для самого Грамши защита исторической методологии марксизма против
открытых нападок на нее "извне" была неотделима от борьбы против всякого
рода искажений ее "изнутри"8.
"Искаженные формы философии практики" фигурируют в "Тюремных тетрадях"
под разными наименованиями-"экономизм", "механицизм", "детерминизм",
"фатализм" и т. д. Но все это оттенки в обозначении такого истолкования
исторического процесса, при котором весь его ход прямолинейно и
механистически выводится из действия экономической необходимости и
постольку представляется жестко предопределённым и никак не зависящим от
воли и целенаправленной деятельности людей.
Его интересует теперь прежде всего вопрос, который попросту исключается
вульгарно-материалистическим подходом к истории: "как на основе базиса
рождается историческое движение" 9.
В поисках ответа на этот вопрос для Грамши служат отправной точкой
мысли, высказанные Марксом в предисловии "К критике политической
экономии"10. Однако, памятуя о том, как часто эти положения Маркса
извращались в вульгарно-"экономистском" и фаталистическом духе, Грамши
специально подчеркивает, что их нужно "сначала критически развить во
всей их значимости и очистить от всех остатков механицизма и
фатализма"11. Это значит, уточняет он в другом случае, выяснить, как на
основе имеющихся материальных предпосылок формируется "имеющие
постоянный характер проявления коллективной воли и как они направляются
к конкретным ближайшим и более далеким целям, то есть как возникает
линия коллективного действия"12.
В поле своего зрения Грамши держит различные "проявления коллективной
воли" в их скрещении, комбинации, взаимодействии. Отсюда перед ним
вырисовывается проблема соотношения сил как узловой момент анализа
исторической ситуации, позволяющий понять ее развитие в том или другом
направлении.
При этом Грамши предупреждает от превращения "соотношения сил" в готовый
шаблон для объяснения истории, подчеркивая, что оно само в каждом
конкретном случае подлежит объяснению.
Он различает три ступени, три уровня исследования данной проблемы:
1) "Соотношение, социальных сил, которое тесно связано с базисом, имеет
объективный характер, не зависит от воли людей и может быть измерено
методами точных или естественных наук. На основе определенного уровня
развития материальных производительных сил имеет место определенная
расстановка социальных групп, каждая из которых играет определенную роль
и занимает определенное место в производстве"13. Речь идет, иначе
говоря, о конфигурации классов данного общества в том выражении, какое
она имеет на уровне базиса14.
2) "Следующий момент-это соотношение политических сил, то есть оценка
той степени однородности, самосознания и организации, какой достигли
различные социальные группы. Также и при анализе этого момента можно, в
свою очередь, выделить различные ступени, которые соответствуют
различным стадиям развития коллективного политического сознания в том
виде, как они до сих пор наблюдались, в истории. Первая, наиболее
элементарная,-это экономико-корпоративная стадия: торговец чувствует,
что он должен быть солидарен с другим торговцем, фабрикант - с другим
фабрикантом, и т. д., но торговец еще не чувствует себя солидарным с
фабрикантом... Вторая стадия-это момент, когда достигается сознание
общности интересов всех членов данной социальной группы, но пока еще в
чисто экономической области... Третья стадия-это момент, когда данная
социальная группа осознает, что ее корпоративные интересы в своем
настоящем и будущем развитии выходят за рамки корпоративных, групповых
интересов чисто экономического характера и могут и должны стать
интересами других, подчиненных ей социальных групп. Это та фаза, которая
имеет наиболее непосредственно выраженный политический характер и
знаменует переход из сферы базиса в сферу многообразных надстроек...
"15.
Это рассуждение Грамши показывает, насколько хорошо он видел сложность
той системы опосредований, которая соединяет общественное бытие с
общественным сознанием. В частности, отметим свойственное ему внимание к
низшим "этажам" классового сознания, находящимся в ведении социальной
психологии16.
И, наконец, Грамши намечает еще один этап анализа соотношения сил для
таких ситуаций, где имеет или может иметь место открытое насильственное
столкновение борющихся сторон.
3) "Третий момент-это соотношение военных сил, которое при некоторых
обстоятельствах приобретает непосредственно решающую роль"17.
Именно с анализом соотношения сил на основе не фаталистически понятых
положений Маркса из предисловия "К критике политической экономии" Грамши
связывает свою историко-политическую концепцию "пассивной революции"18.
Смысл понятия "пассивная революция" у него очень широк и многообразен.
Иногда оно обозначает пассивные формы оппозиции в условиях, исключающих
прямое, открытое действие19. Иногда - изменения, совершающиеся под
покровом старой политической оболочки, незаметные на вид, но вносящие
качественно новый смысл в существующие отношения20. Едва ли не чаще
всего этот термин употребляется у Грамши в смысле, рассмотренном нами
выше: он относится к таким периодам общественного развития, которые
характеризуются отливом революционной волны, попытками реставрации
поколебленных или частично разрушенных старых порядков и
одновременно-решением некоторых назревших проблем руками "могильщиков
революции"21. Он может применяться и к таким историческим движениям, где
как-либо нарушены нормальные отношения гегемонии, где в роли "ведущего"
выступает не определенный общественный класс, а государство22 и т. п. Но
во всех случаях общим является то, что речь идет о своеобразном, не
поддающемся механистическому объяснению соотношении сил и столь же
своеобразном и непостижимом для вульгарного механицизма результате их
исторического действия.
Отвергаемая Грамши с юношеских лет вульгарно-механистическая трактовка
закономерности в истории заключается как раз в том, что эта
закономерность сводится к чистому автоматизму и противопоставляется
сознательной человеческой деятельности. В "Тюремных тетрадях" критика
такого понимания закономерностей общественного развития заострена, в
частности, против насаждавшей его позитивистской социологии, которая в
современный Грамши период практически монопольно представляла
социологическую отрасль науки об обществе30.
Социологический подход к общественному развитию в представлении Грамши
отождествлялся с достаточно распространенной и в марксистской литературе
тенденцией подменять анализ реальных причинных связей в прошлом ссылкой
на абстрактные "социологические законы", из действия которых выводилась
так же и возможность предвидеть будущее "с такой же уверенностью, с
какой предвидят, что из желудя вырастет дуб"31. Поэтому Грамши
подвергает самой резкой и беспощадной критике понятие "социологического
закона" в том виде, как его заимствовали из позитивистской социологии
вульгаризаторы исторического материализма, и его употребление в качестве
универсальной "отмычки" к истории32.
