От Георгий
К Администрация (И.Т.)
Дата 25.11.2002 16:08:24
Рубрики Прочее; Россия-СССР;

Совнарком просил Антанту об интервенции?! (*+)

http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda128.html

Первый год новой эры

— Неужели Совнарком просил Антанту об интервенции? — наверняка переспросит меня изумленный читатель. И я отвечу: “Да, просил, но при условии сохранения местных Советов и их юрисдикции. Просил в первые послеоктябрьские месяцы, когда поход кайзера на Петроград и Москву казался почти неизбежным”. В попытках противопоставить этому хотя бы шаткие англо-французские заслоны ради спасения островка Советской власти на карте истерзанной страны все средства были приемлемы. Так что по сути вопрос даже не в этом. Вопрос в том, почему Запад не воспользовался редчайшей возможностью — войти в революционную Россию на совершенно законном основании? Любопытные ответы по сей день хранятся на Темзе.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

От Великого Октября до Брестского мира

...Зябкий лондонский вечер 18 декабря 1917 года. Плотный туман, усугубленный едким печным смогом, скрывает на углу аристократической Кадоган-сквер поджарую фигуру молодого британского дипломата. Его зовут Брюс Локкарт. Из своей первой петроградской командировки он вернулся домой “на побывку” незадолго до Октябрьской революции, которую, между прочим, предсказывал почти с календарно-астрологической точностью. И вот сейчас староанглийская элита, ошарашенная большевистским триумфом, наперебой терзает Локкарта как эксперта: что же делать с Россией — этой “неверной союзницей Альбиона”, самовольно вышедшей из первой мировой войны?
Локкарт настороженно петляет по сумрачным тротуарам и парковым аллеям — объявлена воздушная тревога, а ямы от предыдущих взрывов наводят на мрачные размышления. Ощетинившиеся бомбами аэропланы с кайзеровскими крестами с минуты на минуту появятся над уставшим от затянувшейся империалистической бойни городом... Но вот, наконец, нужный дом сэра Артура Стил-Мейтлэнда хотя и с часовым опозданием, но найден. Сбросив пальто, Локкарт здоровается с пригласившими его деятелями британского истеблишмента. Долгожданный виски согревает тело и память — завязывается пристрастно-заинтересованный разговор о “петроградском феномене”. Исход беседы однозначен: такого специалиста по России следует вести прямиком к главе правительства — Ллойд-Джорджу.
И действительно, премьер принял Локкарта уже через три дня во всемирно известной резиденции на Даунинг-стрит. Вопросы посыпались косяком: “Что вы можете сказать о Ленине?”, “Насколько серьезна фигура Троцкого?”, “Прав ли вернувшийся из Петрограда эмиссар американского Красного Креста полковник Томпсон — он доказывает, что это великая глупость Антанты: не открыть до сих пор с большевиками переговоров об установлении дипломатических отношений”... В итоге Ллойд-Джордж заявил, что “место Локкарта не на Темзе, а на Неве, так что надо немедленно упаковывать чемоданы”. Но... упаковывать, с какой именно целью?
На первый взгляд, все яснее ясного: пора нормализовать диалог с единственной на тот момент властью в России, которая убедительно и в столь рекордные сроки заявила о себе от Балтики до Тихого океана. Однако почти вся британская элита категорически против возобновления полномасштабных отношений на уровне посольств. Даже заместитель министра иностранных дел лорд Роберт Сесил, который так часто сиживал во время войны с Литвиновым и Луначарским за одним столом в переполненной русскими эмигрантами Женеве, “и тот был скептически настроен относительно пользы установления каких-либо контактов с большевиками вообще. Еще больше, чем остальные государственные деятели Англии, он был убежден,— писал Локкарт,— что Ленин и Троцкий являются платными агентами Германии, сознательно действуют в ее интересах и не имеют ни собственной политики, ни амбиций”.
А коли так, то в итоге Локкарту предписывается ехать в Россию во главе “особой миссии, призванной установить с большевиками неофициальные отношения”. Но, спрашивается, на какой же правовой основе можно сделать это, коль скоро признавать Республику Советов Лондон не собирается? К счастью, выход найден: если ВЦИК и Совнарком предоставят Локкарту в России иммунитет, канал курьерской шифропочты и другие дипломатические привилегии, то такой же благоприятный режим будет обеспечен на Темзе для Литвинова. Чрезвычайным и Полномочным он был назначен, быть может, поспешно, но, на худой конец, чем плохо быть диппредставителем де-факто, если нельзя де-юре?
И вот — памятный январский ленч в ресторане “Лайонс” на многолюдном лондонском Стрэнде. С британской стороны присутствуют Локкарт и его коллега-русист Липер, а с советской — Литвинов и легендарный революционер-интернационалист, хотя и англичанин по паспорту, Ротштейн (пока еще переводчик в Форин Офисе, но впоследствии — видный дипломат в Наркоминдел СССР). Выполняя свое обещание в чисто застольном ключе, Литвинов берет льняную салфетку и размашисто пишет на ней для Локкарта рекомендательное письмо на имя Народного комиссара по иностранным делам Троцкого. Атмосфера, иными словами, весьма дружественная. Немного горечи добавил разве что официант, сообщивший, что на кухне уже не осталось заказанного гостями десерта — “дипломатического пудинга”. “Ну вот,— посетовал Литвинов,— даже ресторан “Лайонс” — и тот нас не признает”.
Как бы то ни было, к февралю 1918 года Локкарт со своей свитой добрался до Петрограда и был принят в советском внешнеполитическом ведомстве Чичериным и Петровым (оба они, между прочим, бывшие узники английских тюрем!). Но что, интересно, пишет о приезде британской рабочей группы советская пресса? С самого начала “она сознательно преувеличивала значимость моей миссии и моего должностного положения,— вспоминает Локкарт,— причем я характеризовался не только как доверенное лицо Ллойд-Джорджа, но и как влиятельный политик...”
Иными словами, информационная обстановка для подъема отношений создавалась в России идеальная. Да и сам Чичерин откровенно рассказывал Локкарту, что “переговоры Троцкого с немцами в Брест-Литовске продвигались плохо и это создавало для Англии прекрасную возможность сделать по отношению к России дружественный жест”. То и дело советский дипломат признавал, что “хотя германский милитаризм и британский капитализм были одинаково чуждыми для большевиков, но все же в тот момент германский милитаризм представлял собой для русской революции гораздо большую угрозу”.
Двухчасовая встреча Локкарта с вернувшимся в Питер Троцким состоялась 15 февраля. Вот отрывки записей добросовестного англичанина о том диалоге: “Троцкий поразил меня своей безукоризненной честностью и откровенностью во всем том, что касалось его злобы к немцам... Он переполнен несказанной яростью по отношению к Германии за все то унижение, на которое она обрекла его в Брест-Литовске... Жаль, что мы не относились к Троцкому по-умному”.
Тем временем, как известно, антикайзеровские капризы и прочие “ультрареволюционные эмоции” Троцкого дорого обошлись революции. 23 февраля Совнарком получает от немцев еще более жесткие условия мира, чем первоначально. Под влиянием “хладнокровно просчитанной логики Ленина ВЦИК принимает эти ка-бальные пункты 112 голосами против 86. Троцкий — среди 25 воздержавшихся.
Итак, мы с вами доподлинно установили, что пресловутый ярлык кайзеровского агента никак нельзя даже посмертно приклеить ко “второму человеку в тогдашней большевистской иерархии”. Кстати, западная историография признает теперь уже официально: так называемые инструкции Троцкому на бланках германского генштабиста полковника Бауэра были на самом деле фальшивкой, изготовленной спецслужбами самой же Антанты в Стокгольме. Но, как по сей день утверждают патентованные антисоветчики, если не Троцкий, то уж, во всяком случае, Ленин тайно отрабатывал свой долг немецкому генштабу за собственное “возвращение из эмиграции в весенний Петроград 17-го в пломбированном вагоне”?!
С Лениным Локкарт встречается в Смольном 29 февраля 1918 года. “Я впервые увидел этого человека вблизи,— вспоминает британский дипломат. — В его внешнем облике не было ничего такого, что позволило бы даже отдаленно предположить сходство с неким суперменом. Невысокого роста и довольно плотного телосложения, широкоплечий, с короткой и толстоватой шеей и красновато-круглым лицом, с интеллектуально-высоким лбом, слегка курносый, с рыжеватыми усами и короткой жесткой бородкой, он казался на первый взгляд скорее провинциальным бакалейщиком, нежели вождем. И все-таки в его стальных глазах было нечто такое, что приковало мое внимание, нечто особое в его вопросительном, полуосуждающем и вместе с тем полуулыбчивом взоре, говорившем о безграничной уверенности в себе и о глубоко осознанном превосходстве”.
Прозвучал ли в ленинских словах хотя бы намек на особые отношения с Берлином? Ведь если бы таковые и впрямь существовали, то почему бы лидеру большевиков не бравировать этим дополнительным козырем в беседе с эмиссаром Антанты? В действительности же Владимир Ильич сказал, судя по записям Локкарта, следующее:

— Да, немцами нам предъявлены именно такие условия мира, которые можно ожидать от милитаристского режима. Эти условия скандальны, но их необходимо принять... Как долго продлится мир? Неизвестно. Но в любом случае правительство надо перевести в Москву, с тем чтобы консолидировать Советскую власть. Если же немцы возобновят войну в попытке навязать России буржуазное правительство, то большевики будут сражаться, даже если нам и придется отступить к Волге или Уралу. Но сражаться мы будем со своих собственных позиций и не станем разменной монетой для игры Антанты в кошки-мышки. Если западные союзники поймут это, то возникнет замечательная возможность для сотрудничества... Итак, пока германская угроза все еще существует, я готов пойти на риск партнерства с союзниками, которое на данном этапе было бы полезным и для нас, и для вас. Ну а в случае возобновления кайзеровской агрессии я даже хотел бы получить от Антанты вооруженную помощь.

...Ну и скажите мне, уважаемый читатель: способен ли говорить такое британскому диппредставителю агент Берлина?

— В дальнейшем,— признал Локкарт в своих мемуарах,— мне еще предстояло воспитать в себе большое уважение к интеллектуальной мощи Ленина. Но в тот момент я был скорее под впечатлением огромной силы его воли, его безграничной решимости и отсутствия эмоций. Он представлял собой полную антитезу Троцкому, который странным образом молчал, присутствуя на нашей беседе. Троцкий — это был один темперамент, темперамент индивидуалиста и артиста, на тщеславии которого даже я мог порой играть с некоторым успехом. Ленин же был как бы безличным и почти лишенным человеческой плоти. Его самолюбием была защищенность от любой лести.

(Продолжение следует)

Павел БОГОМОЛОВ.

(Корр. “Правды”).

г. Лондон.
От VVV-Iva
К Георгий (25.11.2002 16:08:24)
Дата 25.11.2002 16:37:17

Re: Совнарком просил...

Привет
> http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda128.html

>Первый год новой эры

>— Неужели Совнарком просил Антанту об интервенции? — наверняка переспросит меня изумленный читатель. И я отвечу: “Да, просил, но при условии сохранения местных Советов и их юрисдикции.

Не противоречит даже согласуется с тем, что известно об англичанах в Мурманске.
От Добрыня
К VVV-Iva (25.11.2002 16:37:17)
Дата 25.11.2002 17:51:42

Ну, отнюдь не об интервенции там речь шла...

См. телефонограмму Ленина и Сталина Алексееву(Юрьеву), где они объясняют тому, что тот обмишулился с принятием помощи от хитрых англичан и французов, которые в случае обострения обстановки не приминут воспользоваться этим как поводом к интервенции. То есть это локальный просчёт Алексеева.
От Георгий
К Георгий (25.11.2002 16:08:24)
Дата 25.11.2002 16:09:43

Совнарком просил Антанту об интервенции?! Окончание (*+)

http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda130.html


==============================
Первый год новой эры

Петроград, тревожная зима 1917—1918 годов. Кое-кто на берегах студеной Невы надеется на приход германских войск. Но эти “кто-то” — вовсе не большевики. Грядущую кайзеровскую оккупацию лелеят в своих мелочных душонках идейные предки сегодняшних ниспровергателей Советской власти. Не верите? Тогда давайте продолжим чтение воспоминаний героя нашей публикации главы неофициальной британской миссии в революционной России — Брюса Локкарта.
===============================

ГЛАВА ВТОРАЯ

От Брест-Литовска — к гражданской войне

— Буржуазия, все еще убежденная, что немцы скоро выметут большевистский дух поганой метлой, радовалась куда больше, чем можно было себе представить в столь тревожных обстоятельствах,— свидетельствует беспристрастный хроникер, которого не заподозрить в симпатиях к коммунистам.— Население голодало, но у богачей все равно не переводились деньги. Рестораны и кабаре оставались открытыми, причем последние были переполнены при любых расценках... Беспорядочная стрельба продолжалась все ночи напролет. Большевики в то время казались еще неспособными обуздать это зло. Ведь сами они годами восставали против царского гнета и подавления гражданских свобод...
— Я упомянул об этой относительной терпимости большевиков потому, что последовавшие затем жестокости стали результатом усиления гражданской войны,— продолжает Локкарт.— Ответственность же за интенсификацию столь кровавого конфликта, как и за порожденные им ложные надежды, лежала в основном на прибегших к интервенции державах Антанты. Я, конечно, не говорю, что если бы они воздержались от вмешательства во внутренние дела России, то изменилась бы и сама направленность большевистской революции. Я просто говорю, что наша интервенция усилила террор и увеличила масштабы кровопролития.

