из мемуаров В.Витмана(изд 1994г), глава 19
19. НОРИЛЬСКИЕ ЛАГЕРЯ
В Новосибирской пересыльной тюрьме мне пришлось познакомиться с
академиком Париным Василием Васильевичем — секретарем Академии
медицинских наук СССР, осужденным на двадцать пять лет за так называемое
разглашение государственной тайны, а он всего-навсего прочел доклад на
международной научной конференции; с академиком Баландиным Алексеем
Александровичем, замечательным химиком, действительным членом нашей и
многих зарубежных академий (этот отбывал десятилетний срок в Норильских
лагерях — Бог знает за что?); с полковником Николаем Ивановичем
Заботиным, помощником военного атташе в Америке (он, насколько мне
известно, был среди тех, кто вторгался в сферы американской секретности
на атомную тему). Я был дружен с биохимиком Побиском Георгиевичем
Кузнецовым, впоследствии ставшим видным ученым. Но о нем придется
рассказать позднее и подробнее.
Грузовик подвез нас к вокзалу узкоколейной железной дороги
Дудинка—Норильск.
Небольшой вагончик трясло и подбрасывало. Рельсы были уложены прямо на
мерзлый грунт. В одном месте они разошлись, и вагончик чуть не
перевернулся. Часов через семь езды по тундре вдали показалось много
электрических огней. Из тьмы полярной ночи начали действительно
вырастать многоэтажные дома и прямые освещенные проспекты. Обогнув город
стороной, поезд въехал в промышленную зону со множеством заводских
корпусов, высоких дымовых труб и окруженных колючей проволокой лагерей.
В ясном ночном небе полыхало и переливалось северное сияние. Его цвет и
очертания все время изменялись. Вот оно сделалось одноцветным голубым,
напомнило мне пламя горящего в небе фосфора, как тогда в Эссене, во
время бомбежки. Потом вдруг наполнилось нежными, слегка размытыми
цветами радуги. Таким я увидел Норильск в конце зимы 1949 года.
Я попал в лагерь заводоуправления Норильского металлургического
комбината. Через день пришел нарядчик и сказал, что на меня уже есть
заявка от заводоуправления. Им требуется художник. Казалось, опять
везение...
Я поудивлялся немного, но потом понял, что в этом новом звании я
оказался благодаря информации начальника спецчасти штрафного лагпункта.
Ему понравились <мишки в лесу>, и он, как истинный ценитель и меценат,
отметил высокой оценкой не художника Шишкина, а меня, —
благородный человек!
Заводоуправление—кирпичное здание на территории промышленной зоны;
там мне отвели место в красном уголке. Новым начальником моим стал
завхоз управления Кирилл Константинович Мазур. Работы здесь хватало:
транспоранты, плакаты, призывы, стенгазеты, даже портреты членов
Политбюро, и конечно же, таблички по технике безопасности.
Промышленная зона, огороженная многокилометровым забором из колючей
проволоки, примыкала к зоне лагеря. Меня поместили в барак для ИТР.
Здесь были собраны видные представители науки и техники. Многие инженеры
из нашего барака работали главными специалистами, начальниками цехов,
смен. У них, у высоколобых зэков, в подчинении были сотни и тысячи
вольных и заключенных. В нашем бараке держалась атмосфера редкой
доброжелательности. И это заметно отличало его от множества других
бараков, других лагерей и камер пересылок. Наш барак здесь был явным
исключением.
Питание в тот период было сравнительно сносным, да и от вольнонаемных к
нам кое-что перепадало. Многие из зэков здесь получали посылки из дома.
В том же лагере, но в другом бараке, оказался Побиск Кузнецов, с которым
мы подружились еще в трюме баржи (я уже упоминал о нем). Это была
большая радость найти давнишнего приятеля—просто подарок!.. Побиск
был личностью особой... Как-то он зашел к нам в барак. Несколько человек
играли в шахматы. Моим соперником был сильный шахматист, и я
проигрывал... Кузнецов предложил победителю сыграть с ним и обещал не
глядеть на доску всю партию. Расставили шахматы. Кузнецов сел спиной к
доске и попросил меня переставлять его фигуры. Дебют разыграли быстро,
как заученный. Затем под боем оказался слон Кузнецова, и я решил, что он
зевнул; потом та же участь постигла другую фи-
гуру. Побиск продолжал уверенно называть ходы, почти не задумываясь.