У Маркса, напоминает Грамши, понятия "регулярности", "необходимости",
"закона" в истории имеют отнюдь не этот упрощенно-детерминистский смысл.
"Речь идет не о том, чтобы "обнаружить" метафизический закон
"детерминизма", и не о том, чтобы установить "общий" закон причинности.
Речь идет о том, чтобы выявить, как в процессе исторического развития
складываются относительно "постоянные" силы, действующие с определенной
закономерностью и автоматизмом"33. Эта закономерность может быть
выделена "в чистом виде" путем логической абстракции, но реально всегда
проявляется лишь как тенденция, как равнодействующая, в образовании
которой участвуют и другие слагаемые. "Экономическая наука изучает эти
законы-тенденции как количественное выражение определенных явлений; при
переходе из области экономики в область истории понятие количества
дополняется понятием качества и диалектикой перехода количества в
качество..."34.
Этой-то диалектики и не учитывает в своих попытках "предвидеть" будущее
позитивистская социология, рассматривающая развитие человеческого
общества как чисто эволюционный процесс36. С точки зрения Грамши,
наоборот, историческое предвидение научно лишь постольку, поскольку оно
принимает в расчет диалектический характер общественного развития,
неизбежность скачков и крутых переходов, которые не могут быть
предсказаны наперед во всех деталях: "В действительности предвидеть
"научно" можно только борьбу, но не конкретные моменты этой борьбы,
которые могут быть лишь результатом столкновения сил, противостоящих
друг другу и находящихся в постоянном движении; эти силы никогда нельзя
свести к фиксированным количественным величинам, потому что в них
количество постоянно переходит в качество"36.
Грамши трактует причинную обусловленность в истории гораздо более
глубоко и диалектично, считая необходимым различать конечные и ближайшие
причины событий и явлений. В непосредственно вызывающее данное событие
"определяющей причине" он видит конкретное воплощение более отдаленной
"действующей причины", форму, которой находя свое реальное приложение
"действительно активные и необходимые элементы" этой последней40.
Тогда в истории оказывается достаточно места также и для субъективного,
"волевого" фактора, значение которого всячески принижается вульгарным
истолкованием принципе детерминизма. Грамши подчеркивает:
""Автоматическое" действие в истории определенных предпосылок (то есть
существование определенных объективных условий) подкрепляется в политике
действиями партий и выдающихся личностей; отсутствие таких партий и
личностей или их недостаточность (количественная и качественная) сводит
на нет самый "автоматизм" (который поэтому вовсе не является
автоматизмом): абстрактно существуют предпосылки, но вытекающие из них
следствия не реализуются за отсутствием человеческого фактора" 41.
Поскольку действие объективных закономерностей в истории всегда
проявляется в "человеческой", а не в отвлеченной форме, "отсутствие
человеческого фактора" в той или иной ситуации должно, согласно Грамши,
пониматься не в абсолютном, а в относительном, конкретно-политическом
смысле. "Очевидно, что так называемые субъективные условия никогда не
могут отсутствовать, если налицо условия объективные; такое
разграничение между ними проводится только для наглядности, и поэтому
вопрос может заключаться в том, а какой мере наличествуют субъективные
силы, насколько интенсивно они действуют, а следовательно, каково
диалектическое взаимоотношение между противостоящими друг другу
субъективными силами"42.
Вывод, который делает из подобного подхода к истории Грамши-политик, уже
известен нам: "... Поскольку реальные события возникают как результат
противоречивого взаимодействия различных сил-следует стремиться стать
решающей силой"43. Это предполагает самый трезвый и точный учет всех
важнейших элементов данной ситуации, но с тем, чтобы целенаправленно и
эффективно содействовать ее изменению: "Направлять волю на создание
нового равновесия реально существующих и действующих сил, опираясь на ту
определенную силу, которая считается прогрессивной, укрепляя ее, чтобы
обеспечить ее победу,-это значит действовать, оставаясь на почве
реальной действительности, но так, чтобы подчинить ее себе и преодолеть
ее (или способствовать этому) "44.
Исторически данный исход этого движения ставится им в зависимость от
исхода борьбы за политическое руководство объединительным процессом,
выигранной умеренно-либеральным крылом не в силу фатального
предопределения, а потому, что демократы не сумели использовать шансы,
которые могли бы обеспечить им перевес: "Чтобы стать автономной силой и,
в конечном счете, придать движению Рисорджименто более отчетливо
выраженный народный и демократический характер (достигнуть большего вряд
ли было возможно при данных основных предпосылках движения), Партия
действия должна была бы противопоставить "эмпирической" деятельности
умеренных (которую можно назвать эмпирической лишь условно, ибо она
вполне отвечала цели) органическую правительственную программу, которая
бы отражала требования народных масс, в первую очередь крестьян..."47.
Таким образом, историческая альтернатива мыслится Грамши как различные
варианты развития на основе одного и того же (но внутренне
противоречивого) комплекса объективных предпосылок, ограничивающих
возможный "угол расхождения". Это концепция детерминистская, - но не в
вульгарном, а в подлинно марксистском смысле, исключающем фатализм в
подходе к истории. Разрешение альтернативы в определенную сторону она
рассматривает как результат взаимодействия разных, подчас противоположно
направленных сил, который должен исследоваться с учетом каждой из них, а
не одной только победившей тенденции.
В связи с вопросом о грамшиаиском понимании детерминизма следует
выяснить также, насколько широки в представлении Грамши возможности
волевого действия в истории. Здесь "моделью" может послужить анализ в
"Тюремных тетрадях" опыта якобинской диктатуры.
Особый и очень важный аспект грамшианской критики извращенного понимания
детерминизма в истории составляет анализ социальных корней и
многообразных, политических последствий этой болезни.
