От Пуденко Сергей Ответить на сообщение
К Пуденко Сергей Ответить по почте
Дата 15.04.2008 10:34:02 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Северо-Запад; Версия для печати

анонс. «Эвальд Васильевич Ильенков в воспоминаниях»

Майданский выложил книгу 2004г
http://www.caute.net.ru/ilyenkov/biog/rem/content.html



ОГЛАВЛЕНИЕ

Лобастов Г.В. – О воспоминаниях (предисловие) 3
Салимова О.И. – Письмо Игорю Мануйлову 7
Суворов А.В. – Средоточие боли 11
Михайлов Ф.Т. – Опять о нем и про него 52
Науменко Л.К. – Об Эвальде Ильенкове,
о времени и немного о себе 80
Зайдель Г. – Тридцать пять лет назад – воспоминания 113
Водолазов Г.Г. – Эвальд 120
Лифшиц М.А. – Памяти Эвальда Ильенкова 132
Лобастов Г.В. – На пути к Ильенкову 136
Полищук В. – Страждущий демон философа 165
Хамидов А. – Из памяти об Э.В. Ильенкове 172
Мареев С.М. – Начало и конец 189
Шимина А.Н. – Мои встречи с Э.В. Ильенковым 207
Косолапов Р.И. – Об Ильенкове: почти мемуары 211
Коровиков В.И. – Начало и первый погром 216
Потемкин А.В. – О «тайне черного ящика» 224
Левитин К. – Лучший путь к человеку 229
Ананченко А.Б. – Философия настоящего и будущего 240
Ванслов В.В. – О философе Э.В. Ильенкове 249
Лобастов Г.В. – Ильенков как философ 261
Межуев В.М. – Эвальд Ильенков и конец в России классической марксистской философии 275
Рихтер Г. – Несколько замечаний о восприятии философии Э.В. Ильенкова и культурно-исторической школы советской психологии в Германии 285
Никаноров С.П. – Носить подмышкой «Капитал»? 297
Лобастов Г.В. – Из истории Ильенковских чтений 302
Авторы 308



большая просьба в темпе отнестись к нескольким главкам

мне сейчас например важно всвязи сплемикой о "мыслящем теле " у Спинозы вот это
Науменко Л.К. – Об Эвальде Ильенкове,
о времени и немного о себе 80

http://www.caute.net.ru/ilyenkov/biog/rem/20.html
«...Какую философию ты себе выберешь, зависит от того, какой ты сам. Каждый тянется к философии, соответствующей уже сложившемуся образу своего мышления, и, находит в ней зеркало, в котором в полной мере представлено все то, что ранее присутствовало в виде смутной тенденции, неотчетливо выраженного намека. Философская система вооружает мышление (сознание) индивида самосознанием, т.е. критическим взглядом на себя как бы со стороны, с точки зрения общечеловеческого опыта, опыта истории мышления». Неосведомленный в полноте философских представлений Ильенкова может увидеть здесь и приписать его представлениям нечто им абсолютно несвойственное: исходную определенность человека, на основе которого осуществляется тот или иной его выбор. Ильенков, однако, как никто другой отстаивал и теоретически обосновывал отсутствие каких-либо изначальных, естественно-определенных характеристик человека.


http://www.caute.net.ru/ilyenkov/biog/rem/07.html
Слёзы Эвальда

Видел дважды.

По телефону: «Эвальд! Добрый день!»

В ответ – потухший, надтреснутый, горем сломленный голос: «Да, нет, не добрый... Саша умер». Это – бесконечно любимый и бесконечно ценимый Эвальдом Александр Иванович
123

Мещеряков, доктор психологических наук, с которым они вместе растили, опекали знаменитую четвёрку слепоглухих ребят. Я не видел никого, к кому Эвальд относился бы с такой трогательной, с такой нежной любовью – как к Александру Ивановичу, как к этой «четвёрке»...

Приезжаю: Эвальд – ничком на диване, лицом – в подушку...

И второй раз (современный, и тем более – молодой, человек будет, конечно, смеяться) – нападение американцев на Вьетнам.

Сквозь слезы:

– Оля! Отнеси мою дублёнку в комиссионный...

Это он решил деньги вьетнамцам переслать. Кроме дубленки, у него нечего было ни заложить, ни продать. Московские же зимы он готов был проходить в демисезонке.
Защита докторской

«Странный человек Григорий Александрович: в одиночку на дикого кабана ходил, а форточка в доме хлопнет неожиданно – вздрогнет и побледнеет» – это Максим Максимыч о Печорине.

Эвальд не раз выходил в одиночку против философских кабанов, откармливаемых, поддерживаемых и поощряемых официальным партийно-философским руководством. Он был несгибаем духом. Но его тело, его вдрызг расшатанная нервная система – годами войны (всю прошел – до Берлина!), сопереживаниями за других, унижаемых и оскорбляемых, собственной травлей – едва выдерживали это напряжение постоянного противостояния (вот тут-то, между прочим, и выручала его иногда рюмочка-другая, снимавшая физический, телесно невыносимый стресс).