Вокруг собралось много любопытных. Всю ежеминутно меняющуюся ситуацию
шахматной баталии он держал в голове. А противник у него был не
пустячный... Еще несколько ходов, и оппонент Кузнецова опрокинул своего
короля — мат. Та же участь постигла и еще одного очень сильного
шахматиста. Я выразил свое восхищение вслух, а он ответил:
— <Игра вслепую!>—Не такой недоступный для нормального
человека способ... — не удержался и добавил: —Да у нас какой
уж год вся страна в эту игру играет...
Он стал обучать меня шахматной игре вслепую, перемежая шахматную
терминологию с политическими намеками. Вскоре я кое-что освоил и, шагая
на работу, мы с Побиском умудрялись сыграть партию без доски и без
шахмат. Выиграть у него мне ни разу не удавалось. Впрочем, как и другим
довольно хорошим шахматистам. Меня постоянно влекло к этому человеку. От
него шел как бы ток высокого напряжения, и этот ток изливался
неизвестными тебе доселе познаниями, всегда основанными на доскональном
изучении предмета, свободе мышления, развитой интуиции. Его интеллект
базировался на мощной жизненной энергии—его не сломила ни война,
ни репрессивная машина. Все это вызывало во мне жгучую зависть—мне
постоянно хотелось достичь его высот и мощи. Только в общении с Побиском
Кузнецовым БУДУЩЕЕ прорывалось и присутствовало почти всегда. Он был как
бы инициатором этого прорыва. И этим он был действительно уникален.
— Смотреть назад—это смотреть в грязь!—говорил
он.—Вперед смотри—там подлинный облик человечества. Здесь, в
ГУЛАГе, нет будущего. Оно в твоей голове должно сидеть. И тогда
состоится обязательно. Носи его в своей башке — расти, пестуй, и
оно сбудется!
Мои взгляды часто не совпадали со взглядами большинства окружающих, а с
Побиском Кузнецовым было больше всего общности. С ним я не чувствовал
себя белой вороной.
Необычно было уже само имя: ПОБИСК. Расшифровывалось оно так: Поколение
Октября, Борцов И Строителей Коммунизма. Казалось бы, — бедный сын
с изуродованным именем и родители с изуродованной психикой,—но на
самом деле—это были люди, желающие поскорее приблизить то, что
приблизить нельзя.
Побиск окончил военно-морскую спецшколу уже в военную пору. Просился
добровольцем на фронт. Не взяли, не хватило лет. Окончил танковое
училище. Воевал в гвардейской танковой бригаде командиром взвода
разведки. Подо Ржевом пришлось участвовать в рукопашном бою. Рассказал
мне, как однажды среди документов убитого фашистского офицера увидел
партбилет члена НСДАПНационал-социалистическая немецкая рабочая партия.
Задумался. <Какие же они, фашисты, если за социализм, и партия у них
рабочая? Мы за социализм и они за социализм. Мы за рабочих и они за
рабочих... Почему же мы воюем, убиваем друг друга?>—спрашивал он
себя и не находил ответа.
После тяжелого ранения стал инвалидом. Начал истово учиться. Увлекся
философией и политикой. Стал все глубже и глубже размышлять... Возникали
один за другим вопросы, за ними—сомнения... Хотел понять
первооснову возникновения живой материи и жизни в целом... Натура
горячая—полемист! Решил создать научно-студенческое общество.
Кто-то накатал на него телегу в КГБ. Обвинили в попытке создать
антикомсомольское общество!..
Судил его военный трибунал за терроризм (еще с фронта остался пистолет)
и за создание контрреволюционной организации...
Так он схлопотал свои десять лет лагерей.
В тюрьмах, на пересылках и в лагерях учителя нашлись получше да покруче,
чем в университете—светочи, цвет нации. И каждый готов с тобой
одним заниматься от зари до зари — недаром индийская мудрость
гласит: <В этом мире всегда хватало учителей, в этом мире всегда
недоставало учеников>.
Побиск оказался великолепным учеником, а это неслыханная радость для
настоящего ученого.
