От	Алексей Мартов
К	Привалов
Дата	04.12.2005 20:08:07
Рубрики	История & память; Управление & методология;

а зачем к войне то готовились?

---

>>Значит по Мухину все в СССР было подчинено цели подготовке к войне и имеено это объясняет логику бюрократии и оправдывает бюрократию за ее художества.
>- художества бюрократии - не объясняет. Но объясняет создание строя, в котором бюрократия обладала такими большими полномочиями. Как назначение и характер деятельности армии оправдывает военную дисциплину и беспрекословное подчинение приказу, но не оправдывает дедовщины и преступных приказов.

>- потому, что у Сталина была более привлекательная программа "построения социализма в одной отдельно взятой стране", а у Троцкого была идея "перманентной революции". Бюрократия ведь - это тоже представители народа, и многие народные чаянья им вовсе не были чужды.

что-то у вас с Мухиным не вяжутся концы с концами. Получается, что Сталин считал возможным успешно построить и удержать социализм в отдельно взятой стране (окруженной враждебными капстранами), а Троцкий не считал это возможным.
Ну сегодня время вроде показало, удалось ли удержать социализм в отдельной стране. Но конечно мы ведь не должны смотреть на точку зрения сталинскиой бюрократии с высоты нашего сегодняшнего исторического опыта, а должны попытаться поставить себя в те условия. Не так ли?
Но и тогда получается нелепица. Ведь если по проекту Сталина предпологалось строить социализм исключительно в отдельно взятой стане, то тогда к какой собственно войне готовилась сталинская бюрократия? Получается, что сталинская бюрократия уничтожив и заклеймив Троцкого сама встала на его точку зрения, вполне разумно рассудив, что капиталистическое окружение не оставит РСФСР в покое. Тогда зачем же было клеймить троцкистов?
Или же все же бюрократия полагала, что можно засунуть голову в песок и пронест? Главное самим не провоцировать капиталистов всякми коминтернами и мировыми революциями? Ради этого можно пойти на подлость, уничнтожив своих бывших соратников по партии? В принципе такая логика могла иметь место. Оказалась ли она прозорливой, вот в чем вопрос? Ведь сколько не ублажали капиталистов, сколько не заверяли их в собственном отказе от мировой революции, они все-равно предпочли натравить на СССР Гитлера.

---

От	Привалов
К	Алексей Мартов (04.12.2005 20:08:07)
Дата	06.12.2005 14:31:24

А чтобы она не началась

---

Понятно, что если ты окружён врагами, то удержать их от нападения может только осознание того, что это им может дорого обойтись. Всем было очевидно, что только из-за мировой войны западные страны не организовали "полноценную" интервенцию в Россию. И что они, когда "отдышатся", захотят попробовать ещё раз. И надо, чтобы они побоялись это сделать.

Что не исключает помощи трудящимся других стран через Интернационал. А вот экспорт революции исключает, как Иосиф Виссарионович честно и сказал.

А насчёт "уступок" типа "уничнтожив своих бывших соратников по партии" - это вы зря. Товарищи-то были невменяемые - запросто могли втравить СССР в войну в любой момент - был уже опыт (это я опять про Брестский мир напоминаю).

> Ну сегодня время вроде показало, удалось ли удержать социализм в отдельной стране.
- вот только ломали СССР в основном те, кто Сталина ненавидел также, как Троцкий. И это симптом, вы не находите?

---

От	Алексей Мартов
К	Алексей Мартов (04.12.2005 20:08:07)
Дата	04.12.2005 20:39:03

Троцкий (и Сталин) о социализме в отдельно взятой стране

---

Вот собственно взгляд Троцкого на диллему: мировая революция/построение социализма в отдельно взятой стране.
Здесь я приведу пару ключевых цитат, а ниже по ветке весь текст.

=============================
Бюрократия не только порвала с прошлым, но и лишилась
способности понимать его важнейшие уроки. Главный из них тот,
что советская власть не могла бы устоять и двенадцати месяцев
без прямой помощи мирового, особенно европейского пролетариата
и без революционного движения колониальных народов.
…..
Октябрьская революция, в которой вожди ее видели только
вступление к мировой революции, но которая ходом вещей получила
на время самодовлеющее значение, обнаруживает на новой
исторической ступени свою глубокую зависимость от мирового
развития. Снова становится очевидно, что исторический вопрос:
кто - кого? не может быть разрешен в национальных рамках; что
внутренние успехи или неудачи лишь подготовляют более или менее
благоприятные условия для его разрешения на мировой арене.
…
нынешнее
международное положение СССР определяется в гораздо большей
степени последствиями поражений мирового пролетариата, чем
успехами изолированного социалистического строительства.
…
отступая постепенно перед последствиями собственных ошибок,
бюрократия пришла к мысли застраховать неприкосновенность СССР
путем включения его в систему европейско-азиатского статус-кво.
Что может быть, в самом деле, лучше вечного пакта о взаимном
ненападении между социализмом и капитализмом?
…
как раз
жестокие поражения мирового пролетариата позволили советской
бюрократии узурпировать власть в собственной стране и снискать
большее или меньшее благорасположение "общественного мнения" в
капиталистических странах. Чем меньше Коминтерн способен
угрожать позициям капитала, тем политически кредитоспособнее
кремлевское правительство в глазах французской, чехословацкой и
иной буржуазии.
….
Рой Говард пытался получить и на этот счет объяснение. Как
обстоит дело - спросил он Сталина - с планами и намерениями
насчет мировой революции! - "Таких намерений у нас никогда не
было". - Но ведь... "Это является плодом недоразумения".
Говард: "Трагическим недоразумением?" Сталин: "Нет, комическим,
или, пожалуй, трагикомическим". Мы цитируем дословно. "Какую
опасность могут видеть, - продолжал Сталин, - в идеях советских
людей окружающие государства, если эти государства
действительно крепко сидят в седле?" Ну, а как быть, - мог бы
спросить интервьюер, - если они сидят не крепко? Сталин привел
еще один успокоительный аргумент: "Экспорт революции, это
чепуха. Каждая страна, если она этого захочет, сама произведет
свою революцию, а если не захочет, то революции не будет. Вот
например, наша страна, захотела произвести революцию и
произвела ее"... Мы цитируем дословно. От теории социализма в
отдельной стране совершенно естественен переход к теории
революции в отдельной стране. Зачем же в таком случае
существует Интернационал? - мог бы спросить интервьюер. Но он,
очевидно, знал границы законной любознательности.
Успокоительные объяснения Сталина, которые читаются не только
капиталистами, но и рабочими, зияют, однако, прорехами. Прежде
чем "наша страна" захотела совершить революцию, мы
импортировали идеи марксизма из других стран и пользовались
чужим революционным опытом. Мы в течение десятилетий имели
заграницей свою эмиграцию, которая руководила борьбой в России.
Мы получали моральную и материальную помощь от рабочих
организаций Европы и Америки. После нашей победы мы
организовали в 1919 г. Коммунистический Интернационал. Мы не
раз провозглашали обязанность пролетариата победившей страны
приходить на помощь угнетенным и восстающим классам, притом не
только идеями, но, если возможно, и оружием. Мы не
ограничивались одними заявлениями. Мы помогли в свое время
военной силой рабочим Финляндии, Латвии, Эстонии, Грузии. Мы
сделали попытку помочь восстанию польского пролетариата походом
Красной Армии на Варшаву. Мы посылали организаторов и
командиров на помощь восставшим китайцам. В 1926 г. мы собирали
миллионы рублей в пользу британских стачечников. Теперь все это
оказывается недоразумением. Трагическим? Нет, комическим.
Недаром же Сталин объявил, что жить в Советском Союзе стало
"весело": даже Коммунистический Интернационал из серьезного
персонажа превратился в комический.
…
В апреле 1924 года, три месяца после
смерти Ленина, Сталин писал в своей компилятивной брошюре "Об
основах ленинизма": "Для свержения буржуазии достаточно усилий
одной страны - об этом говорит и история нашей революции. Для
окончательной победы социализма, для организации
социалистического производства усилий одной страны, особенно
такой крестьянской страны, как наша, уже недостаточно, - для
этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых
стран". Эти строки не требуют пояснений. Зато издание, в
которое они вошли, изъято из обращения.
…
Юридические и политические нормы, заложенные революцией,
оказывают, с одной стороны, прогрессивное воздействие на
отсталое хозяйство, с другой
- сами испытывают принижающее влияние отсталости. Чем дольше
СССР остается в капиталистическом окружении, тем глубже заходит
процесс перерождения общественных тканей. Дальнейшая
изолированность должна была бы неминуемо завершиться не
национальным коммунизмом, а реставрацией капитализма.

