Встреча

	От	Пуденко Сергей
	К	All
	Дата	20.10.2007 13:50:17
	Рубрики	Прочее;

Потоковая концепция от Делеза (Капитализм & шизофрения)

Обнаружил три перевода того же кто переводил КШ (Кралечкин)
Внизу адреса оргинала (франц. на сайте webdeleuze.com)

Делез в Винсенне (см фото!!)их читал перед выходом КШ-1,это более четкое изложение "ядерных" (аналитических) идей,постановка темы "потоков", их "кодирования", "встреч","захватов"

Термины порой странно звучащие по-русски,проблемы с переводом в том числе. НАПРИМЕР, "ИНВЕСТИРОВАНИЕ ЖЕЛАНИЯ". ИМХО мало кто догадался что "либидо" это та самая мощь- пауэр-puissance и расколдовывание шифров КШ лежит из резонансов с !нефранцузскими" концепциями " о ней!. То есть с кузнецоксеой концепцией и шушаринской Полилогией.

на семинарах культурелей разбираются шизо и фрейдо ответвления DG, они не хотят и не могут погрузиться в тематику пардон финкапа. А это именно он и его способы "захвата" (capture) "инвестиций желания", что характеризует его сообенную форму господства, форму особых ПО. У Шушарина в Полилогии вся "слойка", весь разношерстный и разнокачественный, с "затонувшими" при капитализме скажем демографическими и натуральными отношениями, пирог форм "освещается" одной. У ДГ то же самое именуется "захватом". Господствующей, гегемонистской единственной формой . Оо ней и получает (она - производяшая причина)имя,понятийное наименование вся "полилогичная" и "полилектическая" слойка,. градация, формация. Финкап

Делеза отличает куда более высокий уровень аналичности и разбора "производящих причин"(отсюда все эти машины и производста).То есть,вопреки всему - заход в теоретические основания. Но его критикуют за подозрительное отношение к диалектике. Шушарин непревзойден уже тем, что дает НЕкапиталистскую концептуалистику(это сразу на уровень выше), полилогичную трактовку социализма. У Шушарина нет"схематики" оргдеятельностных схем, края есть у Делеза

Ну и главная-то "собака" зарыта в пауэр, уважаемые гуманитарии. Не "продуктивному" же желанию и его имманентности "поет песнь" Спиноза и вслед за ней ДГ, как поет ув переводчик КШ-1.Кралечкин. Не читавший и не подозревающий ни о Спинозе, ни о Кузнецове. И потоки, чего они, потоки. Не эфира же.

МОЩность

http://censura.ru/articles/codecapital.htm
http://censura.ru/articles/natureflux.htm

http://censura.ru/printing/doublecapital.htm

оригинал
http://censura.ru/upload/Deleuze211271.pdf

отрывки трех лекций

http://censura.ru/articles/codecapital.htm
Делез Ж.
Коды и капитализм (лекция 16 ноября 1971 года)
версия для печати | отправить ссылку на статьюЖиль Делез и Феликс Гваттари

Перевод публикуется с любезного разрешения ресурса Webdeleuze. Оригинальный текст лекции можно скачать в pdf формате.

Коды, капитализм, потоки, раскодирование потоков, капитализм и шизофрения, психоанализ, Спиноза

Что проходит по телу общества? Проходят всегда потоки (flux), а человек всегда является срезом потока. Он - всегда отправная точка для производства потока, конечный пункт приемки потока, потока какого угодно рода, или же перехват множества потоков.

Если у произвольного человека есть волосы, то они могут пройти через несколько стадий: прическа девушки не та же, что у замужней женщины или у вдовы – существует целый код (le code) прически. Человек, поскольку он носит волосы, представляет себя типическим образом перехватывающим потоки волос, которые выходят за пределы его и его частного случая, тогда как сами эти потоки волос закодированы в соответствии с весьма различными кодами: код вдовы, девушки, замужней женщины и т.д. В конце концов, это и есть главная проблема кодирования и территориализации (la territorialisation), заключающаяся в том, чтобы всегда как-то кодировать потоки, а фундаментальным средством выступает маркировка отдельных людей (поскольку люди находятся на перехвате и на срезе потоков, они существуют в точках среза потоков).

Но, следовательно, есть и более глубокая функция, чем маркировка лиц – что является лишь явным средством, а именно: общество боится лишь одного – потопа, оно не боится пустоты, нужды или дефицита. По нему, по его общественному телу течет нечто, и неизвестно, что это такое, что не является кодом, или даже то, что по отношению к данному обществу представляется как в принципе некодируемое. Нечто, что как будто течет и увлекает за собой это общество к некоей детерриториализации, которая готова расплавить ту землю, на которой она развертывается: вот что такое настоящая драма. Мы встречаем нечто, что рушится, и мы не знаем, что это такое, оно не отвечает ни на один код, разваливается под этими кодами. Таково положение дел капитализма, который всегда считал, что он утвердил свои квазикоды. Здесь мы встречаем пресловутую силу регенерации ( la re'cuperation ) капитализма (и о нем говорят, что он все регенирирует): всякий раз, когда кажется, что нечто от него ускользает, проходит под его квазикодами, он затыкает пробоину, добавляет еще одну аксиому, и машина запускается вновь. Подумайте о капитализме XIX века: он видит, как течет поток рабочих, поток в буквальном смысле, поток пролетариата: итак, что же это такое течет, течет злостно и увлекает за собой нашу землю. Куда мы катимся? У мыслителей XIX века была странная реакция на этой – например, у французской исторической школы: она первой в XIX веке стала мыслить в терминах классов, она изобретает теоретическое понятие классов, причем именно представляя их в качестве существенной детали капиталистического кода. Дело в том, что легитимность капитализма исходит из победы буржуазии как класса над аристократией.

Система, которая появляется у Сен-Симона, А. Тьери, Э. Кине – это радикальное осознание буржуазией себя как класса, и всю историю они интерпретируют как классовую борьбу. Не Маркс изобретает понимание истории как борьбы классов, а буржуазная историческая школа XIX века: 1789 год – да, это борьба классов, но те же самые теоретики буквально теряют зрение, когда видят, как по актуальной поверхности общественного тела течет этот странный поток, который им неизвестен: поток пролетариата. Подумать, что это тоже класс, невозможно, – в этот момент он еще не является классом: день, когда капитализм не сможет больше отрицать то, что пролетариат – это класс, придется на момент, когда капитализм в своих идеях уже найдет время, чтобы перекодировать весь процесс. Чем же является так называемая сила регенерации капитализма?

Дело в том, что капитализм располагает особого рода аксиоматикой, и когда он встречает нечто новое и неизвестное ему, то всё складывается как для всякой аксиоматики, которая в пределе ненасыщаема: он всегда готов добавить еще одну аксиому, чтобы все снова работало.

Когда капитализм не сможет больше отрицать того, что пролетариат является классом, когда он достигнет признания некоей биполярности классов под влиянием рабочей борьбы XIX века и под влиянием революции, – этот-то момент окажется чудовищно двусмысленным, поскольку он является также и важным моментом революционной борьбы, и существенным моментом капиталистической регенерации: вот тебе еще одна аксиома, я создаю аксиомы для рабочего класса и для власти профсоюзов, которые его представляют, так что капиталистическая машина со скрипом запускается вновь, ведь она заделала пробоину. Иначе говоря, все тела общества по существу заняты одним – им важно помешать тому, чтобы по нему, по его спине, по его телу текли потоки, которые оно не могло бы кодировать и которым оно не могло бы предписать определенную территориальность.

Общество может кодировать нехватку, нужду, голод. То, что оно не может кодировать – это возникновение чего-то, при виде чего общество восклицает: да что это за люди? Сначала в ход пускается репрессивный аппарат и, раз уж не удается произвести кодирование, то нужно это некодируемое попытаться уничтожить. Затем делается попытка найти новые аксиомы, которые позволили бы провести более-менее удачное перекодирование.

ОБщественное тело определяется следующим образом: с одной стороны, общество – это вечные подпольные проделки, постоянно разные потоки протекают снизу, текут от одного полюса к другому, а с другой стороны, общество всегда является кодом, и раз существуют потоки, которые ускользают от кодов, то есть и общественное усилие, направленное на присвоение, на аксиоматизацию этих потоков, на небольшую перестройку кода, лишь бы создать место и для опасных потоков: так, ни с того, ни с сего появляются молодые люди, которые не отвечают коду, они завладевают тем потоком волос, который не был предвиден. И что же мы будем делать? Мы попытаемся перекодировать, добавим аксиому, быть может, попробуем все восстановить, а иначе останется что-то внутри, что по-прежнему не поддаваться кодированию, и что тогда?

В других терминах, фундаментальный акт общества состоит в следующем: кодировать потоки и считать врагом то, что по отношению к нему представляется как некодируемый поток, поскольку, повторюсь, такой поток ставит под вопрос всю землю, всё тело данного общества.

Я скажу это о всяком обществе кроме, быть может, нашего, то есть капитализма, хотя только что я говорил о капитализме, словно бы он наподобие других обществ кодировал потоки и не имел других проблем, но я, наверное, поспешил.

Существует фундаментальный парадокс капитализма как общественной формации: если верно, что кошмаром всех других общественных формаций были некодируемые потоки, то капитализм исторически сложился на некоем невероятном основании: на том, что ужасало все другие общества – на существовании и реальности раскодированных потоков – и на них он учредил свое собственное дело.

Если бы это было верным, то это объясняло бы положение, гласящее, что капитализм является универсальным элементом всякого общества в весьма точном, то есть негативном, смысле: он был бы тем, чего все общества опасались превыше всего, и у нас создается впечатление, что исторически капитализм… странным образом есть как раз то, что любая общественная формация постоянно пыталась предотвратить, избежать. Почему так? Потому что это было крушением всех иных общественных формаций. Парадокс же капитализма состоит в том, что одна определенная общественная формация сложилась на базе того, что было негативным для всех остальных. Это означает, что капитализм мог выстроиться лишь посредством конъюнкции, встречи раскодированных потоков самого разного толка. Самое ужасное для всех общественных формаций стало базой общественной формации, которая должна была поглотить все остальные: то, что было их негативным, стало как раз позитивностью нашей формации, и это ужасает.

В каком смысле капитализм сформировался на конъюнкции раскодированных потоков? Необходимы были необычайные встречи на исходе процессов всевозможного раскодирования, которые шли на закате феодализма. Эти раскодирования разного рода состояли в раскодировании земельных потоков посредством образования крупной частной собственности, раскодировании финансовых потоков в форме развития торговых состояний и раскодировании потока трудящихся в форме экспроприации и детерриториализации крепостных и мелких крестьян. Но и этого не достаточно, поскольку, если взять пример Рима, раскодирование в Риме периода упадка кажется полным: раскодирование потоков собственности в крупных частных предприятиях, финансовых потоков – в крупных частных состояниях, раскодирование трудящихся – вместе с формированием городского люмпен-пролетариата: всё здесь обнаруживается, то есть почти всё. Но элементы капитализма оказываются в Риме только соединенными, нет их встречи.

Что оказалось необходимым, чтобы осуществилась встреча между раскодированными потоками капитала или денег и потоками трудящихся, встреча между детерриториализированным потоком нарождающегося капитала и детерриториализированным потоком рабочей силы, или, буквально, раскодированным потоком денег и потоком детерриториализированных трудящихся? Действительно, есть способ раскодирования денег в их становлении капиталом-деньгами и способ отрыва трудящегося от земли в его становлении собственником одной только своей рабочей силы: два этих процесса совершенно независимы друг от друга, и необходимо, чтобы они встретились друг с другом.