Совнарком же если и предполагал в то время некую интервенцию, то совсем иную — с суверенного согласия Советской власти и только ради сдерживания кайзера. Вернувшись с подписания унизительного мира в Брест-Литовске, Чичерин сообщил Локкарту, что кабальные условия договора “породили в стране чувство негодования, наподобие того гнева, который охватил Францию после прусской победы 1870 года. Так что теперь настает наилучший для западных союзников момент проявить к России свою симпатию”. Но демонстрируется ли таковая на деле? Ничего подобного.
Вслед за Советским правительством английский дипломат и его окружение перебираются в Москву. Тамошняя “буржуазия тоже ждала немцев с нетерпением и заранее праздновала час своего освобождения. Кабаре процветали... Цены, особенно на шампанское, были высоки. Но, похоже, у гостей не наблюдалась нехватка наличности”. Локкарт же, как известно, приехал не за шампанским. Его цель — правильно сориентировать официальный Лондон. А чтобы сделать это квалифицированнее, надо сколотить тесный круг доверяющих друг другу западных дипломатов и почаще советоваться. В этот неофициальный клуб входят эмиссар Красного Креста Робинс, глава французской военной миссии генерал Лавернь, руководитель итальянского представительства генерал Ромеи и американец майор Риггс. Беседовали они часто и конкретно — без снобизма, идеологической предубежденности и, кстати, без ненависти к революционным властям.