---

От	Алексей Мартов
К	Алексей Мартов (04.12.2005 20:39:03)
Дата	04.12.2005 20:39:43

полный текст цитаты

---

Глава 8: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА И АРМИЯ



От мировой революции - к status quo.







Внешняя политика всегда и везде - продолжение внутренней,
ибо ведется тем же господствующим классом и преследует те же
исторические задачи. Перерождение правящего слоя в СССР не
могло не сопровождаться соответственным изменением целей и
методов советской дипломатии. Уже "теория" социализма в
отдельной стране, впервые возвещенная осенью 1924 года,
знаменовала стремление освободить советскую внешнюю политику от
программы международной революции. Бюрократия, однако, и не
подумала ликвидировать при этом свою связь с Коминтерном, ибо
это неминуемо превратило бы его в оппозиционную международную
организацию с вытекающими отсюда неблагоприятными последствиями
для соотношения сил внутри СССР. Наоборот, чем меньше политика
Кремля сохраняла свой былой интернационализм, тем крепче
правящая верхушка сжимала в своих руках руль Коминтерна. Под
старым именем он должен был отныне служить новым целям. Для
новых целей понадобились, однако, новые люди. С осени 1923 г.
история Коминтерна есть история полного обновления его
московского штаба и штабов всех национальных секций путем серии
дворцовых переворотов, чисток сверху, исключений и пр. В
настоящее время Коминтерн представляет собою совершенно
покорный и всегда готовый к любому зигзагу аппарат на службе
советской внешней политики.


Бюрократия не только порвала с прошлым, но и лишилась
способности понимать его важнейшие уроки. Главный из них тот,
что советская власть не могла бы устоять и двенадцати месяцев
без прямой помощи мирового, особенно европейского пролетариата
и без революционного движения колониальных народов. Свое
наступление на Советскую Россию австро-германская военщина не
довела до конца только потому, что уже чувствовала за своей
спиной горячее дыхание революции. Через каких-нибудь
три-четверти года восстания в Германии и Австро-Венгрии
положили конец Брест-литовскому мирному договору. Восстание
французских военных моряков в Черном море, в апреле 1919 г.
заставило правительство Третьей республики отказаться от
развития военных операций на советском юге. Великобританское
правительство сняло в сентябре 1919 г. свои экспедиционные
войска с советского Севера под прямым давлением своих рабочих.
После отступления Красной армии из-под Варшавы в 1920 г. только
мощная волна революционных протестов помешала Антанте прийти на
помощь Польше, чтоб разгромить советы. Руки лорда Курзона,
предъявившего в 1923 г. грозный ультиматум Москве, оказались в
решающий момент связаны сопротивлением британских рабочих
организаций. Эти яркие эпизоды не стоят особняком; они
полностью окрашивают собою первый наиболее трудный период
существования советов: хоть революция за пределами России и не
победила нигде, однако надежды на нее вовсе не оказались
тщетными.


Советское правительство заключило уже в те годы ряд
договоров с буржуазными правительствами: Брест-литовский мир в
марте 1918 г.; договор с Эстонией в феврале 1920 г.; Рижский
мир с Польшей в октябре 1920 г.; Раппальский договор с
Германией в апреле 1922 г. и другие, менее значительные
дипломатические соглашения. Ни советскому правительству в
целом, ни кому-либо из его членов в отдельности не могло бы,
однако, прийти в голову изображать своих буржуазных
контрагентов, как "друзей мира", и еще менее - приглашать
коммунистические партии Германии, Польши или Эстонии
поддерживать своим голосованием буржуазные правительства,
заключившие эти договора. Между тем именно этот вопрос имеет
решающее значение для революционного воспитания масс. Советы не
могли не подписать Брест-литовского мира, как истощенные в
конец стачечники не могут не подписать самых жестких условий
капиталиста; но голосование за этот мир германской
социал-демократии, в лицемерной форме "воздержания", клеймилось
большевиками, как поддержка насилия и насильников. Хотя
раппальское соглашение с демократической Германией было, через
четыре года, заключено на началах формального "равноправия"
сторон, однако, если бы немецкая коммунистическая партия
вздумала, по этому поводу, выразить доверие дипломатии своей
страны, она была бы немедленно исключена из Интернационала.
Основная линия международной политики советов покоилась на том,
что те или другие торговые, дипломатические или военные сделки
советского государства с империалистами, неизбежные сами по
себе, не должны ни в каком случае ограничивать или смягчать
борьбу пролетариата соответственных капиталистических стран,
ибо в последнем счете спасение самого рабочего государства
будет обеспечено только развитием мировой революции. Когда
Чичерин во время подготовки к генуэзской конференции предложил,
в угоду "общественному мнению" Америки, внести в советскую
конституцию "демократические" изменения, Ленин в официальном
письме от 23 января 1922 г. настойчиво рекомендовал немедленно
отправить Чичерина в санаторию. Если б кто-нибудь осмелился в
те дни предложить купить благорасположение "демократического"
империализма присоединением, скажем, к пустому и фальшивому
пакту Келлога или смягчением политики Коминтерна, Ленин, с
своей стороны, предложил бы, несомненно, посадить новатора в
сумасшедший дом, - и вряд ли встретил бы оппозицию в Политбюро.


