Видимо. все же мало читают. Вторую часть, из воспоминаний Витмана,выложу
ниже, а потом - в Альманах
------
отрывок из книги "Идеи и жизнь"
Госпитали
Воспоминания
Я не знаю, правильно или не правильно я поступил, но я расшифровал свое
имя публично, я хотел объяснить, что у меня всю жизнь была одна
единственная задача. Еще в госпитале для меня ситуация выглядела так:
что такое коммунизм, нужно ли его строить и как строить? Поэтому я и
хотел создать научное студенческое общество. Первое время в госпитале я
читал про память, а потом вспомнил отцовскую лекцию, и вот тут-то я и
увлекся как следует, откуда и пошел интерес ко второму закону
термодинамики и к проблеме жизни. Если в 1895 году для Энгельса это были
проблемы, то в 1944 году - это уже даль науки, а не проблема, но, может
быть, это лжепроблема, тогда вообще ею заниматься не стоит. Все ли это
правильно? Может быть, там ложные вещи, только учеными терминами
изложены. В общем, я решил воспроизвести дело Энгельса, разобраться с
этой наукой, как связаны между собой нерешенные вопросы науки, которые
классики завещали науке будущего. И если бы не было такого завещания
классиков науке будущего, естественно, не появилась бы идея об
организации научного студенческого общества, направленного на решение
этих проблем.
Арест, следствие, трибунал
После ранения я лечился в эвакогоспитале 5016 - теперь это Институт
нейрохирургии имени Бурденко на 5-й Тверской Ямской. У меня была
прекрасная память, которая позволяла мне играть вслепую одновременно три
партии в шахматы с сильными игроками и все выигрывать. Здесь и произошло
событие, которое привело к моему аресту.
Я хотел организовать научное студенческое общество, посвященное
проблемам, поставленным классиками: "Куда девается теплота?" и "Почему
возникает жизнь?" Такой специальности не было, поэтому и возникла идея
общества.
Ликвидация Коминтерна была предметом разговоров. И было понятно, что
происходило в 1938 году. Я был за Коминтерн. С одной стороны, Сталин
вроде воюет правильно. С другой стороны, делает какие-то уступки -
ликвидирует Коминтерн. Но я думаю, что он продал Коминтерн за второй
фронт. Когда отправили в госпиталь, я пистолет свой прихватил, так что
могли арестовать за незаконное ношение оружия. Неустойчивость была, я
мог стрельнуть в Иосифа. Такая ситуация была.
Мое личное дело цело, там у меня хороший наградной лист. Когда меня уже
во второй раз сажала милиция, то они ходили, смотрели мое дело.
Реабилитированным дела дают. Но по личному делу вряд ли можно понять,
что инкриминировалось. Когда идет допрос, следователь своей рукой пишет
"Вопрос:..", после этого пишет текст вопроса, затем - "Ответ:...". После
ответа может остаться полторы строчки пустые. Затем следующий вопрос, и
так далее. Подписываешь страницу снизу. А когда приходишь во второй раз,
то до следующего вопроса уже пустых мест нет. Когда меня второй раз
арестовали, я, естественно, в протоколе допроса, по всем пустым местам
провел черточки, чтобы следователь Бицаев не мог приписать. Я уже был
образованный. Меня не расстреляли потому, что тогда много народу было
арестовано и некогда было со всеми разбираться. А мальчишек они очень
отслеживали. Я думаю, что мы потеряли очень многих из нестандартных...
Эвальд Ильенков случайно ушел от расправы. Их должны были тоже всех
пересажать, всю философскую компанию, человек пять, но обошлось.
С идеей научного студенческого общества я пошел к одному из знакомых. А
он пошел к секретарю комсомольской организации Московского авиационного
института посоветоваться. 24 апреля 1943 года секретарь комсомольской
организации МАИ "нарисовал телегу", в которой говорилось, что пытаются
создать организацию против комсомола, - так сперва это
интерпретировалось. Фамилию этого человека, наверное, можно
восстановить. Это должность была такая, поэтому нет ничего тут
особенного. Так началось дело.
В Новосибирске 11 сентября 1943 года я шел с экзаменов в Институт
инженеров железнодорожного транспорта, на лестничной клетке нашего дома
стоят двое, я вошел в дом, а они вслед за мной и : "Пройдемте". Сперва
посадили в Новосибирске. Причем, наибольшее удовольствие они испытывали,
когда с "мясом" выдирали орден из гимнастерки. Приходит арестованный,
думает, что орден его защищает, а он берет и рванет. А через два дня
меня отправили в Москву. Вначале держали под Москвой, потом привезли на
Лубянку. Но не били. Взять они хотели здесь, в Москве, но я уехал. В
Новосибирске тоже была паника, не сказал им никто, что меня арестовывать
собираются. Отцу я написал, что "согрешил не ведая и ведаю, что
согрешил" - такое нейтральное письмо, которое не дало ему оснований для
подозрений. Привезли из Новосибирска в Москву, на Лубянку, в "сердце
советской разведки", как она называлась. Там была внутренняя тюрьма,
которую зэки называли "Гостиница страхового общества России", потому что
это здание было когда-то зданием Госстраха, а в середке здания была
гостиница. Гостиница была переделана под тюрьму, привилегированную
тюрьму, и Солженицын там тоже сидел. На допросах я говорил то, что
думаю. И про Коминтерн, и про Маркса говорил. Говорил, что верить можно
в Господа Бога - в Маркса верить нельзя, его надо знать. Спрашивают: "А
ты его знаешь?" Я ответил: "Нет. Надо бы изучить его, посмотреть еще".
"А раз ты не с нами, то наш враг". После того, как он допрос дописал,
нужно было мне все подписать. Он говорит: "Подтвердишь - мы тебя в
штрафбат отправим". А для меня штрафбат, это родное, милое дело, уж, по
крайней мере, хоть родители не пострадают. Такой способ обмана
существовал. Многих, которые каялись, обещали подтвердить, потом
обманывали. А когда это мероприятие проведено, поступают совсем
по-другому. А когда дело заканчивается, и приговор уже готов, то уже
разбираться поздно. Я подписал протокол. То что я был ранен, для посылки
в штрафбат не имело значения. В штрафбат можно было послать любого. Ты
же не отказываешься воевать. Арест для меня был неожиданностью. Но я
спокойно к нему отнесся. Все страшно, пока не попробуешь. Никакого
надлома не произошло, потому что уже прошел войну. Это существенный
элемент, очень существенный элемент. Когда побывал среди трупов,
по-другому смотришь на жизнь. Следствие шло шесть месяцев. Наверное, уже
был апрель 1945 года.
Присудили мне 58 статью, и трибунал дал мне десять лет, а вопросы-то
остались. Они как были научными вопросами, так и остались научными
вопросами. Уже как осужденных нас перевели в Бутырскую тюрьму. В середке
пересылки находится церковь, которая использовалась как камера для
переправляемых осужденных. Там со мной было странное явление: приснился
сон, будто я попадаю в какое-то ярко освещенное помещение, какой-то
коридор и какие-то слова... В общем это трудно передать, но было ясно,
что дело, которым я занимаюсь, проблема эта научная - надо доводить до
конца. Получил такое наставление, а от кого - не знаю. Был голос. Я
проснулся и помнил это. Я никогда верующим не был, а вот возникла
какая-то поддержка замысла - поручение разобраться с этими вопросами,
сделать это светлое дело. Возникло ощущение чего-то светлого, скрытого
за этими проблемами, того, что меня волновало внутренне. Больше такой
сон в жизни не повторялся, хотя что-то подобное я еще где-то испытывал.
В этой церкви камеры на 120, на 160 человек, просто большие залы.
Кроватей не было, сплошные нары. Поскольку тут все осужденные и ждут
этапа, кого куда пошлют.
Сообщение о победе я услышал в этой церкви. Мы не знали, что происходит,
ни известий не было, ни газет.
(комментарий составителя - до рубрики Воспоминания)
Отбывание заключения в лагерях
1944 - февраль 1954
Отбывание десятилетнего срока заключения П. Г. Кузнецовым разбивается на
два периода. Первый - с 1944 г. по 1949 г. - проходил в Новосибирских
лагерях, а второй - с 1949 г. по 1953 г. - в Норильских лагерях, 1953-54
Озерлаг (Тайшет и нынешний БАМ).
После приговора военного трибунала в 1944 г. П. Г. Кузнецов был
направлен в 3-е лаготделение Новосибирских лагерей, где работал на
обслуживании авиазавода им. В. П. Чкалова. Здесь в это же время работал
Р. О. ди Бартини, с которым П. Г. Кузнецов сотрудничал в 70-х годах.
Затем П. Г. Кузнецов был переведен в 4-е лаготделение Новосибирских
лагерей, работал на Новосибирском радиозаводе. Вскоре его вновь перевели
в 3-е лаготделение. Именно в этот период впервые возникла идея о роли
митогенетического излучения. П. Г. Кузнецов работал в Бюро
изобретателей. Получил репутацию, а затем и квалификацию
инженера-химика. В начале 1949 г. его как инженера-химика переводят в
Москву, в Бутырскую тюрьму. Но выясняется, что он радиационной химией не
занимается. 7 мая 1949 г. его отправляют в Красноярск в пересыльную
тюрьму "Енисей". 30 мая группу заключенных погрузили на баржу, которая
по Енисею направлялась в Дудинку. Оттуда уже в июне 1949 г. он прибыл во
2-е отделение Нориллага в Норильске. Работал заведующим медпунктом на
строительстве обогатительной фабрики. Начальником строительства был
Логинов Алексей Борисович , в настоящее время Президент клуба "69
параллель", ему 92 года. Затем П. Г. Кузнецова переводят в 1-е отделение
на Медвежий ручей. Весной 1950 г. по собственному желанию он переводится
фельдшером на Калларгон, в 16 км от Норильска.
В конце 1950 г. его переводят в 6-е лаготделение Нориллага, которое
обслуживало ОМЦ - опытный металлургический цех. Здесь он проработал до
декабря 1951 года. Затем его перевели в Горлаг, где он работал в
качестве фельдшера до лета 1953 г. Следующее место в Озерлаге в Тайшете,
где он работал также фельдшером. Там же в феврале 1954 г. он был
освобожден из заключения.