— Российскую ситуацию,— писал Локкарт,— мы наблюдали изнутри. И поняли, что без согласия большевиков наше военное вмешательство приведет лишь к гражданской войне. А таковая, если только в интервенции не будут задействованы очень крупные силы Антанты, станет катастрофой для престижа Запада. Поэтому политика, проведения которой мы пытались добиться от своих правительств, как раз и состояла в том, чтобы интервенция была санкционирована самими же большевиками. Всего через десять дней после моего приезда мы приняли в своем кругу единогласную резолюцию, в которой осуждалась японская высадка на Дальнем Востоке...
Итак, вполне здравые суждения и своевременные попытки снизить в правящих кругах Запада накал антисоветской паранойи. Так почему же, спросите вы, возобладала совсем иная, патологически враждебная новой России позиция? Дело в том, что, кроме работавших в Москве молодых и гибких дипломатов новой школы, на территории страны пока еще оставались их боссы — чрезвычайные и полномочные послы союзных держав. В большинстве своем они были выходцами из старой европейской аристократии. Но в отличие от Локкарта и его друзей послы обитали в провинциальной Вологде — там, куда их давно уже отправили из прифронтового Петрограда в эвакуацию. Махровые реакционеры, они видели московские события из сонного северного края в столь же превратном свете, как если бы им пришлось “информировать свои столицы о лондонском правительственном кризисе, находясь не на Темзе, а в глухой деревушке на Гебридских островах к северу от Шотландии”.
Оттуда, из Вологды, шли и на Запад, и в московские диппредставительства немыслимые поклепы на Советскую власть и ее мифическую “германофилию”. К примеру, родилась версия, будто в Петрограде уже работает и выжимает неслыханные репарации кайзеровская контрольная комиссия во главе с бывшим царским министром двора графом Фредериксом (!)
Между тем жизнь преподносила редчайшие возможности для достижения долгожданного взаимопонимания между Советами и Антантой. “Март 1918 года,— свидетельствует Локкарт,— стал периодом, когда большевики были наиболее дружественно настроены к идее сближения с западными союзниками. Революционные власти опасались дальнейшей (после захвата немцами Украины. — П.Б.) германской агрессии. У большевиков не было полной уверенности в собственном будущем. Так что они рады были бы принять помощь офицеров Антанты в подготовке кадров совсем еще юной Красной Армии...”
Обстоятельства, казалось бы, складывались идеально для такого рукопожатия военных профессионалов. Из Румынии прибыла вдруг в Москву (как считалось, транзитом) многочисленная офицерская миссия Франции во главе с генералом Бертело. Локкарт и его коллеги не преминули намекнуть Троцкому, что хорошо бы с ходу превратить эту делегацию в костяк будущего контингента военспецов Антанты в России. Радостный Троцкий обращается к западным диппредставителям с официальной просьбой именно об этом. Но...
...Из Вологды последовал раздраженный окрик французского посла, и генералу Бертело вместе со всей его свитой генштабистов и полевых командиров было приказано немедленно вернуться в Париж. “Известия” вышли со справедливым протестом: “Сами же союзники, игнорируя пожелания россиян, препятствуют формированию в Москве такой политики, которая шла бы навстречу Западу”.
Вместо военного сотрудничества с Советами приходит противоположная по своему содержанию западная директива — разыскать (в сибирских лагерях военнопленных) некие “сколоченные и вооруженные большевиками немецкие полки, готовые к отправке на фронт против Антанты”. Хотя все это и отдавало за версту маразмом, но Локкарт отправил-таки за Урал своего верного помощника Хикса, который, конечно, вернулся ни с чем. В ответ на честный отчет об этом Лондон, однако, требует отправить бедолагу Хикса домой. Нависает бюрократический топор и над самим главой британской миссии — за строгую, без потока антисоветских сентенций, объективность его телеграмм.
— Тем временем весенние успехи немцев на западном фронте,— писал без оглядки на своих недругов Локкарт,— встревожили и большевиков. Они были готовы согласиться даже с прямой интервенцией союзников в случае активизации германской армии в России. Московскую атмосферу на том этапе лучше всего проиллюстрировать тем, что в отчетах о боях на Западе большевистская пресса совершенно не ссылалась на берлинские новостные бюллетени, хотя буржуазные газеты России печатали их полностью ... Хотя Ленин и был в вопросе о приглашении Запада к военному вмешатель-ству более осторожен, чем Троцкий, но и он был готов пойти очень далеко ради обеспечения дружественного партнерства с Антантой.