В самом деле, есть процесс раскодирования денег ради создания капитала, который проходит через зародышевые формы коммерческого и банковского капиталов, а поток труда с его свободным обладателем одной только своей рабочей силы производится совсем иначе – через детерриториализацию трудящегося в конце феодализма, так что два этих процесса вполне могли бы и не встретиться. Конъюнкция раскодированных и детерриториализированных потоков – вот что лежит в основании капитализма. Капитализм сложился на провале всех ранее существовавших общественных кодов и территориальностей. Если это допустить, то не получится ли, что капиталистическая машина – это нечто невменяемое? Повторим: дело не в том, что общества не имели никакого понятия об общественной машине, функционирующей на основе раскодированных, детерриториализированных потоков, но они могли представить это только в форме паники, речь шла о том, чтобы воспрепятствовать раскодированию, – ведь оно было крушением всех доселе известных общественных кодов. В таком случае, как же может функционировать общество, строящееся на негативном элементе всех ранее существовавших обществ? Общество, свойством которого является раскодирование и детерриториализация всех потоков: потока производства, потока потребления – как всё это может функционировать, в какой форме? Быть может, капитализм обладает какими-то иными средствами, отличными от кодирования, которые он использует для запуска общественной машины, быть может, он – нечто совершенно иное. Все мои исследования до сего дня сводились к тому, чтобы обосновать на определенном уровне значимость проблемы отношения КАПИТАЛИЗМ-ШИЗОФРЕНИЯ, а основание этого отношения обнаруживается в чем-то общем между капитализмом и шизофренией: то, что является для них абсолютно общим, – это, быть может, общность, которая никогда не реализуется, которая не принимает конкретного облика, это общность некоего еще абстрактного принципа, а именно: и капитализм, и шизофрения постоянно пропускают, испускают, перехватывают и концентрируют раскодированные и детерриториализированые потоки.

Вот в чем заключается их глубинная тождественность, и вовсе не на уровне образа жизни капитализм делает нас шизофрениками, а на уровне экономического процесса: всё идёт через систему конъюнкции (скажем так, допустив, что конъюнкция по своей природе отличается от кодов). Капитализм функционирует как аксиоматика, аксиоматика раскодированных потоков. Все остальные общественные формации функционировали на основе кодирования и территориализации потоков, и между капиталистической машиной, которая вырабатывает аксиоматику раскодированных и детерриториализированных потоков как таковых, и другими общественными формациями существует различие по природе, которое обуславливает то, что капитализм является негативным других обществ. Итак, шизофреник на свой манер, с его собственной спотыкающейся походкой, делает то же самое. В некотором смысле, он – более капиталист, чем капиталист, более пролетарий, чем пролетарий: он раскодирует потоки, и в этом завязывается что-то вроде природной тождественности капитализма и шизофреника.

Шизофрения – это негативное капиталистической формации. В некотором смысле она идет дальше, ведь капитализм мог функционировать посредством конъюнкции раскодированных потоков лишь при том условии, что в то самое время, никак не после, когда он раскодировал потоки денег, труда и т.д., он снова вводил их в новую конструируемую машину, которая является не машиной кодирования, а аксиоматической машиной.

Так ему удалось создать когерентную систему, и задачей для нас будет выяснение того, чем отличается аксиоматика раскодированных потоков от их кодирования .

В то время как шизофреник делает большее: он вообще не аксиоматизируется, он всегда идет еще дальше вместе с раскодированными потоками, а при необходимости и вовсе без потоков, лишь бы не подвергнуться кодированию, вовсе без земли, но не ретерриториализируясь.

В каком отношении они находятся друг к другу? Это, собственно, и является началом нашей проблемы. Нужно поближе рассмотреть отношение капитализм/шизофрения, придавая наибольшее значение следующему: верно ли и в каком смысле можно определять капитализм как машину, которая работает на основе раскодированных и детерриториализированных потоков? В каком смысле он является негативным всех остальных общественных формаций, и в каком смысле шизофрения – это негативное капитализма, как шизофреник заходит еще дальше в раскодировании и детерриториализации, до чего доходит этот процесс и куда он ведет? К новой земле, к полному отсутствию земли, к потопу?

Если я пытаюсь связать все это с проблемами психоанализа (каким-то образом и в каком-то смысле) – а это только начало, – я предполагаю, что есть нечто общее между капитализмом как общественной структурой и шизофренией как процессом. Нечто общее, что обуславливает производность шизофреника как негативного капитализма (а сам капитализм – негативное всего остального) и то, что это отношение мы можем теперь понимать, рассматривая следующие термины: кодирование потоков, раскодированный и детерриториализированный поток, аксиоматика раскодированного потока и т. д.

Остается посмотреть, в чем нас продолжают занимать психоаналитическая и психиатрическая проблема.

Нужно перечитать три текста Маркса: в первом томе [«Капитала»]– о производстве прибавочной стоимости, главу о тенденции к понижению в последнем томе и, наконец, главу об автоматизации в «Очерках».

Ричард Зрейен [Richard Zrehen]: Я не понял, что ты сказал по поводу аналогии между капитализмом и шизофренией, когда ты говоришь, что капитализм является негативным других обществ, а шизофреник – это негативное капитализма. Мне показалось, что, по твоим словам, капитализм относится к другим обществам так же, как шизофреник относится к капитализму. А я, напротив, думал, что ты не собираешься делать такую оппозицию. Я думал об оппозиции капитализм/другие общества и шизофрения/нечто иное, и вместо аналогии из трех терминов сделать её из четырех.

Сириль [Cyril]: Ричард хочет сказать, что есть такие оппозиции: капитализм/остальные общества и шизофрения/неврозы, к примеру.

Делез: А, да, да. Поток будет определяться в политической экономии, значимость которой подтверждает мои положения, и у современных экономистов. Пока поток – это что-то, что перетекает в обществе от одного полюса к другому, проходит через человека в той мере лишь, в которой люди – перехватчики потоков.

Выступление парня со странным акцентом

Делез: Вы говорите, что я беру неточный пример в обществе, которое непрестанно раскодирует. Я полагаю, что в обществе есть две вещи, если говорить о том принципе, которым общество ограничивается, и о смерти общества: всегда есть два сосуществующих момента. Любая смерть неким образом поднимается – и это великий принцип Танатоса – из глубины, и любая смерть все же приходит извне; я хочу сказать, что есть внутренняя угроза для всякого общества, представленная опасностью раскодирующихся потоков, это понятно.

Никогда не бывает сначала потока, а затем уже кода, который бы навязывался сверху. Оба сосуществуют вместе. В чем состоит проблема, если я обращусь к уже ставшим древними левистроссовским исследованиям женитьбы? Он говорит: главное в обществе – это циркуляция и обмен. Женитьба, союз – это обменивание, и важно чтобы шел обмен и циркуляция. Существует поток женщин – возведение до потокового коэффициента представляется мне общественной операцией, общественной потоковой операцией; на уровне общества нет женщин, а есть поток женщин, который отсылает к коду, коду возрастов, кланов, племен, но никогда не бывает так, чтобы сначала был поток женщин, а затем уже код – код и поток полностью сформированы один по другому. В чем же тогда заключается проблема так называемого первобытного общества на уровне женитьбы? Дело в том, что по в силу кода нечто должно пройти по отношению к потоку женщин. Речь идет о формировании некоей системы, но не такой, как это предполагает Леви-Стросс, не логической комбинаторики, а физической системы вместе с территориальностями: нечто входит, нечто выходит, следовательно, женщины, соотнесенные с физической системой женитьбы, представляются в форме потока, а общественный код говорит об этом потоке следующее: нечто из потока должно пройти, то есть протечь, нечто – не пройти, и в-третьих – так получаются три фундаментальных термина всякого кода – нечто должно пропускать, проталкивать или, наоборот, блокировать. К примеру, всем известна значимость дяди с материнской линии в матрилинейных системах, но в чем она? То, что проходит в потоке женщин, – это позволенная или даже предписанная женитьба. В таком обществе нет шизофреника в буквальном смысле слова, это наше достояние, а там – всё совсем иначе.

Там все по-другому: существует прекрасный пример, изученный П. Кластром, – есть индивид, который не знает, на ком ему жениться, и он отправляется в детерриториализирющее путешествие с целью повидать в дальних краях колдуна. Есть один крупный английский этнолог по фамилии Лич, весь тезис которого состоит в том, что дела никогда не идут так, как у Леви-Стросса, иначе никто бы не знал, на ком жениться. Лич делает фундаментальное открытие локальных групп, которые он отличает от групп происхождения. Локальные группы – это малые группы, которые планируют женитьбы, союзы, но не выводят их логически из генеалогических линий: союз – это что-то вроде стратегии, которая отвечает на политические реалии. Локальная группа – это буквально группа (с извращенцем, специалистом по кодированию), которая определяет для каждой касты то, что должно пройти, что не должно пройти, что должно быть заблокировано, что может протекать. Что блокируется в матрилинейной системе? В любой системе блокируется то, что подпадает под правила запрета инцеста. Нечто заблокировано в потоке женщин, то есть некоторые лица исключаются из потока женщин, если речь идет о браке с другими лицами. То, что, напротив, проходит –это, можно было бы сказать, первые позволенные инцесты: первые легальные инцесты в форме предпочтительного брака; но всякий знает, что первые позволенные инцесты в действительности никогда не практикуются, поскольку всё это ещё слишком близко к запрещенному. Вы видите, что поток расщепляется, кое-что в нём оказывается заблокированным, что-то проходит, и существуют великие извращенцы (les grands pervers), которые сочиняют женитьбы, что-то пропускают, а что-то блокируют. В истории с дядей по материнской линии тетя заблокирована как образ запрещенного инцеста, в форме шутливого родства, у племянника весьма веселые отношения со своей тётей, а с дядей он поддерживает отношения воровства, но кража и оскорбления также закодированы – читайте Малиновского.

Вопрос: У этих локальных групп магическая власть?

Делез: Они имеют явно политическую власть, порой они обращаются к колдовству, но они не являются группами колдунов, они – политические группы, которые определяют стратегию одной деревни по отношению к другой, одного клана к другому. Всякий код подразумевает, что кое-чему в потоке не будет позволено пройти. Что-то будет заблокировано, а чему-то будет дан ход: найдутся люди, имеющие ключевое положение перехватчиков потоков: они либо мешают чему-то проходить, либо же, наоборот, пропускают, и когда, наконец, замечается, что эти персонажи таковы, что согласно этому коду им причитаются некоторые вознаграждения, мы понимаем как работает вся система. Во всех обществах проблема состояла в том, чтобы всегда кодировать потоки и перекодировать тех, кто пытается уклониться. В самом деле, когда колеблются коды в так называемых первобытных обществах? Главным образом в момент колонизации, когда код рушится под нажимом капитализма: посмотрите, что представляет собой вторжение денег в общество с кодом: весь кругооборот потоков взлетает в воздух. В этом смысле они различают три типа потоков: поток потребляемой продукции, поток почета (поток объектов престижа) и поток женщин. Катастрофа начинается, когда деньги внедряются внутрь такого общества (посмотрите на то, что Жолен [Jaulin] анализирует как геноцид: деньги, комплекс Эдипа).

Они пытаются соотнести деньги со своим кодом, а как таковые они могут быть лишь объектом престижа, ведь это не производимое благо и не потребительское, но молодежь племени, которая понимает быстрее стариков, пользуется деньгами, чтобы захватить тот кругооборот предметов потребления, который по традиции в некоторых племенах удерживался женщинами. Итак, молодые люди посредством денег завладевают кругооборотом потребления. Кругооборотом денег, которые не могут быть закодированы в строгих рамках, ведь мы начинаем с денег и заканчиваем деньгами. Д-Т-Д [Деньги-Товар-Деньги], и нет никакого средства кодировать этот трюк, поскольку качественные потоки заменены потоком абстрактного количества, свойством которого является бесконечное воспроизводство по типу Д-Т-Д. Никакой код не может вынести бесконечного воспроизводства. Что есть замечательного в первобытных обществах – так это то, что долг существует, но в форме конечного пакета, долг конечен.