Воспоминания
За все десять лет пребывания в лагерях я не пропустил ни одного
специалиста. И все они были очень образованные люди. Я многое узнал от
этих людей, но многое придумал и сам. Они создавали мне в лагере
психологический фон, так что я мог не чувствовать себя круглым идиотом.
Новосибирские лагеря
1944 г. - 1949 г.
Это было в 1946 году во время моего дежурства. Еще работать целый день,
а меня на ночь не хватило: я каждую ночь занимался математикой. Был у
меня там напарник, финн, Пау, и был - математик, наш доцент, и мы с ним
двухтомный курс математики изучали. Я говорю ему: "Просто не знаю, как
ночью буду заниматься?" А он говорит: "Возьми ампулу кофеина". Я говорю:
"Ты что, из меня наркомана хочешь сделать?" Он на меня посмотрел
подозрительно (я еще совсем темный "фельдшер" был), пошел и приносит
фармакологию Скворцова. Открывает ее на статье "Кофеин" и читает прямо
по тексту фармакопеи: "Привычка к кофеину, к кофе и крепкому чаю должна
рассматриваться как положительная, в противоположность привычке к
наркотическим веществам. Эта группа веществ прямо противоположна
наркотикам по действию. Наркотические вещества "отрезают" восприятие
внешнего мира через органы чувств, и человек начинает жить внутренним
миром, фантазиями. А кофеин, наоборот, обостряет внешнее восприятие и
улучшает запоминание". Я решил попробовать, что получиться. Ампулы были
американские, 2,5 кубика 20% раствора натурального кофеина. Полграмма
кофеина принял. В ту ночь я был бодренький, все запоминал прекрасно. Не
спал и вторую ночь, занятия шли даже более успешно. Во время моей учебы
в лагере мои мозги подвергались воздействию всевозможных стимуляторов.
Поскольку я предпочитал дежурить в больнице по ночам, то у меня
получался 12-часовой рабочий день для занятий, за исключением случаев,
когда кто-то умирал, или кому-то через 4 часа нужно было давать
сульфидин, или кого-то нужно колоть. Да еще при таких стимуляторах.
1946 - 1947
Я смолоду имел одну единственную задачу - связь явлений жизни и второго
закона термодинамики. То, что мне нужно было, я нашел так. Известно
митогенетическое излучение Гурвича, которое не только стимулирует
клеточное деление, но и сопровождает все виды обмена веществ. В лагере
мне кое-что удавалось доставать. В 1946 - 1947 годах я сумел достать
Советскую энциклопедию, старое издание с красными корешками, где про
действие света говорилось, что есть инфракрасные лучи, видимый свет и
химические или ультрафиолетовые лучи. Вот слово "химический" меня и
насторожило. Оказалось, что митогенетическое излучение Гурвича -
ультрафиолетовое, и химическое действие ультрафиолета - это связанные
между собой вещи. Более того, в Советской энциклопедии приводится
пример, как на одно и то же химическое вещество действуют светом 2200
ангстрем и светом 2500 ангстрем, и получаются разные конечные продукты.
Под словом "химический" имели в виду не люминесценцию, а именно
химическое действие излучения. Когда облучают одно и то же вещество
химическим излучением разных частот, получают разные продукты. Вот
тогда-то я и подумал: "Простите, а что такое нарушение обмена веществ?"
И уже здесь для меня эта связь между вторым законом термодинамики,
ультрафиолетовым излучением, накоплением его в форме жизни уже не было
проблемой. Это была моя рабочая гипотеза, которую я всячески проверял. В
лагере у меня было много собеседников, с кем можно было обсуждать эти
проблемы. Меня активно поддержал Федоровский и сказал, что Владимир
Иванович Вернадский придерживался такой же точки зрения; так же думал и
Ферсман. Ферсмана учил еще Вайнберг Борис Петрович, который преподавал в
это время в Томске. В 1930 году он на совещании сделал заявление, что
все виды борьбы, которые ведет человек за существование, есть борьба за
мощность. Было много таких людей, те, которых я упоминаю - это далеко не
все. Я не мог записать авторов, которых я читал, так как у меня под
руками не было цитат.
1947
Идея жизни была у меня... из-за нее я и сел. Я хотел создать
студенческое общество, которое решит две проблемы: тепловой смерти
вселенной - это один вопрос, а второй - почему возникает жизнь? Вначале
это были два изолированных вопроса. Соединились они у меня в 1947 году,
когда я прочитал про излучение Гурвича. Открытие Гурвича датируется чаще
всего 1924 годом, а вот в трудах академика Лазарева, открытие лучей
Гурвича датируется 1923 годом. И сейчас, в 1998 году еще живы потомки
Гурвича - Белоусов, племянник Анны Александровны Гурвич. У Анны
Александровны Гурвич я бывал дома, мы обсуждали проблемы, связанные с
митогенетическим излучением. Говорили, что оно не только стимулирует
клеточное деление, но, вообще, сопровождает все процессы обмена веществ.
В крови был обнаружен "раковый тушитель", из которого следует раковая
кахексия - истощение организма, - тушитель открыт Песочинским в 1946
году.
Мы с Париным собирались заниматься раковым тушителем в лагере. Мне
предложили должность химика в Красноярске. Химик должен был проверять
продукты, отправляемые в Норильск, то есть очень сытное место. Я
ответил, что никакой я не химик. Но мне сообщили, что знания
инженера-химика у меня есть. Наряд был на меня, поэтому меня с Париным
отправили в Красноярск. А на пересылке все бараки для всех зэков обычно
закрывают, а нас четверых поместили в отдельную кабинку. И мы там с 6 по
30 мая жили вчетвером. Парин был курящий, а табака не было. Я пошел в
секцию медиков, которая не закрывалась, там оказался один из фельдшеров,
который раньше работал вместе со мной в санчасти. Он меня увидал,
обрадовался. Я говорю: "Мужики, совесть вы имеете или нет? Академик же
не будет ходить к вам, а он курить хочет. А курева у нас нет, вы уж
дайте". Ну, они обшарили все тумбочки, собрали весь табак, добавили еды,
и вечером я притащил это в нашу секцию. А Парин удивился: "Откуда
табак?" Я рассказал ему о медицинской солидарности. А медики начали
напрашиваться на беседу с Париным. Я говорю: "Я его спрошу, если он
согласен..." Василий Васильевич говорит: "Пускай приходят, поговорим".
Вот так в новосибирской пересылке состоялось наше с Париным знакомство.
Вот как в лагере устанавливаются человеческие отношения.
Проблемы, которые меня интересовали, не ушли - куда девается теплота и
почему возникает жизнь. В 1947 году у меня произошло замыкание этих двух
вопросов. Я в это время фельдшером был, работал по ночам. Я мог из 48
часов 38 часов работать с книгой - это тоже не случайно. Я перерешал в
курсе высшей математики все задачи до одной, нашел три неправильно
решенные задачи. И полагал, что человек, заканчивающий высшее учебное
заведение, учебники математики знает так, как я их знаю - насквозь. Но,
когда я освободился и встретился с теми, кто изучал математику, вдруг
обнаружилось, что даже не все математики знают все разделы математики. В
этом смысле моя математическая подготовка была, в принципе, хорошей.
Математикой нужно заниматься все время, через два года нужно заново все
изучать.
Норильские лагеря
1949 - 1954
В 1949 г. я предложил хемилюминесцентный спектральный анализ излучения
крови, исходя из идеи, что митогенетическое излучение связано с кровью,
а оно ультрафиолетовое. Приборов в то время не было. Я предложил спектр
ультрафиолетового излучения направлять на экран фотокатода электронного
микроскопа, а когда падающие фотоны вырывают фотоэлектроны, а там 50
киловольт, они разгоняются, и на люминесцентном экране будут получаться
спектры. Откуда этот вопрос возник? Врачи иногда ставят диагноз: "Это у
вас на почве нарушения обмена веществ". А что такое нарушение обмена
веществ? Это означает, что реакции, которые в норме должны идти с
определенными скоростями, идут либо с большими скоростями, либо с
меньшими скоростями. Но так как при реакциях выделяется излучение, то
анализ спектра хемилюминесценции, то есть митогенетического излучения
Гурвича, и позволяет не говорить слова "обмен" и "нарушение обмена
веществ", а конкретно анализировать. Написал я в лагере об этом и
отослал. Вызывали экспертов, они дали положительное заключение, правда,
потом выясняли, не украл ли я у кого-нибудь идею, могу ли я все это
рассказать. Лагерное начальство предполагало, что меня в шарашку могут
забрать, о которой Солженицын писал. Но тех, кто в шарашке работал,
интересовало не ультрафиолетовое излучение, а проникающее излучение,
связанное с ядерной проблематикой, поэтому мои идеи их не
заинтересовали, и меня опять отправили в лагерь. А в Новосибирске у меня
родители, они посылали передачу. Вызывал меня майор Шустер - начальник
Управления новосибирских лагерей, а его племянница была начальницей в
нашем бараке. С ней был такой эпизод.
Прихожу к Шустеру. У него сидит, кто-то, читает, седой, с усиками
седыми, на нем бархатная малиновая вельветовая курточка. Я ему говорю,
что где-то тут, впереди меня, один академик едет, медик, мне бы с ним
обсудить тут ряд медицинских вопросов. Спрашивает: "А что, тебя назад?
Почему тебя там не взяли?" А я говорю: "Их интересует проникающее
излучение, медицина их не интересует". Шустер говорит: "Вот он сидит,
познакомьтесь". Подержались мы за ручку... Шустер говорит: "Парин в
камеру, а тебе остаться". Я говорю: "Нам же беседовать надо, как же
так?" - "А ты в какой камере сидишь на пересылке?" Я говорю: "Во
второй". Он говорит: "Ну, сейчас сделаем". Снимает трубку и звонит
начальнику тюрьмы: "В какой камере Парин сидит? Вы его переведите во
вторую камеру". Ждем полчаса, час, полтора, через полтора часа приходят
двое - Парин и с ним какой-то генерал, не генерал, лампасов нет, но все
на нем генеральское, - это военный атташе в Канаде Заботин Николай
Иванович. Это было, когда шум был, что атомную бомбу украли. Я пытался у
Николая Ивановича узнать, действительно украли или не украли. Он сказал,
что бумаги возили, много бумаг возили - это он знает, но в них ничего не
понимает. Я понял, что я ему не тот вопрос задаю. Они были оба голодные,
а у меня здесь продукты были. Им как медикам место освободили на нижних
нарах, поближе к окошку. Медиков, в принципе, не обижают. У меня
лагерная кличка "доктор". Разложил еду, курево. А через три дня нас
перевезли из Новосибирска в Красноярск. Там, в Красноярске, их -
Заботина и Парина - отделили, а Парин просит начальника пересылки
"Енисей" за меня - говорит инженер-химик - сын моего товарища, попросил
меня к себе. Почти 30 дней у нас было много разных бесед: и про
митогенетическое излучение, и про жизнь.