Возникновение фаталистических представлений о ходе общественного
развития Грамши связывал прежде всего с некоторыми особенностями
массового сознания, характерными в большей или меньшей степени для всех
классовых обществ. Подобные представления он считал свойственными
угнетенным классам, поставленным в такие условия, при которых они либо
вообще не могут подняться до самостоятельного исторического творчества,
либо еще не выработали в себе способности к исторической инициативе,
либо временно утратили эту инициативу в результате поражения в борьбе.
Упрощенно-детерминистская, механистическая концепция истории
"характерна,-согласно определению Грамши,- для житейского смысла и
связана с пассивностью широких народных масс"54.
Эти особенности массовой психологии Грамши относил и к рабочему
движению, особенно на ранних этапах его развития, когда социалистические
идеи зачастую воспринимаются в мессианской, quasi-религиозной форме,
когда настоящее революционное сознание еще не выработалось и его
заменяет стихийная и наивная вера в неизбежность социализма. Движение в
целом должно, по мысли Грамши, постепенно преодолевать этот уровень по
мере выработки нового, органически связанного с рабочим классом слоя
интеллигенции, под воздействием революционной партии как "коллективного
интеллигента", но это сложный и длительный процесс, в ходе которого
представления, уже изжитые более развитыми cлoями трудящихся, могут
вновь и вновь возникать у тех, кто лишь вступает в борьбу.
Однако из "наивной философии массы" фаталистическое понимание истории
переходит в новое качество, когда оно "возводится интеллигенцией в
обдуманную и последовательную философию". Это происходит в том случае,
если теоретический уровень движения не поднимается над точкой зрения
"житейского смысла", а приспосабливается к ней. Перенесенное в сферу
идеологии, механистическое и фаталистическое истолкование исторических
закономерностей становится источником самых разнообразных извращений в
постановке практически-политических задач рабочего движения.
С одной стороны, с ним связаны реформистские тенденции- начиная с
бернштейиианства: "Утверждение Бернштейна, согласно которому движение -
все, а [конечная] цель - ничто, под внешней видимостью "ортодоксальной"
интерпретация диалектики скрывает механистическую концепцию жизни и
исторического движения: человеческие силы рассматриваются как пассивные
и бессознательные, как элемент, подобный материальным вещам, и понятие
развития подменяется понятием вульгарной эволюции в том смысле, в каком
оно применяется к миру природы"56.
В то же время механистическое представление о законах истории
рассматривается Грамши как неотъемлемый элемент левацкой, сектантской
идеологии в рабочем движении, которая может принимать форму, как
пассивного ожидания решающего часа, так и крайнего волюнтаризма. На этот
счет Грамши имел нагляднейший пример в лице бордигианства, которому в
равной мере было свойственно и то и другое.
В своей пассивно-фаталистической ипостаси сектантство выглядит как
склонность к чисто негативным лозунгам и методам борьбы - отказ от каких
бы то ни было компромиссов, парламентский абстенционизм и т. д.
Принципиальное отрицание компромиссов основано именно на "железной
уверенности в том, что в историческом развитии существуют объективные
законы такого же характера, как в природе, и плюс к тому - на
фаталистической вере в достижимость цели, подобной религиозному
убеждению: раз благоприятные условия непременно должны появиться и
вызвать-неясно, каким именно образом,-полное изменение и возрождение
мира, то всякая волевая инициатива, направленная к тому, чтобы
планомерно содействовать возникновению таких ситуации, не только
бесполезна, но и вредна"57.
Наоборот, в воображении волюнтариста "механизм необходимости оказывается
опрокинутым, собственная инициатива приобретает полную свободу и все
становится легко"58. На первый взгляд механистически понятый детерминизм
и волюнтаризм являют собой полную противоположность друг другу
Общим для того и другого является отрыв волевого действия от объективных
закономерностей истории и их противопоставление друг другу. В
фаталистическом варианте это приводит к полной пассивности воли, в
волюнтаристском-к чисто негативному определению задач волевого действия,
к представлению о том, что "вмешательство воли полезно для разрушения,
но не для созидания" (при этом и само разрушение понимается
"механически, а не как разрушение-созидание")60. Те, кто рассуждает
подобным образом, "...не понимают, что массовые идеологические явления
всегда отстают от массовых явлений экономического характера и что
поэтому в определенные моменты автоматический импульс, исходящий от
экономического фактора, замедляется, затормаживается или даже временно
сводится на нет традиционными, идеологическими элементами..."61.
Но вредные последствия распространения в рабочем движении
механистических взглядов на историю не ограничиваются, как констатирует
Грамши, лишь сферой политики и идеологии: они сказываются и на самой
внутренней жизни рабочих партий и организаций. Отправляясь опять-таки пр
ежде всего от опыта КПИ бордигианского периода, Грамши исследует этот
аспект проблемы в рамках более широкого социологического анализа
массовых политических движений вообще (в том числе и реакционного
характера) . Он ставит в связь с "механицизмом" такие явления, как
фетишизация отношения между индивидом и коллективом62, обильный приток в
организацию социально-пассивных элементов, из которых формируется своего
рода "элита наизнанку"63, и, наконец, подмена демократического
централизма так называемым "органическим централизмом", руководства -
командованием и диктатом64.
Исходная посылка органического централизма - "верная только в моменты
исключительного накала народных страстей" - состоит в том, что
"управляющие представляют интересы управляемых и поэтому "должны"
располагать их согласием, то есть должно иметь место отождествление
индивида с целым, а целое (какая бы организация то ни была)
представляется теми, кто руководит"65. Сама же руководящая группа при
этом "подбирается по принципу "кооптации" вокруг "непогрешимого носителя
истины", "просветленного разумом", который обнаружил естественные законы
исторического развития, действующие неукоснительно - хотя бы и со столь
отдаленным результатом, что "кажется", будто непосредственно наблюдаемые
события опровергают их"66.
Так проникновение в область социологии политических движений позволяет
Грамши нащупать еще один "стык" между фатализмом в понимании законов
истории и волюнтаризмом: пассивность рядовых участников движения, слепо
верующих в автоматическое действие этих законов, способствует появлению
"харизматических личностей", которые присваивают монополию на их
истолкование и этим развязывают себе руки для любых волюнтаристских
акций.