С особенной непримиримостью относилось тогдашнее руководство
ко всякого рода пацифистским иллюзиям - в отношении Лиги Наций,
коллективной безопасности, третейских судов, разоружения и пр.,
- видя в них только средство убаюкиванья рабочих масс, чтоб тем
вернее захватить их врасплох в момент взрыва новой войны. В
выработанной Лениным и принятой на съезде 1919 года программе
партии находим по этому поводу следующие недвусмысленные
строки: "Растущий натиск со стороны пролетариата и особенно его
победы в отдельных странах усиливают сопротивление
эксплуататоров и вызывают с их стороны создание новых форм
международного объединения капиталистов (Лига Наций и т.п.),
которые, организуя в мировом масштабе систематическую
эксплуатацию всех народов земли, ближайшие свои усилия
направляют на непосредственное подавление революционных
движений пролетариата всех стран. Все это с неизбежностью
приводит к сочетанию гражданской войны внутри отдельных
государств с революционными войнами как обороняющихся
пролетарских стран, так и угнетаемых народов против ига
империалистских держав. При этих условиях лозунги пацифизма,
международного разоружения при капитализме, третейских судов и
т.п. являются не только реакционной утопией, но и прямым
обманом трудящихся, направленным к разоружению пролетариата и
отвлечению его от задачи разоружения эксплуататоров". Эти
строки большевистской программы заключают в себе данную заранее
и притом поистине бичующую оценку нынешней советской внешней
политики, как и политики Коминтерна, со всеми их пацифистскими
"друзьями" во всех частях света.


После периода интервенций и блокады экономическое и военное
давление капиталистического мира на Советский Союз оказалось,
правда, значительно слабее, чем можно было опасаться. Европа
стояла еще под знаком прошлой, а не будущей войны. Потом
нагрянул небывалый мировой экономический кризис, ввергший в
прострацию правящие классы всего мира. Только благодаря этому
Советский Союз мог безнаказанно пройти через испытания первой
пятилетки, когда страна снова стала ареной гражданской войны,
голода и эпидемий. Первые годы второй пятилетки, принесшие
явное улучшение внутреннего состояния СССР, совпали с началом
экономического оживления в капиталистическом мире, новым
приливом надежд, аппетитов, нетер<п>ения и военных вооружений.
Опасность комбинированного нападения на СССР только потому
принимает на наших глазах осязательные формы, что страна
советов все еще изолирована; что на значительном своем
протяжении "одна шестая часть земного шара" представляет
царство первобытной отсталости; что производительность труда,
несмотря на национализацию средств производства, еще гораздо
ниже, чем в капиталистических странах; наконец, - и это сейчас
важнее всего, - что главные отряды мирового пролетариата
разбиты, неуверены в себе и лишены надежного руководства. Так,
Октябрьская революция, в которой вожди ее видели только
вступление к мировой революции, но которая ходом вещей получила
на время самодовлеющее значение, обнаруживает на новой
исторической ступени свою глубокую зависимость от мирового
развития. Снова становится очевидно, что исторический вопрос:
кто - кого? не может быть разрешен в национальных рамках; что
внутренние успехи или неудачи лишь подготовляют более или менее
благоприятные условия для его разрешения на мировой арене.


Советская бюрократия, надо отдать ей эту справедливость,
приобрела огромный опыт управления людскими массами: их
убаюкиванья, их разделения и обессиления, их прямого обмана - с
целью неограниченного властвования над ними. Но именно по этой
самой причине она утратила всякие следы способности
революционного воспитания масс. Задушив самостоятельность и
инициативу народных низов у себя дома, она и на мировой арене
естественно уже не может пробуждать критическую мысль и
революционную отвагу. К тому же, как правящий и
привилегированный слой, она неизмеримо более ценит на Западе
помощь и дружбу родственных ей по социальному типу буржуазных
радикалов, реформистских парламентариев, профсоюзных
бюрократов, чем отделенных от нее социальной пропастью рядовых
рабочих. Здесь не место для истории упадка и вырождения
Третьего Интернационала, - вопрос, которому автор посвятил ряд
самостоятельных исследований, опубликованных почти на всех
языках цивилизованного мира. Факт таков, что, в качестве
руководительницы Коминтерна, национально-ограниченная и
консервативная, невежественная и безответственная советская
бюрократия не принесла мировому рабочему движению ничего, кроме
бедствий. Как бы в виде исторического воздаяния, нынешнее
международное положение СССР определяется в гораздо большей
степени последствиями поражений мирового пролетариата, чем
успехами изолированного социалистического строительства.
Достаточно напомнить, что разгром китайской революции 1925-1927
г.г., развязавший руки японскому милитаризму на Востоке, и
разгром германского пролетариата, приведший к торжеству Гитлера
и бешеному росту германского милитаризма, являются в одинаковой
мере плодами политики Коминтерна.


Предав мировую революцию, но чувствуя себя преданной ею,
термидорианская бюрократия главные свои усилия направила на то,
чтоб "нейтрализовать" буржуазию. Для этого надо было казаться
умеренной, солидной, подлинной опорой порядка. Но чтоб долго и
с успехом казаться чем-либо, надо стать им на деле. Об этом
позаботилась органическая эволюция правящего слоя. Так,
отступая постепенно перед последствиями собственных ошибок,
бюрократия пришла к мысли застраховать неприкосновенность СССР
путем включения его в систему европейско-азиатского статус-кво.
Что может быть, в самом деле, лучше вечного пакта о взаимном
ненападении между социализмом и капитализмом? Нынешняя
официальная формула внешней политики, широко рекламированная не
только советской дипломатией, которой позволительно говорить на
условном языке своей професии, но и Коминтерном, которому
полагается говорить на языке революции, гласит: "Ни пяди чужой
земли не хотим, но не уступим ни вершка и своей земли". Как
будто дело идет о простом столкновении из-за кусков земли, а не
о мировой борьбе двух непримиримых социальных систем!


Когда СССР счел более благоразумным уступить Японии
Восточно-китайскую железную дорогу, этот акт слабости,
подготовленный крушением китайской революции, воспевался, как
проявление уверенной в себе силы на службе мира. На самом деле,
сдавая врагу крайне важную стратегическую магистраль, советское
правительство облегчило Японии ее дальнейшие захваты в северном
Китае и ее нынешние покушения на Монголию. Вынужденная жертва
означала не "нейтрализацию" опасности, а, в лучшем случае,
короткую отсрочку, чрезвычайно разжигая в то время аппетиты
правящей военной клики в Токио.


Вопрос о Монголии есть уже вопрос о ближайших стратегических
позициях Японии в войне против СССР. Советское правительство
увидело себя на этот раз вынужденным открыто заявить, что на
вторжение японских войск в Монголию ответит войною. Между тем
дело не идет здесь непосредственно о защите "своей земли":
Монголия - независимое государство. Пассивной охраны советских
границ казалось достаточно в тот период, когда никто им
серьезно не угрожал. Действительный метод обороны СССР состоит
в том, чтоб ослаблять позиции империализма и усиливать позиции
пролетариата и колониальных народов во всем мире. Невыгодное
соотношение сил может заставить уступить много "пядей" земли,
как это было в момент Брест-литовского мира, затем Рижского
мира, наконец, в случае с уступкой Восточно-китайской дороги. В
то же время борьба за благоприятное изменение соотношения
мировых сил налагает на рабочее государство постоянную
обязанность приходить на помощь освободительным движениям в
других странах. Но именно эта основная задача находится в
непримиримом противоречии с консервативной политикой
статус-кво.