Итак, потоки всё время убегают, и не важно то, что коды коррелируют с ними и кодируют потоки: без сомнения потоки разбегаются во всех направлениях, и о том, кто не кодируется будет сказано: это безумец, его закодируют как «деревенского дурачка», создадут код кода.

Оригинальность капитализма состоит в том, что он больше ни на какой код не рассчитывает. Существуют остатки кодов, но больше никто в них не верит, мы ни во что больше не верим. Последний код, который смог произвести капитализм, – это фашизм: усилие перекодировать и ретерриториализировать на самом экономическом уровне, на уровне функционирования рынка в фашистской экономике, и в этом хорошо видно огромное усилие, направленное на воссоздание некоего кода, который функционировал бы как код капитализма, буквально, что могло длиться в той форме, в которой оно длилось, но что касается капитализма, то он не способен предоставить код, который разграфляет всю совокупность общественного поля, поскольку его проблемы больше не ставятся в терминах кода, его проблемы – как создать механику раскодированных потоков как таковых, и тогда единственно в этом смысле я противопоставляю капитализм как общественную формацию всем остальным известным общественным формациям. Можно ли сказать, что между кодированием потоков, соответствующим докапиталистическим формациям, и раскодированной аксиоматикой существует различие по природе, или же это просто какая-то разновидность одного и того же? Есть радикальное различие по природе! Капитализм не может предоставить никакого кода. Нельзя сказать, что борьба против системы полностью независима от того, как была охарактеризована данная система: так, было бы трудно считать, что борьба социализма в XIX веке против капитализма не зависела от теории прибавочной стоимости, раз эта теория определяла характеристику капитализма.

Предположим, что капитализм может определяться как экономическая машина, исключающая коды и запускающая работу включением раскодированных потоков в аксиоматику . Это уже позволяет нам сблизить шизофреническую и капиталистическую ситуации. Разве на уровне самого анализа, обладающего практическим влиянием, анализа финансовой механики (неокапиталистические экономисты – это тоже шизофрения), когда мы видим не только в теории, но и на конкретном уровне, в финансовой практике капитализма, его шизоидный характер, можете вы сказать, что всё это совершенно безразлично для революционной практики?

К чему возвращалось всё, что было сделано на стороне психоанализа и психиатрии? Желание или, если угодно, бессознательное – это не воображаемое и не символическое, а только лишь машинное, и пока вы не достигните области машины желания, пока вы будете задерживаться у воображаемого, структурного или символического, вы не получите верного представления о бессознательном. Это машины, которые, как и все остальные машины, утверждаются в своём функционировании. Подтверждения: художник Линднер [Lindner], преследуемый «детьми с машиной»: огромные малыши на переднем плане, держащие странную маленькую машину, что-то вроде маленького руля, а позади малыша – большая общественная машина, и маленькая машина подключена к большой сзади. Вот что я в прошлом году попробовал назвать сиротским бессознательным, тем настоящим бессознательным, которое проходит не через папу-маму, а через бредящие машины, состоящими в определенном отношении с большими общественными машинами. Второе подтверждение: Англия и Нидерланды, как их видит отец Шребера. Я упрекал тексты Фрейда в том, что психоанализ – это какая-то мельница, перемалывающая наиболее глубинный характер типа, то есть его общественно-исторический характер. Читая Шребера, встречаешь великого монгола, арийцев, евреев и т. д., а у Фрейда – ни одного слова обо всем этом, как будто бы всегда нужно открывать под видимым содержанием скрытое, вечных папу-маму Эдипа. Пропущено все политическое, политико-сексуальное, политико-либидинальное содержание, поскольку в конечном счете, когда Шребер-отец воображает себя маленькой эльзаской, защищающей Эльзас от французского офицера, – здесь имеется политическое либидо. Политическое и сексуальное одновременно присутствуют друг в друге; мы узнаем, что Шребер-отец был очень известен, поскольку он изобрел особую систему образования: Сады Шребера. Он создал систему универсальной педагогики. Шизоанализ двигается в противоположную от психоанализа строну. В самом деле, всякий раз, когда субъект стал бы рассказывать что-то, прямо или косвенно относящееся к Эдипу или кастрации, шизоанализу оставалось бы выругаться. Важным для него является то, что Шребер-отец изобретает педагогическую систему универсального значения, которая распространяется не на его личного малыша, а во всемирном масштабе: ПАНгимнастикон. Если исключить из бреда сына всемирно-политическое измерение отцовской политической системы, то ничего больше не поймешь. Отец привносит не структурную функцию, а политическую систему: я говорю, что либидо проходит здесь – не через папу и маму, а через политическую систему. В ПАНгимнастиконе есть машины: нет системы без машин, система в строгом смысле слова – не что иное, как структурное единство машин, так что нужно, чтобы система лопнула, дабы прийти к машинам. Чем же являются машины Шребера? Садо-параноическими машинами, особым типом бредящих машин. Садо-параноические они в том смысле, что применяются к детям, предпочтительно к девочкам.

С этими машинами дети остаются спокойными. В этом бреду ясно обнаруживается универсальное педагогическое измерение: это не бред о сыне, а бред о формировании лучшей расы. Шребер-отец воздействует на сына не в качестве отца, но как либидинальный инициатор бредящего инвестирования общественного поля. Отец находится здесь, чтобы ввести элементы бреда, но уже не для исполнения своей отцовской функции, а действуя как передаточный агент по отношению к полю, которое является не семейным, а политическим и историческим. Еще раз: имена истории, а не имя отца.

Комтес [Comtesse]: Мухи не летят на уксус, пусть и машинный.

Жиль Делез : Система Шребера-отца получила всемирное развитие (пояса правильной осанки). Это была огромная общественная машина и, в то же время, множество садо-параноических малых бредящих машин, рассеянных в общественной машине. Тогда естественно, что в бреде сына присутствует папа, но в каком качестве он вмешивается? Он вступает как передаточный агент в либидинальном инвестировании общественной формации особого типа. Драма же психоанализа, напротив, – это постоянное подчеркивание значимости семьи, состоящее в постоянной отсылке либидо и вместе с ней всей сексуальности к семейной машине, так что структурализация напрасна – это ничего не меняет, мы всё равно остаемся в узком кругу символической кастрации, структурирующей семейной функции, родительских персонажей, а мы продолжаем подавлять все внешнее. Как сказал Бланшо, «новый тип отношения с внешним». А психоанализ, и в этом заключается драма, пытается подавить свое собственное отношение и отношение субъекта, который подвергается анализу, с внешним. Он один берет на себя задачу ретерриториализовать нас на самой мелочной и посредственной территории или земле, на территории Эдипа, или, еще хуже, на диване. В этом пункте мы хорошо видим отношение психоанализа и капитализма: если верно, что при капитализме потоки постоянно раскодируются и детерриториализируются, то есть капитализм производит шизофреника точно так, как он производит деньги, тогда вся капиталистическая попытка состоит в переизобретении искусственных территориальностей, в которые можно вписать людей, в которых их можно как-то перекодировать: мы изобретаем всё что угодно – муниципальное жилье с умеренной платой, дом, а потом – снова семейная ретерриториализация. Семья – это все-таки ячейка общества, в которой ты ретерриториализируешься (коммунитарная психиатрия): людей ретерриториализируют там, где все территориальности колеблются, действуют посредством искусственной, остаточной, воображаемой ретерриториализации. А психоанализ – классический психоанализ – проводит семейную ретерриториализацию и, что главное, подрывает всё действенное и агрессивное в бреде, то есть как раз то, что бред является общественно-политической системой инвестирования, то есть вовсе не произвольного типа: именно либидо привязывается к общественно-политическим определениям – Шребер вовсе не грезит, когда занимается любовью со своей мамашей, он бредит о том, что он – маленькая эльзаска, насилуемая французским офицером. Это зависит от чего-то гораздо более глубокого, нежели Эдип, а именно от того, как либидо инвестирует общественные формации, так что нужно различать два типа общественных инвестирований желания:

– общественные инвестирования интересов, которые являются предсознательными и при необходимости проходят через классы;

– под ними – не обязательно даже в согласии с ними – бессознательные инвестирования, либидинальные инвестирования желания.

Традиционный психоанализ замкнул либидинальные инвестирования желания в семейном треугольнике, а структурализм стал последней попыткой спасти Эдипа в тот самый момент, когда он расползался по всем швам.

Задача шизоанализа состоит в том, чтобы увидеть, что родители участвуют в бессознательном лишь как агенты перехвата и передачи в системе потоков желания и желающих машин, а важным является именно мое бессознательное отношение с моими желающими машинами. Чем же являются эти мои желающие машины, а тем самым и бессознательное отношение этих желающих машин с большими общественными машинами, которыми они пользуются? Итак, нет никаких доводов поддерживать психоанализ в попытке ретерриториализировать нас. Я беру пример из последней книги Леклера [Leclaire] – что-то больше не срабатывает: «Наиболее фундаментальным актом в истории психоанализа было смещение центра, которое состояло в переходе от родительской комнаты как референта к кабинету аналитика». Когда-то верили в Эдипа и в реальность соблазнения, но в этом уже не было ничего хорошего, поскольку все бессознательное было сделано семейным, раздавлено через папу-маму-меня: все развитие психоанализа шло в направлении замены реального соблазнения на фантазм и Эдипа на кастрацию. Леклер (p .30): «По правде говоря, перемещение живого ядра эдиповой связки из семейной сцены в психоаналитическую находится в строгой корреляции с социологическим изменением, пружину которого можно психоаналитически вычленить на уровне семейного института». Семья – уже истерта, но бессознательное протестует и не идет больше на семейную триангуляцию; к счастью появляется психоаналитик, чтобы принять эстафету.

Семья больше не обеспечивает охрану и скрытие всемогущего реального. Мы переводим дух и собираемся войти в отношения с внесемейной реальностью, но не тут-то было: нет, говорит Леклер, поскольку то, что принимает эстафету семьи, что становится хранителем, закрывающим открытием всемогущего реального, – это кабинет аналитика.

Ты больше не замыкаешься в треугольнике семьи, не эдипизируешься, все это по отношению к тебе не проходит, но ты пойдешь триангулизироваться и эдипизироваться на диване. И в самом деле, Леклер добавляет: «Если психоаналитический диван стал местом, где разворачивается столкновение с реальным». Столкновение с реальным идет не на земле в движении территориализации, детерриториализации и ретерриториализации, а на этой сгнившей земле, которой является диван аналитика. Если «не важно, что эдипова сцена не имеет референта вне кабинета, как и кастрация», то это означает, что психоанализ, как и капитализм, оказавшись перед раскодированными потоками желания, перед шизофреническим феноменом раскодирования и детерриториализации, решил создать свою маленькую аксиоматику. Диван – последняя земля современного европейского человека, его маленькая землица.