Исторический фатализм как элемент массовой психологии Грамши называл
"религией подчиненных", считая, что на ранней стадии развития рабочего
движения он мог быть утопической оболочкой реальных волевых импульсов и
даже стимулом к практическим действиям, - но чем дальше, тем больше
тормозит превращение пролетариата в класс, способный к политическому
руководству обществом. Там же, где пролетариат уже находится у власти,
став из "подчиненного" руководителем, приняв на себя ответственность за
"массовую экономическую деятельность", упование на то, что все проблемы
будут автоматически решены изменениями в экономике, превращается в
"прямую опасность"67. Отсюда вывод, который можно считать итогом
размышлений Грамши на данную тему: "По поводу исторической функции,
выполненной фаталистической концепцией философии, практики, можно было
бы написать хвалебный некролог, напомнив о пользе, которую она принесла
в определенный исторический период, и именно поэтому, обосновывая
необходимость похоронить ее со всеми приличествующими случаю
почестями"68.
"...Каково должно быть отношение к прошлому - особенно ближайшему -
политической группы, действующей как сила обновления?" - вот в какой
постановке данная проблема конкретно и непосредственно интересует его
самого. "Разумеется, - отвечает Грамши, - это отношение должно быть в
своем существе "политическим", обусловленным практическими требованиями:
но вопрос заключается именно в том, чтобы определить "границы" такого
отношения... Это отношение будет тем более "беспристрастным", то есть
исторически "объективным", чем выше будет культурный уровень, чем больше
будет развит дух критики, способность чувствовать различия. Прошлое
осуждают скопом тогда, когда не умеют дифференцироваться от него или
когда дифференциация касается лишь второстепенного и поэтому
исчерпывается в словесном энтузиазме" 74.
Следовательно, подход к прошлому с точки зрения политических интересов
передовых общественных сил включает в себя в понимании Грамши и
исторически объективную оценку этого прошлого. Только объективный анализ
прошлого позволяет исторически понять настоящее, а тем самым верно
определить задачи политического действия, имеющего своей целью
сознательное руководство движением в будущее75.
Для того, кто стоит на передовой общественной позиции, озабоченность
проблемами современности есть, таким образом, не просто двигатель
интереса к истории, но стимул к ее объективному познанию. Поэтому
партийность исследователя-марксиста не имеет в представлении Грамши
ничего общего с предвзятым подходом, с подгонкой результатов
исследования под заранее заданную схему. Политический метод
"произвольного форсирования научного тезиса с тем, чтобы создать
популярный миф, обладающий силой тонизирующего воздействия", он
сравнивал с "употреблением наркотиков, которое дает как моментальный
эффект возбуждение физических и психических сил, а как постоянный -
ослабление организма"76.
Сам процесс исторического исследования Грамши представлял себе как
строгий и беспристрастный поиск истины. К ученому-историку в полной мере
относятся все те высокие профессиональные требования, которые он
предъявлял к исследователю, работающему в любой области науки: "...Не
является ученым тот, кто слабо владеет методом данной специальной
отрасли, кто не улавливает точного смысла употребляемых им понятий, кто
плохо осведомлен о предшествующей разработке трактуемых им проблем, кто
не слишком осмотрителен в своих утверждениях, кто идет путем не
необходимых, а произвольных и бессвязных умозаключений, кто не умеет
учитывать пробелы, имеющиеся в знаниях на данном достигнутом уровне, а
умалчивает о них и удовлетворяется чисто словесными объяснениями или
чисто внешними связями явлений, вместо того чтобы признать временный
характер данного решения проблемы, возможность вернуться к нему, развить
его и т.д."77.
С другой стороны, Грамши не мыслил пути к познанию истины без спора, без
смелого сопоставления различных позиций, которое предполагает умение
вникнуть в аргументацию противника и воспринять то рациональное, что
заключено в его суждениях. Он специально подчеркивал, что дискуссия
вокруг "историко-критических проблем" не должна превращаться в "судебный
процесс с обвиняемым и прокурором": "В научной дискуссии (поскольку
предполагается, что цель ее - найти истину и обеспечить прогресс науки)
более "передовым" оказывается тот, кто становится на ту точку зрения,
что противник может выражать требование, которое должно быть включено,
пусть как подчиненный элемент, в его собственную концепцию. Постигнуть и
реалистически оценить позицию и доводы противника (а им иногда
оказывается вся предшествующая мысль) как раз и означает освободиться от
оков идеологии (в низменном смысле слепого идеологического фанатизма),
то есть встать на "критическую" точку зрения, единственно плодотворную в
научном исследовании"78.
В ходе этой борьбы "объективности" в освещении прошлого часто требует
тот, кто удовлетворен настоящим и хочет получить из уст науки
подтверждение закономерности и необходимости данного положения вещей, а
"в суде над прошлым справедливо усматривает суд над настоящим, критику
настоящего и программу на будущее"80. Объективность, которая
останавливается на констатации закономерности свершившегося, тем самым
превращается в свою противоположность - оправдание "победителей" и
осуждение "побежденных".
Грамши против такой "объективности" -"чисто внешней и механической"81.
Объективность исторического знания для него заключается не в том, чтобы
признать закономерным победившей на данный момент: необходимое в истории
можно отделить от случайного лишь в широкой перспективе, позволяющей
правильно понять общее направление исторического движения. Поскольку
исторический процесс един и непрерывен в своем развитии, "настоящее
содержит в себе все прошлое, а из прошлого в настоящем реализуется то,
что "существенно" - без всякого остатка "непознаваемого", который якобы
и есть истинная "сущность". Если что-то было "утрачено", то есть не
перешло диалектически в исторический процесс, значит, оно было само по
себе незначительно, представляло собой случайный "шлак", относилось к
повседневной хронике, а не к истории, было поверхностным эпизодом,
которым в конечном счете можно пренебречь"82. Одновременно в
грамшианском понимании исторически закономерного всегда присутствует
антифаталистическая тенденция, поправка на существующую в определенных
ситуациях возможность альтернативного решения, что означает более
всесторонний, а следовательно, и более объективный подход к истории.
Грамши идет здесь в том же русле, которое наметил еще в 90-е гг. В. И.
Ленин, первым среди марксистов обративший внимание на связь "узкого
объективизма" с фаталистическим пониманием законов истории. Перед
Лениным эта проблема возникла из самих условий, перед необходимостью
борьбы против "субъективной социологии" народничества, с одной стороны,
против абсолютизации исторической прогрессивности капитализма
"легальными марксистами"-с другой.