Локкарта и его коллег по дипкорпусу гостеприимно приглашают на ряд заседаний ВЦИК, им открыты двери практически всех наркоматов. Да, в столь благоприятной обстановке только холодное недоверие к Советам, граничащее с классовой ненавистью к любой модели общественного переустройства, может объяснить невосприимчивость Лондона. Увы, там все еще ждали, что кучка русских подпольщиков-монархистов или белые генералы запросто “свернут шею” новой власти. “Если в Москве, прикоснувшись к пульсу событий, любой человек, кроме разве что упрямых традиционалистов, видел вокруг настоящий катаклизм и разрушение всех прежних представлений о России, то на Темзе продолжали усматривать в этих событиях всего лишь преходящий шторм, после которого все устаканится”,— писал Локкарт.
Последний реальный шанс для равноправного альянса и даже, быть может, боевого побратимства революционной Москвы с Лондоном, Парижем и Вашингтоном улетучивается к 26 апреля. В тот день немцы, будучи уже не в силах продолжать свое наступление в глубины России, предпочли дипломатический прорыв, и посол кайзера граф Мирбах вручил в Кремле верительные грамоты Свердлову. Но вот парадокс: именно теперь лондонский Форин Офис, отвергавший в феврале—марте отчаянные депеши Локкарта, стал требовать от него “выдавить из большевиков согласие на интервенцию Антанты”. Впрочем, Ленин, встретившийся с Локкартом в последний раз 7 июня, теперь уже гораздо строже в своих суждениях: “Во имя блага России председатель Совнаркома был намерен как можно дольше оттянуть тот момент, когда на ее территории столкнутся войска двух империалистических блоков”.
Окончательное крушение и без того шатких планов по оборонному партнерству между западными союзниками и Республикой Советов произошло в начале лета. Оно было обусловлено той лихорадочно-азартной поддержкой, которую Франция и другие державы оказали антисоветскому мятежу чехословацкого корпуса бывших военнопленных на всем протяжении Транссиба. Лондонская директива — заявить Чичерину, что попытка разоружить белочехов будет расценена как враждебный акт, продиктованный Германией (!)
На столь изменившемся фоне разве что Троцкий активно продолжал попытки навести с Западом мосты сотрудничества. Покладистый Лев Давидович примирительно высказывался о кораблях Антанты на Мурманском рейде, не возражал против создания складской инфраструктуры будущих экспедиционных сил в Архангельске, приглашал экспертов королевских ВМС в целях реорганизации Красного Флота, а заодно и предлагал передать железнодорожную сеть севера России под управление менеджера-англичанина.
Но повернуть вспять процесс похолодания между Москвой и Западом было уже не дано. Даже объективист Локкарт, безуспешно доказывавший Лондону, что свергнуть большевиков никому не удастся даже с иностранными деньгами и офицерами Антанты, вынужден теперь усиливать — по приказу с Темзы — тайные контакты с белыми генералами. “Я упал между двумя стульями,— сетует он.— И до сих пор мне больно. Ведь для большевиков я стал олицетворением контрреволюции, а для интервенционистов остался, наоборот, пробольшевиком, который постоянно нарушал их планы”.
6 июля, на гребне провокационного убийства Мирбаха левоэсеровскими боевиками, вспыхивает антибольшевистский мятеж в Москве. За убийцами германского посла маячит тень Антанты, сделавшей на эсеров ставку в повороте России к войне с кайзером. Испугавшись, что недавнее сближение с союзниками дорого может ему обойтись, Троцкий, как это уже не раз бывало, разворачивается на 180 градусов. Чичерин потешается: “В марте Владимиру Ильичу пришлось употребить свое влияние и предотвратить затею Троцкого насчет объявления войны Германии. А теперь ленинское хладнокровие удерживает того же Троцкого от объявления войны Антанте!”
Тем временем московский мятеж подавлен. Но 4 августа интервенция западных держав все-таки начинается, причем, естественно, без какой-либо координации с Лениным и его дипломатией. По крайней мере две английские дивизии высадились в Архангельске, а семь японских — на пути в Сибирь, чтобы помочь белочехам. Под ударами последних пала Казань. Британская миссия ставит перед Кремлем вопрос о своем отъезде на родину. Но в ночь на 1 сентября, после эсеровского покушения на Ленина, Локкарт арестован. И хотя проведенное в ЧК следствие выявило в конце концов его непричастность к подготовке антисоветского переворота в Москве и он благополучно вернулся на Альбион, но в историю благодаря стараниям газетчиков и сценаристов заговор “трех послов” так и вошел, как заговор Локкарта. Заговор бесплодный — не только не достигший своих целей, но и приведший в итоге к разгрому интервенции и белогвардейщины на Тихом океане четырьмя годами позже.