Это положение психоанализа пытается ввести аксиоматику, исключающую всякую отсылку, всякое отношение с каким угодно внешним и кажется движением катастрофической интериоризации, если речь касается понимания действительных инвестирований желания. Как только референтом берется семья, дело сделано (последняя земля – это диван, который имеет значение сам по себе и оправдывается сам собой). Это подразумевается с самого начала, с того момента, когда желание отделили от его двойного измерения – я называю двойным либидинальным измерением желания, с одной стороны, его отношение с желающими машинами, несводимыми к любому символическому или структурному измерению, с функциональными желающими машинами, и тогда проблема шизоанализа – это узнать, как работают эти машины, и достигнуть уровня, на котором они работают в чьем-то бессознательном, что подразумевает подрыв Эдипа, кастрации и т.п. С другой стороны – его отношение с общественно-политическими инвестированиями, и необходимо отметить, что здесь нет ни малейшей десексуализации достижений психоанализа, поскольку я утверждаю, что желание в своей фундаментальной сексуальной форме не может быть понято иначе, чем в его сексуальных инвестированиях, поскольку оно действует не на маму-папу – что вторично – а поскольку, с одной стороны, на желающие машины, ведь либидо – это энергия желающих машин, и, с другой стороны, оно проходит через нашу сексуальную, гомосексуальную и гетеросексуальную любовь. Инвестируются всегда срезы измерений общественно-исторического поля, а отец с матерью играют, конечно, в этом свою роль как агенты коммуникации желающих машин – их коммуникации, во-первых, друг с другом, а во-вторых, с большими желающими машинами.

Шизоанализ заключается в трех операциях:

Деструктивная задача: взорвать эдиповы и кастрационные структуры, чтобы достичь области бессознательного, где нет кастрации и т. п., поскольку желающие машины ничего такого не знают.

Позитивная задача: нечего интерпретировать тому, кто должен видеть и анализировать функционально. Машину не интерпретируют, а схватывают ее функционирование и её сбои, их причину, которая заключается в эдиповой узде, психоаналитическом принуждении дивана, которое вводит в желающие машины сбои.

Третья задача: желающие машины работают лишь постольку, поскольку они инвестируют общественные машины. А каковы эти типы либидинальных инвестирований, отличных от предсознательных инвестирований интересов, эти сексуальные инвестирования, проходящие через всех тех существ, которых мы любим, а вся наша любовь – это комплекс территориализаций и ретерриториализаций, через каждое существо, которое мы любим, а любим мы всегда какую-нибудь конкретную мулатку или мулата, движение детерриториализации и ретерриториализации, мы инвестируем не чахлую и истерическую территориальность дивана, а общественное поле, измерения этого общественного поля, и родители – это передаточные агенты в общественном поле.

– см. письмо Джексона: классическая негритянская мать, которая говорит своему сыну, чтобы он не впутывался в истории, выгодно женился, зарабатывал деньги. Действует ли эта самая классическая мать как мать и объект эдипова желания, или же она передает определенный тип либидинального инвестирования общественного поля, тот самый тип, который создает выгодный брак, то есть она передает то, с чем он занимается любовью – и это в самом точном смысле слова, ведь бессознательно через свою жену занимаешься любовью с определенным числом экономических, политических и социальных процессов; любовь всегда была средством, благодаря которому либидо достигало чего-то отличного от любимого человека, то есть целого распределения общественно-политического поля. В конечном счете, любовью занимаются с именами истории.

Другая мать (из того же письма) – та, что говорит: «Бери свое ружьё». Само собой разумеется, что обе действуют как передаточные агенты в определенном типе общественно-исторического инвестирования, который существенно изменяется при переходе от одного полюса к другому. В одном случае можно говорить о реакционных, на пределе даже фашистских, инвестированиях, а в другом – о революционных. Наша любовь – это как пути и схемы этих инвестирований, имеющих, повторяю, не семейный, а историко-политический характер, последней же проблемой шизоанализа будет не только позитивное изучение желающих машин, но и того, как они инвестируют общественные машины: создавая либидинальные инвестирования реакционного или же революционного типа. В этом пункте область шизоанализа отличается от области политики в том смысле, что предсознательные политические инвестирования – это инвестирования классовых интересов, которые можно выявить путем особого рода исследований, но они, однако, еще ничего нам не говорят о другом типе инвестирований – о либидинальных инвестированиях или инвестированиях желания. Бывает даже, когда предсознательное инвестирование революционного типа дублируется либидинальным инвестированием фашистского типа. Этим объясняется то, как проходят перемещения от одного полюса к другому полюса бреда, почему бред на фундаментальном уровне имеет два полюса – что так хорошо выразил Арто, сказав, что «Общая тайна – это Гелиогабал-анархист». Ведь два этих полюса составляют не просто одно из противоречий, но фундаментальное человеческое противоречие – полюс бессознательных инвестирований фашистского и революционного типов. Что меня очаровывает в бреде, так это полное отсутствие папы-мамы , которые не более, чем передаточные агенты или перехватчики, и в этом, конечно, у них есть своя роль, но зато задачей шизоанализа является выделение в бреде бессознательных измерений фашистских или революционных инвестирований, как и подобных скольжений и колебаний в этих точках, которые принадлежат к наиболее глубокой области либидо.

В самой простонародной и реакционной территориальности может возникнуть (что никогда не известно заранее) какой-то революционный фермент, что-то шизоидное и безумное, какая-то детерриториализация. Вот проблема басков: они многим способствовали фашизму, но в других условиях те же самые меньшинства (я не говорю, что все это происходит совершенно случайно) могут обеспечить выполнение революционной роли. Все это в высшей степени двусмысленно, и как все обернется – это можно выяснить не на уровне политического анализа, а на уровне анализа бессознательного. (Маннони: антипсихиатрия в судебном приговоре по делу Шребера = полностью фашистскому бреду). Если у антипсихиатрии и шизоанализа есть смысл, то он в том, чтобы столкнуть бред с одного всегда присутствующего полюса, фашистско-реакционного полюса, подразумевающего определенный тип либидинального инвестирования, к другому – революционному – полюсу, пусть это даже будет долго и тяжело.

Делез Ж.
http://censura.ru/articles/natureflux.htm
Природа потоков (лекция 12 декабря 1971 г.)
{версия для печати} | {отправить ссылку на статью}[Тинторетто Сотворение животных]
Перевод публикуется с любезного разрешения ресурса {Webdeleuze}. Оригинальный текст лекции можно {скачать в pdf формате}.

Я хотел бы поставить проблему экономики потоков. В последний раз кто-то хотел получить более точное определение потоков, чем просто чего-то, что течет по социусу. Я называю социусом не общество, но особую социальную инстанцию, которая играет роль полного тела. Всякое общество представляется как социус или полное тело, по которому текут и на котором срезаются потоки всевозможной природы, общественное же инвестирование желания состоит в этой фундаментальной операции среза-потока, которой можно дать удобное наименование – «шиза». Для нас пока необязательно иметь реальное определение потоков, но необходимо в качестве отправной точки взять номинальное определение, которое должно дать нам первую систему понятий. В качестве такой отправной точки для исследования по номинальному определению потоков я возьму недавнюю работу специалиста по потокам в политической экономии Даниэля Антье «Потоки и запасы» < Daniel Entier , « Flux et stocks »>. Запасы и потоки - это два фундаментальных понятия современной политической экономии, отмеченные Кейнсом, поскольку у него обнаруживается первая серьезная теория потоков в его «Общей теории занятости и процента». Антье говорит нам: «С точки зрения экономики, потоком можно назвать значение некоторых количеств услуг или денег, передаваемых от одного полюса к другому». Полюс – это первое понятие, которое необходимо соотнести с потоком: поскольку поток течет по социусу, он входит через один полюс и выходит через другой. В последний раз мы попытались показать, что потоки подразумевают коды в том смысле, что определенный поток может быть назван экономическим в той мере, в какой что-то в нем проходило, что-то было заблокировано и что-то блокировало или пропускало; примером нам служили правила образования союзов в первобытных обществах, где запреты представляют блокировку в возможном потоке браков; первые разрешенные браки, то есть первые позволенные инцесты, которые называют предпочтительными союзами и которые в реальности никогда не осуществляются, представляют первые способы прохода: что-то проходит, что-то заблокировано – это запреты инцеста, что-то проходит – это предпочтительные союзы, и что-то блокирует или пропускает – это, к примеру, дядя с материнской линии. Итак, есть определение потока через его вход и выход: понятие полюса подразумевает или подразумевается движением потоков и оно отсылает нас к той мысли, что нечто течет, а что-то другое – наоборот заблокировано, что-то пропускает потоки или блокирует их. Антье продолжает: «Зная, что полюсом будет назван индивид или предприятие, или даже совокупность индивидов или предприятий, может быть, отделений предприятий... – так определяются перехватчики потоков, когда ими проведенные операции – перехваты потоков – можно будет описать в связной исчисляемой системе...». Следовательно, понятию потока соответствует понятие исчисляемой системы; когда осуществленные операции, то есть прохождение потоков от одного полюса к другому, могут быть описаны в связной системе, это, очевидно, выражается в капиталистических терминах, я хочу сказать, что в этом контексте речь идет в рамках капитализма и на уровне абстрактных количеств как последнего остатка того, что имеет совсем иную наполненность в докапиталистических обществах, то есть как раз того, что в них представляется как настоящие коды. Но когда общество полностью раскодировано, потоки выходят на исчисляемую систему, то есть на аксиоматику абстрактных количеств, вместо того, чтобы отсылать к качественным кодам. Исчисляемая система внутри капиталистической системы – это остаток, абстрагированный от кодирования потоков: раз капитализм существует на базе раскодированных потоков, эти потоки включаются в систему с исчислимым основанием. Антье продолжает: «Как составляющие один и тот же поток можно рассматривать все блага, достигшие одной и той же стадии материальной или юридической трансформации в тот момент, когда они поступают...». Вот и третье соотносительное понятие: материальная или юридическая трансформация, «и если мы говорим о потоках, обмениваемых между различными промышленными секторами, то надо будет уточнить понятие сектора, а если речь идет о том, чтобы точно определить потоки производства, денежных доходов и потребления, нужно тщательно определить эти термины. Возьмем, например, поток денежного дохода – он определяется суммой всех денежных заработков...». Что означают все эти блага в денежном представлении? Это то, что экономисты называют номинальными заработками, поскольку они включают как просто доходы в виде заработной платы, так и вознаграждение директоров или дивиденды. Возьмем пример потока денежных доходов, определяемого через сумму всех благ в денежном исчислении, находящихся в распоряжении всех индивидов, составляющих коллектив. Доход такого большого числа индивидов может быть точно оценен, поскольку он определяется другими лицами, начальниками кадров, и определяется отдельно; но для большого числа доходов, значимостью которых нельзя пренебречь, невозможно предоставить точное определение, так что же – существует сфера неопределенности в самом секторе? Все это без сомнения связано с тем , чем является, как мы увидим, исчисляемая система. Итак, у нас уже есть тройная система референции: потоки, с одной стороны, отсылают к полюсам, с другой – к кодам или исчисляемым системам, а затем, в учетверенной референции, – к стадиям трансформации, секторам и, наконец, запасам. Вот пять коррелятивных понятий. С экономической точки зрения запасами благ и денег должны называться блага и деньги, удержанные каким-нибудь полюсом. Итак, поток – это то, что течет от одного полюса к другому, что входит и выходит, а запас – это то, что представлено как материальное или юридическое владение одного из рассмотренных полюсов; здесь мы хорошо видим коррелятивный характер двух понятий. Тогда запас будет определен следующим образом: полезность запасов различается в зависимости от обстоятельств, но связана тем или иным образом, в тот или иной момент, с существованием потоков, – но у нас, по правде говоря, появляется отчетливое впечатление, что потоки и запасы – это одна и та же вещь, только соотнесенная с различными единицами, в одном случае она является переходом от одного полюса к другому, а в другой – приписыванием к одному из полюсов, то есть это как две единицы измерения одного и того же – итак, полезность запасов различается в зависимости от обстоятельств, но связана тем или иным образом, в тот или иной момент, с существованием потоков. Впрочем, тогда как потоки позволяют высвобождать передвижения ценностей между полюсами, запасы представляют сумму ценностей в распоряжении одного полюса. Не существует благ, находящихся в запасе, которые в определенный момент не находились бы в потоке, – это одна из основ исчислимости, поскольку вход и выход из запаса составляют поток. Только лишь изучение потоков позволяет объяснить роль входов и выходов в вариациях запасов…

Итак, мы только что рассмотрели корреляцию понятия потока с пятью понятиями: полюсом, кодом или исчислимой системой, стадией трансформации, сектором и запасом. Если попытаться свести их в одно, то я полагаю, что таким понятием, от которого я буду отталкиваться в следующий раз, будет понятие среза-потока, производящее как раз такое сведение и объединяющее пять этих отсылок.