Критика фаталистического толкования детерминизма, закономерности в
история является, таким образом, неотъемлемым аспектом ленинского
понимания партийности исторической науки. Именно в органическом
соединении этих двух проблем исторической методологии заключено то, что
выдвигает позицию Ленина Далеко вперед по сравнению с другими
представителями современной ему марксистской мысли, даже лучшими из
них - будь то Плеханов в России или Антонио Лабриола в Италии. В
последующей же истории марксизма вряд ли кто-либо стоит в этом отношении
ближе к Ленину, чем Грамши.
Настаивая на "пессимизме разума", на непредвзятости и объективности
научного анализа, Грамши, как и Ленин, требует доводить эту
объективность до конца, до открытого определения исследователем своей
позиции в отношении тех сил, в борьбе которых движется история. Историк
не может, как бы он ни хотел этого, перенестись в прошлое, отключившись
от проблем настоящего, потому что с настоящим связано как изучаемое им
прошлое, так и он сам, его исторически обусловленное сознание
Политическая нейтральность такой позиции, как показывает Грамши, лишь
мнимая. Становиться в позу "чистого" интеллигента и считать своей
функцией примирение "крайностей", антагонизм которых в действительности
может быть разрешен лишь в ходе реальной истории, - значит на самом деле
сотрудничать "с тем действующим лицом исторической драмы, которое
обладает меньшей щепетильностью и меньшим чувством ответственности"87. А
потому "не будет ли честнее в интеллектуальном отношении выйти на сцену
в своей истинной роли союзника - "с оговорками" - одной из двух сторон,
чем стараться выглядеть стоящим над их ничтожными страстями и говорить
от лица "истории""?88.
Грамши критикует как интеллигентскую иллюзию представление о том, что
"можно знать без понимания и особенно без чувства и без одушевленности
страстью... то есть что интеллигент может быть таковым (а не просто
педантом), если он отделен и оторван от народа-нации, если он не
чувствует элементарных страстей народа, которые он должен уметь понять,
а следовательно, объяснить и оправдать как продукт определенной
исторической ситуации, диалектически связывая их с законами истории, с
более высоким мировоззрением, научно и последовательно разработанным, -
то есть со "знанием"..."88. Бесстрастно лишь педантство, а не истинное
знание, которое не может быть отгорожено от помыслов и устремлений масс,
а должно поднимать их "элементарные страсти" до уровня подлинной
исторической активности: более, чем к какому-либо другому, эта мысль
Грамши относится к знанию историческому.
Итак, деятельность историка не может не смыкаться с тем, что злободневно
для его времени, в начальном и конечном пунктах исследования; в этом
смысле (а не в смысле подчинения самого процесса исследования
доказательству априорного политического тезиса) Грамши утверждает, что
"...писать историю прошлого нельзя, не учитывая и не преследуя интересов
настоящего..."90. На наиболее верный путь к научной истине вступает
поэтому тот исследователь, который в общественной борьбе своей эпохи
сознательно становится на сторону передовых сия, объективно
заинтересованных в максимально глубоком и точном познании исторического
прошлого. И самым высоким критерием оценки исторического труда для
Грамши является мера его реального общественного воздействия в
направлении, отвечающем историческому прогрессу: "...Если писать историю
[прошлого], значит творить историю настоящего, то великой исторической
книгой будет та, которая сегодня помогает развивающимся силам все больше
сознавать самих себя и благодаря этому становиться более активными и
действенными" 91.
Эволюция Грамши от крочеанства к марксизму .Работы 1917-20 годов
C.КАРА-МУРЗА сообщил в новостях следующее:67474@kmf... > Ленин после 1908 г. имел довольно точный прогноз типа революции. Думаю, примерно так же было и в Китае. Грамши тоже верно понял смысл русской революции сразу же после октября. А это было вовсе не просто.
Грамши был в молодости, а еще более- в юношестве последователем идеалистической и волюнтаристской линии философии итальянского неогегельянства, именно выдающегося крупного философа Бенедетто Кроче. Эволюция имела несколько этапов, в том числе совпала по времени с периодом русской революции. Развитие взглядов Грамши на русскую революцию, в частности, описана в книге И.Григорьевой (наиболее полно) и других исследованиях. Два отрывка извторой главы этой книги(повторяю, это только выделееные моменты в цепи)ниже Началась серия с написанной еще в период июльских событий статьи"Русские максималисты"(ее отрывки выложу позже)
Статья "Революция против "Капитала""написана в ярко полемическом газетном тоне по свежим следам и под впечатлением Октябрьских событий. За нею последовали другие (также не переведенные полностью на русский в СССР вследствие их апокрифичности ). "Утопия", "Наш Маркс","Революционный год" и некоторые другие. Некоторые выдержки даны ниже в части(2)из статьи М.Грецкого. Упомянутые статьи носят резко полемический характер(против кого и чего направлена полемика- указывают авторы цитируемых работ)
Представление одного резко акцетированного места из одной такой (этапной) статьи в качестве полного понимания - не учитывает этого развития взглядов на русскую революцию. достаточно аутентично представленного в серии статей 1917-20 годов, затем после смерти Ленина(1924-26) -"Вождь"и др, и "Тюремных тетрадей"( с 1926)
На основе данной акцентировки утверждается, что "антисоветизм действительно вытекал из истмата. Тут даже Грамши зафиксировал: Октябрьская революция есть революция против <Капитала>. Не против капитализма, а против всей доктрины Маркса" .
"Думаю, надо все эти моменты хладнокровно взвесить"
Думается, отнесение к Грамши подобного утверждения или его фиксации -это я вный перегиб палки.
В "Истмате"(стр.178) короткий отрывок из статьи 1917года все же продолжается теми пассажами из нее, которые есть в переводе Григорьевой(1). Григорьева переводила в итальянского оригинала (номера в тексте - это ссылки на первоисточники). Более полный текст выявляет контекст и смысл утверждений Грамши.
=======
(1) И.Григорьева Исторические взгляды Антонио Грамши. М. 1978 Глава 2
<Революция против "Капитала" >.