В том же 1949 году нас повезли в Норильск. А у меня был портсигар, на
котором была сделана надпись "Помни: что сказать, где сказать, а самое
главное - что не сказать", но табак у нас был общий. И когда Парина и
еще одного бывшего секретаря Владимирского или Горьковского обкома,
вызвали и повезли в закрытую тюрьму, во Владимире, то я табак,
естественно, отдал. Портсигар сейчас рассыпался, но он дома у Василия
Васильевича, и Нина Дмитриевна, его жена, и его дети знают, чей это
портсигар... В Институте медико-биологических проблем, где Парин был
директором, об этом никто не знал, пока меня в 1971 году не посадили. А
когда меня посадили, Парин собрал руководство института и рассказал про
Побиска: какой это Побиск, чем Побиск занимается и почему он, Парин, не
верит, что у Побиска могут быть какие-то нарушения. Он письмо на Съезд
партии подписывал, чтобы освободили Кузнецова. Ведь ЛаСУРс делал для
ИМБП тему "жизнеобеспечения". Когда я к нему пришел, он сказал: "Ты чем
занимаешься?" Я говорю: "Системами управления". Он и решил попробовать.
Парина посадили вот за что. Он поехал в Америку, будучи заместителем
министра, ученым секретарем Академии медицинских наук. Перед отъездом,
как известно, всегда проходили инструктаж. Парин спрашивает министра
Митерева: "Что будем говорить американцам, а что говорить не будем?"
Митерев в числе тем назвал тему Клюева-Роскина - "Трипаназомы для
лечения рака". Но в этот момент издается Указ, что эти работы по лечению
рака особо секретные. Когда Парин вернулся, то оказалось, что он
разгласил особо важную государственную тайну, за которую ему полагалось
25 лет. Это было в 1948 году. Он больше года отсидел на Лубянке. Причем,
как-то странно: в его деле были все его награды. Теперь портсигар весь
расклеился, потому что сделан был из пластмассы, склеен хлороформом,
хотя держался хорошо. После того как еще раз меня посадили, он всем
рассказал мою историю. Адамовичу, одному из его замов, я сказал, что
вообще-то мы с Василием Васильевичем знакомы до Института
медико-биологических проблем. Он говорит: "А нас Василий Васильевич всех
собрал и начал объяснять кто ты есть". Мы с Василием Васильевичем
Париным обсуждали, что, собственно говоря, надо было бы спроектировать
полную систему жизнеобеспечения, но не для 3-х человек на спутнике, а
систему жизнеобеспечения для всех людей, которые живут на Земле. У меня
возникла возможность поставить эту тему, когда я в Латвию ездил. Это
было время, когда все занимались продовольственной программой, но
комплексных программ вообще никто не видал, да и до сих пор их нет. В
сетевой модели создания системы жизнеобеспечения для спутника,
разработанной ИМБП, было 4000 работ, нарисовать их невозможно ни при
каких условиях, а если нарисуешь, то невозможно рассмотреть. Конечно,
описания процедур - это очень правильно и хорошо. Но жизнь требует того,
чтобы в одном случае включить/исключить подсистему из комплекса, а в
другом случае - изготовить болт. У каждого случая уровни принятия
решения совершенно разные, а этого сеть не выражает. Необходимо иерархию
выданных заданий зафиксировать. Так возникла система СКАЛАР. Основные
книжки системы "Спутник" я написал за две ночи. В первую ночь я написал
первую часть, а за вторую ночь - вторую часть. К этому времени я к сетям
привык настолько, что из меня уже автоматически все истекало. А когда
Боря Адамович ездил в США, я его спрашивал: "Ты посмотри, как у них с
системами управления, насколько они соответствуют нашим, не хуже ли у
нас". Он вернулся и говорит: "Ну, что ты, наши сделаны ясно и
понятно", - они в этот момент со СКАЛАРом работали.
До 1950 г. работал в Опытно-металлургическом цехе Норильского комбината.
Но однажды меня застали с женой высокопоставленного начальника. Поэтому
перевели в цех флотации Файнштейна, где лабораторией руководил Фишман.
Воспоминания о Каларгоне
Каларгон - это "штрафняк", куда отправляли тех, кто с побега
возвращается: уходят четверо, троих возвращают. В общем, самые отпетые.
Знаменитейший лагерь - это самый страшный штрафняк для всего Нориллага.
Он находится в 16 километрах от Норильска. Приехал я в Каларгон не
штрафником, а фельдшером, по личному желанию. Выхожу на первый развод.
На улице минус 36 градусов и метров пять ветер. По правилам каждый метр
ветра учитывается за 2 градуса температуры, а температура ниже минус 40
градусов считается актированной. Я, как фельдшер, нарядчику говорю:
"Коля, сегодня погода актированная". А первые две шеренги зэков слышат,
что я сказал нарядчику. В один миг 1500 человек как ни бывало. Шум,
крик: "Мы тебя самого здесь сгноим, на Калларгоне не бывает актированной
погоды". Кончилось тем, что приехал начальник санитарного управления
Норильских лагерей. Это была женщина. Ей объясняют, что я разогнал
колонну. "Расскажите, как это было". Я рассказываю, как это было. Она
говорит: "Мой фельдшер поступил строго по инструкции, и я не вижу, за
что его наказывать". Таким образом, она меня спасла от весьма и весьма
неприятного возможного исхода. После этого слава обо мне ходила среди
авторитетов, что вот был такой человек: до него на Каларгоне погода не
была актированная, а с него на Каларгоне началась актированная погода.
Вообще, я себя чувствовал спокойно во всех этих передрягах.
Когда я был в клинике Сербского, до одного пахана, который был большой
знаток психиатрии, какие-то слухи обо мне доходили. Он спросил меня про
госпиталь. Я все сказал - что мне прятаться... Я не думаю, что жизнь
нашего периода сильно отличается от каких-нибудь других периодов. Я
думал, что шарашки - это изобретение Сталина или Берии, а мне Михаил
Иванович Гвардейцев объяснил, что еще у Екатерины на Урале были шарашки,
где сидели интеллектуалы, от которых требовали, чтобы они изобретали
что-нибудь для армии. Общее ощущение у меня такое, что практически все
времена одинаковые.
В лагере, примерно в 1950 г., я при поддержке ссыльного доктора
химических наук Якова Моисеевича Фишмана выдвинул идею химической теории
флотации. Фишман был создателем первого русского противогаза вместе с
академиком Зелинским в период Первой мировой войны. Я. М. Фишман до
ареста в 1938 г. был начальником Химического управления РККА. Было
известно, что при разных значениях показателя кислотности РН в смесях
меди и никеля флотируются (разделяются) минералы меди. Идея состояла в
том, что природа этого явления химическая. Брали раствор меди и никеля и
добавляли к ним реагент бутилксантогенат. Добавление этого реагента
приводило к образованию осадков. При добавлении кислоты осадки
растворялись. Так были определены химические основания флотации
Файнштейна.
Борис Витман сидел со мной в лагере в шестом Лаготделении, когда я
работал в Опытно-металлургическом цехе, примерно, в 1950 г.
Там мы с ним пробыли где-то полгода. А до этого он запомнил меня еще с
баржи. Я играл, не глядя на шахматную доску. И Яша Хромченко, мой
товарищ, тоже играл не глядя. Кроме того, я был фельдшером, в некотором
смысле сопровождающим баржу. Поэтому у меня было больше вольностей.
Витман готовился в дальнюю разведку.Работал в Германии, а потом
перебрался в Австрию, где вошел в состав австрийского сопротивления,
которым руководил майор вермахта Сокол. Они спасли Вену. Витман эту
историю описал в своей книге, вышедшей в 1994 г., - "Шпион, которому
изменила Родина". В книге много страниц посвящено мне.
1951. Воспоминания о Н. М. Федоровском
В лагере было много народу, у кого можно было учиться понастоящему. Все
никому не нужные старики. Например, Федоровский Николай Михайлович. Это
было в Норильске: почти 3 года я учился у него. Николай Михайлович
Федоровский - это был человек, который основал Институт прикладной
минералогии. Он старый член партии, участник и организатор восстания в
Свеаборге 1904 года. Поэтому он прятался от царской охранки. Так он
начал собирать минералогические коллекции на Урале. И там же, на Урале,
однажды в село, где работал двадцатилетний Федоровский, вдруг заехал
действительный статский советник Владимир Иванович Вернадский.
Вернадский был товарищем министра Временного правительства. Потом он
уехал с белыми, был первым Президентом Украинской академии наук. Считал,
что Подолинский еще жив, разыскивал Подолинского. Найти статьи
Подолинского, когда реферативных справочников не существовало, было
невозможно. Откуда он узнал о Подолинском - неясно. Отец Вернадского был
экономистом, так что он мог знать о нем от своего отца. Вернадский
предложил Федоровскому стать студентом МГУ. Федоровский, уже будучи
студентом МГУ, стал сопровождать его в экспедициях по поиску
радиоактивных руд. В собрании сочинений Вернадского есть место, где он
упоминает, что в 1910 году он вместе со студентами был в экспедиции, а
одним из них был Николай Михайлович Федоровский. Дело еще в том, что
Федоровский - это человек, которого Ленин посылал с личным своим письмом
к Эйнштейну для установления связей с западной наукой. Факт вообще
малоизвестный. Послали не кого-нибудь, а именно Федоровского. У
Федоровского была феноменальная память, он был блестящий знаток
минералов. Ему могли принести минерал, он мог сказать, с какого
континента этот минерал и с какого месторождения. После того как
революция произошла, положение Вернадского осложнилось. Федоровский и
был тот человек, который реабилитировал Вернадского как ученого, хотя он
и был товарищем министра Временного правительства. Федоровский -
коммунист, известный лично Ленину, известный своими партийными
заслугами, и в этом смысле он для советской власти был значимой фигурой.