Человек редких математических способностей, он постоянно и глубоко
изучал естественные науки, физику самых современных направлений, химию,
философию. А там уже пошли социология и политика...—ну, как такого
держать на свободе?..
Сосредоточенное лицо русского сильного мужика, по типу ближе к военной
интеллигенции, чем к университетской профессуре, высокий лоб слегка
нависает над глазницами. Разговаривая, он смотрит в упор на собеседника,
словно гипнотизирует. Говорит увлеченно, но без излишних эмоций.
Всматривается в глаза собесед-
ника, как бы спрашивает; <Мысль понятна?.. Принята?..>. Он не зауживает
и не долбит дотошно тему беседы, а, наоборот, постоянно расширяет ее,
захватывает близлежащие пласты, но основное направление держит крепко.
При этом обнаруживает необычайно широкий диапазон познаний, и в то же
время категоричен и уверен в своих убеждениях. Многих это подавляет.
Беседы с Побиском были необычайно интересны и всегда открывали для меня
что-нибудь новое.
В лагерях Норильского горнометаллургического комбината Побиск Кузнецов
общался со многими видными учеными: академиком Федоровским Николаем
Михайловичем — основателем института прикладной минералогии,
другом и соратником академика Вернадского (основатель Норильского
Комбината Завенягин был учеником Федоровского); доктором химических наук
Фишманом Яковом Моисеевичем (в прошлом начальник химического управления
Красной Армии); доктором химических наук Левиным Петром Ивановичем
— заведующим аналитической лабораторией (впоследствии заведующий
аспирантурой в институте химической физики) и многими другими.
С некоторыми из них Побиск работал над решением актуальных научных
проблем, опережающих по своему уровню разработки институтов Академии
Наук. Трудом, знаниями, талантом этой группы ученых комбинат в ту пору
числился одним из лучших в стране. В Норильлаге была, может быть, самая
квалифицированная, самая знаменитая общесоюзная <шарашка>. Сам же
Норильлаг считался адом. Наряду с когортой высококлассных специалистов и
даже ученых с мировым именем, было много молодых, исключительно
талантливых, тех, кому из-за ранних арестов не пришлось еще сказать свое
слово в науке, в технике, в организационной деятельности. И не
подумайте, что все они находили себе здесь мало-мальски достойное
применение. Большинство попадали за малейшую провинность, да и без
таковой, на общие работы и там погибали от непосильного, изуверского
труда, голода, холода, болезней и пули охранника.
Не сразу удалось Побиску приобщиться к научной <шарашке> Норильска.
Пришлось ему побывать и в самом страшном норильском
штрафнике—Каларгоне (правда, не как проштрафившемуся, а в качестве
заведующего санчастью). На Каларгон отправляли зэков, совершивших
лагерное убийство, и людоедов (из тех, кого возвращали из
побега). Трое, к примеру, идут в побег, а четвертого прихватывают с
собой как свинью, чтобы было чего есть в пути. И до поры эта <свинья>
сама идет, да еще и нести кое-что может. А там, извините, <на мясо>...
Уникальные способности Побиска обращали на себя внимание не только наших
отечественных, но и иностранных ученых, оказавшихся в наших советских
концлагерях. Видный немецкий ученый, советник Гитлера по вопросам
тяжелой промышленности Борхарт однажды сказал: <Побиск есть очень умный.
Если бы он был в Германии, я, не задумываясь, дал бы ему большой
институт для реализации его идей>. В Норильске Борхарт очутился за отказ
от поста министра тяжелой промышленности ГДР. Предложил ему этот пост
сам президент Вильгельм Пик! Борхарт тогда заявил, что считал бы это
изменой родине. За что и схлопотал <четвертак> (двадцать пять лет
лагерей), но почему-то советских... Немцы, которых было здесь довольно
много, относились к Борхарту весьма уважительно. При встрече
вытягивались по стойке смирно, щелкали отсутствующими в <суррогатках>*
фото *Самодельная зэковская обувь из кусков автомобильной покрышки.
каблуками и провожали гехаймсрата (Высший государственный чин,
равнозначный крупному генералу) поворотом головы.
