться, но кроме того расширено воспроизводиться, увеличивая плотность мощности, каковая закономерность сохраняется и постиндустриальную эпоху. По логике истории переход к постиндустриализму должен был произойти в СССР, но не произошел — история живой процесс, а не логическая схема.
Попробуем разобраться почему узел структурных противоречий 70-х не был разрешен «естественным» путем — автоматизацией управления и последующей «методологической революцией» где-то в окрестностях современности. Пока здесь больше вопросов чем ответов. Первое, что приходит в голову, это реформа Косыгина-Либермана как ответ на усложнение советской экономики. Ответ довольно бессодержательный и видимо породивший «застой» как систематические просчеты в планировании. Обеспечение технологической самостоятельности предприятий ограничением компетенции плановых органов назначением цени установлением плана по валу хочется назвать «плановым монетаризмом». Смысл планирования состоит не сколько в балансе, сколько в синхронизированном выходе на новые технологические рубежи — метод блестяще себя оправдавший в догоняющем развитии, хотелось бы использовать и в развитии опережающем. Но для этого необходимо планировать в интегрированных натуральных показателях - превращенных формах мощности, которых не так много и потому их легко сбалансировать и распределять между предприятиями. Вопрос, почему этого не было сделано? Обычно находят политическое объяснение — мол «номенклатура», «административный торг» и т. д. Однако, производственное должно предшествовать политическому — у Шушарина закономерно возникают «ведомственная анархия» обусловленная структурной диверсификацией и борьбой за рост мощности производственной функции к которой привязаны социальные капиталы (видимо эта категория Бурдье «сквозная» для всех известных способов производства) технократии. Но это предпосылки структурного кризиса, а не причина отсутствия адекватного ответа на него. Может быть «номенклатура» и есть причина? Однако в отсутствии партийного контроля над назначениями технократия превратилась бы совершенно замороженную структуру. Номенклатурный принцип назначений всё же более демократичен как по сравнению с прямым наследованием статуса вместе с титулом или капиталом, так и по сравнению с бюрократическим назначением вышестоящей инстанцией. К выборности должностей перейти так и не удается, хотя об этом писали все революционеры — по сути это означает поравнение социальных капиталов, когда каждый человек обладает необходимыми компетенциями, чтобы исполнять любую должность. Видимо такое возвращение к нормам полисной демократии станет возможным только при коммунизме, т. е. в неопределенном будущем ( хотя быть может и не столь далеком как сейчас кажется ) и будет связано с изменением самого типа должности — заменой распоряжения людьми, координацией их деятельности и некоторыми другими оргдеятельностными позициями. В реальном социализме партия была гомологом гражданского общества где осуществлялось реальное согласование интересов и целеполагание. Сложно сказать, обусловлен ли такой урезанный вариант гражданского общества перманентной чрезвычайщиной «бастиона социализма», или имманентно присущ социализму как способу производства. Как бы то ни было, КПСС была ключевой несущей конструкцией СССР и отмена 6-й статьи без распространения партийности на всё население (по аналогии с отменой сословий и всеобщим гражданством) вела к катастрофе,наряду с разбалансированием планирования. Более актуальной была проблема бюрократизации партийного аппарата равно присущая и «политическим машинам» гражданского общества буржуазных государств. Отождествлять номенклатурную систему с патримониализмом, как делает Дерлугьян неверно. Достаточно провести сравнение с тем, что образовалось после распада. Подобная организация не способна воспроизводить систему машинного производства по очень простой причине — что «султанизм», что патримониальное держание рент, будучи феодальными формами, в конечном счете эксплуатируют податное сословие крестьян, живущих натуральном хозяйством. Современное рентное государство базируется на инфраструктуре (электроэнергетика, коммунальное хозяйство, газотранспортные системы и телекоммуникации) чье функционирование, в отличии от строительства требует минимальных трудозатрат, а значит позволяет в условиях естественной монополии просто «стричь купоны», т. е. является продуктом загнивающего капитализма. Хотя такие режимы и более управляемы их должна постигнуть судьба старых режимов дабы открыть дорогу постиндустриальному развитию.
В попытке «объять необъятное», текст получился несколько запутанным, поэтому выделю ключевые пункты:
Общий ход процесса:
1.Структурный кризис.
2.Неадекватное управление.
3.Революционная ситуация.
Ложные цели управления:
1.Внутриполитические: преобразование в социал-демократию европейского образца
2.Внешнеполитические: вхождение в ядро мир-системы
Составляющие структурного кризиса:
1.Смена ведущих укладов и постиндустриальный переход.
2.Распыление инвестиций в ТЭК, потребление и инфраструктуру.
3.Холодная война. Затраты на ВПК и внешнеэкономические издержки
Отсутствие адекватного ответа:
1.«Ведомственная анархия» и дефект производства, обусловленные структурной диверсификацией.
2.Ценовое регулирование по валу — реформы Косыгина-Либермана - «социалистический монетаризм».
3.Неопределенный комплекс политических причин? Зарегулированность систем общественной самоорганизации
Результат: паразитирующее на инфраструктурах рентное государство.
Неизбежность сноса при завершении постиндустриального перехода.