Именно Федоровский спасал Вернадского от репрессий. Федоровский мне все
это сам рассказывал. Федоровский в лагере был без дела, как инвалид у
меня числился. Он в экспедиции Вернадского имел кличку "индус". Однажды
вся экспедиция собралась, одного Федоровского нет. "Где, - говорит
Вернадский - наш голодающий индус? Наверное, опять очередную яичницу из
пятнадцати яиц готовит". Он худой, худой, и в лагере худой был. А ко мне
он приходил каждый вечер, я готовил для него овсяную кашу. Когда мы с
Федоровским встретились, он уже был старик. Но дело еще в том, что он
освобождался от работы по акту, который я же составлял на него. В его
возрасте засылать далеко, например, в деревню нельзя. Его место было
определено - Норильск. Он считал, что он у меня подшефный инвалид,
поскольку у меня было 300 человек подшефных инвалидов, у которых раз в
десять дней надо было измерять давление, большая часть инвалидов были
гипертоники. Мерить приходилось аппаратом "Ривароччи", а у "Риварочччи"
верхнее деление 260, так были такие, у которых нижнее было выше 260,
столбик ртути не может соврать. Это - кроме моей работы в амбулатории.
Впервые с Федоровским Николаем Михайловичем я встретился при следующих
обстоятельствах. Я выяснял всегда в каждом лагере, сколько здесь и каких
именно людей с учеными степенями и званиями. В числе других нашел
санитарную карточку Федоровского. А в ней была написана специальность. У
Федоровского было написано, что он профессор, я его и пригласил к себе
для измерения давления. Это был 1951 год, мне было 27 лет. Я стал
Федоровского расспрашивать; сказал, что очень интересуюсь геохимией,
читал геохимию Ферсмана. Я читал геохимию, когда я работал в Опытном
металлургическом цехе (ОМЦ), который выглядел как приличный закрытый
институт. Мы разговорились, речь пошла о Ферсмане, о том, какой
замечательный человек Вернадский. И вдруг выясняется, что с Вернадским
он лично знаком. О Вернадском я знал раньше, потому что в ОМЦ читал
геохимию. Между прочим, в 3-м томе Ферсмана "Геохимии" упоминания о 94-м
и 95-м элементах имеются, хотя книга 1935 года. Это важно знать,
поскольку говорят, что их открыли позже. Они были открыты
экспериментально. Он пишет, что эти элементы Ферми обнаружил. И там же
был кусок об энергетическом методе оценки минерального сырья. И в книге
Ферсмана кусок на три страницы, посвящены работам Федоровского, а тут
Федоровский сидит прямо передо мной. Я ему говорю: "Николай Михайлович,
я знаю, что у вас были такие-то работы". А он мне все их пересказал.
Говорил, что берем два минерала с одинаковым содержанием вольфрама, но в
одном - силикат, а в другом - карбонат, а отделять вольфрам из
карбоната - это совсем не то, что отделять его из силиката, поэтому
процентное содержание требуемого вещества в минерале неоднозначно
определяет полезность ископаемых. Он мне рассказывал разные легенды, в
том числе легенду о живой воде. Он подозревал, что живая вода
существует - что-то похожее на живую воду. Анализы карловарских вод, на
самом деле, не являются анализами, потому что они контролируют только
макроминеральный состав, а некоторые вещества могут быть в ничтожных
количествах, например, посеребренный кварцевый песок, который включен в
германскую фармакопею. Если в воду, зараженную микробами, бросить
горстку такого песка, то через 3-4 минуты вода делается совершенно
стерильной, можно пить такую воду. Когда серебряной ложечкой раздают
причастие, люди пьют и не заражаются. Серебряная ложечка обладает
бактерицидным действием. Федоровскому приходилось делать следующие вещи:
однажды он вызвал заместителя и говорит: "Нужен мышьяк". Мышьяк в
природе встречается в виде мышьякового блеска, очень похожего на золото,
"аурипигмент" его точное название. А у Федоровского был приятель,
профессор в Тбилисском университете. Этот профессор обратился к
студентам, не знает ли кто места, где есть заколдованное золото.
Аурипигмент под действием кислорода превращается в серую глинку, в
труху. И поэтому есть сказка о заколдованном золоте. Кто-то указал
место, где по поверью, было заколдованное золото; туда поехали, и мышьяк
был найден. Другая рассказанная Федоровским история - о фильтрации
керосина. Для фильтрации керосина используется особая глина. Когда
рассматривали свойства этой глины, то оказалось, что эта глина обладает
немного мылящими свойствами. И опять, тот же тбилисский профессор
обратился к студентам, не знает ли кто о таких глинах. И снова нашли эти
самые глины. Федоровский говорил, что легенды всегда на себе несут
отпечаток чего-то, что реально существует.
А у него была подагра, поэтому он ко мне приходил, пил натофан, для него
у меня всегда были готовы витамины и котелок, около 2 литров овсяной
каши. Свою кличку "голодающего индуса" он выдерживал и там. Конечно,
наши взаимоотношения были дружескими. Он мне рассказывал о геохимии, но
уже это был рассказ о минералогии, о вещах, которые после я уже в
литературе читал. Вот с Федоровским-то проблему жизни я и обсуждал. Он
говорил, что "как же, как же".
Николай Михайлович Федоровский освобождался в марте 1953 года, отсидев
15 лет. Арестован он был в 1938 году. Когда вышел, ему было 58 лет. Он
старый коммунист. Сталин потихонечку освобождал места для людей, которые
не знают фактов истории партии, книжку Берии о Сталине читают как роман.
Кто есть кто? Те из стариков-коммунистов, которые в 1948 году
освобождались с первой посадки, сразу же ехали по второму разу. В 1938
году Федоровский был основателем Института прикладной минералогии и его
первым директором. Теперь это - ВИМС Институт имени Федоровского.
1952
Годлевский - это рентгеноструктурщик, который остался в Норильске, дабы
не возвращаться в Ленинград и не попасть снова в заключение. Он от меня
все больше требовал освоить гиперболические функции.
В Норильске в 1952 г. я еще решил любопытную задачу: вечная мерзлота, в
ней идет труба, вокруг нее талик, но когда перемерзает и начинают
копать, то, кроме этого талика, на некоторой глубине образуется еще один
талик - квазитруба. И я методом зеркальных отображений отобразил эллипс,
у которого средняя часть перемерзает, а два фокуса - один, относящийся к
настоящей трубе, а другой к мнимой - остаются. Так что я решал задачки о
вечной мерзлоте. Это было для меня личное удовольствие.
В четвертом лагерном отделении (при восстании) вскрыли сейфы комитета,
решили стукачей побить, а их оказалось 60% - в лагере, где по три номера
на каждом. Солженицын в повести "Бодался теленок с дубом" сознался, что
он стукач. Меня страшно смутило: как же так, здоровый мужик и не на
общих работах. Солженицын был на Лубянке в одно время со мной. ы
Воспоминания об А. В. Куртна
Александр Викторович Куртна, эстонцы его звали пан Александр Куртна, а в
лагере числился Александр Викторович. К нам в Норильск должны были
привезти 30 человек психов. Но легенда обгоняет события, и мы уже знали,
что сопровождает их иезуит, медстатистик. Здоровый мужик, не на общих
работах, статистик - это подозрительно, значит комитетский стукач. Он
ведал учетом католиков в Восточной конгрегации. Его взял генерал-майор
Судаков как немецкого военного преступника, через советского военного
атташе в Риме, хотя он ни одного дня на территории Советского Союза не
был.
С иезуитом мы выпивали бутылку коньяка и после этого вели научную
беседу. Он где-то доставал бутылку трех-звездочного армянского коньяка.
В лагере, где мы все ходили с номерами, только он мог, этот Иезуит. Но
это была личность, вне всякого сомнения. Он полиглот, 26 языков знал. И
однажды я, делая надписи на нарах, где кто спит - фамилия, имя,
отчество, статья, срок - на его бланке написал: "кардинал Ришельевич".
Кому другому это с рук не сошло бы. Я его звал Саша Куртна, я
принципиально никогда его Викторовичем не называл. Это было в секции
медиков, он медстатистик, медики все жили в одной секции, и врачи, и все
остальные. С Сашей мы вели дискуссии на разные темы. Дело все в том, что
я его додавил. В 1936-м году он уехал в иезуитский колледж, ему было лет
12. Значит, он примерно мой одногодок, 1924 года. Куртна считался
шпионом. Номера, которые мы носили, различали, кто есть кто. У шпионов
был знак "О", для обычных политзэков таких, как я, был знак "И". Я не
могу сейчас вспомнить три номера, которые шли за "И", но то, что у меня
с "И" начинался, а у него с "О" - это совершенно точно.
Мне пришлось заниматься и с психическими больными, а занятия с ними...
Прибывал этап психов. За три месяца до прибытия этапа меня вызвал
начальник санчасти, который прекрасно знал, что я танкист, а не
фельдшер. Но он знал, что лучше меня никто актов на больных инвалидов не
составлял. Мою работу ни разу санотдел не возвращал. Почему? Потому что
врачи смотрят на больного и пишут, что видят. А у него статья стоит по
параграфу, и писать ему то, что есть на самом деле, а не тот параграф,
который ему поставили - это дело безнадежное. Я беру параграф, нахожу в
справочнике внутренних болезней соответствующее заболевание, все
аккуратно расписываю, и мой проходит на 100%. Начальник санчасти
говорит: "Черт знает. Вроде бы умные люди. Но не могу же я им такое
указание давать. Но то, что ты работаешь, как надо - это точно. Что ты
танкист - это я тоже знаю. И эти тоже знают, что ты, в общем-то, не
совсем рядовой. Были такие заявления. Так вот, я начальнику санчасти
говорю: "Как же быть-то? Ведь я же с психами дела не имел. Мне же нужны
учебники". "А учебники - это твое дело. Три месяца у тебя на подготовку
есть. Через три месяца они явятся". Хорошо. Для меня прочитать три
учебника - это означало, что я должен точно знать, что и про что: что
такое пограничное состояние, паранойя, шизофрения.