Ведь понятие среза-потока должно пониматься одновременно двояко: оно понимается в корреляции самого потока и кода, и если, повторим, мы замечаем, что при капитализме потоки начинают исчисляться, то лишь в пользу такого движения раскодирования, при котором исчисляемая система просто занимает место кодов. Тогда мы замечаем, что недостаточно просто говорить об исчисляемой системе, а надо говорить о структуре или системе финансирования.

Точная корреляция потока и кода подразумевает, что в обществе по-видимому – и это наш отправной пункт – нельзя схватить потоки иначе, чем посредством той операции, которая их кодирует, то есть, незакодированный поток – это, собственно говоря, вещь или неименуемое. Поэтому, как я пытался вам сказать в последний раз, ужасом общества является потоп, потоп – это поток, который разрывает барьеры кодов. Общества не особенно страшатся, поскольку все закодировано – семья, смерть, но что приводит их в панику – так это крушение чего-то, от чего трещат все коды. Итак, поток узнается как экономический и социальный лишь посредством и в коде, который его кодирует, а сама эта операция кодирования подразумевает два одновременных среза, одновременность которых как раз и позволяет определить понятие среза-потока: одновременно, в операции кодирования потока, производится выборка на потоке, то есть та выборка, которая определяет его полюса: он входит в этом месте и выходит в том, а между ними происходит срез-выборка; и тут же сам код отсылает к срезу другого рода: не существует выборки на потоке, которая не сопровождалась бы отделением на коде или в коде, который кодирует потоки, так что именно одновременность выборки потока и отделения сегмента кода позволяет определить код в предпочтении, отдаваемом определенным полюсам, секторам, стадиям и запасам. Понятие среза-потока оказывается двойным, поскольку оно – срез-выборка, относящаяся к потоку и, одновременно, срез-отделение, относящееся к коду. Мы снова обнаруживаем механизм бреда: это операция двойной шизы, которая состоит одновременно в выполнении выборки потоков в зависимости от отделений кода и наоборот.

Если в начале я совершенно номинально отправлялся от неопределенного потока, как вещи, которая течет по социусу, то социально поток может проявиться лишь в корреляции с кодом или, по крайней мере, в исчисляемой системе, поток квалифицируется в зависимости от кода, и в корреляции обоих на самом потоке, квалифицированном кодом, производится срез-выборка в то же самое время, когда по реакции сам код претерпевает срез-отделение или оказывается его местом. Отделение кода, коррелятивное выборке потоков. Это всего лишь формальное описание. С первого взгляда, безумец – это тот, кто пропускает неименуемое, кто несет раскодированные потоки: «бог говорит мне, но это не ваш бог»; у греков было понятие демона, и у них были боги, которые были наделены землей, все было хорошо размечено, они владели силами и пространствами; в некотором смысле, им не нужно было двигаться, они были оседлыми, у них была своя территория и демоны производили их кодировку. Нужно брать религиозную систему не на идеологическом уровне, а на уровне её принадлежности общественному коду; демоны – это были прежде всего силы, не уважающие коды. В «Эдипе» есть плохо переведенный текст: «какой же демон прыгнул самым длинным прыжком», прыгающий и пересекающий границы текст, то, что было неименуемой силой, безмерностью, и нет никакой натяжки в таком переводе раскодирования. Итак, демон говорит так, что безумец принимает и испускает раскодированные потоки, он смешивает все коды, все разбегается во все стороны. Так обстоит дело с Эдипом, если уж за него браться, ведь Эдип – это буквально провалившийся код. Когда что-то плохо оборачивается, всегда нужно вернуться обратно, чтобы посмотреть, где все пошло не так, как надо (ср. СССР), и если с психоанализом что-то не так, то почему и как именно не так?

Деррида прекрасно подметил, в каком смысле психоанализ, по крайней мере в одной из своих первоначальных интенций, противопоставляется коду; психоанализ – это система раскодирования, и поэтому вся эта история могла принять лишь плохой оборот. Ведь раскодирование означает либо чтение кода, проникновение в его секрет, либо же раскодирование в абсолютном смысле, то есть разрушение кода при пропуске потоков в сыром состоянии. Одна часть психоанализа предлагала себе в качестве задачи абсолютное раскодирование потоков желания, их пропуск через стену кодов, их перевод в текучее состояние сырых потоков желания. Именно здесь психоанализ был как нельзя более близок к желающей экономике и, собственно говоря, к желающим машинам, производящим потоки желания. Это хороша заметно в таких текстах Фрейда, как «Толкование сновидений», где он говорит: что отличает мой метод от ключа к снам, от сонника? Центральное различие состоит в том, что такие сонники предлагают код желания, Фрейд говорит, что они все предугадали, но они предлагают систематическое кодирование; это означает вот то, – вот что такое сонник. И в перспективе сонника сновидение если и раскодируется, то в относительном смысле, то есть открывается шифр кода. А Фрейд утверждает, что психоанализ не имеет с такими сонниками ничего общего, он не переводит. Деррида же в своей статье о Фрейде, в «Письме и различии», очень хорошо это показывает. Психоанализ производит абсолютное раскодирование, переводит коды в потоки, находящиеся в сыром состоянии, и тем самым он противопоставляется кодам. Само собой разумеется, что в то же время, то есть с самого начала, изобретается новый код, а именно эдипов, который всем кодам код; и вот все потоки желания переходят в эдипову кодировку, каков бы ни был поток желания, его втискивают в эдипову решетку.
....

Мы приходим к этому первому результату: существует экономическая операция кодирования потоков посредством двойного среза – среза-отделения и среза-выборки, а на социусе в обществе существуют эти странные создания, сумасшедшие, которые пропускают раскодированные потоки. Самое удивительное явление во всей всемирной истории – это формирование капитализма, поскольку в некотором смысле капитализм – это безумие чистой воды, но, с другой стороны, это одновременно противоположность безумия. Капитализм – это единственная общественная формация, которая может появиться только при предположении крушения всех предшествующих кодов. В этом смысле потоки капитализма – это раскодированные потоки, и тогда встает следующая проблема: как общество вместе со всеми своими хорошо оформленными органами подавления могло образоваться на основе того, что ужасало все другие общественные формации, то есть на основе раскодирования потоков?

Внутреннее отношение между капитализмом и шизофренией – это их общая установленность, общее основание в раскодированных потоках как таковых. Как произошло это раскодирование? Нужно будет удерживать в уме одновременно два следующих требования: фундаментальную близость капитализма и шизофрении, и в то же время необходимо найти в этой фундаментальной близости объяснение того, почему подавление безумия при капитализме производится невероятно более жестоким и специфицированным образом, чем в докапиталистических формациях. В одном случае мы имеем политическую и либидинальную экономику, в другом - экономику раскодированных потоков.

Я хотел бы показать, что исторически всё это происходило в длительный период времени: есть синхронические и диахронические общественные машины; так, деспотические азиатские машины имеют действительно синхроническую форму: азиатский способ производства Маркса возникает внезапно, все детали и маховики государственного аппарата появляются синхронно. Формирование капиталистической машины растягивается на несколько веков. Это диахроническая машина, и необходимы были два больших периода: не сам капитализм раскодирует потоки, раскодирование осуществляется на развалинах и во время упадка великих империй, причем феодализм – это лишь одна из форм разрушения и упадка. Капитализм не работает раскодированием потоков, поскольку он уже предполагает эти потоки, потерявшие коды.

Маркс – это автор, который показал радикальную случайность формирования капитала. Всякая философия истории либо теологична, либо является историей случайностей и непредвиденных встреч. Исходный феномен капитализма: нужно, чтобы раскодированные потоки как таковые вошли в связку друг с другом. Что же обеспечивает эту связку? Здесь мы ощущаем: если следовать тому, что история может рассказать нам о процессах раскодирования потоков, то, что обеспечивает связывание раскодированных потоков как таковых, может оказаться лишь процессами особого исторического сектора.

Эта история капитализма подразумевает общее раскодирование потоков и одновременно нечто иное, словно должна была быть запущена машина по сопряжению раскодированных потоков. Так капитализму придается его совершенно иллюзорный облик либерализма. Но он никогда не был либеральным, он всегда был государственным капитализмом. Истории государственного капитализма начинаются в XII веке в Португалии. Никогда не было такого момента, чтобы потоки раскодировались и все было свободным, а уже потом шло присвоение < recuperation >, это зло присвоения. И если верно, что капитализм заменил старые рухнувшие коды машинами сопряжения, аксиоматическими машинами, которые гораздо более жестоки, чем самый жестокий деспот, хотя и по-другому, значит в то самое время, когда происходит раскодирование, всё включается в другую машину, машину по сопряжению раскодированных потоков. Отсюда близость с шизофренией в процессе раскодирования и противоположность ей – поскольку вместо пропуска раскодированных потоков капитализм останавливает их другими средствами, возвращает их в машину по сопряжению раскодированных потоков.

Вот, к примеру, история живописи. Очень странно выглядит история венецианской школы: до самого позднего времени она остается помеченной так называемым византийским стилем, тогда как Венеция к тому моменту уже сильно продвинулась в торговом капитализме, но этот торговый и банковский капитализм целиком и полностью удерживался в порах старого деспотического общества. В это время в качестве своей живописной формы христианство обнаруживает пирамидальные композиции, выстраивающиеся иерархическим образом и отвечающие деспотическому перекодированию. Эти византийские картины венецианской школы доходят до середины XV века, и что же мы обнаруживаем в этом прекрасном византийском стиле: перекодированное христианство, христианство, интерпретированное в стиле и модусе перекодирования: есть старый деспот, есть отец, Иисус, племена апостолов. На одной картине Джакобелло дель Фьоре изображены вереницы пирамид, расположенных строго в ряд и уходящих прямо вперед. Не только люди закодированы и перекодированы в византийском искусстве, но и их органы закодированы и перекодированы в великом единстве деспота, будь этот деспот Богом-Отцом или великим византийцем. Складывается впечатление, что их органы являются объектом коллективного иерархизированного инвестирования. Безумием было бы, если бы дева смотрела направо, в то время как маленький Иисус смотрел бы в какую-нибудь другую сторону. Чтобы изобрести такую штуку, нужно быть безумным, такого не может случиться в том режиме, где органы коллективно инвестированы, закодированы коллективом и перекодированы. В самом христианстве коды замутнены, но поскольку территориальные коды сосуществуют с деспотическими, даже краски встраиваются в живописный код. Но если в музее вы перейдете в другой зал, вы откроете совсем иное, великую радость и одновременно великую тревогу, которые заняты раскодированием потоков, и это раскодирование не совпадает со взрывом капитализма, а запаздывает по отношению к нему; великое раскодирование потоков в живописи происходит около 1450-го года, в разгар XV столетия, это было что-то вроде радикального отрыва: мы внезапно сталкиваемся с крушением иерархии перекодирований, крушением территориальных кодов, живописные потоки становятся безумными, и от этого лопаются все коды, а поток пропускается. Создается впечатление, что художники, оставаясь на своем месте деятелей искусства, соотносимых с социальной системой, – полностью переделывают своих христов в педерастов, делают их в высшей степени манерными, все это сексуализируется. Они пишут дев, которые похожи на всех женщин, малышей, которые только что попили, которые какают, они играют с этой операцией раскодирования цветовых потоков.