Среди норильских зэков было немало людей, обладавших каким-нибудь
интересным, а иногда и уникальным качеством. Инженер Давид Малков, автор
множества технических идей и изобретений. Он предложил решение, как
стабилизировать наклон знаменитой Пизанской башни. Это было совершенно
новое, ни на что не похожее решение... Не Пизанская ли башня,
находящаяся в Италии, погубила его?.. С Давидом Малковым никто не мог
соперничать и по мгновенному отгадыванию кроссвордов, ребусов и самых
невероятных головоломок.
Собрание таких талантливых и таких умученных людей, помогало не так уж
остро переживать всю лагерную безысходность, бессмысленность постоянного
угнетения. И все равно придется повторить, что заключенные Норильских
лагерей и особенно его научные, инженерно-технические работники были
совершенно особым сообществом.
Побиск продолжал поддерживать с этими людьми связь и после освобождения.
Вместе с академиком Василием Васильевичем Париным (они познакомились еще
в Красноярском пересыльном лагере) работали над созданием систем
жизнеобеспечения в космосе. Побиску Кузнецову было хорошо известно, как
происходило судилище над академиком Париным и какую роль в нем сыграл
тогдашний министр здравоохранения Митирев. Перед отъездом на конгресс в
Америку Парин согласовал с Митиревым, что можно рассказывать в Штатах, а
чего нельзя. В числе разрешенных тем министр назвал работу Клюевой и
Роскина по лечению рака. Пока Парин был в Америке, вышел указ: <Двадцать
пять лет за разглашение государственной тайны>. Работа Клюевой —
Роскина попала в число секретных. Парин возвращается домой, а ему
говорят: <Пройдемте!.. Вы разгласили государственную тайну>.— <Но
я согласовал перечень тем с министром. Он разрешил...> Устроили очную
ставку с Митиревым. Тот, не моргнув глазом, заявил: <Ну что вы? Я ему
ничего подобного не говорил...> Поверили, конечно, министру. Срок дали
академику.
Уже в Москве, через своих норильских коллег, Побиск познакомился с
Робертом Людвиговичем Бартини, легендарным авиаконструктором. Роберто
Бартини был сыном одной из богатейших и влиятельных фамилий Италии.
Барон. Красавец. Светлейшая голова. Получил блестящее техническое
образование. В ранней молодости увлекся коммунистическим движением, был
его активным участником, оказался замешанным в убийстве австрийского
офицера, из-за придирок которого повесили капрала. Позднее принял
решение перебраться в Советский Союз. Он тогда еще заявил: <Красные
самолеты будут летать быстрее и выше черных> (имелась ввиду авиация
Гитлера и Муссолини). Первый в мире цельнометаллический самолет
сконструировало и выпустило в небо конструкторское бюро Роберта
Людвиговича Бартини. А потом пришла пора...
Сначала его приговорили к расстрелу, как шпиона. Потом передумали.
Отправили в лагерь. В конце концов он оказался в <шарашке>, в одной
компании с Сергеем Павловичем Королевым и выдающимся математиком Юрием
Борисовичем Руммером, другими конструкторами и учеными весьма высокого
уровня.
Иногда Берия устраивал в шарашках банкеты с обильным угощением для
ученых зэков. Об одном из них Бартини рассказал Побиску Кузнецову. В
застольной беседе возник следующий диалог:
Бартини спросил: — Лаврентий Павлович, почему я здесь? Я же не
враг?
Берия ответил: — Ну какой ты враг? Врагов мы расстреливаем. А как
еще вас всех, таких ученых разных профессий, таких умных собрать под
одну крышу?.. Как заставить работать всех вместе?.. Вот взлэтит твой
самолет в небо, и ты сам вылэтишь отсюда на свободу.
Он всем здесь говорил <ТЫ>.
Излюбленным приемом Берии для решения технических задач был метод
всеобщего устрашения. Стало известно, что Япония опередила нас в
производстве кобальта, необходимого компонента для получения броневой
стали. Состоялось совещание у самого Сталина! Решили в течение года
разработать проект и построить новый завод. Контроль за выполнением
решения взял на себя Берия. Он собрал руководителей ведомства и сказал:
— Чтобы через три мэсяца выпуск кобальта был увеличэн в дэсять
раз.