1953
Норильское восстание
Сейчас пишут об этом восстании "дятлы" или стукачи. О восстании
говорится в статье у Аллы из Норильского музея, которая собирает всю эту
информацию. С одной стороны, была, вроде бы провокация лагерных служб,
которые хотели отличиться, хотели, чтобы была видимость восстания. С
другой стороны, это было действительное восстание. Но восстание, я
видел, находясь в 5 Лаготделении: С соседями нас разделяло наше
проволочное заграждение и соседнее проволочное заграждение кирпичного и
старого бетонного завода, а за кирпичным заводом, за зоной, была еще
зона 6 Лаготделения, женского. У меня был один инвалид на учете, который
работал в хлеборезке. И вот он забрался к женщинам, через две запретки,
а то и через четыре. Черт его поймет, хотя если женщин в зоне кирпичного
завода нет: Чуть было меня по кочкам не поволокли: "Что это у вас за
инвалиды, которые лазают под проволоку к женщинам?" Я говорю: "Знаете
что, если бы его там инсульт стукнул, так у здорового инсульта бы не
случилось". Его притащили оттуда, из этой женской зоны: Сперва начали
украинцы-бендеровцы, которые приехали с карагандинским этапом. Они очень
все аккуратно делали. Первое, нужно было обрубить концы у наших "Комов",
у КГБ - подполковник Сарычев и Егоров был МВДешный Ком. Как только кто
пробежит туда, назад бежит, его где-нибудь подловят. Глядишь, и из
уборной достанут. Или он где-нибудь в котлован упадет на стройке. К
женщинам бегать перестали. Теперь остаются бригадиры, нарядчики,
начальники колонн. Приходит тройка молодых людей с номерами, которые
характеризуют карагандинский этап, свои бушлаты или не свои никто знать
не может. Бригадиру говорят: "Ты не хочешь быть бригадиром. Вот он -
показывают - он будет бригадиром". Если это урка какой, то он на дыбы
встает. Знает, что кто-то потребовал, чтобы он отказался от
бригадирства. Потому что бригадиры тоже некоторые выделенные люди в
лагерной жизни. Какие бригадиры отказываются уйти, падают в котлованы,
разбиваясь там. Могла быть неосторожность, как хочешь так и понимай. Вот
так бригадирский состав был заменен на другой. Затем начали заменять
нарядчиков и начальников колонн. Писали, что восстание началось 25 мая
1953 года. А я где-то 2-3 июля выехал с 700 инвалидами в лагерь
"Озерлаг". Поэтому, что в июле было, я уже не знаю. До этого я
обнаружил, что есть хорошо организованная организация. Раздался свисток
в рабочей зоне, я как раз ходил книжки забрать в нашем конструкторском
бюро, всю зону перегородила цепочка зеков с арматурой и гнали трех
поляков. Мне это было известно как драка между украинцами и поляками.
Каких-то трех поляков гнали до надзирателей и там, на глазах у
надзирателей, избивали. Я понял, что имеется какая-то организация. Я
знал одного профессора из Львова, который являлся фактически полным
идеологом этого действа. Восстание началось из зоны строительства города
ГОРЛАГ и еще ГОРСТРОЙ (ГОРЛАГ - это горный лагерь, а ГОРСТРОЙ - это
место, где строились дома). В Норильске есть такая площадь, на которой 4
здания образуют эллипс. Как раз дома на западной части этой площади мы и
строили. Я выходил из этого дома и видел окна домов на восточной стороне
этой площади. На них уже были вывешены черные флаги. Во всех отделениях
эта история проходила почти одновременно. Поэтому я думаю, что это была
провокация. После 25-го было много всего. Приехала комиссия. Кузнецов,
начальник тюремного управления, заявил, что он по личному заданию Берии.
Но он произнес эти слова, когда до лагеря уже дошли слухи, что прошел
пленум, где Берию арестовали. Его начали прямо на крыльце закидывать.
Потом заводил в зону генерал-лейтенант Семенов, начальник конвойных
войск, человек 200 офицеров.
Черные флаги на башенных кранах развивались над Норильском, и никто
месяц не ходил на работу. Тут разные были цели. Требовали вообще
отменить все наказания, признать все дела сфабрикованными, особенно,
особым совещанием.
После смерти Сталина в марте 1953 года все ждали, что какое-то будет
послабление. А потом выяснилось, что послабление будет только
уголовникам, но не нашему лагерю. ГОРЛАГа это не коснулось. Восстание не
было реакцией на смерть Сталина. Это была реакция на такое же восстание
в СтепЛаге и ПесчанЛаге, откуда к нам пришел этап в 1700 человек,
которые были в нашем Лаготделении и в 4 Лаготделении. Потому что в
другие Лаготделения эти не попали. Это была больше бендеровская
компонента. Были просоветские, бывшие офицеры советской армии, но
попавшие в плен, извлеченные из немецких лагерей и попавшие в наши.
Точно не скажешь, как возникло восстание. Лагерная система вообще
подвержена возможности бунтов. Только оружие брось, и неизвестно, чем
это кончится. Когда Семенова выгнали кирпичами вместе со всеми
офицерами, то пожарная машина какого-то героя Советского Союза задавила.
Драпали так. А ко мне в этот момент прибежал один бендеровец. Говорит:
"Доктор, положи меня в больницу". Я говорю: " А что у тебя болит?"
"Ничего не болит. Но если сейчас туда с пикой не выйду, то мою семью на
Украине вырежут".
После освобождения.
Село Казачинское Красноярского края
Февраль 1954 - август 1954
После завершения срока заключения в феврале 1954 года П. Г. Кузнецов был
привезен из Тайшета в пересыльную тюрьму г. Красноярска. Здесь ему
выдали "вид на жительство" - документ, заменяющий паспорт. Он получил
официальный статус бессрочного ссыльного и был направлен на поселение и
работу в село Казачинское, расположенное в 200 км к северу от
Красноярска. Должен был ежемесячно являться для отметки в местные органы
милиции. Здесь он окончил курсы трактористов и был оформлен в качестве
тракториста Казачинской МТС. У трактора СТЗ, на котором он работал,
лопнула правая полуось, и на его стопу наехала гусеница. Возник тяжелый
отек, но инвалидом его не признали и послали на посевную. Когда в
очередной раз явился на отметку, его признали больным и отпустили в
Красноярск. В августе 1954 г. прибыл в Красноярск.
Во время работы в селе Казачинском летом 1954 г. подготовил письмо о
проблеме жизни и отослал в Институт философии АН СССР в Москву, подписав
его "Тракторист Кузнецов".
Красноярск. Новосибирск.
Август 1954 - октябрь 1961
П. Г. Кузнецов прибыл в Красноярск в августе 1954 г. Ему было 30 лет, а
образование - неполное среднее и военное училище, статус - бессрочный
ссыльный.
Был принят на должность лаборанта химической лаборатории в
Западно-Сибирском геологическом управлении. Здесь проработал пять
месяцев и с февраля 1955 года перешел на должность лаборанта в
Сибгеофизтрест, но уже через два месяца был переведен на должность
старшего лаборанта Центральной лаборатории Мингеологии. С января 1956
г. - руководитель темы "Гидрохимические методы исследования". 5 марта
1956 г. был полностью реабилитирован в связи с отменой приговора
военного трибунала. В сентябре 1956 г. переезжает в Новосибирск, где
жили его родители.
Около года работает на должности инженера-химика (полярографиста) в
Центральной лаборатории Запсибгеол-управления, а с сентября назначается
старшим инженером (инженером-методистом) по полярографии.
В 1959 году на основе отчета ГИРЕДМЕТА была защищена дипломная работа по
теме "Разделение редких земель". С марта 1959 года - и. о. начальника
отдела лабораторных исследований Сибцветмета, а через два месяца
назначается начальником Лабораторных проблемных исследований. В конце
1960 года переходит в Институт нефтехимсинтеза АН СССР, где работает до
октября 1961 года.
В этот период П. Г. Кузнецов публикует работы по проблемам анализа
минерального сырья [1955-1, 1956-1,2, 1959-3] и наряду с ними - первые
статьи, подготовившие дальнейшие работы по проблемам жизни в космосе
[1958-1, 1959-1, 2, 1961-1]. В 1958 году впервые выступает на
конференции, проходившей 21-25 апреля в Институте философии АН СССР, а в
1959 году - на Всесоюзном совещании по философским проблемам
естествознания в Москве.
В феврале 1956 г. (еще до реабилитации) был командирован на курсы
"Микроэлементы в природных водах" Всегингео в Москве. Воспользовавшись
пребыванием в Москве, посетил Институт философии и выступил там перед
группой сотрудников института, знавших его по письму из села
Казачинского, с докладом о проблеме жизни. Присутствовали Юрий
Владимирович Сачков, доктор биологических наук Ильин, Эвальд Васильевич
Ильенков, Арсеньев Анатолий Сергеевич и Плющ Лев Николаевич.
Хотя идея фотоники в общем виде возникла в 1948 году, термин "фотоника"
был предложен П. Г. Кузнецовым в 1959 г. Как выяснилось позже, этот
термин использовался А. Н. Терениным в его монографии по фотохимии,
вышедшей в 1947 г. Но для Кузнецова, в отличие от Теренина, он был
связан с митогенетическим излучением, а не с фотохимией как таковой.
Числясь трактористом, а работая полярографистом в химической
лаборатории, я за три дня освоил приборы и сделал 30 проб за одну ночь,
что было там неслыханно.
Мое заявление о том, что никто в мире не знает, что такое энтропия и
никто в мире не знает, что такое второй закон термодинамики, имеет
вызывающий характер. Патриарх Алексий II миссию человечества видел в
превращении космоса в сад Эдема, то есть в рай, а выразил ее как борьбу
со вторым началом термодинамики, против возрастания энтропии. Я не знаю,
откуда патриарх взял эту идею. Но моя первая публикация была в Эстонии,
а он там был настоятелем, так что не исключено, что он мог увидеть мою
статью. А Наан в 1958 г. мне сказал: "Мы гонораров не платим, но я
гарантирую тебе, как вицепрезидент Эстонской академии, что никто ни
одного слова из твоей статьи (1959 года) не вычеркнет. Возможно быстрее
присылай мне
статью".