И как же они действуют? Все происходит так, словно представленные персонажи в первый раз становятся обладателями своих органов: коллективное иерархизированное кодирование органов закончилось, то есть их общественное инвестирование: дева и каждый персонаж буквально принимаются за свои собственные дела, картина буквально разбегается во все стороны: дева смотрит в одну сторону, два человека смотрят на маленького Иисуса, третий смотрит так, словно что-то происходит за их спинами, есть сцены на заднем плане, картина взрывается, разбегаясь во всех направлениях, в которых каждый начинает обладать своими собственны органами. Они не безумны, хотя и есть один безумец в венецианской школе – тот, кто занимается невообразимым сотворением мира. Вообще говоря, творение мира в византийском стиле происходило в иерархическом порядке, когда есть что-то вроде конуса или великой пирамиды деспотического порядка, в самом низу которой – территориальные коды, но сотворение мира, которое меня интересует – это старт: Господь Бог находится в воздухе в позе бегуна, он дает старт, перед ним – утки и куры, которые убегают что есть мочи, а в море – рыбы, которые тоже расплываются, и есть Бог, который всё это посылает, – так приходит конец всем кодам [Делез имеет в виду картину Тинторетто «Сотворение животных» – прим. перев.].

А что они делают с телом Христа? Тело Христа служит им телом без органов; они по-разному преображают его, придают ему вид влюбленного, мучимого, пытаемого, но чувствуется, что всё это лишь развлечение. Вы понимаете, что перспектива ничего не стоит как ухищрение, и без неё обходились те, кому она была не нужна, у кого были другие проблемы. Перспектива – это линии ускользания, и она может послужить лишь в живописи раскодирования, но она имеет вторичное значение, она не так уж важна даже в композиции картины. Что ж они будут делать? Они приоткроют бедро Христа, займутся маньеризмом, а все пытаемые тела, Св. Себастьян со стрелами во всевозможных направлениях, послужат им телом без органов. Повторяю, во всем этом опрокидывании живописной системы перспектива – это лишь маленькое ухищрение. Это живописное раскодирование должно быть обработано чем-то отличным от кода, и действительно, кода не будет, но будет странная живописная машина по сопряжению, и единство картины будет составлять не означающее единство кода и сверхкода, а система перекличек, повторений, противопоставлений и симметрии, это будет настоящая спрягающая машина, ведь речь идет о сопряжении потоков цветов. Существует настоящая живописная аксиоматика, которая заменит провалившиеся коды.

Капитализм не складывается одним лишь раскодированием потоков, он появляется в тот момент, когда раскодированные потоки как таковые входят в связку друг с другом. Когда это случилось – сказал Маркс, и это великая теория случайности. Как и на исходе феодализма, в Риме произошло раскодирование потоков, но оно повлекло возникновение новой формы рабовладения, а не капитализма. Необходима была встреча между раскодированным потоком капитала и детерриториализированным потоком труда. Почему осуществилась эта встреча? Нужно просмотреть в Марксе то, что касается первичного накопления, но при том условии, что оно может оказаться опасной уловкой, если мы скажем: а, первичное накопление – это тот самый трюк, который послужил процессу накопления или даже формированию запасов в самом начале капитализма. Необходимо понять, что первичное накопление названо первичным, чтобы отличить его от других форм накопления, а не в том смысле, что оно шло в первое время…

Функционирование капитализма, взятого даже в его промышленной сущности, – это банковское и торговое функционирование, то есть нужно поддержать тот тезис, что капитализм индустриален в своем существе, но он функционирует лишь через свою банковскую систему и через кругооборот товаров. Почему? Существует связка особого рода: капитал принимается контролировать производство, но разве такое случается впервые? Нет, но если обратиться к анализу Маркса, он настаивает на следующем: контроль производства со стороны капитала существовал в некотором смысле всегда, но в то же время он появляется лишь вместе с капитализмом. Я хочу сказать, что даже в перспективе банковского и торгового капитализма банки и торговцы закрепляют за собой особую монополию: так, в первое время у английского торгового капитализма существовал способ запретить иностранным капиталистам закупку льна и сукна; в этом случае такая статья исключительности является формой, в которой местные торговый капиталисты утверждают за собой контроль производства, поскольку производители уже не могут продавать помимо них. Необходимо выделить два периода: в первый капиталисты-коммерсанты, например в Англии, заставляют работать на себя с помощью особой системы делегирования, когда производитель становится чем-то вроде субподрядчика, и тут коммерческий капитал напрямую завладевает производством, что исторически предполагало тот значительный момент, когда торговый капитализм повел войну против лиг, то есть ассоциаций производителей. Это была борьба между производителями, которые с тревогой наблюдали собственное порабощение торговым капиталом, и торговым капиталом, который напротив, хотел все больше и больше обеспечить себе контроль над производством посредством системы субподряда. Но, как сказал Маркс, понадобится второй период...

(перевод - Кралечкин Д.)

Дата публикации: 17.06.06

http://censura.ru/articles/doublecapital.htm
Делез Ж.
Капитализм: встреча двух потоков (лекция 12 декабря 1971 г.)
версия для печати | отправить ссылку на статью
Перевод публикуется с любезного разрешения ресурса Webdeleuze. Оригинальный текст лекции можно скачать в pdf формате.
[Прислуга, double bind , капитал союза и капитал происхождения, х+ d х, поток оплаты и поток финансирования.]

...

Перейдем к экономическому аспекту. Вся моя отправная гипотеза состоит в том. что имеется тесное родство между капиталистической и шизофренической машинами, иначе говоря, функционирование капитализма – это разновидность шизофункционирования. Но гипотеза, которой я хотел бы следовать - как раз в том, что это одновременно очень близкие вещи - шизофренический и капиталистический процесс, которые должны рассматриваться на экономическом, а не на идеологическом уровне, ведь именно на уровне экономического процесса вскрывается родство капиталистической и шизофренической машин, но тут же оказывается, что это весьма разные вещи, поскольку родство этих двух процессов происходит из тождественности по природе, а различие - из существенной разности режима. Тождественность природы и разность режимов - вот наш объект. В прошлый раз мы исходили из идеи, что тождественность по природе состоит в следующем: если шизофреник – это человек, который испускает и пропускает раскодированные потоки, который раскодирует все потоки, то именно поэтому он не поддается Эдипу, ведь Эдип – это перекодирование, невротик - это тот, кто убегает от шизофрении благодаря перекодированию, только последнее не может быть обычным (общественным перекодированием), а оказывается эдиповым.

Капитализм же исторически был выстроен на основе раскодированных потоков. Раскодирование потоков сделало капитализм возможным, и его верительная грамота – вовсе не раскодирование потоков, поскольку они могут быть раскодированы безо всякого образования или формирования капиталистической машины, как это мы видели на примере древнего Рима или феодализма. Капитализм выстраивается, когда он задает сопряжение, конъюнкцию раскодированных потоков, когда раскодированные потоки как таковые входят в определимое соотношение.

В докапиталисическом общественном поле потоки раскодируются буквально во всех направлениях, разбегаются сериями независимых друг от друга ускользаний, и мы видели, что капитализм возник, когда два раскодированных потока вошли в сопряжение, то есть раскодированный поток денег и детерриториализированный поток рабочей силы. Когда друг против друга на рынке оказываются обладатели денег, которые в конъюнкции (в встрече с другими) станут капиталом, и великий детерриториализированный, обладающий лишь своей рабочей силой. Эту историю можно понять, если увидеть, что это двойное раскодирование вводит две совершенно независимые серии, поэтому их встреча могла бы и не осуществиться, как в древнем Риме в какой-то момент было произведено раскодирование без образования такого сопряжения: во всём этом процессе присутствует радикальная случайность. В какой же форме осуществляется эта встреча? Этот обладатель денег в тех исторических обстоятельствах, которые мы рассматривали, то есть в тот самый момент, когда у него появился интерес продавать земельную собственность и вкладывать свои деньги в промышленный сектор, этот обладатель раскодированных денег собирается купить рабочую силу детерриториализированного трудящегося. Оказывается, что в этом действии капитал, поскольку он покупает рабочую силу, становится настоящим промышленным капиталом. Раньше капитал, конечно, существовал, но не в капиталистическом смысле: был торговый (коммерческий) и банковский капитал, но он, согласно замечательной формулировке Маркса, функционировал в порах старой формации. Что это означает? Буквально это означает, что он функционирует как капитал союза, в союзе со старой докапиталистической формацией, будь она феодальной или деспотической. Например, в китайской империи имелся настоящий торговый и банковский капитал, который функционировал в союзе со всем тем, что включает надзор и государственную власть великого деспота, он функционировал как капитал в союзе с докапиталистической формацией. Когда случается встреча двух серий раскодированных потоков, которая окажется конститутивной для капитализма, происходит что-то вроде мутации капитала, который становится промышленным, и это мутация состоит в превращении союзного капитала в тот, который нужно назвать капиталом происхождения. Прекрасный текст из первой книги «Капитала», в разделе, озаглавленном «Всеобщая формула капитала», хорошо показывает это превращение, когда Маркс говорит: «здесь стоимость внезапно представляется как самодвижущаяся субстанция, для которой товар и деньги суть только формы», то есть торговый и банковский капиталы, товар и деньги перешли на службу этой новой форме. Более того, вместо того, чтобы представлять отношения между товарами, стоимость входит в частное отношение с самой собой, она различает в себе первичную и прибавочную стоимости так же, как Бог различает в своем лице Отца и Сына, «лучше и не скажешь: капитал становится капиталом происхождения». Итак, само производство прибавочной стоимости зависит от сопряжения двух раскодированных потоков - потока денег и потока труда, от сопряжения, которое делает из капитала капитал происхождения. В чем же формула этого преемственного капитала? Если угодно, ее можно представить как х+ах - это форма, в которой деньги становятся капиталом, а деньги становятся капиталом в той мере, в какой они вбрасываются в операцию, которую Маркс называет почкованием, то есть когда деньги производят деньги. В самом деле, непроницаемая тайна состоит в том, как деньги могут производить деньги: х+ах, где ах - это прибавочная стоимость, то есть а+ах - это и есть форма, в которой деньги производят деньги. Откуда берется эта прибавочная стоимость? Мы знаем, что по Марксу она происходит как раз из этой встречи и этого сопряжения обладателя потока денег и обладателя потока труда, поскольку второй продает свою рабочую силу первому.