Лига Наций и Коминтерн.







Вызванное победой германского национал-социализма сближение,
<а> затем и прямое военное соглашение с Францией, главной
охранительницей статус-кво, дает Франции несравненно больше
выгод, чем Советам. Обязанность военной помощи со стороны СССР
имеет, согласно договору, безусловный характер; наоборот,
помощь со стороны Франции обусловлена предварительным согласием
Англии и Италии, что открывает неограниченное поле для
враждебных СССР махинаций. События, связанные с Рейнской зоной
показали, что при более реалистической оценке положения и при
большей выдержке Москва могла добиться от Франции более
серьезных гарантий, поскольку договоры вообще могут считаться
"гарантиями" в эпоху резких поворотов обстановки, постоянных
дипломатических кризисов, сближений и разрывов. Но уже не в
первый раз обнаруживается, что советская бюрократия проявляет
гораздо более твердости в борьбе с передовыми рабочими
собственной страны, чем в переговорах с буржуазными
дипломатами.


Нельзя придавать серьезного значения утверждениям, будто
помощь со стороны СССР мало действительна в виду отсутствия у
него общей границы с Германией. В случае нападения Германии на
СССР необходимая общая граница будет, очевидно, найдена
нападающей стороной. В случае нападения Германии на Австрию,
Чехословакию, Францию, Польша не сможет оставаться нейтральной
ни одного дня: признав свои союзные обязательства по отношении
к Франции, она неизбежно откроет дорогу для Красной армии;
наоборот, порвав союзный договор, она станет немедленно
помощницей Германии; в этом последнем случае "общую границу"
найдет без труда СССР. Сверх того морские и воздушные "границы"
сыграют в будущей войне не меньшую роль, чем сухопутные.


Вхождение СССР в Лигу Наций, изображенное перед собственным
населением, при помощи достойной Геббельса режиссуры, как
триумф социализма и результат "давления" мирового пролетариата,
оказалось, на самом деле, приемлемо для буржуазии лишь в
результате крайнего ослабления революционной опасности, и
явилось не победой СССР, а капитуляцией термидорианской
бюрократии перед насквозь скомпрометированным женевским
учреждением, которое, по знакомым уже нам словам программы,
"ближайшие свои усилия направляет на подавление революционных
движений". Что же изменилось столь радикально с того времени,
когда принималась хартия большевизма: природа Лиги Наций?
функция пацифизма в капиталистическом обществе? или же -
политика советов? Поставить этот вопрос значит тем самым
ответить на него.


Опыт успел скоро показать, что участие в Лиге, ничего не
прибавляя к тем практическим выгодам, какие можно было получить
путем соглашений с отдельными буржуазными государствами,
налагает в то же время серьезные ограничения и обязательства,
которые именно СССР выполняет наиболее педантично - в интересах
своего еще свежего консервативного престижа. Необходимость
приспособляться внутри Лиги не только к Франции, но и к ее
союзникам, вынудила советскую дипломатию занять крайне
двусмысленную позицию в итало-абиссинском конфликте. В то
время, как Литвинов, который в Женеве был лишь тенью Лаваля,
выражал благодарность дипломатам Франции и Англии за их усилия
"в пользу мира", столь благополучно закончившиеся разгромом
Абиссинии, кавказская нефть продолжала питать итальянский флот.
Если можно еще понять, что московское правительство уклонялось
от открытого нарушения торгового договора, то профессиональные
союзы во всяком случае не обязаны были считаться с
обязательствами комиссариата внешней торговли. Фактическая
приостановка экспорта в Италию решением советских
профессиональных союзов вызвала бы несомненно мировое движение
бойкота, неизмеримо более действительное, чем вероломные
"санкции", заранее отмеренные дипломатами и юристами, по
соглашению с Муссолини. Если, однако, советские союзы, в
отличие от 1926 г., когда они открыто собирали миллионы рублей
на стачку британских углекопов, не ударили на этот раз пальцем
о палец, то только потому, что подобная инициатива была
запрещена им правящей бюрократией, главным образом, в угоду
Франции. Между тем в предстоящей мировой войне никакие военные
союзы не возместят СССР утраченного доверия со стороны
колониальных народов, как и вообще трудящихся масс.


Неужели же этого не понимают в Кремле? "Основная цель
германского фашизма - отвечает нам советский официоз - состояла
в изоляции СССР... Ну и что-ж? СССР имеет теперь больше друзей
в мире, чем когда бы то ни было". (Известия, 17 сентября 1935
г.). Итальянский пролетариат в цепях фашизма; китайская
революция разгромлена и Япония хозяйничает в Китае; германский
пролетариат настолько раздавлен, что плебисциты Гитлера не
встречают никакого сопротивления; по рукам и по ногам связан
пролетариат Австрии; революционные партии на Балканах попраны;
во Франции и Испании рабочие идут в хвосте радикальной
буржуазии. Несмотря на все это, советское правительство, со
времени вступления в Лигу Наций, "имеет больше друзей в мире,
чем когда бы то ни было". Эта фантастическая, на первый взгляд,
похвальба получает свой вполне реальный смысл, если отнести ее
не к рабочему государству, а к его правящему слою. Ведь как раз
жестокие поражения мирового пролетариата позволили советской
бюрократии узурпировать власть в собственной стране и снискать
большее или меньшее благорасположение "общественного мнения" в
капиталистических странах. Чем меньше Коминтерн способен
угрожать позициям капитала, тем политически кредитоспособнее
кремлевское правительство в глазах французской, чехословацкой и
иной буржуазии. Так сила бюрократии, внутренняя и
международная, оказывается обратно пропорциональной силе СССР,
как социалистического государства и опорной базы пролетарской
революции. Однако, это только одна сторона медали; есть и
другая.


Ллойд Джордж, в скачках и сенсациях которого нередки
проблески острой проницательности, предостерегал в ноябре 1934
г. Палату Общин против осуждения фашистской Германии, которая,
по словам его, призвана стать наиболее надежным оплотом против
коммунизма в Европе. "Мы еще будем ее приветствовать, как
нашего друга". Многозначительные слова!
Полу-покровительственные, полу-иронические похвалы со стороны
мировой буржуазии по адресу Кремля ни в малейшей мере не
являются сами по себе гарантией мира или хотя бы простым
смягчением военной опасности. Эволюция советской б<ю>рократии
интересует мировую буржуазию, в последнем счете, под углом
зрения возможных изменений форм собственности. Наполеон I,
радикально покончивший с традициями якобинизма, надевший корону
и восстановивший католический культ, оставался, тем не менее,
предметом ненависти всей правящей полуфеодальной Европы,
поскольку продолжал охранять созданную революцией новую
собственность. До тех пор, пока не снята монополия внешней
торговли и не восстановлены права капитала, СССР, несмотря на
все заслуги своего правящего слоя, остается в глазах буржуазии
всего мира непримиримым врагом, а германский национал-социализм
- если не сегодняшним, то завтрашним другом. Уже во время
переговоров Барту и Лаваля с Москвой крупная французская
буржуазия, несмотря на остроту опасности со стороны Гитлера и
на крутой поворот французской коммунистической партии к
патриотизму, упорно не хотела ставить свою ставку на советскую
карту. Подписавшего договор с СССР Лаваля обвиняли слева в том,
что он, запугивая Берлин Москвой, ищет на самом деле сближения
с Берлином и Римом против Москвы. Эта оценка может быть
несколько упреждает события, но никак не находится в
противоречии с их естественным развитием.