Начальник комбината Ивановский, увенчанный многими орденами, заикнулся
было о сроке, принятом на совещании Сталиным. Берия прервал его:
— А я сказал—Через три мэсяца—в дэсять раз!>
— Да как же так... попытался возразить Ивановский.
— Ты что это свой иконостас нацэпил? — Берия указал на
ордена. — Кабулов, запиши: если через три мэсяца производство
кобальта нэ будет увеличено в дэсять раз—расстрелять.
Тогда хотел что-то возразить Логинов, координатор, представлявший
науку...
— А ты кто такой, молодой?.. Кабулов, запиши: расстреливать нэ
надо. Пусть дэсять лет голой жопой морошку в тундре подавит, сразу умнее
будет!
Угроза была настолько реальной, что приказ был выполнен. Но мало кто
догадывается, какой ценой. И никто нам не расскажет, какими
разрушительными последствиями все эти эксперименты обошлись и еще
обойдутся. Кобальт кобальтом, броня—броней, а потом натужные
волевые методы обернулись тупоумием и тотальными разломами страны. Ибо
подобные трюки применялись не только в лагере, но и повсеместно, а их
результаты — Чернобыль.
После возвращения из заключения Побиск окончил
за три с половиной года заочный политехнический институт. Одновременно с
дипломным проектом готовил защиту кандидатской диссертации. Тема была
значительная. Заместитель директора института вызвал своего снабженца и
распорядился обеспечить все заявки Кузнецова по первому же требованию.
Хотел их познакомить, а Побиск говорит:
— Не надо. Мы старые знакомые. (Полковник госбезопасности Сарычев
был <кумом> Норильского горлага и обещал сгноить Кузнецова в штрафном
изоляторе.)
Из кабинета вышли вместе. Обалдевший Сарычев поинтересовался:
— Откуда у Вас орден Красной звезды?
— Вернули после реабилитации, — ответил Побиск — А
ношу, чтобы не задавали лишних вопросов.
Это обескуражило бывшего полковника и сильно огорчило... Вскоре он
повесился. Возможно, на почве хронического алкоголизма, а может быть,
потому, что пришлось обслуживать бывшего зэка. Но, скорее всего,
побоялся, что призовут к ответу за совокупность всех и всяческих его
собственных безобразий.
К этому времени я познакомился с еще одним замечательным человеком
— это был эстонец Альберт Труусс. Он, как и Побиск Кузнецов,
работал в Опытно-метал-
лургическом цехе (ОМЦ). Альберт был высоко порядочным человеком (даже
трудно было себе представить, как он живет в этом мире и не
погибает...), всегда собранный, подтянутый, добр, честен, умен —
ну что еще нужно для человека?..
Мы чувствовали взаимную симпатию и быстро сдружились. Он постоянно
рассказывал о работе в лаборатории и о своей начальнице, очень толковой
и милой женщине, Ольге Владимировне Балабановой. Однажды я попросил
Альберта переговорить с ней: возможен ли мой перевод в ее лабораторию?
Конечно, мой прямой начальник Мазур возражал, ему позарез нужен был
художник, но в конце концов не устоял против напористости и обаяния
Ольги Владимировны. Я был зачислен лаборантом. В ее лаборатории царила
деловая и дружеская атмосфера. Слово <зэк> было наглухо забыто. Здесь
занимались исследованием и отработкой новых химико-технологических
процессов в металлургии цветных металлов. По результатам работы
лаборатория была на хорошем счету у начальства. Пользуясь этим,
Балабановой удавалось не допускать вмешательства чинов ГУЛАГа в дела
лаборатории. Да и сам начальник ОМЦ постоянно защищал Ольгу Владимировну
и ее лабораторию. Еще бы! Ведь на достижениях и научных открытиях таких
ученых и зэков он строил свое благополучие, за их труды получал ордена и
лауреатские звания.
При центре была очень хорошая техническая библиотека. Нам разрешалось
пользоваться ею. Это давало возможность постоянно изучать что-то
новое—в химии, металлургии, с которыми мне раньше сталкиваться не
приходилось.