Если исходить из этого, существует что-то вроде двух схем. Одна схема является арифметической, её можно выразить в форме А'-А=прибавочная стоимость. Она соответствовала бы прибавочной стоимости, понятой как арифметическая разница: такова тенденция всех текстов Маркса, ведь он нам говорит: покупатель рабочей силы покупает её в форме заработной платы, которую он выдает. Эта заработная плата соответствует тому, что необходимо для поддержки и возобновления рабочей силы трудящегося; пусть это будет 6 часов, следовательно б часов - это то, что необходимо для поддержки и воспроизводства рабочей силы. Но покупая рабочую силу, он не покупает ее на 6 часов, даже если идет почасовая оплата, а покупает на весь рабочий день, который равен, предположим, 12 часам. Итак, есть разница между тем, что покупатель извлекает из рабочей силы, заставляя её работать 12 часов, и тем, что он платит, что соответствует 6-и часам, откуда и появляется формула прибавочной стоимости А'-А, то есть арифметическая разница. Очевидно, что подобная концепция, не принадлежащая собственно Марксу, вызовет оживление у антимарксистских экономистов. Но на тех же самых страницах он говорит совершенно другое: существует разница между рабочей силой, рассмотренной в своей меновой стоимости и ей же в её потребительной стоимости. В этих текстах разница уже не может быть арифметической, поскольку различие между чем-то рассмотренным с точки зрения своей меновой стоимостью и тем же самым, но рассмотренным в своей потребительной стоимости, - это качественное различие. В самом деле, говорит он нам, заработная плата, выдаваемая обладателем денежного капитала, соответствует меновой стоимости рабочей силы, тогда как работа, производимая обладателем самой рабочей силы соответствует потребительной стоимости. Тем самым, это уже не арифметическая, а качественная разница. Теперь уже формула прибавочной стоимости не А'-А, а dу/d х, если dу – это изменение в некоторый данный момент потока капитала, которым обладает владелец капитала-денег, а dх - это изменение потока труда, которым владеет обладатель рабочей силы. Иначе говоря, это уже не арифметическая разница, а, в соответствии с природным различием двух потоков, дифференциальное отношение. Эта вторая формула dу/dх имеет одно преимущество: сразу видно, откуда берется d х - именно потому, что dу и dх являются элементами дифференциального отношения, существует производство dх как добавляющегося к х. Здесь изменение, посредством которого капитал производит как, будто порождая, х, показывает природу дифференциального отношения dу/dх. Нужно понять, что же это за дифференциальное отношение, быть может, вся капиталистическая экономика работает на этом типе отношений, функционирует на их основе, но это еще нужно проверить. При этом я проверю свою гипотезу, которая утверждает, что капитализм никогда не двигается на основе кодов, коды существуют смеха ради. Это первый общественный режим, который не проходит через коды, и в этом смысле он очень близок шизофрении. Но в другом отношении он ей вовсе не близок, поскольку он обнаружил замечательный трюк: рушащиеся и исчезнувшие коды он заменил аксиоматикой, которая во много раз более цинична, более жестока, более ужасна, чем код великого деспота. Аксиоматика подразумевает, что капитализм, прежде всего и быть может в первый раз, представляется как общество, определяющее поле имманентности, внутри которого он выстраивает сопряжение раскодированных потоков. Аксиоматика потоков выстраивает поле имманентности, которое капитализм заполнит своими собственными содержаниями, тогда как прежде всегда присутствовала связь общества и кодов, которые апеллируют к идеологическим трансцендентным определениям.

Что же это за качественная разница? Мы уже не можем выкрутиться, сказав, что это два гетерогенных потока, тем более, что у нас уже нет кодов, чтобы квалифицировать эти потоки. Мы уже превзошли эту простую точку зрения, показав, что два этих качественно различных потока вошли в весьма специфическое, дифференциальное, отношение друг к другу, подобно тому, как в дифференциальном исчислении существует отношение дифференциала по абсциссе и дифференциала по ординате. Если истинно то, что два рассматриваемых потока – это поток капитала-денег, конвертируемого в средства производства, одна часть которых обращается в постоянный капитал, а другая – в покупку рабочей силы, то есть в переменный капитал, то это значит, что, являясь двумя гетерогенными потоками, они становятся двумя частями капитала: постоянный капитал и переменный – теперь нет никакого сомнения в том, что эта качественная двойственность потоков должна обнаружиться в средствах денежного обращения, и, более того, его механизм продвинет нас в понимании типа взаимоотношений между этими двумя потоками.

Условие дифференциального отношения состоит в том, что две рассматриваемые гетерогенные, качественно различные величины не обладают одной и той же мощностью. Необходимо, чтобы одна из них была такой мощностью [ puissance ], а другая - простой величиной. Мы должны схватить природу двух потоков и их соотношение с точки зрения денежных средств. Я хотел бы предложить один принцип: в сущности, игра денежных средств идет как бы на двух плоскостях сразу, и существование этих двух плоскостей оказывается наиболее общим основанием капитализма. Я буду опираться на двух современных экономистов: Сюзанну де Брюнхоф [Suzanne de Bruenhoff] («Денежные средства у Маркса и предложение денежных средств» – La monnaie chez Marx et l'offre de monnaie) и на одного неокапиталистического экономиста, который разрабатывает, сам того не желая, совершенно шизофреническую теорию экономики , так что мы можем даже поставить проблему: в чем состоит разница между, казалось бы, научным текстом и каким-нибудь шизофреническим текстом, если речь идет о механизмах капитализма? Этот второй экономист, у которого немало энергии и таланта, - Бернард Шмитт [Bernard Schmitt ], и я буду использовать его работу «Денежные средства, заработные платы и прибыль» (Monnaies, salaires et profit , P. U. F.).

Итак, марксистка Сюзанна де Брюнхоф и Шмитт (который не является марксистом), говорят в точности одно и то же, если брать уровень, который меня интересует – уровень феноменологического описания: существует две формы денежных средств, которые дают два ряда различных следствий. Марксистка извлекает из этого ту идею, что капиталистические механизмы могут продолжать игру, только устанавливая фиктивную конвертируемость двух видов денежных средств. Эта конвертируемость фиктивна с начала и до конца, она зависит от золотого обеспечения, от единства рынков, от процентной ставки. В действительности, эта конвертируемость создана, по Сюзанне де Брюнхоф, не для того, чтобы функционировать, а чтобы скрывать капиталистическую операцию: фиктивная, теоретическая, постоянная конвертируемость одной денежной формы в другую обеспечивает сокрытие того, как все работает. В этом понятии скрытия меня интересует то, что на том уровне, на каком его анализирует Сюзанна де Брюнхоф, это не идеологическое, а операционное, организационное понятие. Иначе говоря, капиталистическое денежное обращение может функционировать лишь на основе объективного сокрытия, состоящего в том, что одна денежная форма якобы конвертируется в другую.

То, что говорит Шмитт, сводится к тому же самому. Он полностью признает две денежных формы и пытается их определить. Одна форма, говорит он, – это чистый творящий [createur] поток. Мы уже понимаем, что фундаментальный феномен капитализма – это то, что все банкиры называют созданием денег, это творящий поток, который реализуется в создании денег. Другая, совершенно отличная форма – это деньги-доходы, то есть деньги, определенные как покупательная способность. Дьявольский момент тезиса Шмитта в том, что он говорит: понимаете ли, именно превращение первой денежной формы творящего денежного потока во вторую форму денег-доходов создает покупательную способность. Она не существует прежде формы денег-доходов. Так можно сказать, почему бы и нет, ведь, в самом деле, существует такая денежная форма как создание денег, что-то вроде мутирующей силы – так осуществляется пресловутая монетизация экономики посредством создания денег. При этом роль банков оказывается определяющей – создавать эти денежные средства. Есть другая форма – деньги-доходы, покупательная способность: деньги-доходы, то есть преобразования творящего потока создают покупательную способность, которая не предшествует таким преобразованиям. Непосредственное следствие: рабочий не покупается, нет никакого воровства, и нет прибавочной стоимости. Шмитт говорит, что Маркс ошибся. Необходимо купить рабочую силу трудящегося, чтобы получить прибавочную стоимость, но доход в форме заработной платы не может играть в этом никакой роли, поскольку покупательная способность создается доходом, но не предполагается им заранее. Следовательно, как он выражается, заработная плата – это не форма приобретения, а форма превращения одного вида денежных средств в другой.

На этом уровне де Брюнхоф и Шмитт говорят примерно одно и то же: у обоих имеется две нередуцируемые формы денежных средств, существует переход или превращение одной формы в другую, что только и дает капиталистической системе возможность функционировать. На чисто описательном уровне слишком даже очевидно, что денежные средства, которые проходят через предприятие и которые выходят из банка - это знаки силы капитала, если угодно, что-то вроде изыскивающей выгоду природной силы, и эти знаки, исключая момент, когда предприятие предоставляет свой баланс и когда одна денежная форма переходит в другую, не могут реализоваться здесь и сейчас, поскольку они подразумевают целую систему дифференциальных отношений, которые вводят в игру другие предприятия, финансирующие банки и т.д.

Итак, с одной стороны у вас есть система знаков экономического могущества, проспективных нереализуемых сил, что-то вроде среза-отделения в системе денежных знаков капитализма. В целом, мы поместим эти знаки экономической власти под родовой термин структуры финансирования. Именно вся область структуры финансирования проходит через предприятие и связывает его с банками, ведет к другим предприятиям в отношении с другими банками.

Со стороны же наемного работника, то, что он получает - это не знаки нереализуемой здесь и сейчас экономической власти, которые имели бы проспективную стоимость, а знаки меновой стоимости, которые представляют уже не структуру финансирования, а систему платежных средств, оплаты собственного труда и покупаемых благ. Эта система платежных средств и меновой стоимости конвертируема в блага и потребительную стоимость, она вступает в особого рода дву-однозначное отношение с предложенным веером продуктов, с тем, что ей предложено на рынке. В системах этого типа посредством оплаты приобретаются определенные типы благ, которые предложены; это уже не тип среза-отделения в множестве знаков экономической власти, а срезы-выборки в серии продуктов, присвоение которых основывается на том, что я обладаю определенным числом платежных средств.

Я как раз пытаюсь определить конкретные области, где присутствует то различие двух фундаментальных аспектов денежных средств, которое подтверждает нашу отправную гипотезу: d у и d х отсылают к величинам, которые обладают неравной мощностью, то есть не одни и те же денежные средства входят и выходят из предприятия и входят и выходят из кармана наемного работника. А когда делают вид, что они конвертируются одни в другие, то так оно, конечно, в самом деле и есть, только весь юмор в том, что это не имеет никакого значения, ведь это не изменяет их различия по природе: они не обладают одной и той же мощностью - одна форма действительно является знаком экономической власти, а другая ничем подобным не бывает, она - это буквально знак бессилия оплачиваемого работника, то есть одна определяет структуру финансирования, а другая – множество платежных средств. В конечном счете, это разные вещи, что по крайней мере реализует нашу начальную гипотезу - необходимо, чтобы по меньшей мере одна из величин была несоизмеримой силой, не соотносимой с другой, чистой и простой величиной. Так что, если бы мы пытались измерить одну с помощью другой - это все равно, что пытаться измерить астрономические расстояния сантиметровой линейкой. Все дело в том виде денежных средств, который функционирует совершенно иначе.

Я добавлю еще два момента. Что касается этой самой дуальности, то если пытаться определить её на более точном уровне, первое, что приходит в голову – платежные средства являются примерно тем, что называют разменной монетой, а создание денег отсылало бы скорее к так называемым кредитным средствам.

Но в действительности, процесс не останавливается и отношение постоянно интериоризируется: скорее уж внутри самих кредитных средств обнаруживаются две эти формы, но каким образом? В различии, которое проводят между банковским кредитом и коммерческим кредитом, поскольку второй отсылает к феноменам так называемого простого обращения. Например, переводной вексель с фиксированным сроком действия – это кредитное средство, функционирующее, как платежное средство. Банковский же кредит обладает совсем другой природой, он предполагает особое обращение, которое не находится в связи с оборотом товаров, а подразумевает специальный кругооборот контрактов, оборот, в ходе которого кредит приобретает и теряет свою меновую стоимость.

Итак, не только в лоне большой дуальности разменной монеты и кредитной монеты, но и внутри последней, в дуальности коммерческого и банковского кредитов, мы обнаруживаем ту же самую дуальность платежных средств и структуры финансирования. Наконец можно сказать, что исходные для нашего рассуждения потоки, поток денежного капитала и поток труда, трансформировались в пользу дифференциального отношения, когда они вошли в отношение с двумя денежными потоками, которые весьма различны, – денежным потоком как структурой финансирования и денежным потоком как платежным средством. Это позволяет нам исправить тот очевидно ложный тезис, согласно которому капитализм как таковой, как я утверждал, существует лишь в виде промышленного капитализма, что одновременно и истинно, и ложно. Я хочу сказать, что это истинно, поскольку капитализм как таковой мог возникнуть только в форме банковского или торгового капитала, который все время заключал пакты в прошлом и продолжал бы заключать их и дальше с другими формациями, не будь промышленного капитала, но при этом следует добавить, что да, капитализм в самой своей основе является промышленным, но функционирует он лишь как коммерческий, банковский капитал, который задает промышленному производству его цели. Теперь уже этот коммерческий и банковский капитал не состоит в союзе с докапиталистическими формациями. Он реализует свой настоящий союз – союз с самим промышленным капиталом, союз, который предполагает всевозможное насилие, то есть всю ту власть, которую банковский капитал имеет в организации самого производства, и все то давление, которое он оказывает на него.