И на защиту докторской шел синий, с бледными, вздрагивающими губами: знал, что придут несколько розовощеких философских хамов мужского и женского пола и, по поручению свыше, будут пытаться терзать и дергать его всякими подлыми вопросами. Он не боялся их, ему была противна, отвратительна мысль о встрече с ними, о соприкосновении с ними. Он много бы дал, чтобы избежать этого, чтобы не видеть их и не слышать – даже ценой отказа от защиты. Но жена, но друзья – настояли, и чуть ли не под руки повели.
124

Зал на пятом этаже Института философии был набит. «Как на концерте Лемешева», – острил нежно любивший Эвальда Михаил Александрович Лифшиц. Эвальд был бледен, еле держался на ногах. Но говорил – прямо, твердо, не увёртливо – что думал и как думал. Тут-то и вылезла «кабанья стая». И среди их «вопросов» был особенно подло-коварный: «Ваша диссертация посвящена проблемам диалектики. Ну, а что нового здесь у вас по сравнению с трудами Маркса?». О, эти «кабаны», хорошо натасканные на травле мелких зверят! Вот попробуйте ответить на этот их вопрос. Если скажете: «Вот что у меня нового по сравнению с Марксом...», то вот вы и попались: «Ага, вас Маркс не устраивает, вам Маркс недостаточен? Вот вы и раскрыли свою суть. Мы же всегда говорили, что вы не марксист...» и т.д., на сто ладов.

А если вы, в стремлении избежать подобных поклёпов, ответите, что нового по сравнению с Марксом у вас ничего нет, то вы снова – в ловушке, только теперь в другой: «Ага, так у вас ничего нового нет? Всё это уже есть в философии? Так за что же вы требуете себе докторскую степень?»

Помню ответ Эвальда: «По сравнению с вами и вашими друзьями, у меня всё новое. По сравнению с Овсянниковым (автором неплохой – по тем временам – книжки о Гегеле) у меня меньше нового. По сравнению с Лифшицем у меня нового еще меньше...».

И – председательствовавший (симпатизировавший Эвальду Копнин): «Я думаю, ответ Эвальда Васильевича удовлетворил всех...»


Проговорили с Лифшицем целый вечер. Никогда не видел Эвальда таким оживленным, таким разговорчивым. Никогда не видел и Лифшица (обычно ироничного и саркастичного) таким нежным, таким ласковым; светились глаза – когда он смотрел на Эвальда.

Оба они пережили Эвальда. Лифшиц, выдающийся Лифшиц, учитель и друг Лукача, писавший, в основном, о великих – о
126

Сократе, Платоне, Гегеле, Марксе, не счел зазорным написать фундаментальный философский труд о своем младшем, безвременно ушедшем, современнике – Эвальде Ильенкове. И тем, по сути, поставил его в тот, великий, ряд.

А Валентин Иванович Толстых, слава богу, уклонился тогда от «встречи с всевышним» и до сих пор – проводя блистательные научные семинары и издавая книги, посвященные Ильенкову, поддерживает в наше смутное время огонь Большой Философии, зажженный когда-то Эвальдом.


Саша Суворов

Взволнованный звонок Эвальда. Просит срочно поехать – поговорить с Сашей Суворовым. Эвальд уже говорил с ним, но хорошо бы – чтобы еще кто-нибудь... «Как бы он с собой что-нибудь не сотворил...»

Саша – один из той самой, знаменитой, четверки слепоглухих ребят.

Познакомился я с ним и его друзьями за год до этого. Эвальд попросил меня прочитать им университетский курс философии. Что-то у них там с прежним преподавателем не заладилось. Наташа Корнеева – на одной из лекций – поднялась и покинула аудиторию: «Я на эти лекции ходить не буду...».

Просьба Эвальда была, понятно, знаком серьезного доверия: он тщательно ограждал ребят от нежелательного общения. Вместе с Александром Ивановичем он вел их по жизни с самого раннего детства – и вот, о, чудо! – они студенты (!) психологического факультета МГУ (!).

Славные, симпатичные, талантливые ребята: голубоглазый красавец Саша Суворов (точь-в-точь – артист Ивашов из «Баллады о солдате»), поэт, тонкая, эмоциональная, эстетическая натура; остроумный, ироничный, улыбчивый Юра Лернер, между прочим, мастер скульптурных портретов – у него хорошо «видящие» руки; сосредоточенный, немногословный, очень серьезный и глубокий Сережа Сироткин – легко, лучше всех схватывал и распутывал самые сложные места из гегелевской «Науки логики» и Марксова «Капитала»;
127

и – гибкая, тоненькая, нежная (былиночка!) и всегда почему-то печальная Наташа Корнеева.

Мы садились за большой стол. Передо мной – вмонтированная в него пишущая машинка, соединенная проводами с какими-то штукенциями, стоявшими перед каждым их четырех моих собеседников (спасибо умельцам – студентам-физикам, пришедшим на помощь психфаковской четвёрке!). Я на машинке выстукиваю ребятам свои лекции, а у них из каких-то там ячеек выскакивают буквы азбуки для слепых – так, пальцами они и «слушают» меня.