Как-то, просматривая старую подшивку журналов <Химия>, в одном из
номеров, на первой странице я увидел большой портрет и сразу узнал
работавшего в нашей лаборатории Алексея Александровича Баландина. Под
портретом перечислялись все его многочисленные титулы: доктор химических
наук, член многих академий мира... Не хватало только последнего звания
— зэк и должности—дневальный по цеху—так он числился
по штатному расписанию в зоне.
В одной из лабораторий работал еще один зэк—Пиотровский (за
точность фамилии не ручаюсь)—личность, весьма загадочная. Ни с кем
не общался. Говорил по-русски плохо, с сильным польским акцентом.
Работал постоянно только в ночную смену. Подчинялся лично начальнику
ОМЦ, лауреату сталинской премии Черниенко. Чуть ли не каждую ночь к нему
приходила из города молодая женщина с маленьким ребенком. Поговаривали,
что это его жена и что ее посещения разрешены самым высоким начальством.
Иначе бы им непоздоровилось: его отправили бы в штрафной лагпункт,
ее—в двадцать четыре часа из Норильска.
Никто толком не знал, чем занимается Пиотровский, но, судя по
сногсшибательным привилегиям, был он очень нужным специалистом и
занимался очень важным делом. Работали мы в разных лабораториях, но в
одном здании. Познакомился я с ним, когда стал работать в ночную смену.
Но сблизиться с ним не удавалось. Он был, как говорится, на все
застежки, и избегал каких бы то ни было контактов и общений. Это был
крупный польский ученый-химик, автор нового способа эффективного
получения кобальта, за который Черниенко получил лауреата сталинской
премии. Видимо, было за что оберегать ученого. Все это сообщил по
секрету и мой приятель, бывший студент химико-технологического
института, который в нашем цехе выполнял черновую работу по поручениям
Черниенко и Пиотровского.
Теперь Пиотровский работал над очередной <лауреатской> темой. Студент,
несмотря на меры предосторожности и секретность, разгадал сущность
процесса. Прикидываясь простачком, он сумел ускорить процесс и получил
результат раньше, чем планировалось. Цель опыта, который осуществлял
Черниенко с помощью Пиотровского (или наоборот—тут черт голову
сломит),— получение в чистом виде золота и платиноидов,
содержащихся в шламе (переработанной руде), путем спекания и активного
воздействия высококонцентрированными хлоридами (вот приблизительно так).
Студент первым узнавал о результатах успешного эксперимента, потому что
проводил их сам, и не торопился радовать шефа приятными новостями. Он
сумел наскрести с килограмм крупинок чистого золота. Все это студент
равномерно распределил в вате своей телогрейки и проходил в ней почти
год. Благополучно отсидел срок, освободился и уехал домой в своей старой
телогрейке. Не захотел поменять ее на новую...
Когда пришел изуверский приказ: всю 58 статью отправить под землю!
(58-я—это <контрреволюция> во всех ее видах и разновидностях),
Пиотрвского куда-то отправили с первой же партией. О дальнейшей судьбе
этого уникального ученого не знаю. Сплошное горе, а не воспоминания...
Сперва робко, а потом все настойчивее по лагерю поползли черные слухи:
будто пришел приказ—всю 58 статью собрать в спецлагеря и загнать
под землю—в шахты, рудники—с использованием только на общих
работах; лишить права переписки и предоставить лагерному начальству
полномочия продлевать подошедший к концу срок заключения. Год
паскуднейших из худших — 1951-й!
Вскоре тревожные слухи подтвердились. Вызвали на этап с вещами первую
партию. В нее вошла 58-я с большими сроками (от двадцати лет с
<намордниками> и довесками: ссылкой после отбытия срока, поселением,
лишением прав). Спустя некоторое время последовала вторая партия. В нее
отобрали тех, у кого сроки были от пятнадцати до двадцати. В эти дни все
мы жили тяжким ожиданием вызова на этап. Во многих цехах работа
остановилась. Производство лишилось ведущих инженеров, специалистов,
руководителей групп и проектов. Фактически это был удар по мозговому
центру комбината. Началась обычная бестолковщина, сумятица, аварии.
Прошло еще несколько дней, и стали подбирать всех остальных, осужденных
по 58 статье, с <детским> сроком — до десяти лет.