Ответ на вопрос по экономике:
Я заботился о том, чтобы дать два приблизительных анализа областей, где появляется такая денежная форма. Первая область – это различие между денежными средствами, которые проходят кругооборот банк/предприятие, и другой формой денег как платежными средствами, то есть тем, что входит и выходит из кармана работника. Вторая область – это различие двух типов кредитных средств: коммерческий кредит и банковский кредит. Было бы интересно к этому добавить другие области, где ясно проявляется это различие. Нужно было бы показать, каким образом банк обладает властью над двумя денежными формами, то есть как он выпускает платежные средства и формирует структуры финансирования, и в чем это соответствует теоретически конвертируемым, но реально различенным банковским операциям.

(перевод - Кралечкин Д.)

(перевод двух других лекций, прочитанных Делезом в ноябре-декабре 1971 г. см. здесь: Коды и капитализм, Природа потоков.)

Дата публикации: 21.10.06

послесловие переводчика

отрывок

Делез и Гваттари оказались перед выбором – демонстрировать левым позицию, которая левее левого, то есть позицию для них абсолютно невидимую, «инфра-красную», или же уходить в сторону действительно нечеловеческого описания метафизики желания, которая к тому же потребовала бы исключения всей собственно метафизики (зависимой от своего греческого определения ресурса как образца и «единого» бытия). Собственно, весь проект «Капитализма и шизофрении» колеблется между этими двумя движениями – абсолютной деструкцией критической теории и спинозистской хвалой имманентности желания. «Анти-Эдип» совмещает оба момента, но «Тысяча плато» вполне явно выбирает второй – пролонгированную метафизику желания.

Наиболее радикальная проблема, с которой сталкивается «Анти-Эдип» на уровне собственно теории (а не встраивания его текста в критическую теорию и, соответственно, его использования), состоит в навязчивом возращении «некритических инстанций», которые требуется описать при помощи инструментария, изрядно напоминающего диалектический. Диалектика плоха не сама по себе, не по причине невротической привязанности авторов к ней, как это пытается реконструировать Жижек в своей работе о Делезе («Органы без тела»), а именно как знак работы негативности, то есть негативности желания, которая в свою очередь отчетливо отсылает к непройденному «критическому рубежу» окончательного разуподобления общества и истины этого общества. Иными словами, предельно критическая (и одновременно а-критическая) позиция «Анти-Эдипа» возвращает нам стандартную проблему теоретического воспроизводства, реконструкции не только «общества, как оно сделано для людей» (что было значимо и для марксизма, занимающегося, например, «превращенными формами»), но и, что гораздо более важно, самого этого различения на «машинное» общество и «клевету инцеста». Единственный способ решения таких проблем состоит в попытке реконструкции генезиса «некритических» инстанций – в данном случае такой инстанцией служит, в частности, Эдипов комплекс, который одновременно зачеркивается и реконструируется в своем капиталистическом генезисе всем текстом «Анти-Эдипа». Однако такая реконструкция не только может выполняться лишь псевдодиалектическими средствами (то есть открывающими нехватку в абсолютной позитивности, то есть бесконечной ресурсности, желания), но и реализует эффект ненамеренного присвоения и «оправдания» той самой логики желания, которой было отказано. Например «длинные волосы» снова начинают слишком многое говорить. На уровне теории Делез и Гваттари попадают почти в анекдотическое подобие диалектического процессинга, который собственно и схватывает собой «реальную» гео-политическую историю «формаций» (первобытные территориальности – деспотическое перекодирование – капитализм). Троицы синтезов, формаций и сама логика движения становится все более «диалектической», демонстрируя невозможность обойти ту проблему реконструкции догматических конструкций через «нехватку», которая намеренно и последовательно отвергалась.

Болезнь левизны и не-желание политики

Посткритический ход шизоанализа именно в том пункте, в котором он, казалось, являлся манифестацией одной из революций, неизбежно стал насмешкой над левым движением и даже над собственно революцией. Проблема здесь даже не в том, что «наследственность» теорий Делеза и Гваттари лишь отчасти имеет отношение к левому публичному дискурсу, в большей степени заимствуя, например, у Спинозы. Проблема именно в том, что шизоанализ не предполагал никакой возможности доступа к самому себе, к посткритической инстанции – из-за последовательного разуподобления общества и общества. Заявление авторов к концу текста о невозможности вывести какую бы то ни было политическую программу из «Анти-Эдипа» («ее нет и не надо!») – лишь внешнее выражение гораздо более серьезной проблемы: не недостатков теории, а ее «совершенства», оставляющего ее пользователей без надежды ею воспользоваться. В конечном счете, логика желания абсолютно имманентна и нет ничего, что бы ей противостояло. Нет ничего, что позволило бы, в таком случае, разделять прогрессивные и непрогрессивные шаги, поскольку даже в тоталитарных режимах эта логика работает на полную катушку, обходным путем приближаясь к своей собственной природе. То же можно сказать о действиях палача, бюрократа, капиталиста, менеджера и т.п. Интенсивность их желания не имеет никаких огрехов, она ничем не уступает желанию шизофреника, поскольку успешный, состоявшийся шизофреник может быть каждым из них, периодически впадая в параноический стазис.

В действительности, вся «рецепция» «Капитализма и шизофрении», в том числе «революционными теоретиками», исходно была завязана на этот аффект, производимый «Анти-Эдипом» как нечеловеческой и неполитической критической теорией. Могут ли левые быть марсианами? Попытки представить «Анти-Эдип» в качестве «самого плохого» произведения Делеза и вообще расторгнуть брак Делеза и Гваттари свидетельствуют о том, что их «урок» оказался из числа тех, что лучше не учить. В поле шизоанализа современные левые оказались в тисках бессмысленного выбора. Либо шизофренизация потоков, то есть развитие капитализма в его собственной логике, либо регрессивная территоризация (например, стилистика позднего – «экологического» и «социалистического» – Фиделя Кастро и отчасти современного Чавеса). Ко второму варианту относятся, например, и современные возрождения национализмов с левым уклоном. И это – лишь те ответы, которые можно дать, основываясь на произведенном аффекте. Сама же по себе большая политэкономия «Анти-Эдипа» оказалась не используемой напрямую левыми. Именно в контексте дегваттаризации Делеза и восстановления логики «события» оказалось возможным возвращение к фидеизму-маоизму, демонстрируемому Бадью и Жижеком – наиболее известными защитниками Делеза-метафизика от Делеза-политика. Похоже, что современные левые теоретики зачастую занимаются арбитражем проблем мнимых мистеров Джекилов и докторов Хайдов, не ставя при этом под вопрос саму логику двойничества и эмпирические причины, приведшие к ее актуализации.

....

Предел критической теории, достигаемый в синтезе «Капитализма и шизофрении» (синтеза оснований неклассических гуманитарных наук с экономикой и даже физикой), и невозможность его «использования» – или, скорее, априорность его «злоупотреблений» – демонстрируют необходимость заново поставить вопрос о самой диспозиции критической теории в целом. Исходным пунктом тут может послужить рассмотрение именно тотализирующей и «имманентной» логики капитала/желания, которая каким-то странным образом должна была рано или поздно натолкнуться на свой предел, так что практический вопрос состоял лишь в отношении к этому пределу – либо мы должны были прислушиваться к зову революционного бытия (меньшевизм), либо мы должны предполагать, что без нашего зова этого предела вообще не существует, и что мы и есть этот самый предел-событие (революционный фидеизм). Оба варианта вызывают серьезные сомнения. Прежде всего – фоново предполагаемой необходимостью работать с тотальными конструктами, которые всегда требуют введения инструментария негативности и осуществления редукции общества, одновременно подготавливая площадку для посткритической истины, либо присваиваемой кем угодно, либо оказывающей аффективное воздействие на первого встречного. В конечном счете, именно бесконечность бесконечного ресурса нуждается в ограничении, но это ограничение уже не может быть просто экономическим. То есть вопрос в том, что делать с бесконечным ресурсом, или как переоткрыть политику и без имманентности, и без работы негативности.

Дата публикации: 14.09.07
Проект: Библиотека форм

© Кралечкин Д. 2007

http://censura.ru/articles/antioedipus.htm

Капитализм & шизофрения т.1 полный текст - Пуденко Сергей 07.03.2008 20:16:26 (36, 286 b)
- Re: Капитализм &... - K 11.03.2008 05:10:23 (27, 288 b)
- Спасибо (-) - Кактус 07.03.2008 20:47:34 (24, 0 b)
  - подсказ - Пуденко Сергей 14.03.2008 12:00:21 (27, 355 b)
wanted. Дальнейшие ходы (математика,логика, философия етс) - Пуденко Сергей 14.01.2008 08:10:47 (36, 4939 b)
Re: Потоковая концепция... - Кактус 05.01.2008 22:20:31 (46, 2077 b)
- Re: Потоковая концепция... - Пуденко Сергей 06.01.2008 12:14:16 (43, 439 b)
  - Re: Потоковая концепция... - Пуденко Сергей 06.01.2008 12:32:59 (42, 254 b)
    - Re: Потоковая концепция... - Кактус 09.01.2008 11:20:03 (36, 1379 b)
      - Re: Потоковая концепция... - Пуденко Сергей 10.01.2008 08:58:28 (38, 3326 b)
В копилке эссе Лема "Тридцать лет спустя" (-) - Кактус 04.01.2008 16:43:05 (30, 0 b)
- пан Станислав оч.хор.писатель. Огромное спасибо - Пуденко Сергей 04.01.2008 19:56:56 (35, 5114 b)
Онтология могущества (набросок завершения главки) - Пуденко Сергей 03.12.2007 23:06:46 (60, 8122 b)
- Онтология могущества . Написал. просьба помочь с переводом текстика - Пуденко Сергей 11.12.2007 12:30:28 (44, 41179 b)
  - Концовка - Кактус 14.12.2007 09:25:55 (41, 6347 b)
    - Продолжение истории. "Наше дело правое. Победа бует за нами" - Пуденко Сергей 14.12.2007 11:17:11 (41, 584 b)
      - Re: Продолжение истории. - BLS 15.12.2007 07:04:32 (40, 76 b)
      - Re: Продолжение истории - Кактус 14.12.2007 12:44:50 (37, 445 b)
        
        Продолжение истории "Work in progress by the author". - Пуденко Сергей 14.12.2007 13:51:42 (39, 5481 b)
        
        Re: Продолжение истории - Кактус 14.12.2007 14:16:54 (40, 212 b)
  - Продолжение - Кактус 13.12.2007 09:46:29 (47, 7911 b)
  - Начало перевода - Кактус 12.12.2007 12:44:39 (47, 7632 b)
    - Начало перевода, итоговый вид - Пуденко Сергей 12.12.2007 17:00:56 (38, 7947 b)
    - Re: Начало перевода - Пуденко Сергей 12.12.2007 13:44:48 (30, 313 b)
- Онтология могущества (черновик середины главки) - Пуденко Сергей 07.12.2007 21:09:51 (34, 16176 b)
- Попытка комментария - Кактус 06.12.2007 16:17:25 (50, 2849 b)
  - Корни концепции индивидуации сущего через "мощь" - Пуденко Сергей 06.12.2007 22:17:08 (45, 1285 b)