Я сказал – «лекции». Нет, не совсем так. Это были беседы с активным участием в них ребят. Они выступали: для меня – голосом (педагоги, скромнейшие и потрясающе самоотверженные люди, опекавшие ребят, научили их говорить!), параллельно – для друзей – выстукиванием на тех штукенциях (где азбука для слепых). Так мы общались.

У меня особая метода преподавания, особый тип собеседования. Мой курс философии – это цепочка проблем, это узловая линия вопросов. Если уж заходит речь об «основном вопросе» философии, то он и должен сохранять статус основного вопроса, а не превращаться в основной ответ (как то было в прежних учебниках). И чтобы, например, Беркли или Кант не выглядели (как у авторов тех же учебников) слабоумными дурачками, выдвигавшими какие-то нелепые положения, которые элементарно – парой фраз – опровергаются. В моем курсе они были великими мыслителями, ставившими великие проблемы, решение которых далеко непросто и далеко не очевидно и по сей день.

Эвальд – частый гость на наших беседах. Садится в уголочек, в кресло, и внимательно наблюдает за ребятами. Иногда не удерживается и становится участником дискуссии. Особенно заинтересованно и ретиво движется по нашим цепочкам проблем и вопросов Саша. Когда же я, в стиле древних наставников, слегка подталкиваю его мысль, и мы выбираемся, наконец, из проблемного «болота» на какую-то более или менее твердую почву «ответов» – он в волнении поднимается и... гладит меня по голове – неплохо, дескать, она тут сработала. А когда он удовлетворенно и успокоенно
128

откидывается на спинку стула, я подбрасываю огонек сомнения в найденное решение – оно оказывается, увы, не полным, не окончательным, не совершенно бесспорным, появляются какие-то новые, усложняющие дело, нюансы, разворачивается вырастающая из нашего «полуответа» новая цепочка проблем... И конца этому не видно. Саша бывал доволен подобным процессом движения: вопрос – ответ – полуответ – новый вопрос и т.д. А вот Наташе такая «зыбкость» бывала мучительна. Ей хотелось поскорее почувствовать твердую почву под ногами: вот вопрос – вот ответ! Она была готова ждать один-два-пять уроков, но когда-то же этот твердый, этот «окончательный» ответ должен же быть получен!

– Когда, Григорий Григорьевич?

– Никогда, Наташа. В этом специфика философского знания.

Да, это интересно, да, это, в общем-то, понятно, но это и... мучительно – постоянно «выдерживать (как любил говорить Эвальд) напряжение противоречия».

За новогодними (и другими) праздничными столами (где – Кедров, Мещеряков, Эвальд) ненавязчиво продолжалось интеллектуальное воспитание наших подопечных. Я – Наташе, рифмованный экспромт:

Не смотри на проблемы косо,
Не спеши снимать с философии пенки.
Ведь, ответов на все вопросы
Не знают ни Кедров и ни Ильенков

И дальше, что-то вроде:

Не вешай, Наташа, нос.
Вот тебе мой совет:
Лучше хороший вопрос,
Чем не очень хороший ответ.

... И вот этот взволнованный звонок Эвальда.

Саша – в депрессии. Сидим с ним на кушеточке в коридоре их общежития. Его, сухие, горячие, ладони в моих руках (я
129

уже навострился «говорить» их «пальцевым» языком):

– Вы нас развиваете: Гегель, Маркс, Лермонтов, Блок... Зачем?.. Вы развиваете в нас высшие человеческие потребности. Зачем?... Я же – инвалид, полный. Я не могу их реализовывать. Вы понимаете, что вы готовите трагедию?

– Нет, Саша, всё не так. Твои проблемы – проблемы не «инвалида», а – развитого, интеллигентного, нравственного человека в непростых условиях социального бытия. Печорин, Саша, не был «инвалидом», и – Лермонтов, и Достоевский, и Есенин, и Маяковский... Твои духовные мучения, твои искания и метания – в основе своей такие же, как и у нас, зрячеслышаших – как у меня, Володи Хороса, многих моих университетских друзей, как у Эвальда Васильевича, в конце концов. Мы, ведь, еще сталинское время застали, Саша. Время особенно чудовищного расхождения высоких слов и грязных, кровавых дел. Нам было легко разобраться? Нам, никаким не «инвалидам», было легко нащупать достойную дорогу в жизни? Вам же еще чертовски повезло, дорогой мой Сашуня: с вами, с малых лет, – Мещеряков, Ильенков, Кедров. С вами, по их рекомендациям, – книги лучших умов России и мира. У нас не было таких наставников, мы блуждали духовными сиротами во тьме кромешной. Нам и сейчас не намного легче, Саша. Так, давай вместе будем думать, вместе читать, сообща взбивать «лапками» молоко в темном высоком бидоне – авось собьём кусочки масла, авось оттолкнемся от них – и выпрыгнем на свет божий. Вспомни, как выбирались, выкарабкивались люди из платоновской «Пещеры»...

Саша протягивает руку и... гладит меня по голове.
Обещание