Как бы, однако, ни оценивать выгоды и невыгоды
франко-советского пакта, ни один серьезный революционный
политик не станет отрицать права советского государства искать
дополнительной опоры для своей неприкосновенности во временном
соглашении с тем или иным империализмом. Надо только ясно и
открыто указывать массам место такого частного, тактического
соглашения в общей системе исторических сил. Чтоб использовать,
в частности, антагонизм между Францией и Германией, нет ни
малейшей надобности идеализировать буржуазного союзника или ту
комбинацию империалистов, которая временно прикрывается ширмой
Лиги Наций. Между тем не только советская дипломатия, но, по
следам ее, и Коминтерн систематически перекрашивают
эпизодических союзников Москвы в "друзей мира", обманывают
рабочих лозунгами "коллективной безопасности" и "разоружения" и
тем превращаются на деле в политическую агентуру империалистов
перед рабочими массами.


Пресловутое интервью, данное Сталиным председателю
Скриппс-Говард Ньюспейперс Рой Говарду 1-го марта 1936 г.,
представляет собою неоценимый документ для характеристики
бюрократической слепоты в больших вопросах мировой политики и
той фальши, какая установилась между вождями СССР и мировым
рабочим движением. На вопрос: неизбежна ли война? Сталин
отвечает: "я считаю, позиции друзей мира укрепляются; друзья
мира могут работать открыто, они опираются на мощь
общественного мнения, в их распоряжении такие инструменты, как,
например, Лига Наций". В этих словах нет ни грана реализма.
Буржуазные государства вовсе не делятся на "друзей" и "врагов"
мира, тем более, что "мира", как такового, вообще не
существует. Каждая империалистская страна заинтересована в
сохранении своего мира, и заинтересована тем острее, чем
невыносимее этот мир для ее противников. Общая для Сталина,
Болдуина, Леона Блюма и пр. формула: "мир был бы действительно
огражден, еслиб все государства сплотились в Лиге на его
защиту", означает лишь, что мир был бы обеспечен, если б не
существовало причин для его нарушения. Мысль, пожалуй,
правильная, но не очень содержательная. Великие державы,
которые не входят в Лигу, как Соединенные Штаты, ценят очевидно
развязанные руки выше, чем абстракцию "мира". Для чего именно
им нужна свобода рук, они в свое время покажут. Те государства,
которые уходят из Лиги, как Япония и Германия, или временно
"отлучаются" из нее, как Италия, тоже имеют на то достаточные
материальные причины. Их разрыв с Лигой изменяет лишь
дипломатическую форму антагонизмов, но не их природу и не
природу самой Лиги. Те праведники, которые клянутся в
неизменной верности Лиге, ставят себе задачей тем решительнее
использовать ее для поддерживания своего мира. Но и между ними
нет согласия. Англия вполне готова продлить мирный период - за
счет интересов Франции в Европе или в Африке. Франция, в свою
очередь, готова пожертвовать безопасностью британских морских
путей - за поддержку Италии. Но для защиты собственных
интересов каждая из них готова прибегнуть к войне, разумеется,
к самой справедливой из всех войн. Наконец, мелкие государства,
которые, за неимением лучшего, ищут укрытия под сенью Лиги,
окажутся в конце концов не на стороне "мира", а на стороне
более сильной группировки в войне.


Лига на охране статус-кво - не организация "мира", а
организация насилия империалистского меньшинства над
подавляющим большинством человечества. Этот "порядок" может
поддерживаться лишь при помощи постоянных войн, малых и
больших, сегодня - в колониях, завтра - между метрополиями.
Империалистская верность статус-кво имеет всегда условный,
временный и ограниченный характер. Италия выступала вчера за
статус-кво в Европе, но не в Африке; какова будет завтра ее
политика в Европе, никому неизвестно. Но уже изменение границ в
Африке немедленно отражается в Европе. Гитлер отважился ввести
войска в Рейнскую зону только потому, что Муссолини вторгся в
Абиссинию. Трудно причислить Италию к "друзьям" мира. Между тем
Франция дружбой с Италией дорожит неизмеримо больше, чем
дружбой с Советским Союзом. Англия, с своей стороны, ищет
дружбы Германии. Группировки меняются; аппетиты остаются.
Задача так называемых сторонников статус-кво состоит, по
существу, в том, чтоб найти в Лиге наиболее благоприятную
комбинацию сил и наиболее выгодное прикрытие для подготовки
будущей войны. Кто и как начнет ее, зависит от обстоятельств
второго порядка. Но кто-нибудь должен будет начать, ибо
статус-кво есть погреб взрывных веществ.


Программа "разоружения", при сохранении империалистских
антагонизмов, есть вреднейшая из фикций. Даже если б она
оказалась осуществленной путем общего соглашения, - допущение
явно фантастическое! - это ни в каком случае не могло бы
предупредить новой войны. Империалисты воюют не потому, что
есть оружие; наоборот, они куют оружие, когда им нужно воевать.
Возможность нового, притом очень быстрого вооружения заложена в
современной технике. При всех и всяких соглашениях,
ограничениях и "разоружениях" арсеналы, военные заводы,
лаборатории, капиталистическая индустрия в целом сохраняют свою
силу. Так, обезоруженная под тщательным контролем победителей
Германия (единственная, кстати сказать, реальная форма
"разоружения"!), снова становится, благодаря своей мощной
индустрии, цитаделью европейского милитаризма. Она собирается,
в свою очередь, "разоружать" кое-кого из своих соседей. Идея
так называемого "прогрессивного разоружения" означает лишь
попытку сокращения непосильных военных расходов в мирное время:
вопрос кассы, а не миролюбия. Но и эта задача оказывается
неосуществимой. Вследствие различий географического положения,
экономического могущества и колониальной насыщенности любые
нормы разоружения должны были бы изменить соотношение сил к
выгоде для одних и к невыгоде для других. Отсюда бесплодность
женевских попыток. Почти двадцать лет переговоров и разговоров
оставляет далеко позади все, что видено было в этой области до
сих пор. Строить революционную политику пролетариата на
программе разоружения значит строить ее даже не на песке, а на
дымовой завесе милитаризма.


Удушение классовой борьбы в интересах беспрепятственного
хода империалистской бойни, можно обеспечить только через
посредство вождей массовых рабочих организаций. Лозунги, под
которыми эта задача разрешалась в 1914 году: "последняя война",
"война против прусского милитаризма", "война за демократию"
слишком скомпрометированы историей д<в>ух последних
десятилетий. "Коллективная безопасность" и "всеобщее
разоружение" пришли им на смену. Под видом поддержки Лиги Наций
вожди рабочих организаций Европы подготовляют новое издание
"священного единения", не менее необходимого для войны, чем
танки, авиация и "запрещенные" удушливые газы.