Мне кажется, что Эвальд Ильенков в 1956 году написал "Космологию духа"
после моего доклада в Москве в том же году. Почему? Потому, что в его
докладе был тот же дефект, что и у меня: он Бога не туда отнес, не к той
категории. Я у себя сам исправил. Экземпляры, которые потом расходились,
были с этим исправлением. А когда Ильенков работал в "Философской
энциклопедии", он просил меня написать статью о жизни, поскольку Рыжков
об этом написал неверно. Я в 1956 г. рассказывал о проблеме жизни, а во
время рассказа присутствовал и Э. В. Ильенков, и А. С. Арсеньев.
Арсеньев вспомнил, что где-то у Джинса говорилось, что мир - это океан
энтропии, где барахтается тонущее суденышко, а на тонущем корабле жизнь
пытается ускользнуть от погружения в океан энтропии. Я сказал, что я
изучал вопрос о жизни по источникам, но в них нет ответа. Только
фотоника дает ответ.
Когда я вышел из лагеря, получил возможность общаться, встретился с
Казначеевым. Мы сравнивали, кто чего достиг. Он был парткомыч
медицинского Института, кандидат наук. А я пришел черт знает откуда и
черт знает с каким образованием. И тут между нами произошла дискуссия.
Выяснилось, что он занимается организаторами Чальда. Раны заращивают
быстрее, стимулируют зарастание ран. А я уже разбирался с
митогенетическим излучением. Вообще-то мы с ним имели дела еще с Москвы,
с госпиталя. В принципе, он бы тоже мог "полететь", и поэтому, когда я
лежал еще в госпитале, он умотал на фронт. Он был сотрудником
Генерального штаба, а таких не пускали на фронт. Ему пришлось еще
какое-то время перекантоваться. Он тоже принимал участие в боях где-то в
районе Вены и ранен был в ногу. Мы с ним проблему жизни тоже обсуждали.
из мемуаров В.Витмана(изд 1994г), глава 19
19. НОРИЛЬСКИЕ ЛАГЕРЯ
В Новосибирской пересыльной тюрьме мне пришлось познакомиться с
академиком Париным Василием Васильевичем — секретарем Академии
медицинских наук СССР, осужденным на двадцать пять лет за так называемое
разглашение государственной тайны, а он всего-навсего прочел доклад на
международной научной конференции; с академиком Баландиным Алексеем
Александровичем, замечательным химиком, действительным членом нашей и
многих зарубежных академий (этот отбывал десятилетний срок в Норильских
лагерях — Бог знает за что?); с полковником Николаем Ивановичем
Заботиным, помощником военного атташе в Америке (он, насколько мне
известно, был среди тех, кто вторгался в сферы американской секретности
на атомную тему). Я был дружен с биохимиком Побиском Георгиевичем
Кузнецовым, впоследствии ставшим видным ученым. Но о нем придется
рассказать позднее и подробнее.
Грузовик подвез нас к вокзалу узкоколейной железной дороги
Дудинка—Норильск.
Небольшой вагончик трясло и подбрасывало. Рельсы были уложены прямо на
мерзлый грунт. В одном месте они разошлись, и вагончик чуть не
перевернулся. Часов через семь езды по тундре вдали показалось много
электрических огней. Из тьмы полярной ночи начали действительно
вырастать многоэтажные дома и прямые освещенные проспекты. Обогнув город
стороной, поезд въехал в промышленную зону со множеством заводских
корпусов, высоких дымовых труб и окруженных колючей проволокой лагерей.
В ясном ночном небе полыхало и переливалось северное сияние. Его цвет и
очертания все время изменялись. Вот оно сделалось одноцветным голубым,
напомнило мне пламя горящего в небе фосфора, как тогда в Эссене, во
время бомбежки. Потом вдруг наполнилось нежными, слегка размытыми
цветами радуги. Таким я увидел Норильск в конце зимы 1949 года.
Я попал в лагерь заводоуправления Норильского металлургического
комбината. Через день пришел нарядчик и сказал, что на меня уже есть
заявка от заводоуправления. Им требуется художник. Казалось, опять
везение...
Я поудивлялся немного, но потом понял, что в этом новом звании я
оказался благодаря информации начальника спецчасти штрафного лагпункта.
Ему понравились <мишки в лесу>, и он, как истинный ценитель и меценат,
отметил высокой оценкой не художника Шишкина, а меня, —
благородный человек!
Заводоуправление—кирпичное здание на территории промышленной зоны;
там мне отвели место в красном уголке. Новым начальником моим стал
завхоз управления Кирилл Константинович Мазур. Работы здесь хватало:
транспоранты, плакаты, призывы, стенгазеты, даже портреты членов
Политбюро, и конечно же, таблички по технике безопасности.
Промышленная зона, огороженная многокилометровым забором из колючей
проволоки, примыкала к зоне лагеря. Меня поместили в барак для ИТР.
Здесь были собраны видные представители науки и техники. Многие инженеры
из нашего барака работали главными специалистами, начальниками цехов,
смен. У них, у высоколобых зэков, в подчинении были сотни и тысячи
вольных и заключенных. В нашем бараке держалась атмосфера редкой
доброжелательности. И это заметно отличало его от множества других
бараков, других лагерей и камер пересылок. Наш барак здесь был явным
исключением.
Питание в тот период было сравнительно сносным, да и от вольнонаемных к
нам кое-что перепадало. Многие из зэков здесь получали посылки из дома.
В том же лагере, но в другом бараке, оказался Побиск Кузнецов, с которым
мы подружились еще в трюме баржи (я уже упоминал о нем). Это была
большая радость найти давнишнего приятеля—просто подарок!.. Побиск
был личностью особой... Как-то он зашел к нам в барак. Несколько человек
играли в шахматы. Моим соперником был сильный шахматист, и я
проигрывал... Кузнецов предложил победителю сыграть с ним и обещал не
глядеть на доску всю партию. Расставили шахматы. Кузнецов сел спиной к
доске и попросил меня переставлять его фигуры. Дебют разыграли быстро,
как заученный. Затем под боем оказался слон Кузнецова, и я решил, что он
зевнул; потом та же участь постигла другую фи-
гуру. Побиск продолжал уверенно называть ходы, почти не задумываясь.
Вокруг собралось много любопытных. Всю ежеминутно меняющуюся ситуацию
шахматной баталии он держал в голове. А противник у него был не
пустячный... Еще несколько ходов, и оппонент Кузнецова опрокинул своего
короля — мат. Та же участь постигла и еще одного очень сильного
шахматиста. Я выразил свое восхищение вслух, а он ответил:
— <Игра вслепую!>—Не такой недоступный для нормального
человека способ... — не удержался и добавил: —Да у нас какой
уж год вся страна в эту игру играет...
Он стал обучать меня шахматной игре вслепую, перемежая шахматную
терминологию с политическими намеками. Вскоре я кое-что освоил и, шагая
на работу, мы с Побиском умудрялись сыграть партию без доски и без
шахмат. Выиграть у него мне ни разу не удавалось. Впрочем, как и другим
довольно хорошим шахматистам. Меня постоянно влекло к этому человеку. От
него шел как бы ток высокого напряжения, и этот ток изливался
неизвестными тебе доселе познаниями, всегда основанными на доскональном
изучении предмета, свободе мышления, развитой интуиции. Его интеллект
базировался на мощной жизненной энергии—его не сломила ни война,
ни репрессивная машина. Все это вызывало во мне жгучую зависть—мне
постоянно хотелось достичь его высот и мощи. Только в общении с Побиском
Кузнецовым БУДУЩЕЕ прорывалось и присутствовало почти всегда. Он был как
бы инициатором этого прорыва. И этим он был действительно уникален.
— Смотреть назад—это смотреть в грязь!—говорил
он.—Вперед смотри—там подлинный облик человечества. Здесь, в
ГУЛАГе, нет будущего. Оно в твоей голове должно сидеть. И тогда
состоится обязательно. Носи его в своей башке — расти, пестуй, и
оно сбудется!
Мои взгляды часто не совпадали со взглядами большинства окружающих, а с
Побиском Кузнецовым было больше всего общности. С ним я не чувствовал
себя белой вороной.
Необычно было уже само имя: ПОБИСК. Расшифровывалось оно так: Поколение
Октября, Борцов И Строителей Коммунизма. Казалось бы, — бедный сын
с изуродованным именем и родители с изуродованной психикой,—но на
самом деле—это были люди, желающие поскорее приблизить то, что
приблизить нельзя.
Побиск окончил военно-морскую спецшколу уже в военную пору. Просился
добровольцем на фронт. Не взяли, не хватило лет. Окончил танковое
училище. Воевал в гвардейской танковой бригаде командиром взвода
разведки. Подо Ржевом пришлось участвовать в рукопашном бою. Рассказал
мне, как однажды среди документов убитого фашистского офицера увидел
партбилет члена НСДАПНационал-социалистическая немецкая рабочая партия.
Задумался. <Какие же они, фашисты, если за социализм, и партия у них
рабочая? Мы за социализм и они за социализм. Мы за рабочих и они за
рабочих... Почему же мы воюем, убиваем друг друга?>—спрашивал он
себя и не находил ответа.
После тяжелого ранения стал инвалидом. Начал истово учиться. Увлекся
философией и политикой. Стал все глубже и глубже размышлять... Возникали
один за другим вопросы, за ними—сомнения... Хотел понять
первооснову возникновения живой материи и жизни в целом... Натура
горячая—полемист! Решил создать научно-студенческое общество.
Кто-то накатал на него телегу в КГБ. Обвинили в попытке создать
антикомсомольское общество!..
Судил его военный трибунал за терроризм (еще с фронта остался пистолет)
и за создание контрреволюционной организации...
Так он схлопотал свои десять лет лагерей.
В тюрьмах, на пересылках и в лагерях учителя нашлись получше да покруче,
чем в университете—светочи, цвет нации. И каждый готов с тобой
одним заниматься от зари до зари — недаром индийская мудрость
гласит: <В этом мире всегда хватало учителей, в этом мире всегда
недоставало учеников>.
Побиск оказался великолепным учеником, а это неслыханная радость для
настоящего ученого.