Сразу же после конференции <непримиримых> Грамши посвящает Октябрьской революции специальную статью - <Революция против "Капитала" > Парадоксально звучащий заголовок имеет явно полемический смысл, направленный против одностороннего и фаталистического истолкования идей Маркса применительно к России, которое превращало <Капитал> в <книгу скорее для буржуа, чем для пролетариев>: <Это было критически обоснован-ное доказательство фатальной необходимости того, что в России сформируется класс буржуазии, начнется капиталистическая эра, утвердится цивилизация западного типа, прежде чем пролетариат сможет хотя бы помыслить о своем освобождении, о своих классовых требованиях, о своей революции> (127). Революция, осуществленная большевиками, опровергла эту схему и в этом смысле показала, что <каноны исторического материализма не такие железные, как можно было бы подумать и как действительно думали> (128).
В том же полемическом стиле Грамши заявляет, что большевики <отвергают Карла Маркса> (129). Дальнейший ход его рассуждения проявляет заключенную в этом утверждении иронию, вызов тем <марксистам>, которые превращают Марксово учение в мертвую догму: <Отвергая некоторые положения <Капитала>, большевики не отвергают внутренне присущую ему животворную мысль. Они не <марксисты>, вот и все; они не составили по трудам Учителя формальной доктрины, скомпонованной из догматических и неоспоримых утверждений. Они чувствуют как живую жизнь марксистскую мысль - ту, что не умирает никогда...> (130).
Но живой, не догматизированный, не фаталистически понятый марксизм в представлении Грамши все еще не отделился четкой гранью от идеализма, он выглядит как <продолжение итальянской и немецкой идеалистической мысли>(131). Его суть заключается, по Грамши, в том, что он <всегда рассматривает в качестве важнейшего фактора истории не голые экономические факты, а человека, общество людей - людей, которые объединяются между собой, вступают в соглашение, развивают посредством этих контактов (цивилизации) социальную, коллективную волю - и приходят к пониманию экономических фактов, выносят им определенную оценку, подчиняют их своей воле, так что эта последняя становится двигателем экономики, силой, формующей объективную реаль-ность, которая живет, движется и становится чем-то вроде раскаленной материи земного шара, могущей быть направленной куда и как угодно воле> (132).
Элемент идеалистического волюнтаризма здесь, бесспорно, на-лицо. Более того, представляя отношение марксизма к идеалистической философии только как преемственность, но не как преодо-ление и разрыв, Грамши усматривает и у самого Маркса замутнение идеалистической традиции "позитивистскими и натуралистическими вкраплениями".
НАШ МАРКС
О том, насколько быстро идет в это время у Грамши процесс овладения марксизмом, свидетельствует статья <Наш Маркс>, написанная им в мае 1918 г. к 100-летию со дня рождения" К. Маркса. Самим заголовком статьи Грамши как бы продолжает спор с корифеями итальянского реформизма об истинном истолковании Маркса и праве на его наследие молодого поколения социалистов. Показательно, что теперь он говорит о <Нашем Марксе>-тогда как всего за полгода до того в подобном же споре употреблял (хотя и иронически) формулу <Революции против "Капитала".
В этой статье Грамши едва ли не впервые выражает в отчетливо осознанной форме то, что интуитивно влекло его к марксизму еще в студенческие годы: он рассматривает марксизм как учение, в котором найдена органическая связь теории с практикой. Маркса для него-<не только ученый, но человек действия>, чьи труды <преобразовали мир, так же как они преобразовали мысль> (159)
Особое место в статье уделяется исторической концепции Маркса. Грамши характеризует ее на фоне исторических идей современной Марксу эпохи, когда друг другу противостояли субъект
=======
отрывки из 6ой главы книги Григорьевой
..
КАТЕГОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО
И ПОНЯТИЕ ИСТОРИЗМА
В «ТЮРЕМНЫХ ТЕТРАДЯХ» ГРАМШИ
Из сказанного очевидно, что категория «исторического» приобретает у Грамши глубочайшую мировоззренческую значимость. Это обязывает нас выяснить, в чем состоит характерное для Грамши в его зрелые годы понимание историзма.
В «Тюремных тетрадях» понятие «историзм» нигде не определяется специально. Смысл, вкладываемый Грамши в этот термин, раскроется лишь при внимательном анализе всей совокупности его философско-исторических идей, запечатленных в массе отдельные заметок и набросков.
В данной связи следует еще раз напомнить и подчеркнуть, что «Тюремные тетради» нельзя правильно понять без учета особенностей их формы, отражающих необычные, драматические условия создания этого произведения. Грамши даже отдаленно не помышлял о возможности последующей публикации своих тюремных работ в том виде, как они выходили из-под его пера, и никогда не рассматривал свои записи (делавшиеся по разным поводам и по необходимости фрагментарные) как нечто до конца отточенное и завершенное. Фиксируя свои соображения на бумаге, он заботился не о редакционной отделке и четкости формулировок, а о том, чтобы обмануть бдительность тюремного цензора, которому предъявлялась для контроля каждая из его тетрадей. Отсюда — сравнительно редкое употребление в заметках Грамши общепринятой марксистской терминологии, введение им условных, «эзоповских» эквивалентов для таких понятий, как класс («социальная группа»), диктатура пролетариата («государство-сила»), бесклассовое общество («урегулированное общество») и многие другие. Иногда (в частности, рассуждая на философские темы) Грамши сознательно заимствовал язык для выражения своих мыслей у противника, с которым полемизировал.
Компонент историзма у Грамши не только неизменно присутствует, но выдвигается на первый план в характеристике принципиальной сути марксистского мировоззрения. «Философия практики, — утверждает он, — есть проникнутая историзмом концепция действительности, освободившаяся от всех остатков трансцендентности и теологии...» 1. В другом случае Грамши называет в качестве отличительных свойств марксизма «абсолютный «историзм», абсолютное обмирщение и земной характер мысли, абсолютное очеловечение истории», подчеркивая: «Именно в этом направлении следует искать основную нить новой концепции мира»2.