Третий Интернационал родился из возмущенного протеста против
социал-патриотизма. Но революционный заряд, заложенный в него
Октябрьской революцией, давно израсходовался. Коминтерн стоит
ныне под знаком Лиги Наций, как и Второй Интернационал, только
с более свежим запасом цинизма. Когда британский социалист сэр
Стеффорд Криппс называет Лигу Наций интернациональным
объединением громил, что может быть неучтиво, но не так уж
несправедливо, "Таймс" иронически спрашивает: "как объяснить в
таком случае присоединение к Лиге Наций Советского Союза?"
Ответить не легко. Так московская бюрократия приносит ныне
могущественную поддержку социал-патриотизму, которому
Октябрьская революция нанесла в свое время сокрушительный удар.


Рой Говард пытался получить и на этот счет объяснение. Как
обстоит дело - спросил он Сталина - с планами и намерениями
насчет мировой революции! - "Таких намерений у нас никогда не
было". - Но ведь... "Это является плодом недоразумения".
Говард: "Трагическим недоразумением?" Сталин: "Нет, комическим,
или, пожалуй, трагикомическим". Мы цитируем дословно. "Какую
опасность могут видеть, - продолжал Сталин, - в идеях советских
людей окружающие государства, если эти государства
действительно крепко сидят в седле?" Ну, а как быть, - мог бы
спросить интервьюер, - если они сидят не крепко? Сталин привел
еще один успокоительный аргумент: "Экспорт революции, это
чепуха. Каждая страна, если она этого захочет, сама произведет
свою революцию, а если не захочет, то революции не будет. Вот
например, наша страна, захотела произвести революцию и
произвела ее"... Мы цитируем дословно. От теории социализма в
отдельной стране совершенно естественен переход к теории
революции в отдельной стране. Зачем же в таком случае
существует Интернационал? - мог бы спросить интервьюер. Но он,
очевидно, знал границы законной любознательности.
Успокоительные объяснения Сталина, которые читаются не только
капиталистами, но и рабочими, зияют, однако, прорехами. Прежде
чем "наша страна" захотела совершить революцию, мы
импортировали идеи марксизма из других стран и пользовались
чужим революционным опытом. Мы в течение десятилетий имели
заграницей свою эмиграцию, которая руководила борьбой в России.
Мы получали моральную и материальную помощь от рабочих
организаций Европы и Америки. После нашей победы мы
организовали в 1919 г. Коммунистический Интернационал. Мы не
раз провозглашали обязанность пролетариата победившей страны
приходить на помощь угнетенным и восстающим классам, притом не
только идеями, но, если возможно, и оружием. Мы не
ограничивались одними заявлениями. Мы помогли в свое время
военной силой рабочим Финляндии, Латвии, Эстонии, Грузии. Мы
сделали попытку помочь восстанию польского пролетариата походом
Красной Армии на Варшаву. Мы посылали организаторов и
командиров на помощь восставшим китайцам. В 1926 г. мы собирали
миллионы рублей в пользу британских стачечников. Теперь все это
оказывается недоразумением. Трагическим? Нет, комическим.
Недаром же Сталин объявил, что жить в Советском Союзе стало
"весело": даже Коммунистический Интернационал из серьезного
персонажа превратился в комический.


Сталин произвел бы на собеседника более убедительное
впечатление, если б, вместо клеветы на прошлое, открыто
противопоставил политику Термидора политике Октября. "В глазах
Ленина - мог бы он сказать - Лига Наций была машиной для
подготовки новой империалистской войны. Мы же видим в ней -
инструмент мира. Ленин говорил о неизбежности революционных
войн. Мы же считаем экспорт революции - чепухой. Ленин клеймил
союз пролетариата с империалистской буржуазией, как измену. Мы
же изо всех сил толкаем международный пролетариат на этот путь.
Ленин бичевал лозунг разоружения при капитализме, как обман
трудящихся. Мы же строим на этом лозунге всю политику. Ваше
траги-комическое недоразумение, - мог бы закончить Сталин, -
состоит в том, что вы принимаете нас за продолжателей
большевизма, тогда как мы являемся его могильщиками".



Социализм в отдельной стране"