...Вот, собственно, и вся история первого года Советской власти глазами англичанина-очевидца. История пусть и односторонне-фрагментарная, но во многом поучительная и даже пророческая. Это ведь и впрямь родовой знак “цивилизованного Запада” — ни с кем не дружить до тех пор, пока политический курс подозрительных для него режимов не будет приведен в послушное соответствие со стандартами атлантических столиц. Равноправный диалог с естественными разногласиями по ряду вопросов по-прежнему не в моде, как и 85 лет назад. Кому-то надо брать под козырек (!) Наследники Антанты на дух не переносят, когда у их партнеров по международному диалогу — собственная повестка дня и законное стремление играть по своим правилам.
Вот и сегодня: стоило только Владимиру Путину разойтись с англосаксонским блоком во взглядах на непокорный Ирак — и снова, как при Советской власти, западный эфир и газеты в одночасье переполнились нападками на пресловутый “кремлевский зажим свободы слова” и на “жестокости кампании в Чечне”, а конференц-залы распахивают двери перед нагрянувшими на Запад родственниками “политических узников России”. И снова все это вываливается на передний план гипертрофированными пластами ложно-сенсационного паблисити, а главное — тонет в несправедливом забвении. Тонет то, что Россия действительно открыта для инвестиций и партнерства. И что она, перевернув зачем-то саму себя вверх дном, уже сделала все возможное и даже невозможное ради ухода былой конфронтации в прошлое.
Толку же, как видите, почти нет. Да и не будет, пока не прекратится самоубийственная переналадка нашей исконно коллективистской жизненной философии в эгоистично материальном русле “массовой культуры” и безудержной коммерциализации всех и вся...
Однажды под напором внешне логичных аргументов Локкарта Ленин иронично улыбнулся. “Как и все ваши соотечественники,— сказал Ильич,— вы мыслите непременно конкретными категориями. Но вы игнорируете психологический фактор. Судьба этой войны будет решена не в окопах, а в тыловой глубине”. “В горниле необратимых сдвигов народного самосознания,—позволю я себе добавить,— против которых бессильно даже все золото мира”.

Павел БОГОМОЛОВ.

(Корр. “Правды”).

г. Лондон.