Человек редких математических способностей, он постоянно и глубоко
изучал естественные науки, физику самых современных направлений, химию,
философию. А там уже пошли социология и политика...—ну, как такого
держать на свободе?..
Сосредоточенное лицо русского сильного мужика, по типу ближе к военной
интеллигенции, чем к университетской профессуре, высокий лоб слегка
нависает над глазницами. Разговаривая, он смотрит в упор на собеседника,
словно гипнотизирует. Говорит увлеченно, но без излишних эмоций.
Всматривается в глаза собесед-
ника, как бы спрашивает; <Мысль понятна?.. Принята?..>. Он не зауживает
и не долбит дотошно тему беседы, а, наоборот, постоянно расширяет ее,
захватывает близлежащие пласты, но основное направление держит крепко.
При этом обнаруживает необычайно широкий диапазон познаний, и в то же
время категоричен и уверен в своих убеждениях. Многих это подавляет.
Беседы с Побиском были необычайно интересны и всегда открывали для меня
что-нибудь новое.
В лагерях Норильского горнометаллургического комбината Побиск Кузнецов
общался со многими видными учеными: академиком Федоровским Николаем
Михайловичем — основателем института прикладной минералогии,
другом и соратником академика Вернадского (основатель Норильского
Комбината Завенягин был учеником Федоровского); доктором химических наук
Фишманом Яковом Моисеевичем (в прошлом начальник химического управления
Красной Армии); доктором химических наук Левиным Петром Ивановичем
— заведующим аналитической лабораторией (впоследствии заведующий
аспирантурой в институте химической физики) и многими другими.
С некоторыми из них Побиск работал над решением актуальных научных
проблем, опережающих по своему уровню разработки институтов Академии
Наук. Трудом, знаниями, талантом этой группы ученых комбинат в ту пору
числился одним из лучших в стране. В Норильлаге была, может быть, самая
квалифицированная, самая знаменитая общесоюзная <шарашка>. Сам же
Норильлаг считался адом. Наряду с когортой высококлассных специалистов и
даже ученых с мировым именем, было много молодых, исключительно
талантливых, тех, кому из-за ранних арестов не пришлось еще сказать свое
слово в науке, в технике, в организационной деятельности. И не
подумайте, что все они находили себе здесь мало-мальски достойное
применение. Большинство попадали за малейшую провинность, да и без
таковой, на общие работы и там погибали от непосильного, изуверского
труда, голода, холода, болезней и пули охранника.
Не сразу удалось Побиску приобщиться к научной <шарашке> Норильска.
Пришлось ему побывать и в самом страшном норильском
штрафнике—Каларгоне (правда, не как проштрафившемуся, а в качестве
заведующего санчастью). На Каларгон отправляли зэков, совершивших
лагерное убийство, и людоедов (из тех, кого возвращали из
побега). Трое, к примеру, идут в побег, а четвертого прихватывают с
собой как свинью, чтобы было чего есть в пути. И до поры эта <свинья>
сама идет, да еще и нести кое-что может. А там, извините, <на мясо>...
Уникальные способности Побиска обращали на себя внимание не только наших
отечественных, но и иностранных ученых, оказавшихся в наших советских
концлагерях. Видный немецкий ученый, советник Гитлера по вопросам
тяжелой промышленности Борхарт однажды сказал: <Побиск есть очень умный.
Если бы он был в Германии, я, не задумываясь, дал бы ему большой
институт для реализации его идей>. В Норильске Борхарт очутился за отказ
от поста министра тяжелой промышленности ГДР. Предложил ему этот пост
сам президент Вильгельм Пик! Борхарт тогда заявил, что считал бы это
изменой родине. За что и схлопотал <четвертак> (двадцать пять лет
лагерей), но почему-то советских... Немцы, которых было здесь довольно
много, относились к Борхарту весьма уважительно. При встрече
вытягивались по стойке смирно, щелкали отсутствующими в <суррогатках>*
фото *Самодельная зэковская обувь из кусков автомобильной покрышки.
каблуками и провожали гехаймсрата (Высший государственный чин,
равнозначный крупному генералу) поворотом головы.
Среди норильских зэков было немало людей, обладавших каким-нибудь
интересным, а иногда и уникальным качеством. Инженер Давид Малков, автор
множества технических идей и изобретений. Он предложил решение, как
стабилизировать наклон знаменитой Пизанской башни. Это было совершенно
новое, ни на что не похожее решение... Не Пизанская ли башня,
находящаяся в Италии, погубила его?.. С Давидом Малковым никто не мог
соперничать и по мгновенному отгадыванию кроссвордов, ребусов и самых
невероятных головоломок.
Собрание таких талантливых и таких умученных людей, помогало не так уж
остро переживать всю лагерную безысходность, бессмысленность постоянного
угнетения. И все равно придется повторить, что заключенные Норильских
лагерей и особенно его научные, инженерно-технические работники были
совершенно особым сообществом.
Побиск продолжал поддерживать с этими людьми связь и после освобождения.
Вместе с академиком Василием Васильевичем Париным (они познакомились еще
в Красноярском пересыльном лагере) работали над созданием систем
жизнеобеспечения в космосе. Побиску Кузнецову было хорошо известно, как
происходило судилище над академиком Париным и какую роль в нем сыграл
тогдашний министр здравоохранения Митирев. Перед отъездом на конгресс в
Америку Парин согласовал с Митиревым, что можно рассказывать в Штатах, а
чего нельзя. В числе разрешенных тем министр назвал работу Клюевой и
Роскина по лечению рака. Пока Парин был в Америке, вышел указ: <Двадцать
пять лет за разглашение государственной тайны>. Работа Клюевой —
Роскина попала в число секретных. Парин возвращается домой, а ему
говорят: <Пройдемте!.. Вы разгласили государственную тайну>.— <Но
я согласовал перечень тем с министром. Он разрешил...> Устроили очную
ставку с Митиревым. Тот, не моргнув глазом, заявил: <Ну что вы? Я ему
ничего подобного не говорил...> Поверили, конечно, министру. Срок дали
академику.
Уже в Москве, через своих норильских коллег, Побиск познакомился с
Робертом Людвиговичем Бартини, легендарным авиаконструктором. Роберто
Бартини был сыном одной из богатейших и влиятельных фамилий Италии.
Барон. Красавец. Светлейшая голова. Получил блестящее техническое
образование. В ранней молодости увлекся коммунистическим движением, был
его активным участником, оказался замешанным в убийстве австрийского
офицера, из-за придирок которого повесили капрала. Позднее принял
решение перебраться в Советский Союз. Он тогда еще заявил: <Красные
самолеты будут летать быстрее и выше черных> (имелась ввиду авиация
Гитлера и Муссолини). Первый в мире цельнометаллический самолет
сконструировало и выпустило в небо конструкторское бюро Роберта
Людвиговича Бартини. А потом пришла пора...
Сначала его приговорили к расстрелу, как шпиона. Потом передумали.
Отправили в лагерь. В конце концов он оказался в <шарашке>, в одной
компании с Сергеем Павловичем Королевым и выдающимся математиком Юрием
Борисовичем Руммером, другими конструкторами и учеными весьма высокого
уровня.
Иногда Берия устраивал в шарашках банкеты с обильным угощением для
ученых зэков. Об одном из них Бартини рассказал Побиску Кузнецову. В
застольной беседе возник следующий диалог:
Бартини спросил: — Лаврентий Павлович, почему я здесь? Я же не
враг?
Берия ответил: — Ну какой ты враг? Врагов мы расстреливаем. А как
еще вас всех, таких ученых разных профессий, таких умных собрать под
одну крышу?.. Как заставить работать всех вместе?.. Вот взлэтит твой
самолет в небо, и ты сам вылэтишь отсюда на свободу.
Он всем здесь говорил <ТЫ>.
Излюбленным приемом Берии для решения технических задач был метод
всеобщего устрашения. Стало известно, что Япония опередила нас в
производстве кобальта, необходимого компонента для получения броневой
стали. Состоялось совещание у самого Сталина! Решили в течение года
разработать проект и построить новый завод. Контроль за выполнением
решения взял на себя Берия. Он собрал руководителей ведомства и сказал:
— Чтобы через три мэсяца выпуск кобальта был увеличэн в дэсять
раз.
Начальник комбината Ивановский, увенчанный многими орденами, заикнулся
было о сроке, принятом на совещании Сталиным. Берия прервал его:
— А я сказал—Через три мэсяца—в дэсять раз!>
— Да как же так... попытался возразить Ивановский.
— Ты что это свой иконостас нацэпил? — Берия указал на
ордена. — Кабулов, запиши: если через три мэсяца производство
кобальта нэ будет увеличено в дэсять раз—расстрелять.
Тогда хотел что-то возразить Логинов, координатор, представлявший
науку...
— А ты кто такой, молодой?.. Кабулов, запиши: расстреливать нэ
надо. Пусть дэсять лет голой жопой морошку в тундре подавит, сразу умнее
будет!
Угроза была настолько реальной, что приказ был выполнен. Но мало кто
догадывается, какой ценой. И никто нам не расскажет, какими
разрушительными последствиями все эти эксперименты обошлись и еще
обойдутся. Кобальт кобальтом, броня—броней, а потом натужные
волевые методы обернулись тупоумием и тотальными разломами страны. Ибо
подобные трюки применялись не только в лагере, но и повсеместно, а их
результаты — Чернобыль.
После возвращения из заключения Побиск окончил
за три с половиной года заочный политехнический институт. Одновременно с
дипломным проектом готовил защиту кандидатской диссертации. Тема была
значительная. Заместитель директора института вызвал своего снабженца и
распорядился обеспечить все заявки Кузнецова по первому же требованию.
Хотел их познакомить, а Побиск говорит:
— Не надо. Мы старые знакомые. (Полковник госбезопасности Сарычев
был <кумом> Норильского горлага и обещал сгноить Кузнецова в штрафном
изоляторе.)
Из кабинета вышли вместе. Обалдевший Сарычев поинтересовался:
— Откуда у Вас орден Красной звезды?
— Вернули после реабилитации, — ответил Побиск — А
ношу, чтобы не задавали лишних вопросов.
Это обескуражило бывшего полковника и сильно огорчило... Вскоре он
повесился. Возможно, на почве хронического алкоголизма, а может быть,
потому, что пришлось обслуживать бывшего зэка. Но, скорее всего,
побоялся, что призовут к ответу за совокупность всех и всяческих его
собственных безобразий.