Реакционные тенденции автаркии представляют оборонительный
рефлекс старческого капитализма на поставленную историей
задачу: освободить экономику из оков частной собственности и
национального государства и планомерно организовать ее на
поверхности всей нашей планеты.
В ленинской "Декларации прав трудящегося и эксплоатируемого
народа", представленной Советом народных комиссаров на
утверждение Учредительного Собрания, в короткие часы его жизни,
"основная задача" нового строя определяется так: "установление
социалистической организации общества и победа социализма во
всех странах". Международный характер революции записан в
основном документе нового режима. Никто и не смел в то время
ставить проблему иначе! В апреле 1924 года, три месяца после
смерти Ленина, Сталин писал в своей компилятивной брошюре "Об
основах ленинизма": "Для свержения буржуазии достаточно усилий
одной страны - об этом говорит и история нашей революции. Для
окончательной победы социализма, для организации
социалистического производства усилий одной страны, особенно
такой крестьянской страны, как наша, уже недостаточно, - для
этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых
стран". Эти строки не требуют пояснений. Зато издание, в
которое они вошли, изъято из обращения.
Крупные поражения европейского пролетариата и первые, еще
очень скромные экономические успехи Советского Союза внушили
Сталину осенью 1924 г. мысль, что историческим призванием
советской бюрократии является построение социализма в отдельной
стране. Вокруг этого вопроса развернулась дискуссия, которая
многим поверхностным умам казалась академической или
схоластической, но которая, на самом деле, отражала начавшееся
перерождение Третьего Интернационала и подготовляла Четвертый.
Уже знакомый нам бывший коммунист, ныне белый эмигрант
Петров рассказывает, по собственным воспоминаниям, как жестоко
упиралось молодое поколение администраторов против учения о
зависимости СССР от международной революции. "Как же это так,
что мы сами не справимся с устройством в нашей стране
счастливой жизни?" Если по Марксу выходит иначе, значит "мы
никакие не марксисты, большевики мы российские, вот что". К
этим воспоминаниям о спорах середины 20-х годов Петров
прибавляет: "сегодня не могу не подумать: теория о построении
социализма в отдельной стране - не просто сталинская выдумка".
Совершенно правильно! Она безошибочно выражала настроения
бюрократии: говоря о победе социализма, она понимала под этим
свою собственную победу.
В обоснование разрыва с марксистской традицией
интернационализма Сталин имел неосторожность сослаться на то,
что Марксу и Энгельсу неизвестен был закон... неравномерного
развития капитализма, впервые будто бы открытый Лениным. В
каталоге идейных курьезов это утверждение должно, по праву,
занять одно из первых мест. Неравномерность развития проходит
через всю историю человечества, особенно же через историю
капитализма. Молодой русский историк и экономист Солнцев,
человек исключительных дарований и нравственных качеств,
замученный на смерть в тюрьмах советской бюрократии за
принадлежность к левой оппозиции, дал в 1926 г. превосходную
теоретическую справку о законе неравномерного развития у
Маркса: разумеется, она не могла быть напечатана в Советском
Союзе. Под запрет попала также, но по соображениям
противоположного порядка, работа давно уже умершего и забытого
немецкого социал-демократа Фольмара, который еще в 1878 г.
развивал перспективу "изолированного социалистического
государства" - не для России, а для Германии - со ссылкой на
неизвестный будто бы до Ленина "закон" неравномерного развития.
"Социализм безусловно предполагает экономически развитые
отношения, - писал Георг Фольмар, - и если бы дело ограничилось
только ими, он должен был бы быть наиболее могущественным там,
где хозяйственное развитие наивыше. Но дело ни в каком случае
не обстоит так. Англия несомненно экономически наиболее
развитая страна; тем не менее социализм, как мы видим, играет в
ней весьма второстепенную роль, тогда как в экономически менее
развитой Германии он представляет сейчас уже такую силу, что
все старое общество не чувствует себя более прочным"...
Ссылаясь на множественность исторических факторов, определяющих
ход событий, Фольмар продолжает: "ясно, что при взаимодействии
столь многочисленных сил развитие какого бы то ни было
общечеловеческого движения не могло и не может быть одинаковым,
в отношении времени и формы, хотя бы в двух странах, не говоря
уже обо всех... Тому же закону подлежит и социализм...
Предположение единовременной победы социализма во всех
культурных странах является начисто исключенным, равно как, и
по тем же причинам, и предположение, что примеру
социалистически организованного государства неизбежно тотчас же
последуют остальные цивилизованные государства... Таким образом
- заключает Фольмар - мы приходим к изолированному
социалистическому государству, относительно которого я, как
надеюсь, доказал, что оно является хотя и не единственной
возможностью, но наибольшей вероятностью". В этой работе,
написанной, когда Ленину было 8 лет, закону неравномерного
развития дается гораздо более правильное истолкование, чем то,
какое мы находим у советских эпигонов, начиная с осени 1924
года. Надо впрочем отметить, что в этой части своего
исследования Фольмар, весьма второстепенный теоретик, только
пересказывает мысли того самого Энгельса, которому будто бы
оставался "неизвестен" закон неравномерности развития
капитализма.
"Изолированное социалистическое государство" из исторической
гипотезы стало фактом, правда, не в Германии, а в России. Но
факт изолированности и есть как раз выражение относительной
силы мирового капитализма, относительной слабости социализма.
От изолированного "социалистического" государства до
социалистического общества, навсегда покончившего с
государством, остается большой исторический путь, который как
раз и совпадает с путем международной революции.
Беатриса и Сидней Веббы уверяют нас, с своей стороны, что
Маркс и Энгельс только потому не верили в возможность
построения изолированного социалистического общества, что им не
снилось (neither Marx nor Engels had ever dreamt) такое могучее
орудие, как монополия внешней торговли. Нельзя без неловкости
за престарелых авторов читать эти строки. Огосударствление
торговых банков и компаний, железных дорог и торгового флота
является такой же необходимой мерой социалистической революции,
как и национализация средств производства, в том числе и
экспортных отраслей промышленности. Монополия внешней торговли
есть не что иное, как сосредоточение в руках государства
материальных средств экспорта и импорта. Сказать, что Марксу и
Энгельсу "не снилась" монополия внешней торговли, значит
сказать, что им не снилась социалистическая революция. В
довершение беды в работе того же Фольмара монополия внешней
торговли выдвигается, и вполне справедливо, как одно из
важнейших орудий "изолированного социалистического
государства". Маркс и Энгельс должны были бы, следовательно,
узнать об этом секрете от Фольмара, если б сам он не узнал о
нем раньше от них.
"Теория" социализма в отдельной стране, самим Сталиным
нигде, кстати сказать, не изложенная и не обоснованная,
сводилась к той достаточно бесплодной внеисторической мысли,
что, благодаря естественным богатствам страны, социалистическое
общество может быть построено в географических границах СССР. С
таким же успехом можно утверждать, что социализм мог бы
победить и в том случае, если б население земного шара было в
12 раз меньше нынешнего. На самом деле, однако, новая теория
стремилась ввести в общественное сознание более конкретную
систему взглядов, именно: революция завершена окончательно;
социальные противоречия будут непрерывно смягчаться; кулак
будет незаметно врастать в социализм; развитие в целом,
независимо от событий внешнего мира, сохранит мирный и
планомерный характер. Бухарин, пытавшийся обосновать новую
теорию, провозглашал незыблемо доказанным, "что из-за классовых
различий внутри нашей страны, из-за нашей технической
отсталости мы не погибнем, что мы можем строить социализм даже
на этой нищенской технической базе, что этот рост
социалиизложенная и не обоснованная, сводилась к той достаточно
бесплодной внеисторической мысли, что, благодаря естественным
богатствам страны, социалистическое общество может быть
построено в географических границах СССР. С таким же успехом
можно утверждать, что социализм мог бы победить и в том случае,
если б население земного шара было в 12 раз меньше нынешнего.
На самом деле, однако, новая теория стремилась ввести в
общественное сознание более конкре
В апреле 1926 г. левой оппозицией внесена была на пленум ЦК
следующая поправка против теории черепашьего шага: "Было бы в
корне неправильно думать, будто к социализму можно идти
произвольным темпом, находясь в капиталистическом окружении.
Дальнейшее продвижение к социализму будет обеспечено лишь при