Одно из важнейших с точки зрения Грамши проявлений новизны и оригинальности марксизма как философии заключается в том, что он «обновляет с начала до конца само понимание философии»3. Грамши имеет в виду, что с возникновением марксизма «все понимание философии было «поставлено на историческую почву», т. е. начал возникать новый тип философского мышления, отличающийся от предшествующего большей конкретностью и историчностью подхода»4. Речь идет, иными словами, о том, что марксизм впервые дал вполне «земной» т. е. исторический, ответ на вопрос, что такое сама философия.
Согласно Грамши, понятый в марксистском смысле исторический подход к философии означает, во-первых, что при объяснении содержания философской деятельности приоритет «переходит к практике, к реальной истории изменений в общественных отно-шениях, из которых (а следовательно, в конечном счете, из экономики) возникают (или определяются ими) те проблемы, которые ставит перед собой и разрабатывает философ»5. Во-вторых, он предполагает оценку философских идей прошлого в соответствии с тем, чем эти идеи были для своего времени. «Рассматривать то или иное философское утверждение как верное для определенного исторического периода, то есть как необходимое и, неотъемлемое выражение определенного исторического действия, определенной практики, оказывающееся, однако, превзойденным и «ложным» в последующий период, — не впадая при этом в скептицизм и нравственный и идеологический релятивизм...» — вот требования Грамши в этом плане6.
Но проблема исторической оценки философии не исчерпывается для Грамши тем, чтобы объяснить любое проявление философской мысли как производное определенной исторической реальности. Его интересует и другое: в какой мере и при каких условиях философия сама может стать силой, воздействующей на ход исторического развития? «Исторической» в таком понимании философия является, по определению Грамши, «постольку, поскольку она становится концепцией действительности, присущей социальной массе (и поскольку ей соответствует определенная этика)...»7.
Иначе говоря, «историческая значимость какой-либо философии может быть «исчислена» исходя из достигнутой ею «практической» эффективности («практической» в широком смысле). Если верно, что всякая философия есть выражение данного общества, то она должна воздействовать на общество, вызывая определенные результаты — позитивные и негативные; мера ее воздействия служит мерилом ее исторической значимости, доказательством того, что она не «высижена» стараниями мыслителя-одиночки, а является «историческим фактом»»8.
Философия впервые сознательно поставила своей задачей не только объяснить, но и изменить мир лишь с возникновением марксизма. Именно это имел в виду Грамши, применяя к марксиз-му термин «философия практики», который не является у него только иносказанием", хотя выполняет и такую функцию. Однако способность в той или иной мере содействовать изменению мира Грамши признавал за всякой философией, которая превращается из мировоззрения в норму практического поведения и в качестве таковой проникает в массы. Поэтому сами рамки истории филосо-фии у него гораздо шире традиционно принятых: в понимании, Грамши это история не только «различных философских систем, созданных философами», но и находящихся в сложном взаимоотношении с ними и между собой комплексов мировоззренческих представлений «руководящих групп» (господствующих классов в» лице их интеллигенции) и народной массы9.
Претворение определенных философских идей в «норму коллек-тивного действия»10 Грамши рассматривает как неотъемлемый этап их истории и в то же время как момент, когда они сами, воплощаясь в практику, становятся историей. Отсюда он заключает: «Философия какой-либо исторической эпохи есть ... не что иное, как «история» этой эпохи, не что иное, как совокупность изменений, которые руководящей группе удалось осуществить в той действительности, какую она застала; история и философия в этом смысле неразрывны, они образуют "блок"»11.
В конечном счете размышления Грамши: об «историчности» философии являются, таким образом, развернутой постановкой той проблемы, которая у мыслителей-идеалистов именовалась проблемой «тождества» философии и истории. Отводя философии роль обусловленного базисом, но отнюдь не пассивного по отношению к нему элемента надстройки, Грамши придает этому «тождеству» вполне материалистический характер и решает его как смелый и оригинальный продолжатель лучших традиций марксистской исторической мысли 12.
Утверждая, что «историчность» философии проявляется в двух измерениях — не только как историческая обусловленность, но и как историческая действенность, — Грамши принимает за точку отсчета марксизм, «философию практики». Эти же критерии исторической оценки философии последовательно прилагаются им и к самому марксистскому мировоззрению.
Мы помним, что философский подход марксизма ко всей существующей действительности Грамши определяет как «абсолютный историзм» 13. Это определение в иной связи конкретизируется им в том смысле, что «философия практики» стремится «не только объяснить и обосновать все прошлое, но объяснить и обосновать исторически также и самое себя»14
С позиций «абсолютного историзма» рассматривает «философию практики» и сам Грамши. В его понимании «философия практики» есть—подобно любой философии — продукт истории, зеркало определенных социальных отношений. Но в отражаемой ею действительности антагонистического буржуазного общества заложены предпосылки революционного уничтожения классовых антагонизмов как таковых, а потому из исторической обусловленности «философии практики» именно данной ступенью общественного развития для Грамши, в свою очередь, вытекает ее кардинальное отличие от других философских концепций. Оно заключается в том, что «философия практики» есть не просто отражение общественных противоречий своей эпохи: в ней достигается «полное осознание противоречий, когда сам философ — олицетворяемый отдельной личностью или целой общественной группой — не только понимает, что противоречия существуют, но полагает себя как элемент противоречия, возводит этот элемент в принцип познания и, следовательно, в принцип действия»15.
....
«Рациональная» диалектика четко противостоит у Грамши «мистической» постольку, поскольку она, если выразить это с помощью характерной грамшианской терминологии, переведена с языка спекулятивной, философии на язык абсолютного историзма.
Обратим в этой связи внимание на то, как часто понятия "диалектика" и «историзм» у Грамши не только соседствуют, но как бы переходят одно в другое: «диалектика... то есть исторически конкретная форма мышления», умение «мыслить «исторично», диалектически», «историческое, диалектическое миропонимание»-«понимать... в чисто «историческом» и диалектическом смысле...»65 . Естественно, что при таком насквозь историчном видении диалектики Грамши не мыслил исторический материализм как нечто отличное, отграниченное от материализма диалектического. Для него это было в сущности одно и то же66. Но специфические надобности антикрочеанской полемики, философской осью которой была проблема историзма, побуждали его предпочесть для обозначения всей марксистской концепции жизни и мира формулу «исторический материализм».