К этому времени я познакомился с еще одним замечательным человеком
— это был эстонец Альберт Труусс. Он, как и Побиск Кузнецов,
работал в Опытно-метал-
лургическом цехе (ОМЦ). Альберт был высоко порядочным человеком (даже
трудно было себе представить, как он живет в этом мире и не
погибает...), всегда собранный, подтянутый, добр, честен, умен —
ну что еще нужно для человека?..
Мы чувствовали взаимную симпатию и быстро сдружились. Он постоянно
рассказывал о работе в лаборатории и о своей начальнице, очень толковой
и милой женщине, Ольге Владимировне Балабановой. Однажды я попросил
Альберта переговорить с ней: возможен ли мой перевод в ее лабораторию?
Конечно, мой прямой начальник Мазур возражал, ему позарез нужен был
художник, но в конце концов не устоял против напористости и обаяния
Ольги Владимировны. Я был зачислен лаборантом. В ее лаборатории царила
деловая и дружеская атмосфера. Слово <зэк> было наглухо забыто. Здесь
занимались исследованием и отработкой новых химико-технологических
процессов в металлургии цветных металлов. По результатам работы
лаборатория была на хорошем счету у начальства. Пользуясь этим,
Балабановой удавалось не допускать вмешательства чинов ГУЛАГа в дела
лаборатории. Да и сам начальник ОМЦ постоянно защищал Ольгу Владимировну
и ее лабораторию. Еще бы! Ведь на достижениях и научных открытиях таких
ученых и зэков он строил свое благополучие, за их труды получал ордена и
лауреатские звания.
При центре была очень хорошая техническая библиотека. Нам разрешалось
пользоваться ею. Это давало возможность постоянно изучать что-то
новое—в химии, металлургии, с которыми мне раньше сталкиваться не
приходилось.
Как-то, просматривая старую подшивку журналов <Химия>, в одном из
номеров, на первой странице я увидел большой портрет и сразу узнал
работавшего в нашей лаборатории Алексея Александровича Баландина. Под
портретом перечислялись все его многочисленные титулы: доктор химических
наук, член многих академий мира... Не хватало только последнего звания
— зэк и должности—дневальный по цеху—так он числился
по штатному расписанию в зоне.
В одной из лабораторий работал еще один зэк—Пиотровский (за
точность фамилии не ручаюсь)—личность, весьма загадочная. Ни с кем
не общался. Говорил по-русски плохо, с сильным польским акцентом.
Работал постоянно только в ночную смену. Подчинялся лично начальнику
ОМЦ, лауреату сталинской премии Черниенко. Чуть ли не каждую ночь к нему
приходила из города молодая женщина с маленьким ребенком. Поговаривали,
что это его жена и что ее посещения разрешены самым высоким начальством.
Иначе бы им непоздоровилось: его отправили бы в штрафной лагпункт,
ее—в двадцать четыре часа из Норильска.
Никто толком не знал, чем занимается Пиотровский, но, судя по
сногсшибательным привилегиям, был он очень нужным специалистом и
занимался очень важным делом. Работали мы в разных лабораториях, но в
одном здании. Познакомился я с ним, когда стал работать в ночную смену.
Но сблизиться с ним не удавалось. Он был, как говорится, на все
застежки, и избегал каких бы то ни было контактов и общений. Это был
крупный польский ученый-химик, автор нового способа эффективного
получения кобальта, за который Черниенко получил лауреата сталинской
премии. Видимо, было за что оберегать ученого. Все это сообщил по
секрету и мой приятель, бывший студент химико-технологического
института, который в нашем цехе выполнял черновую работу по поручениям
Черниенко и Пиотровского.
Теперь Пиотровский работал над очередной <лауреатской> темой. Студент,
несмотря на меры предосторожности и секретность, разгадал сущность
процесса. Прикидываясь простачком, он сумел ускорить процесс и получил
результат раньше, чем планировалось. Цель опыта, который осуществлял
Черниенко с помощью Пиотровского (или наоборот—тут черт голову
сломит),— получение в чистом виде золота и платиноидов,
содержащихся в шламе (переработанной руде), путем спекания и активного
воздействия высококонцентрированными хлоридами (вот приблизительно так).
Студент первым узнавал о результатах успешного эксперимента, потому что
проводил их сам, и не торопился радовать шефа приятными новостями. Он
сумел наскрести с килограмм крупинок чистого золота. Все это студент
равномерно распределил в вате своей телогрейки и проходил в ней почти
год. Благополучно отсидел срок, освободился и уехал домой в своей старой
телогрейке. Не захотел поменять ее на новую...
Когда пришел изуверский приказ: всю 58 статью отправить под землю!
(58-я—это <контрреволюция> во всех ее видах и разновидностях),
Пиотрвского куда-то отправили с первой же партией. О дальнейшей судьбе
этого уникального ученого не знаю. Сплошное горе, а не воспоминания...
Сперва робко, а потом все настойчивее по лагерю поползли черные слухи:
будто пришел приказ—всю 58 статью собрать в спецлагеря и загнать
под землю—в шахты, рудники—с использованием только на общих
работах; лишить права переписки и предоставить лагерному начальству
полномочия продлевать подошедший к концу срок заключения. Год
паскуднейших из худших — 1951-й!
Вскоре тревожные слухи подтвердились. Вызвали на этап с вещами первую
партию. В нее вошла 58-я с большими сроками (от двадцати лет с
<намордниками> и довесками: ссылкой после отбытия срока, поселением,
лишением прав). Спустя некоторое время последовала вторая партия. В нее
отобрали тех, у кого сроки были от пятнадцати до двадцати. В эти дни все
мы жили тяжким ожиданием вызова на этап. Во многих цехах работа
остановилась. Производство лишилось ведущих инженеров, специалистов,
руководителей групп и проектов. Фактически это был удар по мозговому
центру комбината. Началась обычная бестолковщина, сумятица, аварии.
Прошло еще несколько дней, и стали подбирать всех остальных, осужденных
по 58 статье, с <детским> сроком — до десяти лет.
Так прекратил свое существование 6-й лагпункт— этот крохотный
островок просвета среди обширного архипелага мрака. Островок, с еще не
до конца подавленной способностью мыслить, как-то действовать, жить; где
сохранялись остатки нормальных человеческих отношений.
...
-----
c worldcrisis.ru
------------------------------------
Обсуждение (всего 2 реплики, последняя - 21.02.2005 10:55)
21.02.2005 10:55 {Сергей Пуденко}
по теме: {Энергорубль и инфодоллар}
Мемориальный сайт
Кузнецов о Ларуше и физ.экономике,Громыко о Кузнецове
Первая версия препринта (1998) и пр.
<Работы Э.В.Ильенкова неотъемлемая часть разработки СИСТЕМЫ
ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ЗЕМЛИ И БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ В БЕЗГРАНИЧНОМ
КОСМОСЕ.>
Работы П.Г.Кузнецова
Кузнецов П.Г. Бартини Р. О. ди
О множественности геометрий и физик
Совместная работа Бартини и Кузнецова, Публикация в сборнике Проблемы и
особенности современной научной методологии, 1978 г. <...Превратится ли
современная математическая физика в одну из разновидностей геометрии или
развитие науки приведёт к пониманию физики, как множества разных
физик?...>
Кузнецов П.Г. Гвардейцев М.И. Розенберг В.Я.
МОУ. Меры развития общества
Книга <Математическое обеспечение управления. Меры развития общества>,
под ред. М.И.Гвардейцева, М.: Радио и связь, 1996
и т. п. Пдфы
Иейх!
------
{>>}
20.02.2005 21:08 {Сергей Пуденко}
по теме: {Энергорубль и инфодоллар}
ЦИТАТЫ
как Побиск из-за нас на третий срок собирался
Я вместе с Женей Андрюшиным по наводке Игроя Бутина, руководителя
семинара Ильенкова,пришел к Побиску домой в 1980.Это было после смерти
Ильенкова. Мы у него на семинаре 4 года учились. Ему запрещали
преподаавать, Бутин устроил на психфаке МГУ с конца 1974.
Вот Побиск узнаЕт от нас ,что мы и кто,и когда говорим- физики и учились
у Эвальда -он просиял. Это то что надо. Меня он определил к
Большакову(тот тогда работал в МгиМо) и ковали "Политический портрет
",это часть "ГЛОБУСа".Этого сюжета, как и сюжета с диссером Образцовой,
почему-то нет в препринте вообще. Но одновременно-то мы во главе с
Андрюшиным имели надомный(по тогдащним понятиям-подпольный) "НИИ",
который писАл "Положение рабочего класса в СССР"с конца 1979г. (Кусок
работы 1932г - в "ВОСТОКе"). Там было человек 5-6, и одного -Киспоева -
по другой причине замели(обыск),нашли наши рукописи, к Андрюшину пришли
сразу, меня успели по цепочке условленным сигналом третьей степени
взвести (поздно веечром принесли телеграмму"Срочно верни долги". Я ночь
и утро уничтожал все что мог. Это в общем другая история)
После обысков 10-20 января 1982 решили пойти проинформировать
Побиска.потому что не хотели, чтобы даже близко его имя стояло. Мы тогда
не думали, что последуют серьезные оргввыоды. Но 6 апреля 1982 по Москве
забрали в ГБ 60 человек сразу. не связанных меж собой -это кто-то, вроде
"новая метла" Федорчук, решил соорудить"социалистический заговор" .
Тогда вообще-то было еще неясно все,то ли война то ли что на носу. И
вот, Женю потом на 5 лет посадили.
Побиск выслушал от нас сухую инфу об обысках (ничего конкретно не
сказали -это было в феврале). Посмотрел каждому в глаза, подошел ,
крепко обнял за шею, заплакал и сказал РЕБЯТА Я ЗНАЮ ЧТО ВЫ И КТО ВЫ
ВАЛИТЕ ВСЕ НАМЕНЯ МНЕ ВСЕ РАВНО Я ТАМ УЖЕ ДВА РАЗА БЫЛ
Женьке я потом в лагерь новости , про "тран" писал, текст будет в
ВОСТОКЕ. "Письмо другу в пермские лагеря о ТРАНе"