том условии, если расстояние, отделяющее нашу промышленность от
передовой капиталистической... будет явно и осязательно
уменьшаться, а не возрастать". Сталин с полным основатеории
черепашьего шага: "Было бы в корне неправильно думать, будто к
социализму можно идти произвольным темпом, находясь в
капиталистическом окружении. Дальнейшее продвижение к
социализму будет обеспечено лишь при том условии, если
расстояние, отделяющее нашу промышленность от передовой
капиталистической... будет явно и осязательно уменьшаться, а не
возрастать". Сталин с полным основанием объявил эту поправку
"замаскированной" атакой на теорию социализма в
Но иллюзия социализма, который черепашьим темпом строится на
нищенской базе, в окружении могущественных врагов, недолго
продержалась под ударами критики. В ноябре того же года XV
партийная конференция, без малейшей подготовки в печати,
признала необходимым "в относительно (?) минимальный
исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень
индустриального развития передовых капиталистических стран".
Левая оппозиция во всяком случае оказалась "превзойдена". Но
выдвигая лозунг: догнать и перегнать весь мир "в минимальный
срок", вчерашние теоретики черепашьего шага попадали в плен к
тому самому "международному фактору", к которому советская
бюрократия относится с суеверным страхом. Так, на протяжении
восьми месяцев ликвидирована была чистая версия сталинской
теории.
Социализм неминуемо должен будет "перегнать" капитализм во
всех областях, писала Левая оппозиция в нелегально
распространявшемся ею в марте 1927 г. документе. "Но сейчас
речь идет не об отношении социализма к капитализму а об
экономическом развитии СССР по отношению к Германии, Англии и
Соединенным Штатам. Что следует понимать под словами:
"минимальный исторический срок"? В течение ряда ближайших
пятилеток мы далеко еще не достигнем уровня передовых стран
Запада. Что же за это время произойдет с капиталистическим
миром?.. Если допускать возможность его нового расцвета,
охватывающего десятки лет, тогда жалкой пошлостью будут речи о
социализме в нашей отсталой стране; тогда надо будет сказать,
что мы ошиблись в оценке всей эпохи, как эпохи
капиталистического загнивания; тогда Советская республика
оказалась бы вторым, после Коммуны, опытом диктатуры
пролетариата, более широким и плодотворным, но только опытом...
Имеются ли, однако, какие либо серьезные основания для такой
решительной переоценки всей нашей эпохи и смысла Октябрьской
революции, как звена международной? Нет!.. Завершая, в большей
или меньшей степени, свой восстановительный период (после
войны)... капиталистические страны восстанавливают, притом в
несравненно более остром, чем до войны, виде, все свои старые
противоречия, внутренние и международные. Это и есть основа
пролетарской революции. То, что мы строим социализм, есть факт.
Но не меньшим, а большим фактом, поскольку целое вообще больше
части, является подготовка европейской и мировой революции.
Часть сможет победить только совместно с целым... Европейскому
пролетариату на разбег для захвата власти нужен гораздо более
короткий срок, чем нам для того, чтобы технически сравняться с
Европой и Америкой... Нам нужно тем временем систематически
сокращать расстояние, отделяющее нашу производительность труда
от мировой. Чем больше продвинемся вперед, тем менее опасна для
нас возможная интервенция дешевых цен, а, следовательно, и
военная интервенция... Чем выше поднимем жизненный уровень
рабочих и крестьян, тем вернее ускорим пролетарскую революцию в
Европе, тем скорее эта революция обогатит нас мировой техникой,
тем вернее и полнее пойдет наше социалистическое строительство,
как часть европейского и мирового". Этот документ, как и
другие, остался без реплики, если не считать репликой
исключения из партии и аресты.
Вслед за отказом от идеи черепашьего темпа пришлось
отказаться и от связанной с нею идеи врастания кулака в
социализм. Административный разгром кулачества дал, однако,
теории социализма в отдельной стране новое питание: раз классы
"в основном" уничтожены, значит социализм "в основном"
осуществлен (1931 г.). В сущности этим реставрировалась
концепция социалистического общества "на нищенской базе".
Именно в те дни, как мы помним, официозный журналист объяснял,
что отсутствие молока для детей объясняется недостатком коров,
а вовсе не недостатками социалистической системы.
Забота о производительности труда не позволила, однако,
надолго задерживаться на успокоительных формулах 1931 года,
которые должны были служить моральным удовлетворением за
опустошения сплошной коллективизации. "Некоторые думают, -
неожиданно заявил Сталин в связи со стахановским движением, -
что социализм можно укрепить путем некоторого материального
поравнения людей на базе бедняцкой жизни. Это неверно... На
самом деле социализм может победить только на базе высокой
производительности труда, более высокой, чем при капитализме".
Совершенно правильно! Однако, в то же самое время новая
программа Комсомола, принятая в апреле 1936 г., на том самом
съезде, который отнял у Комсомола последние остатки
политических прав, определяет социальный характер СССР
следующими категорическими словами: "Все народное хозяйство
страны стало социалистическим". Никто не заботится о
согласовании этих противоречащих друг другу концепций. Каждая
из них пускается в оборот в зависимости от потребностей
момента. Критиковать все равно никто не посмеет.
Самую необходимость новой программы комсомольский докладчик
мотивировал следующими словами: "в старой программе содержится
глубоко ошибочное, утверждение о том, что Россия "может прийти
к социализму лишь через мировую пролетарскую революцию". Этот
пункт программы в корне неправилен: в нем нашли отражение
троцкистские взгляды", т.е. те самые, которых Сталин защищал
еще в апреле 1924 г. Остается во всяком случае необъяснимым,
каким образом программа, написанная в 1921 г. Бухариным и
тщательно проверенная Политбюро, с участием Ленина, оказалась
через 15 лет "троцкистской" и потребовала пересмотра в прямо
противоположном направлении! Но логические доводы бессильны
там, где дело идет об интересах. Завоевав независимость от
пролетариата собственной страны, бюрократия не может признать
зависимость СССР от мирового пролетариата.
Закон неравномерности привел к тому, что противоречие между
техникой и имущественными отношениями капитализма разорвало
самое слабое звено мировой цепи. Отсталый русский капитализм
первым поплатился за несостоятельность мирового капитализма.
Закон неравномерного развития дополняется, на всем протяжении
истории, законом развития. Крушение буржуазии в России привело
к пролетарской диктатуре, т.е. к скачку отсталой страны вперед
по сравнению с передовыми странами. Однако, установление
социалистических форм собственности в отсталой стране
натолкнулось на недостаточный уровень техники и культуры.
Родившись сама из противоречия между высокими мировыми
производительными силами и капиталистической собственностью,
Октябрьская революция породила, в свою очередь, противоречие
между низкими национальными производительными силами и
социалистической собственностью.
Изолированность Советского Союза не имела, правда,
непосредственно тех грозных последствий, каких можно было
опасаться: капиталистический мир оказался слишком
дезорганизован и парализован, чтоб обнаружить в полной мере
свое потенциальное могущество. "Передышка" получилась более
длительная, чем позволял надеяться критический оптимизм.
Однако, изолированность и невозможность пользоваться ресурсами
мирового хозяйства, хотя бы на капиталистических началах,
(размеры внешней торговли снизились с 1913 года в 4-5 раз)
влекли за собою, наряду с огромными расходами на военную
оборону, крайне невыгодное распределение производительных сил и
медленный подъем жизненного уровня масс. Но наиболее
злокачественным продуктом изолированности и отсталости является
спрут бюрократизма.
Юридические и политические нормы, заложенные революцией,
оказывают, с одной стороны, прогрессивное воздействие на
отсталое хозяйство, с другой
- сами испытывают принижающее влияние отсталости. Чем дольше
СССР остается в капиталистическом окружении, тем глубже заходит
процесс перерождения общественных тканей. Дальнейшая
изолированность должна была бы неминуемо завершиться не
национальным коммунизмом, а реставрацией капитализма.
Если буржуазия не может мирно врасти в социалистическую
демократию, то и социалистическое государство не может мирно
врасти в мировую капиталистическую систему. В порядке
исторического дня стоит не мирное социалистическое развитие
"отдельной страны", а долгая серия мировых потрясений: войн и
революций. Потрясения неизбежны и во внутренней жизни СССР.
Если бюрократии пришлось в борьбе за плановое хозяйство
раскулачивать кулака, то рабочему классу придется в борьбе за
социализм разбюрократить бюрократию. На могиле ее он начертает
эпитафию: "здесь покоится теория социализма в отдельной
стране".

---