Так прекратил свое существование 6-й лагпункт— этот крохотный
островок просвета среди обширного архипелага мрака. Островок, с еще не
до конца подавленной способностью мыслить, как-то действовать, жить; где
сохранялись остатки нормальных человеческих отношений.
...
-----
c worldcrisis.ru
------------------------------------
Обсуждение (всего 2 реплики, последняя - 21.02.2005 10:55)
21.02.2005 10:55 {Сергей Пуденко}
по теме: {Энергорубль и инфодоллар}
Мемориальный сайт
Кузнецов о Ларуше и физ.экономике,Громыко о Кузнецове
Первая версия препринта (1998) и пр.
<Работы Э.В.Ильенкова неотъемлемая часть разработки СИСТЕМЫ
ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ЗЕМЛИ И БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ В БЕЗГРАНИЧНОМ
КОСМОСЕ.>
Работы П.Г.Кузнецова
Кузнецов П.Г. Бартини Р. О. ди
О множественности геометрий и физик
Совместная работа Бартини и Кузнецова, Публикация в сборнике Проблемы и
особенности современной научной методологии, 1978 г. <...Превратится ли
современная математическая физика в одну из разновидностей геометрии или
развитие науки приведёт к пониманию физики, как множества разных
физик?...>
Кузнецов П.Г. Гвардейцев М.И. Розенберг В.Я.
МОУ. Меры развития общества
Книга <Математическое обеспечение управления. Меры развития общества>,
под ред. М.И.Гвардейцева, М.: Радио и связь, 1996
и т. п. Пдфы
Иейх!
------
{>>}
20.02.2005 21:08 {Сергей Пуденко}
по теме: {Энергорубль и инфодоллар}
ЦИТАТЫ
как Побиск из-за нас на третий срок собирался
Я вместе с Женей Андрюшиным по наводке Игроя Бутина, руководителя
семинара Ильенкова,пришел к Побиску домой в 1980.Это было после смерти
Ильенкова. Мы у него на семинаре 4 года учились. Ему запрещали
преподаавать, Бутин устроил на психфаке МГУ с конца 1974.
Вот Побиск узнаЕт от нас ,что мы и кто,и когда говорим- физики и учились
у Эвальда -он просиял. Это то что надо. Меня он определил к
Большакову(тот тогда работал в МгиМо) и ковали "Политический портрет
",это часть "ГЛОБУСа".Этого сюжета, как и сюжета с диссером Образцовой,
почему-то нет в препринте вообще. Но одновременно-то мы во главе с
Андрюшиным имели надомный(по тогдащним понятиям-подпольный) "НИИ",
который писАл "Положение рабочего класса в СССР"с конца 1979г. (Кусок
работы 1932г - в "ВОСТОКе"). Там было человек 5-6, и одного -Киспоева -
по другой причине замели(обыск),нашли наши рукописи, к Андрюшину пришли
сразу, меня успели по цепочке условленным сигналом третьей степени
взвести (поздно веечром принесли телеграмму"Срочно верни долги". Я ночь
и утро уничтожал все что мог. Это в общем другая история)
После обысков 10-20 января 1982 решили пойти проинформировать
Побиска.потому что не хотели, чтобы даже близко его имя стояло. Мы тогда
не думали, что последуют серьезные оргввыоды. Но 6 апреля 1982 по Москве
забрали в ГБ 60 человек сразу. не связанных меж собой -это кто-то, вроде
"новая метла" Федорчук, решил соорудить"социалистический заговор" .
Тогда вообще-то было еще неясно все,то ли война то ли что на носу. И
вот, Женю потом на 5 лет посадили.
Побиск выслушал от нас сухую инфу об обысках (ничего конкретно не
сказали -это было в феврале). Посмотрел каждому в глаза, подошел ,
крепко обнял за шею, заплакал и сказал РЕБЯТА Я ЗНАЮ ЧТО ВЫ И КТО ВЫ
ВАЛИТЕ ВСЕ НАМЕНЯ МНЕ ВСЕ РАВНО Я ТАМ УЖЕ ДВА РАЗА БЫЛ
Женьке я потом в лагерь новости , про "тран" писал, текст будет в
ВОСТОКЕ. "Письмо другу в пермские лагеря о ТРАНе"