Как мы уже отметили выше, важным истоком критикуемых им извращений в трактовке основных проблем марксистского мировоззрения Грамши считал расчленение последнего на изолированные, линейные органической связи компоненты. При этом он, особо указывал на те пагубные последствий, к каким ведет стремление отделить в марксизме «социологию» (исторический материализм) от философии (философский или диалектический материализм): «Философия, отделенная от теории истории и политики, не может быть ничем иным, как метафизикой, тогда как великое завоевание в истории современной мысли, которое являет собой философия практики, состоит как раз в том, что философия обретает конкретную историческую обусловленность и отождествляется с историей» 67.
Из всего сказанного становится понятным, почему философское ядро марксизма заключалось для Грамши именно в историческом материализме, а в самой этой формуле он делал упор на термин «исторический», а не на термин «материализм»68. Исторический материализм—это и есть в его глазах выражение «реалистического», «абсолютно земного» тождества истории и философии как общей концепции мира.
Но, говоря об историческом материализме в этом высоком философском смысле, Грамши имел в виду заложенные в нем возможности, которые самим Марксом были реализованы прежде всего в материалистическом понимании истории. Универсальное же применение открытого Марксом «исторического» подхода к действительности он считал делом будущего, насущной задачей дальнейшего творческого развития марксизма69. Ставя вопрос таким образом, Грамши шел в русле, намеченном еще в конце XIX в. Антонио Лабриолой, и прямо указывал на необходимость «работать именно в этом направлении, развивая позицию Антонио Лабриолы...»70. Лабриола более всего близок ему как раз своим представлением о том, что «философия практики является независимой и оригинальной философией, несущей в себе самой элементы дальнейшего развития, которое превратит толкование истории во всеобщую философию»71.
Мысль об универсально-философской значимости исторического материализма является осью полемики Грамши против крочеанской ревизии марксизма, с одной стороны, против претендовавших на «ортодоксию» теоретиков II Интернационала—с другой. Свое понимание проделанной Кроче ревизионистской операции Грамши кратко и точно определяет в одном из писем, отмечая, что в крочеанском истолковании исторический материализм выглядит «как практический канон исторического исследования, а не как всеобъемлющая концепция мира»72. Но и в воззрениях «ортрдоксов», выступавших против философского ревизионизма идеалистического толка, Грамши обнаруживает ту же тенденцию свести исторический материализм только к пониманию истории, с которой прямо связывает их сползание на позиций традиционного, домарксова материализма73. Само мерило ортодоксальности у Грамши является принципиально иным, чем у критикуемых им «ортодоксов», и соотносится именно с оценкой исторического материализма как сердцевины всей «философии практики», ее ядра, которое таит в себе безграничные возможности развития74.
Начальным и конечным пунктом размежевания марксизма и с механистическим, созерцательным материализмом, и с субъективным идеализмом является, как неустанно и в самой различной связи подчеркивает Грамши, проблема практики. В частности, она лежит в основе данной в «Тюремных тетрадях» обстоятельной, пронизанной историзмом трактовки философского вопроса о так называемой «человеческой природе» или «сущности человека».
Характерный для метафизического материализма подход к человеку Грамши определяет (имея в виду французских материалистов XVIII в.) следующим образом: «...человек рассматривается лишь как категория естественной истории, как особь биологического вида, отличительными качествами которой являются не свойства, приобретенные в обществе и в процессе исторического развития, а природные данные, и которая в любом случае в главном и основном равна себе подобным»75. Иными словами, за основу, на которой строится философское понятие «человека вообще», метафизический материализм принимает биологические особенности вида. Отправным пунктом философии служит точка зрения естественных наук, для которых человек есть лишь «механическая составная часть природы»76.
Такая позиция для Грамши решительно неприемлема. «Философия не может быть сведена к натуралистической «антропологии», то есть единство человеческого рода не может рассматриваться как данное «биологической» природой человека: различия между людьми, которые играют роль в истории,—это не биологические различия (расы, строение черепа, цвет кожи и т. д...), да и само «биологическое единство» никогда не имело большого веса в истории...»77.
Что же в таком случае следует понимать под так называемой «человеческой природой»? «Наиболее удовлетворительный ответ заключается в том, что «человеческая природа» есть «совокупность общественных отношений»»,—утверждает Грамши, имея в виду сказанное Марксом в «Тезисах о Фейербахе»78. «...Человек не может мыслиться иначе как человек исторически определенный, т.е: развившийся и живущий в определенных условиях, в определенном социальном комплексе, при определенной совокупности общественных отношений...» 79.
В. И. Ленин специально указал на связь найденного Марксом исторического подхода к определению «сущности человека» с преодолением в марксизме свойственного старому материализму горизонта чисто созерцательной философии80. Эту связь глубоко чувствовал и Грамши. Марксистская трактовка «человеческой природы», отмечает он, «... включает в себя идею становления (человек находится в становлении, постоянно изменяется с изменением общественных отношений) и ... является отрицанием «человека вообще»: ведь общественные отношения выражаются через различные группы людей, которые предполагают существование друг друга, связаны между собой диалектическим, не формальным единством. Человек есть аристократ, поскольку человек есть также и крепостной, и т. д. ... Можно также сказать, что природа человека—это «история»... если история понимается именно в смысле «становления», происходящего через «concordia discors» [согласие несогласий—лат.], не отправляющегося от единства, но несущего в себе предпосылки возможного единства. Поэтому «человеческая природа» может быть найдена не в каком бы то ни было отдельном человеке, но лишь во всей истории человеческого рода...»81.
«Единство человеческого рода» не является, следовательно» ни биологически данным исходным пунктом человеческой истории, ни уже достигнутым результатом исторического развития. Оно будет завоевано только с уничтожением антагонизма общественных классов, которое впервые превратит в реальность то, что в условиях классового общества может быть лишь внеисторичной философской абстракцией.
Утверждай вслед за Марксом, что «человеческая природа» или «сущность человека» есть совокупность общественных отношений и не может быть найдена в отдельном индивиде, Грамши считает необходимым обновить в духе этой концепции и само представление об отдельной человеческой личности. Речь идет о том, чтобы также и его поставить на фундамент понятия практики, ибо «каждый человек изменяет самого себя, преобразуется в той мере, в какой он изменяет и преобразует весь, комплекс отношений, центральным узлом которого он является»82.